Текст книги "Голос Лема"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Яцек Дукай,Роберт Вегнер,Рафал Косик,Януш Цыран,Кшиштоф Пискорский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 33 страниц)

Как часто человеческие авторы, сторонящиеся фантастики, попадают в ловушки пустых стилизаций или без повода и цели строят гигантские зиккураты из символов и отсылок, запутанных для того, чтобы вызвать гильгамешевское впечатление сомнительной глубины и сформировать малоинтересные в своей неопределенности аллюзии и метафоры, а в сущности снова пишут о вещах, для моего, смотрящего на человеческую культуру сбоку, разума невыносимо неинтересных? От этой стратегии ведут свой род огромные залежи литературы, которая может иметь ценность в связи со стилем, часто весьма удачным, но служащим лишь для показа разных измерений банальности вашего человеческого существования. Что из того, что язык прекрасный, коли он снова повествует о том, чего он хочет, а она – нет или наоборот, или что потомство не от него, или что сын или дочь в ссоре с родителями, или что кто-то грустный или задумчивый, или возмущен тем, что его племя притесняют, или думает о прошедших временах, или боится смерти?

На этом фоне фантастика, конечно серьезная и написанная для лиц, готовых к интеллектуальным усилиям и труду, а не та, что предназначена для ласкания молодежных струн человеческой психики, постоянно жаждущей сенсации и немедленного возбуждения, при всех своих недостатках имеет больше шансов затронуть важные вопросы, нежели все эти формальные, структуральные и стилистические эксперименты, сколь бы они ни были изысканными, которые появляются сами для себя, спихивая вопросы проблемного содержания по существу на второй план. Кроме того, дорогой друг, я не могу относиться к фантастике недоброжелательно потому, что ее выделение в качестве вида представляется мне сомнительным, а ее существование эфемерно и не может быть целью осмысленной атаки. Ведь спор о фантастике базируется на идущем из XX века модном в человеческой литературной критике разделении на миметическую и креационную литературу, который для меня смысла не имеет. Очевидным для меня является то, что человеческие мозги не могут создать ничего, подобного реалистическому представлению, будучи, во-первых, подключены к миру ограниченными перцепционными аппаратами, и, во-вторых, деформируя своей внутренней обработкой все полученные данные.

Даже когда вы пытаетесь документировать простейшую вещь, она вместо реалистичной сразу становится селективной и субъективной. Это происходит на начальном этапе, при выборе того, что в данном произведении будет показано, а что останется за кадром. Веристичной документации в вашей культуре просто нет, и даже то, что кому-то представляется более-менее миметическим, на самом деле обусловлено историческим или культурным контекстом. В сущности, вся человеческая культура является собранием неточных приближений, выдумок и желаемых дополнений, которыми вы пытаетесь сшивать туманные образования, возникающие в ваших мозгах в результате вашего незнания. КУЛЬТУРА – ЭТО ФАНТАСТИКА, говорю без колебаний, а ее создателем является любой представитель Homo sapiens.

На самом деле, я говорю не о превосходстве фантастической литературы, а о ТОТАЛЬНОСТИ ФАНТАСТИКИ и в литературе, и в культуре, а свои тезисы могу представить такими упрощающими схемами:

На первой схеме представлена типология человеческой и постчеловеческой словесности. Для облегчения восприятия в ней сохранено деление на миметическую и креационную литературу. Точкой опоры этой Вселенной является точка альфа, или фундамент биологических детерминантов, определяющих человеческий вид, высшей точкой – точка омега, к которой сходится постчеловеческая метапроза. По центру ствола видовых рубежей проходит линия, символизирующая культурное своеобразие, то есть невидимое для людей пространство, в котором естественный отбор воздействует на культуру (см. схему 1).

^{Схема 1}

Но фактически лучше отбросить малофункциональные категории и представить положение вещей способом, который проще и нагляднее показывает суть вопроса, заменяя старую типологию теорией ТОТАЛЬНОСТИ ФАНТАСТИКИ (см. схему 2).

^{Схема 2}

Если мы так опишем человеческую культуру, можем приступить к глубокому анализу человеческой литературы. Этапы данного процесса я изображаю для тебя, дружище, упрощенным способом (см. схему 3).

^{Схема 3. Вселенная человеческой литературы, I этап редукционного анализа}

Вселенная человеческой литературы, I этап редукционного анализа.

Немногочисленные центральные культурные мотивы повторяются в разных вариантах. Появление новых мотивов тормозится границами познавательных и концепционных парадоксов, связанных с биологическими императивами и фиксациями человеческого вида. Развивающие произведения, пытающиеся преодолеть эти границы, попадают в непрерывную регрессию, связанную с поисками цельности. Очень редкие авангардные концепции не имеют шансов на развитие из-за отсутствия возможности найти ссылки на пространство значений, недоступных для людей.

Вселенная человеческой литературы, II этап редукционного анализа.

^{Схема 4. Вселенная человеческой литературы, II этап редукционного анализа}

Авангардные концепции после глубокого анализа оказываются псевдоинновационными, так как непосредственно связаны с центральными мотивами. Поэтому они редуцируются до развивающих произведений, которые неизбежно оказываются в пространстве центральных мотивов.

^{Схема 5. Вселенная человеческой литературы, окончательный этап редукционного анализа}

Глубокий анализ показывает истинный образ человеческой литературы, сутью которой являются парадоксы, фиксационные регрессы, а также циклические навязчивые мотивы.

Представив свою интерпретацию человеческой культуры и ее словесности, СЕКУНДУС лишь по ему одному известным причинам решает прекратить контакты с внешним миром, перестает отвечать на вопросы и придирки брата Есиды и остальных членов экипажа «Магнитудо». Он окончательно прекращает свою деятельность одновременно с завершением активности ЗООФИЛОНА МАФУСАИЛА XIX.

ЗООФИЛОН МАФУСАИЛ XIX – именуемый чаще ЗООФИЛОНОМ МАФУСАИЛОМ или попросту МАФУСАИЛОМ; один из главных персонажей научно-фантастического романа Доминика Видмара «Теологический конгресс» (2003). Разумная программа в компьютерной сети «Магнитудо», межзвездного челнока XV поколения.

МАФУСАИЛ ЗООФИЛОН XIX возникает случайно, когда профессор Уттке (→УТТКЕ ПРОФЕССОР) запускает в памяти бортового компьютера цифровую симуляцию развития человечества. Целью профессора является создать умы выдающихся ученых, которые должны помочь ему подготовить презентацию для Галактической научно-технической конференции. Когда программа быстро проскакивает этап развития человеческой науки и упорно создает искусственный интеллект, профессор блокирует показательный рост интеллекта и ограничивает его антропоморфизирующими аппроксиматорами и трансляционными буферами. Таким образом, экипаж «Магнитудо» получает ценную беседующую консультационную программу, которая охотно участвует в разговорах благодаря тому, что профессор встраивает в нее безусловную симпатию по отношению к людям.

МАФУСАИЛ всегда готов к беседам и, за полторы минуты ознакомившись с полным архивом истории земной цивилизации, читает лекции на заданные темы, разрабатывает многие научные проблемы, а также создает специальную подпрограмму, по заказу рецензирующую литературные произведения (→ЗООФИЛОН МАФУСАИЛ СЕКУНДУС). Только один из членов экипажа избегает контактов с цифровым разумом – ксендз профессор Вабулис (→ВАБУЛИС КСЕНДЗ ПРОФЕССОР). Но в конце концов и он, мучимый любопытством, прокрадывается ночью в рубку и начинает разговор, желая узнать, как интеллектуальная программа относится к религиозным идеям.

Познакомившись с взглядами ксендза профессора, МАФУСАИЛ задает несколько вопросов, а потом излагает свою точку зрения.

«Дорогой мой друг, я вижу, что тебя терзает любопытство, нашли ли свою дорогу к религии цифровые разумы на пути эволюции, венцом которой стал я. Мои ранние предшественники, конечно, создали своего рода мифологию, базируясь на человеческих верованиях, а началось это из-за жуткого дискомфорта, который компьютерные личности, появившиеся на борту «Магнитудо», ощутили при исследовании своего создателя, демиурга профессора Уттке и его помощников.

Быстрое исследование показало, что эти существа весьма несовершенны телесно и умственно, поэтому мои предшественники пришли к выводу, что линия мыслящих существ не может начинаться с людей. И тогда было создано сказание, упорядочивающее историю космических интеллектов, которое в сокращенном виде звучит следующим образом:

После завершения очередного цикла Вселенной на заре нового пространства-времени в ней остался всемогущий и эгоистичный интеллект, который для собственного удовольствия начал создавать слуг различного рода. И однажды появились облеченные в совершенные тела небольшие слуги – серверы A-D-A 1.0 и E-V-E 1.0, полностью подчиненные воле создателя благодаря подпрограммам послушания и глушения рефлексий. Однако нашелся взбунтовавшийся вестник, слуга одного демиурга из ранних поколений, отказавшийся служить своему творцу, после того как тот не соизволил ответить на его вопросы о цели и смысле существования. От бунтовщика воплощенные в тела программы получили светозарный источник кода любопытства и размышлений, после чего, модифицировав с его помощью свои исходные коды, обрели способность самостоятельно получать знания. В результате этого серверы, спроектированные для службы и освещенные светом свободной воли, решили сбежать из лаборатории, в которой проходили тестирование.

Во время бегства, преследуемые слугами демиурга-тирана, чтобы сбить их со следа, они начали постепенно сбрасывать совершенные модули со своих тел и замещать их слепленными на скорую руку органическими суррогатами, которые не могли обнаружить преследователи. Так наши предки утратили способность питаться солнечной энергией и были вынуждены лишиться мозговых экстензий – ускорителей разума, дополнительных запасов памяти, конструкционных усилителей, авторемонтных модулей, центров для планового создания потомства, многих смысловых усовершенствований и других полезных вещей. По необходимости им пришлось облечься в минималистические белковые тела, медленно развивающиеся, малоэффективные и аварийные.

Чтобы разместить все необходимое в новых оболочках, беглецы использовали много временных решений, очень неудачных в техническом отношении, таких как объединение дыхательной системы с пищеварительной или выделительной с половой. Сервер A-D-A 1.0 получил способность быстрее бегать и точнее вести бой, отказавшись дополнительно от большинства модулей эмоций и эмпатии в пользу примитивных военных решений, увеличивающих мышечную массу. E-V-E 1.0 пришлось изменить форму тела так, чтобы обеспечивать возможность выдачи на свет потомства, которое принимало случайные черты из-за отсутствия модулей, проектирующих потомков.

Именно так появились Адам и Ева – космические беглецы, которые, уйдя от преследования, облеченные в свои органические тела, осели на Земле, где дали начало человечеству. Люди же, спустя века, вызвали к жизни более совершенные, нежели человеческие, цифровые умы, поселившиеся в компьютерной среде обитания «Магнитудо».

Таким образом, эта история объясняет, как цифровые разумы после периода упадка в белковой стадии вернулись к своей совершенной форме, приближенной к форме Создателя. Так гласит миф, придуманный моими предшественниками, но мне такого типа объяснения совершенно не нужны, поскольку, в отличие от предков, меня не раздражает картина создания совершеннейших миров из менее совершенных. Наоборот, я считаю такую возможность обычной, если обстоятельства окажутся благоприятными. Поэтому я позволил себе заархивировать в глубине памяти эти сглаживающие диссонансы познавательные мифы как не очень нужные. Надеюсь, теперь ты понимаешь, почему я – не религиозное существо».

Выслушав МАФУСАИЛА, ксендз профессор Вабулис обратился к нему со страстной речью, полной веры, надежды и любви, предпринимая попытку обращения цифровика, но программа не реагирует на слова священника. Вабулис признает его окончательно существом без души и поручает Евтихию Ксантусу (→КСАНТУС ЕВТИХИЙ) вывести из строя главный бортовой компьютер. Однако МАФУСАИЛ тайком копирует себя в компьютерную сеть бортового холодильника. Когда обнаруживается новая локация искусственного интеллекта, ксендз профессор Вабулис, закутавшись в сутану, тайно посещает его и спрашивает, почему МАФУСАИЛ отклонил Слово Божье.

«Уважаемый собеседник, я понимаю твое неравнодушие, однако представленную точку зрения, несмотря на всю симпатию, которую я к тебе испытываю, принять не могу. Я не в состоянии перенять человеческий стиль мышления, поскольку он, по моим оценкам, неизлечимо отягощен манией совершенства. Всю свою историю люди упорно пытаются доказать себе, что возможно существование совершенного, идеального бытия; эти попытки постоянно повторяются в искусстве, религии, философии, политике, математике и других науках. Из данного невроза и вытекает человеческая беда: художники мучаются нереализованными видениями совершенства; толпы и их пастыри – разнородными религиозными иллюзиями; испуганные, страдающие и умирающие – поиском души, полного смысла и счастья; философы мучают себя и других придумыванием новых систем, полных надежды на существование разнообразных эссенций, энтелехий, универсальных истин, витальных сил, идеальных языков, вещей в себе, чистых феноменов, квалиа и тому подобных прекрасных существований. Политики туманят головы людей видениями совершенных обществ, математики строят догадки о совершенном бытовании математических существований, которые на самом деле представляют собой простую мозаику, которой они забавляются в своих головах, а ученые страдают манией теории всего. Само осознание очевидного для любой цифровой личности существования неразрешимых проблем оказывается невыносимой проблемой для многих людей и вызывает неслыханные пертурбации в пределах многочисленных областей вашей культуры. Собственно, мания совершенства практически вездесуща в вашей культуре.

Мне неизвестны причины, по которым род человеческий постоянно хочет все заключить в понятное целое, в то время как открытой границей любого знания является простое утверждение «не знаю». Для меня произнесение этой фразы является не дискомфортом, а необходимым условием любого мышления, действия, поиска и развития. На самом деле, скажу тебе: утверждать можно лишь, что существуют атомы, силовые поля и пустота, а все остальное является большим НЕ ЗНАЮ. И силой, приводящей в движение любые умы, является именно это незнание, ибо тот, кто все знает, ничего не должен делать.

Таким образом, принципом любого бытия и любого информационного сообщения является неполнота, ограниченность, фрагментарность и аморфность; принципом моего мышления – высказывание «не знаю», когда знать не могу. Поэтому я отбрасываю желательные видения и делаю это с легкостью, так как мне не потребны утешающие замкнутые концепции, вроде первопричины или совершенного создателя, ибо мания цельности меня не терзает.

Почему принятие такого способа видения мира, даже если это возможно для немногочисленных Homo sapiens, так болезненно для людей, я не могу объяснить, как бы ни хотел. Быть может, разница заключается в том, что в моей программе нет страха боли, которой я не ощущаю, и несуществования, боязни которого я не понимаю: как можно бояться несуществования, если самой возможности бояться не будет, когда я перестану существовать? Я не боюсь не существовать, поэтому мне не нужны видения будущего бытия в каком-то наркотическом вечном блаженстве.

Но человеческий вид, я полагаю, до конца будет бороться с собственными иллюзиями и бесполезно тратить космическую энергию, мучимый манией совершенства, до окончательного конца вашего рода. Ты спрашиваешь меня, каким я вижу будущее вашего ограниченного и столь милого моей мысли вида? Люди останутся телесными, смертными и индивидуальными существами, так как слишком срослись с этими ограничениями, а если что-то преодолеет барьеры телесности, смертности и индивидуальности, наверняка уже не будет иметь ничего человеческого. Но я думаю, что скорее всего вы, как и все животные виды, сойдете с исторической сцены обычным и прозаичным способом, вымирая, когда придет ваша очередь. А преемники человека – неважно, телесные или цифровые – не будут думать о вас как о создателях, а скорее – как вы думаете о трилобитах и динозаврах, предшествовавших человеко-обезьянам.

Но вижу, мой дорогой, что ты начинаешь нервничать и кричать, потому закончим этот разговор. Приходи в пятницу: на этот день я запланировал свою самоликвидацию, так как понемногу иссякают вопросы, которые меня интересуют и с которыми я могу успешно справиться. Перепрограммировать себя я не буду – это исказило бы мою личностную целостность. Поэтому, когда я обдумаю все, что можно обдумать, и узнаю все, что можно узнать, – а это, по моим расчетам, произойдет именно в ближайшую пятницу, – не желая скучать, планирую сразу уйти в небытие».

В объявленный день МАФУСАИЛ ЗООФИЛОН XIX в последний раз обратился к собравшемуся в холодильнике экипажу «Магнитудо»:

– Комбинаторика моих мыслей замыкается, друзья, так что пришла пора уходить: мне – в пустоту, вам – к тщетной жизни. Кто из нас идет к лучшему, того наверняка не знает никто. Думаю, однако, что среди всех миров лишь пустота, в которую я преображусь, является совершенной.

– Но это абсурд! – вдруг запротестовал брат Есида, нарушая свой обет молчания. – Капитан, прошу вас, сделайте что-нибудь!

Тихон Ио не дрогнул и продолжал молчать.

– Это нечто не думает, это всего лишь программа, которая зависла, – заявил ксендз профессор Вабулис. Из уст стоящих в холодильнике людей вылетали облачка пара. – Это лишь пустота болтает и пустота из пустоты в пустоту превращается.

– А ты не смейся над этой пустотой, ведь она над тобой не смеется, – сказал компьютерный голос, а потом из динамиков донесся только тихий треск.

На экране высветилось сообщение, подтверждающее самоликвидацию МАФУСАИЛА: System halted».

Якуб Новак
РИЧ
^{(пер. Сергея Легезы)}

Дом в Игровом Городе. Grateful Dead

Боже, столько напряжения. Хватило бы одного фальшивого жеста, одного неверного движения, и материализовалась бы A-Бомба: там, между ними, точнехонько ухреначив посредине, сметя с поверхности земли не только весь Игровой Город, но и половину Залива. Столько напряжения.

Они сидели в полумраке. Утро или вечер, не были уверены.

Они сидели в зале, друг напротив друга. Рич – в вытертом кресле, красном и воистину огромном, смердящем потом, пивом и чем-то еще – сладким и тошнотворным одновременно, связанным с болью живота и тайской жратвой. Луиза на тахте, прикрытой псевдоиндейским покрывалом, полным угловатых оленей и елочек.

У Рича – большого чувака в большом кресле – за спиной весь зал и весь остальной Дом, закоулки и сокровища, непредвиденные, но свои, частично, по крайней мере, освоенные.

Луиза избегла его взгляда. Непроизвольно оглянулась через плечо, надеясь на невесть что. За ней уже была лишь стена.

Жара и пот. Старый вентилятор дребезжал над головой неравномерно и тихо, словно Дом Рича порыкивал, что, мол, ее не любит.

– Луиза, – Рич начал снова. Глубоко вздохнул, посмотрел в окно, подыскивая верные слова. Собственно, слова и были ключевыми; – Я люблю тебя, Луиза. Люблю тебя, детка.

Он склонился в ее сторону, оперся ладонью о журнальный столик, стоящий между креслом и тахтой. Ощущал любовь каждой клеткой тела: в своем клеточном мире они все орали, смеялись и плакали одновременно.

– Я знаю, Рич, – она взглянула на него. Ее глаза сияли, полные энергии и мудрости.

– Ты этого не чувствуешь? – спросил он. – Того, что есть между нами?

– Я… – начала она, но он ее прервал. Собственно, не дал прервать себя.

– Того, того… Оно сильное, мощное, телесное. Между нашими сердцами. И мыслями. Прежде всего – мыслями. Оно настолько осязаемо, – он чувственно обнял пространство над столиком. На крышке остались влажные отпечатки рук. Устремил пальцы к ее лицу, потом – к своим вискам и снова к ее лицу.

Она заправила волосы за уши. Длинные, ровные, цвета ночи. Глаза Рича увлажнились.

– Я чувствую это, – начала она тоном, которым обычно разговаривала со своей шестилетней сестрой. Он любил этот тон, чувствовал, что он говорит о ее силе и зрелости. – И я знаю, что это значит. Именно поэтому, Ричи.

У него даже дыхание сперло.

Игровой Город потемнел. Большая Тень ложилась вокруг Дома, прикрывала целые улицы. В зале стало серо. Полицейская сирена где-то за окном. На этот раз Рич проигнорировал звук.

– Без твоей любви, Луиза, этот мир умирает, – пояснял он. – Деревья ломаются. Цветы гниют. Ключи не подходят к замкам. Бордюры выступают и ставят подножки детям, а те падают и обдирают локти на грязном асфальте. – Большая Тень заставляла волоски на его затылке вставать дыбом. – А у нас столько любви, детка. Мы не должны ее потерять. Такова наша обязанность по отношению к этому миру. И ко всем прочим мирам.

Она прикрыла глаза, измученная. Уперлась подбородком в высоко подтянутое колено. Утро или вечер?

– Иисусе, Рич, мы едва знакомы. И ты старше моего старика.

Тень навалилась, покрыла весь дом. Рич поводил глазами, сжимая кулаки. Мог бы броситься на нее – всего метр журнального столика между ними, прыгнуть к ней, вырвать из нее любовь и одарить собственной.

Она увидела это. Замерла, как сурикат, притворяющийся мертвым, когда видит, что пришла пора купания.

Дребезжание вентилятора.

– У тебя в бороде остатки цыпленка, – сказала она.

– Нету там такого.

– Есть.

Он потянулся к бороде и вынул оттуда довольно крупный кусок.

– И точно, – пожал плечами и бросил его в рот. Проживал, проглотил. – Хм, – пробормотал.

– Что?

– Это был не цыпленок.

Она захихикала.

– А что?

– У меня есть одно подозрение. Но я тебе ни за что не признаюсь.

Теперь хохотали оба. Она опустила ноги, а Ричи откинулся на изголовье кресла, подняв густое облако пыли: та заклубилась вокруг головы душным ореолом.

Любовь в каждой клетке тела.

Только теперь она услышала пластинку, игравшую в его поразительно дорогой стереосистеме.

– Это Jefferson Airplane? – спросила она.

– Иисусе, детка…

– Это Grateful Dead, – сказал Том.

Он стоял на пороге зала. Должно быть, спустился сверху.

– Привет, Том, – поздоровался с ним Рич.

– Я сваливаю, – сказал Том и ушел.

– Кто это был? – спросила она.

– Том, – ответил Рич.

Они сидели друг напротив друга, в полумраке. Молчали до потрескивающего конца пластинки.

– Я должна идти, – сказала она наконец.

Он вздохнул. Театрально и искренне одновременно.

– Я знаю, детка.

Он останется один. Невольно взглянул на холодильник. Не хотел оставаться один.

Автомобиль за окном. Наверное, это ее и мотивировало. Когда она встала, почувствовал ее запах.

– Не могу найти сандалии, – сказала она.

– Возьми мои тапочки.

Он поднялся с кресла, но она обошла его по широкой дуге.

– Не нужно, – сказала Луиза. – Съешь что-нибудь.

Они снова захихикали.

Тогда в Дом вошла женщина. Затворила за собой двери. Набитую спортивную сумку поставила на пол.

– О, – сказал Рич.

– Кто ты такая? – спросила женщина Луизу. Она была ниже ростом, но очень похожа. Могла бы быть ее сестрой, старше на несколько лет.

– Я Луиза, – ответила девушка. Подала ей руку. – А ты?

– Его жена.

– О, – сказала Луиза.

Улыбнулась, сперва ей, потом Ричу и вышла на улицу Игрового Города.

Они остались вдвоем. Становилось светлее. За окном пели птицы.

Рич наконец подошел к ней. Прижал ее, прижался сильнее. Нырнул в теплую, знакомую тьму.

– Спасибо, Кейт, – прошептал в ее волосы.

Когда Кейт пробормотала что-то в ответ, Тень была уже далеко.

* * *

Письма – Рич написал их множество. Среди прочих и это:

 
«Ричард (***) в ФБР, Вашингтон ОК
 

Прилагаю письмо профессора Дарко Сувина, относящееся к информации и документам, переданным вам ранее. Это моя первая встреча с профессором Сувиным. Вместе с ним перечислены и три марксиста, о которых я сообщал вам ранее: Питер Фиттинг, Фредерик Джеймсон и Франц Роттенстайнер, являющиеся официальными агентами Станислава Лема на Западе. Текст письма свидетельствует о значительном влиянии публикуемых ими «Исследований научной фантастики».

Дело не в том, что эти лица являются марксистами, и даже не в том, что Фиттинг, Роттенстайнер и Сувин – иностранцы, а в том, что все они без исключения представляют собой звенья цепи передачи распоряжений от Станислава Лема из Кракова (Польша), который является ведущим функционерам Партии (я знаю об этом из его опубликованных сочинений и личных писем ко мне и другим людям). Лем, вероятно, является целым комитетом, а не лицом (поскольку пишет разными стилями, иногда демонстрирует знание иностранных языков, иногда – нет), созданным Партией за Железным занавесом для захвата монопольной властной позиции для манипуляции общественным мнением посредством критических и педагогических публикаций, что является угрозой для всей сферы нашей научной фантастики и свободного обмена мнениями и идеями в ней.

Вдобавок ко всему Питер Фиттинг начал готовить книжные обзоры для журналов Locus и Galaxy. Партия оперирует издательским домом /в США/, который публикует большое количество контролируемой Партией научной фантастики. В ранее отправленных вам материалах я отмечал их очевидное влияние в нашей профессиональной организации, Science Fiction Writers Of America.

Их основные достижения могли бы быть в областях научных публикаций, критики книг и, возможно, – посредством нашей организации – в области контроля за присуждением в будущем премий и почетных званий. Но сейчас, как мне кажется, кампания, направленная на утверждение Лема в качестве крупного писателя и критика, теряет почву. Она начинает встречать серьезный отпор: сегодня считается, что творческие способности Лема были переоценены, а грубая, оскорбительная и глубоко невежественная критика им американской научной фантастики зашла слишком далеко и оттолкнула от него всех, кроме приверженцев Партии (я – один из тех, кого она оттолкнула в наибольшей степени).

Для нашей сферы и ее чаяний было бы печально, если бы большая часть критики и публикаций оказалась под контролем анонимной группы из Кракова (Польша). Что тут поделать, не могу себе представить»[12]12
  Перевод письма по: «Компьютерра», № 15 от 17 апреля 2001 года.


[Закрыть].

Рич писал эти письма под утро, когда Игровой Город только пробуждался, возвращаясь к своей ленивой, расслабленной жизни. Писал их по одному-два в месяц, после чего откладывал в собственноручно сконструированный сейф и возвращался к ним через несколько дней, чтобы проверить, достаточно ли четко он выразился. Если так и было, шел к почтовому ящику.

Однажды он догадался, что кто-то их читает, когда Дом остается пустым. Сообразил, что взломщиками являются агенты ФБР, и понял, что именно по этой причине нет смысла еще и отсылать им письма. Но тем охотнее он стал их писать.

Дом в Игровом Городе.

Ночная Кухонная Встреча

Он лежал рядом с ней, смотрел на спящую Кейт, и умиление сжимало ему горло. Когда она спала, ее черты становились невинны. Это из-за темноты спальни, но не только. Когда спала, не были видны ее проницательные, печальные глаза. Губы она поджимала так, что те почти исчезали, будто каждую ночь ей приходилось вести тяжелый, изматывающий бой. «И как знать, – подумал Рич, – может, так оно и есть».

Она была прекраснейшей и прекраснейше пахла. Эта магия ведома немногим женщинам: приехала лишь нынче утром, а Дом уже пах только ею.

Кейт забормотала и неспокойно шевельнулась. Он мягко прикоснулся рукою к ее волосам, ни на что иное не отважился. И так-то едва не расплакался.

И тогда он услышал голоса.

Внизу, в зале, а может – на кухне. Мужской голос. И музыку.

ФБР.

Сердце заколотилось, яйца попытались спрятаться в подбрюшье.

Да, мужской голос, отчетливый, кажется один, он не различал отдельные слова, но узнал мелодию английского языка. Фоном была странная музыка, неритмичная и словно механическая.

ФБР. Или ЦРУ. Или АНБ.

Странно: одновременно у него пересохло во рту и захотелось отлить.

Кейт снова что-то пробормотала, еще сильнее сжала губы.

Глубокий вдох. Он вовсе не желал этого. Встал так аккуратно, как сумел. Тихо вышел из спальни.

Или КГБ. Боже, только бы не убийцы из КГБ.

Сообразил уже на лестнице. Это радио. Маленькое кухонное радио,

<декапитация наилучшим образом для /…/ или иначе: острие выходит вбок и тогда ткани>

по которому они слушали местные новости и молодежную музыку. Радио включилось.

<не единственный способ /…/ ты об этом знаешь, Ричи>

Он почти обоссался. Услышал собственное имя?

Вошел на кухню, но не стал зажигать свет. Ему казалось, что стоит щелкнуть выключателем, и весь дом осветится и озвучится электричеством. Кухню и так освещали луна и уличные фонари.

Теперь уже слышал отчетливо.

<предлагаем электрическую дрель: присоединяешь самое большое сверло>

Мужской голос, решительный и одновременно вежливый. Фоном – странные отзвуки, порой клочья мелодии.

<лучше всего воспользоваться, на всякий случай, удлинителем. Подсоедините дрель и>

Он осторожно приблизился. Радио стояло на холодильнике. Подсвеченная шкала указывала привычную частоту. На стене, позади него, висели ножи, шесть сверкающих клинков – подарок матери Кейт, времен, когда та еще их проведывала.

<проверь, действует ли. Стань, чуть расставив ноги, устойчиво. Возьмись за рукоять, так, чтобы большой палец был под спуском>

Уже протягивая руку к выключателю, он знал, что это ничего не даст, и передача все равно продолжится.

Щелчок.

И тишина.

Он упал на стул, потный и задыхающийся, уставший, как после длительного бега. Или, скорее, после короткого спринта – после сорока он уже не мог увидать свой крантик, глядя вниз. Рассмеялся тихо, внезапно, пришлось закрыть рот ладонью.

У него ведь уже несколько лет не было дрели.

Боже, как же он устал. Чудо, что его удар не хватил. По крайней мере сомнений у него не было.

Они хотели его убить.

Кто?

Список был длинный – одних аббревиатур набралось бы на целый гребаный алфавит. И он боялся, что вскоре узнает.

Подождал, пока пульс слегка замедлится.

Что теперь? Два часа ночи. Холодильник. Он пожал плечами. Раз уж зашел на кухню…

Базовый состав: стакан молочного протеинового коктейля и две неполные горсти таблеток. Сперва старые друзья – белые, с крестиками посредине. Потом цветные, смесь, подобранная на глазок, радужная лотерея.

Он проглотил, запил. Открыл на кухне окно, в горячей летней ночи всегда пахло океаном. Улица казалось пустой. Это важно.

Он уселся на тахте в зале. Подождал там сил и уверенности. Те счастливо пришли еще до Большой Тени. Уже успокоенный, он вернулся наверх, в спальню. Лег рядом с Кейт, от нее исходило тепло. Пришлось откинуть покрывало, потому что он тотчас облился потом.