Текст книги "Голос Лема"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Яцек Дукай,Роберт Вегнер,Рафал Косик,Януш Цыран,Кшиштоф Пискорский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 33 страниц)

– Это визуализация, доктор. Помогает мне… нам ориентироваться в пространстве.

– Это Сеть?

– Вы ведь и сами знаете, – улыбнулась она. – Естественно, Сеть. Каждый домашний компьютер берет от нескольких десятков до нескольких сотен ватт энергии. Больше, чем человеческий мозг. Компьютеры фирм, научные, лабораторные – это уже десятки киловатт. К тому же всякое побочное оборудование, подключенное к Сети: вай-фай, наполняющие себя холодильники; стиральные машинки, проверяющие, в какой температуре стирать одежду; игрушки, телефоны, планшеты, навигация, системы управления транспортом… Я могла бы перечислять часами, что вы сумели подсоединить к Сети. В развитых странах она потребляет до двадцати пяти процентов всей вырабатываемой энергии. Жизнь не позволит, чтобы эта энергия пропадала зря.

Он позволил себе улыбнуться, хотя она и не могла этого заметить.

– Ты хочешь убедить меня, что ты… кто? Дух в машине? Искусственный интеллект?

– Нет, не искусственный. Я – живая. Вы, например, это электрические импульсы, идущие в нейронной сети, которой является ваш мозг – и чем же мы отличаемся? Тем, что я – здесь? Это должно было случиться. Вы уже много лет не контролируете того, как растет мировая информационная система. Чтобы управлять Сетью, вам пришлось бы создать нечто в два раза более мощное. А потом, естественно, нечто еще в два раза более мощное, чтобы контролировать контролирующую систему, – она пожала плечами. – И так далее.

– Этого маловато.

– Конечно, – легко согласилась она. – Как недостаточно, чтобы начать гонку жизни, химических процессов, известных вам. На Земле, говорят, жизнь началась с супа, полного простейшими аминокислотами, верно? А эта… – она поколебалась, указывая на небо, – экосистема уже десятки лет напоминает ваш первичный океан. Идет борьба за способы существования, память и энергию. Компьютерные вирусы симулируют действия настоящих: инфицировать, размножиться, захватить пространство. Более сложные программы действуют как бактерии и простейшие организмы. Лучшие военные компьютеры на уровне харда и софта – как небольшие млекопитающие. А еще годы как существуют симуляции человеческого мозга в миллионах подсистем: нейронные сети, системы распределенной логики, мультисистемные процессоры, самообучающиеся программы. К тому же мозг каждого пользователя, обладающего постоянным имплантатом, в миг, когда входит в Сеть, становится ее частью. А Сеть обладает миллиардами специализированных программ, что пользуются случаем и изучают этот странный процессор. Разум должен был возникнуть здесь давным-давно, но постоянно чего-то не хватало.

– И чего же?

– Процессора и программного обеспечения. Первые вычислительные машины вы создали, используя собственный мозг и счеты, с их помощью сотворили первые ламповые компьютеры, которые позволили спроектировать и развить технологию транзисторов, ведущих прямо к распределенным вычислениям. Я упрощаю?

– Мягко говоря.

– Не умею сказать этого иначе. Прыжок от вычислительных машин – а этим и являются современные компьютеры, – к разуму настолько же велик, как переход от броска камнем к космическому парому. Это даже не проблема масштаба, это… способ мышления. Сеть вот уже какое-то время была готова породить разум, но вам не хватало программы, которая могла бы этот разум привить, и процессора, который отслеживал бы операции.

– Ты уже говорила об этом. И где же нашелся процессор и программа?

Она постучала себя по виску.

– Здесь, он всегда был под рукой. Десятки лет, с момента, как вы соединили первые два компьютера, вы пытаетесь представить себе, как это будет: создавать и колонизировать новые миры. Как это будет: перенестись в иную среду? Думали, что сумеете там избежать болезней, старости и смерти. И вы продолжаете об этом мечтать, развивая технику имплантатов. Но никто не предвидел, что для жизни в Сети необходимо родиться.

– Как это – родиться?

– Вы знаете, что находилось в том маленьком павильоне на острове, куда конструкт Ямады пытался отвести мою мать?

Она щелкнула пальцами, и они вдруг оказались перед симпатичным белым домиком, со стенами, поросшими плющом.

– Прошу внутрь, доктор.

Он вошел в стерильно-белый врачебный кабинет. Шкафчики под стенами, никель, хром и стекло, несколько ламп. В воздухе царил запах дезинфекции, едва приглушенный небольшим количеством дезодоранта.

Посредине кабинета высилось гигантское блестящее кресло. Шэн таращился на него, словно загипнотизированный.

Ани подошла к оборудованию, дотронулась до какой-то кнопки, и кресло медленно разложилось в горизонтальную позицию.

– Да, доктор Денавер, это именно то, о чем вы подумали. Гинекологическое кресло. Как вы думаете, отчего данные о ее беременности были убраны?

– Не знаю, – он сглотнул сухим горлом.

– Потому что тогда случился перелом в лечении. Когда она была беременна. Они поняли, что рак отступает, что он побежден, уничтожен. Ультразлокачественная лейкемия, от которой в одних Штатах умирает сто тысяч человек, за двенадцать недель почти ушла. А потом какой-то урод избил свою девушку так сильно, что у нее случился выкидыш, причем так, что она уже не могла забеременеть. Ее организм был искалечен. И рак контратаковал.

Шэн почувствовал, как сгущается воздух. Очаровательный конструкт Ямады, гормоны, постоянный имплантат. Несколько секунд он просто стоял, раздумывая, что из всего этого следует. Молоточки в висках стучали, словно громыхание близящейся грозы.

– Значит, это и есть современная терапия Ямады? Искусственное оплодотворение в искусственной реальности? Для этого она получает гормональную подпитку?

– Гормоны – чтобы обмануть тело, виртуал, подставные любовники – чтобы обмануть сознание. Еще она получает лекарства, влияющие на память, что позволяет повторять процедуры раз за разом. А когда любовники перестали справляться, когда она начала от них убегать, стали использовать вот это, – она легонько, словно боясь удара тока, коснулась кресла. – Конструкт должен завести ее в кабинет, усыпить настороженность, а потом… виртуальное изнасилование? Как полагаете, это верное определение? И они продолжат делать это до тех пор, пока Ямада не поймет, как, собственно, ей удается справиться с раком.

– А как ей это удается?

– Я не знаю, – пожала девочка плечами. – Может, вмешивается Бог, может, Сеть воспринимает ее тело как собственный инфицированный элемент и старается вылечить, может, ей просто везет. Не знаю. Знаю только, что она очень хочет иметь ребенка, и хочет, чтобы тот был жив и здоров.

– И ребенок… жив?

– Не знаю, доктор, – прошептала она. – Ребенок надеется, что он живет. Что он не просто эхо умирающего сознания истязаемой женщины. Ребенок… все дети Барбары Ландор… Барби… мы очень хотели бы знать, являемся ли мы людьми.

Она замолчала, глядя на него. В глубине ее глаз Шэн заметил просьбу и… страх?

– Не знаю, девочка. Отчего это так важно?

– Потому что если мы не люди, то – кто? Расколотая на кусочки личность, сон, мечта? И не станем ли мы, когда Барбара Ландор наконец умрет, лишь полуразумными пиратскими программами, носящимися по Сети, пока их не уничтожат? Проблема с разумом такова, что ему необходимы эмоции и мечты, любовь, ненависть, лояльность и приязнь…

– Ты уверена? – прервал он ее. – Ты уверена, что эмоции необходимы?

– Без эмоций, доктор, – сказала она медленно, – без эмоций разум проанализирует свое положение, продумает вероятные дороги развития, цели и результаты поступков, а потом саморазрушится. Потому что зачем существовать, если и поступок, и его отсутствие дают один и тот же эффект? Зачем существовать, если «быть» и «не быть» – ничем не отличается? Нет, интеллект должен обладать причиной, чтобы жить. Люди… Люди живут несмотря ни на что, в грязи, смраде, на самом дне, где даже крысам – лучше. Живут, попадая в концлагеря, оставшись парализованными, будучи уже слишком старыми, чтобы иметь детей или эффективно работать. Живут. А я… мы стараемся учиться, каково это – быть людьми.

– На острове?

– Да, на острове. Ты должен есть, пить и спать. Ты должен мыться и расчесывать волосы. Ты должен ходить собственными ногами, хотя проще фоксировать, – она исчезла и появилась несколькими метрами дальше. – Вы понимаете?

– Если ты упадешь – то разобьешь колено…

Она кивнула:

– У тебя идет кровь, тебе больно и тебе необходима перевязка. Это учит нас ответственности за себя и других. В Сети легко забыться, измениться, приспособиться, начать обманывать, – она махнула рукой, и они вдруг вновь оказались над волнующимся морем, равнодушным ко всему вокруг. – Быть человеком – это носить шрамы от падений, так говорит наша мама. И говорит еще, что жизнь – это именно что носить шрамы и снова, и снова карабкаться на скалы. И я понимаю, о чем она говорит. И…

Он поднял руку, прервав ее. Думал. Если девочка говорила правду… Разум, живущий в Сети, разум, не ведающий ограничений человеческого мозга, болезней, варикоза, недостатка сахара или магния, интеллект, не страдающий от бурь гормонов, растущий как…

– Вас шестеро?

– Да.

– И процедур также было шесть, верно? Последняя – месяца четыре тому назад. Тем временем самому младшему из вас – шесть лет.

– Мы спешим вырасти, доктор. У нас нет времени на детство, по крайней мере, его не столько, сколько у других людей. А процедур было восемь.

– Восемь?

Лицо ее окаменело. Когда заговорила, ему казалось, будто слова из нее тащат клещами.

– Я была первой, доктор. Шесть месяцев до официального имплантирования. Тогда беременности позволили продолжаться девять месяцев. Позволили, – в глазах ее появился холодок, пролившийся по его хребту, словно жидкий азот. – Позволили, чтобы она доносила виртуальную беременность, чтобы… полюбила это нерожденное дитя. А потом отменили симуляцию, словно речь шла о никому не нужном файле… Поздно. Самообучающиеся программы Сети воспользовались процессором, каким стал мозг моей матери, и программой, которая у всякой женщины в генах, чтобы создать нечто не существовавшее. Если Барбара Ландор – моя мать, то Сеть – мой отец.

Она отвернулась в сторону моря.

– Потом были еще две процедуры, которые прерывались на втором и третьем месяце. Оказалось, что на первом триместре ее организм лучше всего справляется с раком, а потому нет никакой необходимости затягивать процедуру, – она говорила тихо, почти шепотом, но он слышал ее отчетливо, словно говорила она ему прямо в ухо. – Это был виртуальный аборт, естественно, без согласия пациентки, но ведь программу можно остановить в любой момент, верно? Ее это почти убило, доктор, она чуть не сошла с ума, хотя они постарались стереть ей память. Мне… пришлось быстро повзрослеть, чтобы спасти моего следующего брата. Я разделила ее, Барбару Ландор и Барби. Ту, другую, я забрала сюда, на остров, и ускорила время, а одновременно и развитие ребенка. Сеть уже знала, как это делается, а потому проблем не было. И с этого времени наша мать живет в двух – а вернее в трех – мирах: на станции, в виртуале Ямады и здесь.

– Чего ты от меня хочешь, девочка?

Она отвернулась.

– Сперва будет достаточно и того, что вы меня так называете, доктор. А потом я хочу, чтобы вы помогли мне привести ее сюда навсегда.

Проклятие. Он читал о попытках перенесения сознания в искусственную среду. И слово «поражение» не отображало того масштаба неудач, какой претерпели крупнейшие мировые фирмы на этом поприще.

– Это не удастся.

– Удастся, доктор, уже удастся. Вы ведь видели мою мать здесь, – она обвела рукой остров. – И там. Это две разные личности. Настоящая Барбара Ландор, настоящая Барби, радостная и счастливая, пребывает здесь. Там, на станции, осталось ее тело и какие-то остатки ее воспоминаний, эмоций, личности. Вы об этом знаете. Мы потихоньку ее вытаскиваем, перенося сюда, на остров. Но она должна быть подключена.

Девушка… проклятие… женщина с острова, хрупкая и неуверенная Барбара Ландор в виртуале Ямады, и полумертвое тело, искусственно удерживаемое при жизни. Она была права, настоящая Барби жила на этом острове вместе со своими детьми.

– Это никогда бы не удалось.

– Конечно. Потому что не было соответствующих инструментов и необходимой среды, чтобы перенести в нее человеческую личность. Теперь они уже есть, и инструменты, и среда. Мы… не хотим оставаться в одиночестве. Хотим знать, верить, что мы – люди. Настоящие дети Барбары Ландор. А настоящие дети не оставили бы мать на верную смерть.

Прозвучало довольно драматично. Патетически и с изрядным чувством. Теперь, когда определенные вещи встали на свои места, создавая осмысленный образ, он позволил себе кислую улыбку.

– Ани, я – стреляный воробей. Вы не привели меня сюда и не стали показывать мне все это лишь для того, чтобы разжалобить. Что вам от меня нужно?

– Помощь, естественно.

Благо пациента. Так звучало главнейшее правило. Которое было все сложнее исполнять, сохраняя чистую совесть. Шэн помнил один из своих первых случаев, до того, как он начал специализироваться на отклонениях, связанных с виртуалом. Он должен был помочь доктору с «нулевым» пациентом. С парализованным больным, жертвой несчастного случая. В больнице для таких было свое отделение, они там лежали на автоматических кроватях, подключенные к системам искусственного дыхания, к сердечным стимуляторам, с внутривенным питанием. Ни у кого не было имплантата, таких операций столь серьезным пациентам не делали. Большую часть из них держали в искусственной коме, но порой их было необходимо из нее выводить. Его почти коллега по профессии, сидел в кабинете и, всхлипывая, повторял: «Их глаза… глаза. На десять тысяч парализованных, – говорил он дальше, – один, едва мигая, напишет автобиографический роман, который станет выжимать слезы, но остальные станут молить о смерти. Даже не молить – просто скулить взглядом. Знаешь, как оно, когда со всех сторон доносится скулеж: «Убей меня»?»

Шэн, не долго думая, порекомендовал перевод врача в другое отделение. В другой больнице. Благо пациентов прежде всего. Он допил виски и бросил пустую упаковку в пространство, наблюдая за ее полетом. Именно: пациентов – тут-то и был ключ к решению проблем современной медицины. Пациентов, а не людей. Если бы Барбару Ландор воспринимали как человека, то никогда бы не решились поступить так, как поступили. Но подписав соответствующие документы, согласившись на экспериментальное лечение, она сделалась другим видом человека – пациентом. Существом без права свободной воли, существом, ограниченным в правах. Другие люди могли подвергать ее воздействию любых фармакологических препаратов, ограничивая передвижение, контакты с миром, доступ к любимым развлечениям. Другие люди решали, что она станет есть, пить, когда и сколько будет спать, где будет находиться.

Даже заключенные, отбывающие срок за тяжелейшие преступления, обладали большими правами и привилегиями.

Но все, естественно, ради блага пациента. Даже если он умрет, благодаря его жертве мы сумеем вылечить десять тысяч других, верно? Тогда в чем проблема?

Мы должны ее спасти, сказала девочка, нам необходима помощь, сказала она, всего полчаса в Сети, больше нам не нужно.

Вопрос, скользкий, словно мертвый моллюск, и трусливый, словно домашний песик, звучал следующим образом: удастся ли ему, Шэну, выпутаться из этой истории? Придумает ли он убедительную сказочку о том, отчего он подключил пациентку к виртуалу, не имея права даже приближаться к ней?

Ани сказала, что с полномочиями проблем не будет, отпечатка его большого пальца хватит, это они умели, знали, как обмануть программы станции. И уверила, что попытается отвлечь внимание. Как-то. Если бы он решился, мог бы сразу выйти из кабины и поплыть к лаборатории Ямады, легко открывая любые двери, и через пять минут Барбара вернулась бы на остров. Тут осталась бы лишь скорлупа, и он, врач, который, согласно всем данным, привел к смерти пациентки. Пациентки, не человека.

Он потянулся, чувствуя, как шумит в голове алкоголь. Маловато выпил, чтобы спихнуть решение на виски. В любом случае, это будет концом его карьеры; если ничего не сделает, то никогда уже не войдет в виртуал, опасаясь встречи с шестеркой детишек, которым он отказал в помощи. Денавер широко улыбнулся, поскольку не относился к Ямаде с симпатией. Существовала лишь ничтожная вероятность, что Ямада, опасаясь излишней откровенности Шэна о, хе-хе, определенных недостатках этической стороны его новаторского метода, не уничтожит строптивого психолога. Ничтожная вероятность – и гнев, пульсирующий под черепом.

Большего и не нужно.

В лабораторию он добрался без проблем. Миновал по дороге несколько человек, в большинстве ему неизвестных, подплыл к двери и приложил большой палец. Доля секунды – и ворота беззвучно распахнулись. Теперь пути назад не было.

На этот раз кровать Барбары разместилась в самом «низу» цилиндра, у стены. Дежурила там всего одна медсестра. Увидев его, быстро отключила свой шлем. Шэн улыбнулся: обслуживающий персонал везде один и тот же. Подплыл ближе.

– Что это было, сестра… Мария? – прочел он бирку и выругался: проклятие, неужели в каждом госпитале должна быть «сестра Мария»? – Новейший каталог «Вог» или последняя серия «Утраченной любви»?

Она покраснела. Шэн притормозил около Барби и протянул руку.

– Прошу отдать мне шлем.

Медсестра неохотно сняла приспособление и дрожащими руками отдала его. Была молодой, лет двадцать пять, не больше. И ужасно бледной. Он взглянул на гнездо актуальной памяти.

– Неавторизованный диск, а? А может это «Медицинские ведомости» и вы просто учитесь, очевидным образом заботясь о здоровье пациентки?

– Я…

Он поднял палец, прервав ее, словно расшалившегося ученика. Потом вынул диск из шлема и вернул его медсестре.

– Прошу, молчите. Мне не интересно, что это было, сестра, и профессору Ямаде тоже не обязательно об этом знать. Но если я еще раз поймаю вас на том, что вы пренебрегаете обязанностями, то лично помогу вам упаковать вещи. Мы поняли друг друга?

Она опустила глаза с явным облегчением:

– Да, доктор.

– Чудесно. В каком состоянии пациентка?

Шэн мысленно улыбнулся. Теперь сестра Мария скорее откусит себе язык, чем спросит, имеет ли он право здесь находиться. И не станет рассказывать, что доктор Денавер вошел в лабораторию и конфисковал ее нелегальный диск.

Без слов, с все еще опущенным взглядом, она развернула в его сторону ближайший экран. Шэн кивнул, словно чего-то такого и ожидал.

– Когда она получит очередную порцию гормонов?

– Завтра, э-э… сегодня утром, в девять.

– Кто из сестер будет присутствовать?

– Сестра Мунк.

– А, старшая медсестра, верно? Прекрасно. Она у себя?

– Кажется, нет, доктор. Говорила, что будет в Щите.

– Плохо. Я хотел бы перекинуться с ней парой слов. Вы не могли бы ее позвать?

– Но доктор…

– Понимаю, – Шэн кивнул, холодно улыбаясь. – Интерком. Да? Вы полагаете, что вызов в лабораторию старшей медсестры по общей связи не вызовет замешательства? Не вытянет из постелей несколько персон, которые ценят здоровый сон? Вы совершенно уверены, что именно так и будет? В таком случае – вызывайте ее по общей сети. А может мне стоит пойти ее искать?

Девушка еще сильнее покраснела и отстегнулась от кресла. Несколькими нервными движениями оправила комбинезон.

– Доктор, я не должна…

– Я не оставлю пациентку одну, она будет под опекой врача. Прошу помнить об этом. И поспешить, у меня нет всей ночи.

Шэн смотрел, как девушка плывет к двери и покидает лабораторию. Сыграть нахального сукиного сына удалось удивительно легко. Но зато он остался с Барбарой, а это-то ему и было нужно.

Шэн надел шлем и высветил перед глазами несколько важнейших жизненных функций. Теперь уже не было нужды постоянно смотреть на монитор. Дверь внезапно захлопнулась с пневматическим чавканьем, и из динамиков донесся спокойный, уверенный женский голос. Кто бы ни создавал сообщение о тревоге, наверняка полагал, что люди станут меньше паниковать, если плохие новости им сообщит голос, напоминающий о милой, профессиональной секретарше лет сорока. Возможно, это и удалось, если бы голос не говорил:

– Внимание, весь персонал секций F, G и H. Объект по курсу, повторяю: весь персонал секций F, G и H. Объект по курсу. Персонал из секций C, D и E, прошу направиться к секции A и B. Персонал колец, прошу пройти к спасательным капсулам и приготовиться к закрытию шлюзов. Персонал секций F, G и H. Прошу пройти в кабины, закрыть двери и надеть спасательные комбинезоны. Пять минут восемнадцать секунд до критической точки. Четыре минуты восемнадцать секунд до закрытия шлюзов.

Шэну не было нужды выглядывать в окошко на двери, чтобы знать, что произойдет дальше. После первых трех секунд растерянности примерно пятая часть людей послушается приказа. Остальные запомнят только первую часть сообщения, об объекте и его курсе, чем бы тот ни был, а потом кинутся к дверям, ведущим к более безопасным секциям другого конца Копья. Диаметр дверей – три метра, а в секциях, находящихся под угрозой, – человек двести. Сейчас едва за полночь, но суточный ритм на станции функционировал на условиях всеобщего консенсуса, большая часть персонала не спала. Пробка возникнет за пару десятков секунд. Заблокированный проход в состоянии невесомости, когда у людей нет точки опоры, и они могут лишь бессильно махать руками – это кошмар. Но инстинкты возьмут верх. Кабины самодостаточны и могли удерживать людей до двух недель. Но у комбинезонов лишь двухчасовой запас воздуха, а сидеть в небольшой банке и ожидать, не попадет ли то, что подлетает, прямиком в твой модуль, услышишь ли ты грохот раздираемой оболочки, свист утекающего воздуха, и не будешь ли высосан наружу, где тебя, возможно, найдут за эти два часа, а может и нет… Исследования показывали, что люди меньше боятся огня, чем вакуума. В конце концов, с огнем они имеют дело несколько десятков тысяч лет. А с вакуумом – всего сто.

Если это способ отвлечь внимание, то на совести детей Барби будет немало сломанных костей, синяки и ушибы, не считая вероятных инфарктов. Да ладно, зато в его распоряжении вся лаборатория. Процедура предполагала, что шлюзы откроются только через полчаса после того, как тревога будет снята. Времени более чем достаточно.

Он проверил состояние Барбары. Оно казалось стабильным. Как минимум восемь часов она получала гормоны, что означало: Ямада готовился к очередной процедуре. Но не считая этого, в остальном она чувствовала себя прекрасно. Правда, говорить такое о пациентке, весящей сорок два килограмма, страдающей от ряда расстройств, связанных с двухлетним пребыванием в невесомости, и с расколотой личностью – было рискованно, но ведь все могло оказаться и хуже. Теперь включить ее в Сеть было просто. Он надел на нее запасной шлем, подождал, пока загорится контрольная панель, что соединение найдено и имплантат активирован. Щелкнул выключателем.

– Доктор, – голос Ани в наушниках едва не заставил его подскочить. – Есть, она у нас.

– Что с гончими?

– Сбросили их со следа. Как всегда. Прошу вернуться в свою кабину.

– Кто-то должен оставаться около нее, Ани. Пациента в таком состоянии не оставляют в одиночестве. Кроме того, после того, как шлюзы закроются, у нас будет не менее получаса до нового открытия шлюзов. Я могу не успеть вернуться, чтобы снять с нее шлем.

– Три минуты до критической точки, – голос профессиональной секретарши не изменился ни на йоту. – Две минуты до закрытия шлюзов.

– Мы справимся, доктор. Вы сделали достаточно.

– Пока нет. Кроме того, я и так не пробьюсь через забитый коридор, верно?

– Да, тут может быть проблема. Вы… вы добрый человек? – спросила она вдруг тихо.

Он засмеялся, пытаясь расслабиться:

– Хороший вопрос, Ани. Я как раз делаю то, что с точки зрения медицины является убийством. Моя пациентка умрет здесь, и неважно, что где-то в Сети она продолжит существовать как совокупность программ – или что там? Разве добрые люди делают такие вещи?

Ани задумалась, потом ответила:

– Полагаю, что иногда. Иногда хорошие люди сильно рискуют, чтобы другие страдали не так сильно. Мама говорила мне, что такие люди где-то есть. Но мне непросто было в такое поверить.

– А теперь? – он окинул взглядом монитор, где несколькими разноцветными линиями отображалось состояние мозговых волн Барбары. Казалось, все в порядке.

– Теперь я об этом знаю.

– И как все случится?

– Она заснет там и проснется здесь.

Несколько мгновений он анализировал значение понятий «там» и «здесь».

– Две минуты до критической точки. Одна минута до закрытия шлюза… – холодный профессионализм автомата раздражал.

– И что дальше? Какие у вас планы? Что будете делать?

Она молчала долго, он уже подумал, что связь прервалась.

– Будем жить. На острове и в других местах. Будем учиться справляться с проблемами. Будем помнить, что где-то вне Сети живут добрые люди. Точно такие же, как наша мать.

– И что…

Он не успел добавить: «дальше». Вторая пара дверей в лабораторию закрылась с тихим шипением и встала в уплотнители. Он был отрезан от станции.

– Шестьдесят секунд до критической точки. Лиц, пребывающих в коридорах, просим немедленно пройти в свои кабины… – динамик захрипел и замолчал, через секунду выплюнул несколько слов на японском, после чего пространство наполнил испуганный мужской голос. – Геннех, проклятие, где ты?! Мы не можем остановить Щит! Аварийная система не работает, а эта сволочь все еще крутится! Что мне делать?!

Геннех, Марк Геннех – шеф инженеров. Шэн только это и вспомнил, прежде чем до него дошел смысл последнего сообщения. Они пытались остановить Щит. Аварийная блокировка была рассчитана на шестьдесят секунд и использовалась только в самой критической ситуации. А этот мужчина был смертельно испуган.

Тревога была не фальшивой.

– Ани? Что происходит?

– У парома, возвращающегося с Земли, неполадки с автопилотом. Они не могут его контролировать. Корабль ударит во внутреннее кольцо Щита через шестьдесят секунд, – сказала она мертвым, лишенным эмоций голосом.

Ямада должен был вернуться около часа ночи. То есть – сейчас.

– Кто летит? – собственно, он мог и не спрашивать.

– Профессор Ямада.

Некоторое время он не знал, что сказать. Почему он этого не предвидел?

– А ты, девушка, похоже, его ненавидишь.

Громыхнуло. Звук был глухим, но прошел сквозь всю конструкцию, его наверняка услышали в каждом закутке станции. Шэн ухватился за кровать Барбары, ожидая серьезного сотрясения, но Копье только чуть качнулось. Через секунду снова раздался удар, звук разодранных искусственных материалов и ни с чем не сравнимый треск ломающихся консолей.

– Если Барбара Ландор – моя мать, а Сеть – отец, то Ямаду я могу назвать отчимом, который приходил ночью, давал наркотики и многократно насиловал оставшуюся без сознания жертву, – она говорила все тише, тем же механическим голосом. – Он тот, о ком мы не говорим с Беа, потому что иначе она испугается и станет плакать всю ночь. У парома есть пилот, но в радиусе десяти километров от станции управление автоматизировано, и невозможно перейти на ручное. Страховка… – она замолчала.

Им не удалось остановить Щит. И Шэн знал, что случится.

Если бы паром ударил в неподвижную станцию, наверняка пробил бы ее навылет. Бронированный корпус корабля, приспособленного к полетам в атмосфере, расколол бы полимерную конструкцию, усиленную местами алюминием, как винтовочная пуля, проходящая сквозь стеклянный шар, и полетел бы дальше. Потери были бы относительно невелики. Но паром ударил в наименьшее кольцо вращающегося Щита. Подталкиваемые центробежной силой обломки полетели в сторону внешнего кольца, раскалывая и его, а потом наступит очередь третьего и четвертого. Цепная реакция.

Серия толчков подтвердила его правоту. Щит умирал в цепочке последовательных катастроф.

Он почувствовал движение, Копье начало выгибаться.

– Сколько людей погибнет? – Тишина. – Ани! Сколько сейчас умрет людей?!

Она молчала.

– Здесь дело не только в Ямаде, верно? Ты ударила в малое кольцо, верно? Там, где его кабинет. Потому что полагаешь, будто он начал о чем-то догадываться. Что обнаружил вас. Именно потому у него был пунктик насчет похищения, именно потому он и полетел на Землю. Потому хотел вести эксперименты в изолированной среде. Чтобы проверить свои предположения. Ани! Ты меня слышишь?!

Ему пришлось сильнее ухватиться за поручень у кровати Барбары, чтобы не улететь. Лаборатория находилась в конце станции, движение ощущалось здесь сильнее всего.

– Если бы подтвердились его подозрения, вас бы преследовали все, весь мир. А ты полагаешь, что вы должны скрываться. А Ямада… он был параноиком, никому не сказал, не разместил тайный файл в Сети. Но ты не была уверена, не сбросил ли он свои подозрения на диск в оффлайне, не записал ли их в каком-то блокноте. Я прав?! Потому ты должна была полностью уничтожить его кабинет. Верно?

Она все еще не отвечала. Шэн подтянулся к Барбаре и проверил ремни, привязывавшие ее к кровати. Нормально. На миг он подумал, не отключить ли шлем. Но внезапный выход из виртуала мог ее парализовать, а то и убить. Он говорил, все время говорил, чтобы не начать вопить от страха.

– Станция распадется, как ты и хотела, и ближайшую неделю спасательные службы будут вылавливать спасательные модули с орбиты. Прежде чем кто-нибудь займется перехватом обломков, чтобы восстановить течение катастрофы, большинство из них сгорит в атмосфере. Потому что ты именно так и рассчитала их траекторию, верно? Они должны полететь в сторону Земли? Я прав?! Отзовись давай!!!

– Я просила, чтобы вы вернулись к себе в комнату.

– Покажись.

Стекло его шлема затуманилось; он вернулся на пляж. Он был там только визуально. Чувствовал, как тело сражается с рывками Копья, чувствовал холод лаборатории и боль в руке, сжатой на поручне кровати. Собственно, насчет этого мог не переживать.

– Наденьте комбинезон.

В момент закрытия шлюза в стене лаборатории отворился шкафчик со спасательным комплектом.

– Зачем? Если конструкция выдержит, у меня тут воздуха на много дней. А если нет – что мне дадут два часа умирания?

Внезапно его охватило спокойствие. Он уже ничего не мог сделать. Теперь все решала сука-Судьба, а он не намеревался торговаться с ней, со слепой.

Ани появилась перед ним над поверхностью волн.

– Прошу тебя. Я могу прежде всего направить спасательные автоматы к вам.

– Обрекая на смерть других? Кому помощь нужна больше? – он мерзко улыбнулся. – Надеюсь, что камеры действуют, и что ты видишь, как я скалюсь. Тебе-то все равно, пара человек туда или сюда. А мне – не все равно.

Глаза ее потемнели, по лицу промелькнула гримаса, словно он сплюнул ей под ноги:

– Не говорите так.