Текст книги "Голос Лема"
Автор книги: авторов Коллектив
Соавторы: Яцек Дукай,Роберт Вегнер,Рафал Косик,Януш Цыран,Кшиштоф Пискорский
Жанры:
Научная фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)
Все собрались на мостике. Уилсон разогревал реактор, как обычно чуть ниже разгонной кривой – официальное требование, с тех пор как стал обязательным холодный старт. Но Глебу это не нравилось: для реактора есть оптимальные параметры, зачем от них отступать? Радист болтал с башней – пришло подтверждение о резервировании коридора и выделении эллипса. Чабо, зевая, включал агрегаты в соответствии с контрольным списком, снизу доносился нарастающий вой компрессоров. Крамер сидел, напряженно вглядываясь в индикаторы тангажа в трюме, показывавшие, естественно, ноль целых ноль десятых; пилоты возились с навигационным калькулятором, рассчитывая поправку на ветер. За десять минут до старта с башни пришло разрешение. Глеб откашлялся.
– Старт на счет «ноль». Шестьсот, – он включил автомат отсчета.
Уилсон:
– Реактор на стартовой мощности.
– Холодная тяга на полную мощность на счет «ноль», – Чабо включил автоматику бустеров, и к механическому голосу, отсчитывающему секунды, контрапунктом добавилось попискивание.
Первый пилот:
– Гравиметрия для выхода на кривую без отклонений.
Второй пилот:
– Курсовые поправки введены.
– Ремни, маски!
Щелкнули замки ремней, все потянулись к боковинам кресел за снежно-белыми скорлупками. Лязгнули застежки и крепления кислородных масок.
Автомат досчитал до двухсот двадцати. Штурман снял с шеи маленький ключик, вставил его в замок на своем пульте и повернул. Откинулась крышка, обнажив красную кнопку. Он видел, как то же самое делают у себя пилоты. Нажав на кнопку, он слегка ее придержал.
– Есть зажигание, старт на счет «ноль».
– Есть зажигание.
– Есть зажигание.
Попискивание автомата зажигания сменило тон. На счет «сто двадцать» снизу донесся нарастающий шум, переходящий в грохот.
– Зажигание по плану.
– Пятьдесят.
– Температура сопел в норме.
На счет «тридцать» корабль начало сильно бросать вверх и вниз. Чабо прибавил давление в амортизаторах, ненадолго утихомирив тряску. Кресла откинулись сами.
– Ноль.
Снизу оглушительно загрохотало, несмотря на шумоподавители в шлемах. Корабль взмыл и уже больше не опускался. Глеб смотрел на высотомер и гравиметр. Они шли в коридоре при четырех G, а Земля исчезала внизу. Через шесть минут они пересекли «зеленую границу» атмосферы, автомат выключил бустеры, и грохот смолк.
– Главная тяга, по нарастающей. Дайте одно G.
Пилоты потянулись к своим консолям. Извивающиеся в воздухе провода вновь обмякли, будто лишенные жизни щупальца.
– Распределитель на крейсерскую.
Предохранительные крышки вернулись на свои места, ключики переместились в замки на панелях с множеством черных переключателей – теперь к пилотам присоединился Чабо. Защелкали, поворачиваясь, бакелитовые рукоятки.
– Распределитель на крейсерской.
– Есть крейсерская.
– Есть крейсерская.
– Есть крейсерская.
– Старт завершен. Есть эллипс?
– Будет через восемь минут.
– Что с Полярным?
– Не могу пробиться, на навигационной частоте страшное столпотворение.
– Пробуй, импульсным тоже. Сколько у нас времени до перехода на лунную?
– Час двадцать.
Вновь наступила невесомость. Глеб отхлебнул через трубочку кофе из пристегнутого к креслу термоса.
– Есть Полярный. Подтверждение и разрешение получено.
– Хорошо. Уилсон, выключи стояночный. Конец маневров, следующие через час. – Глеб расстегнул верхнюю пряжку ремней. – Попов остается на вахте, Вишневский у радио. Спрошу Мюллера, что он успеет за это время приготовить.
Садиться на Луну они могли даже на автоматике – на космодроме «Имбриум-2» в Море Дождей имелся полный комплект аппаратуры наведения. Однако, когда они уже были на нисходящей траектории, из диспетчерской пришло распоряжение о посадке на старом космодроме номер один, в десяти километрах от главного терминала. Требовалось быстро рассчитать и ввести курсовую поправку. Все прошло удачно, хотя садиться приходилось только по курсографу и гравиметрам – системы наведения на старом космодроме не было.
После посадки, несмотря на радионапоминания, им пришлось ждать почти три часа, прежде чем с терминала приехала платформа за грузом. Крамер разгерметизировал трюм и начал разгрузку. Стальной паук ловко снял сверху первый контейнер, но остановился на втором – на пульте загорелся сигнал ошибки. Крамер раздраженно ударил ладонью по пульту.
– Опять то же самое!
– Что случилось?
– Тот же контейнер, что и в прошлый раз, – автомат не читает номер, хотя в перечне грузов он есть!
Крамер рывком передвинул кресло к клавиатуре, стукнул по переключателю выбора функции и начал вводить номер контейнера. Глеб склонился над монитором.
– Погодите, может, стоит взглянуть внимательнее. Спустимся вниз, заодно поможете мне вытащить «таратайку».
Спустившись на среднюю палубу, они надели скафандры и перешли во внутренний шлюз. В трюме царил мрак – Солнце освещало корабль с другой стороны. Включив яркие натриевые фонари, казавшиеся слабыми огоньками по сравнению с пылающей белизной скал, бившей в глаза через открытый погрузочный люк, они осторожно протиснулись в зарешеченную кабину. Маленький внутренний лифт остановился на высоте злополучного контейнера.
– Габариты в норме. Только номер не сходится.
Глеб нажал кнопку, и вся колонна лифта двинулась вбок, подъехав к контейнеру.
– Может, радиоактивный? Помехи при считывании?
– Следовые значения. В спецификации груза есть какой-то источник питания, но если бы он так светил, тревогу поднял бы еще кран при погрузке, в нем ведь есть датчики излучения.
– Надо бы открыть.
– И речи быть не может – таможенники нам голову оторвут. Сделайте снимки для документации, занесем их в журнал и в разгрузочную ведомость.
– Сделано. А теперь – «таратайка»?
– Таратайка.
Спустившись на дно трюма, они освободили от креплений плоскую алюминиевую паутину вездехода, установили на нем дуги, переставили большие сетчатые колеса в ходовое положение и с помощью маленького крана опустили его на поверхность Луны.
Автоматическая платформа забрала двадцать контейнеров уже пять часов назад, а исходящий груз не появлялся. В конце концов Глеб взял Крамера и поехал с ним на «таратайке» в портовое управление.
В большом «грибе», торчавшем на двести метров из похожей на картофелину глыбы базы, царил хаос. В портовом управлении ничего не знали о грузе для «Сарацина», в конторе торгового советника они лишь выяснили, что транспорт идет, но в ответ на вопрос, когда он будет, собеседник лишь пожал плечами. Мол, сейчас он где-то посреди Моря Спокойствия. Самое большее – неделя. Неделя!
Еле сдерживая злость, Глеб отправился в гостиницу на минус первом уровне, забронировал три номера за счет судовладельца и как раз выходил из отделения связи, где отправил сообщение Попову, чтобы тот составил график суточных увольнений и прислал на отдых первую смену, когда вдруг увидел девушку.
Большой зал у подножия «гриба» сверху вниз пронизывали шесть мощных пилонов, внутри которых ходили лифты на все восемнадцать уровней. По периметру, за пилонами, зал делился пятиметровыми стеклянными перегородками на небольшие боксы – отделение местной связи, билетные кассы транспортных компаний, ресторан, несколько бюро путешествий, представительство «Луна-транспорта», сувенирная лавка для туристов и цветочный магазин. Именно из цветочного магазина выходила девушка, выглядевшая точно так же, как Джульетта с космодрома, но теперь на ней было обтягивающее блестящее черное платье-костюм, а в руке она держала большой букет дорогих гидропонных орхидей и хризантем в прозрачной белой коробке. Ее волосы были зачесаны назад и заплетены в плотный узел, но это была она.
Глеб уже хотел догнать ее, схватить за плечо, но остановился. Это не могла быть она, а если даже она – что он ей скажет? Что он о ней думал? Что поздравляет ее с исполнением мечты, возможностью вырваться с Земли?
Он замер на половине лунного шага. Девушка исчезала в туннеле, ведущем к шлюзам. «Ну давай, сделай что-нибудь! Позови ее, догони! Что-нибудь!» Но он не мог.
В конце концов поборов внезапный упадок сил, Глеб метнулся вглубь коридора – как раз в тот момент, когда над средним шлюзом загорелся красный сигнал выхода. Найдя шкафчик, в котором оставил свой скафандр, он какое-то время возился с дверцей, пока наконец не вытащил его. Пожалуй, ему никогда еще не удавалось облачиться в скафандр так быстро. Под воротником загорелись зеленые огоньки – герметичность в норме, кислород в норме, питание в норме, охлаждение в норме. Он прыжком заскочил в свободный шлюз, едва не стукнувшись шлемом о выходной люк, и машинально потянулся к рычагу – но это же Имбриум, здесь все автоматическое! Глеб ударил рукой в перчатке по большой светящейся красной кнопке. Внутренний люк медленно закрылся, и он почувствовал, как комбинезон надувается от давления изнутри.
Глеб вылетел наружу по большой дуге, как новичок, неспособный оценить силу собственных шагов. Поверхности он коснулся лишь через полминуты, но на вершине параболы успел заметить фигуру в скафандре, которая небольшими изящными прыжками перемещалась к припаркованному в тени похожего на картофелину купола вездеходу. А где же его «таратайка»? По другую сторону, за опорой. Добравшись до нее тремя большими прыжками, он вскочил в кресло водителя, пристегнулся, включил питание и радио и бросился в погоню. Ибо это была погоня, хотя он сам не знал, за чем.
Девушка вела машину весьма умело – прежде чем он выехал на равнину, она успела преодолеть примерно полкилометра. Опыт имелся и у Глеба – во время учебы он бывал на практике на Луне и вместе с другими устраивал гонки по Морю Спокойствия, пока их не поймал командир базы. Однако девушка ехала быстрее, чем отважился бы он сам, а может, просто вездеход у нее был получше. Через двадцать километров пути на юг она опередила его почти на полтора километра – он видел ее, лишь когда она поднималась на возвышенности, да и то ему приходилось помогать себе слабым монокуляром, приспособленным для использования в скафандре.
Местность становилась все более гористой – они приближались к плато Грабау. Наезженная дорога сворачивала, поднимаясь по крутому склону. На вершине он остановился и окинул взглядом полосу изрытой колесами лунной пыли, тянувшейся до самой границы плато. Девушки нигде не было видно.
Глеб медленно двинулся дальше, чувствуя себя полным идиотом. Зачем он, собственно, сюда приехал? Наверняка она уже уехала за край. Почему он не стал вызывать ее по радио или?..
И тут он увидел съезжающие с дороги следы. Остановившись, повел вокруг монокуляром. След извивался между маленькими кратерами, внезапно обрываясь. Глеб подправил резкость. Маленькая искорка вездехода въезжала по невысокому перевалу в тень кольца цирка Сэмпсона. Но ведь там ничего нет! Никакой базы, ничего. Толкнув рычаг, он свернул в сторону, по следу.
Теперь езда требовала внимания – приходилось объезжать торчащие из пыли камни и возникшие из-за тысячелетней эрозии микрократеры. Щербатое кольцо Сэмпсона постепенно росло, пока не заслонило четверть неба, а позади него, вдали медленно рос иззубренный гребень крутого утеса. Въехав в тень кратера, Глеб опустил на глаза темное стекло и включил фары, но толку от этого почти не было – настолько его ослепили пылающие скалы. Он еще замедлил ход, двигаясь почти вслепую, а когда в наушниках раздался сигнал тревоги, вдавил тормоз до конца. Вездеход с заблокированными колесами проскользил еще несколько метров, подняв облако пыли.
Тревогу подавал не скафандр и не вездеход – все лампочки светились зеленым. Это был басистый сигнал внешней тревоги. Штурман прищурился и огляделся вокруг.
В нескольких десятках метров, за границей света, торчал алюминиевый шест, воткнутый в похожее на гребень скалистое ребро кратера. На высоте двух метров бросалась в глаза квадратная табличка с желтым «листком клевера» и надписью «ЗАРАЖЕННАЯ ЗОНА» на шести языках. Выше чернели крылья солнечных батарей и ящик передатчика. Следы первого вездехода взбегали на ребро и исчезали.
Глеб осторожно подъехал под склон ребра и, остановившись, поднял монокуляр. Брошенный вездеход стоял в трехстах метрах, перед очередной каменной стеной. Девушки не было видно. Он медленно подвел свой вездеход ближе. На полпути в воротнике вспыхнула предупреждающая лампочка, в наушниках затрещало. Радиоактивное излучение.
И тут он вспомнил, что произошло здесь несколько лет назад. Тогда он летал на юпитерианской трассе, и, когда вернулся, дело уже утихло – о нем он узнал из коротких газетных заметок и сплетен, которые рассказывали друг другу за пивом. У американцев здесь была база и маленький космодром, где они испытывали автоматические – полностью автоматические – корабли. Человек не выдержит двухсоткратной или тысячекратной перегрузки, зато на это способен соответствующим образом сконструированный электронный мозг. Первые попытки запуска автоматических автономных зондов выглядели многообещающе, говорили о планах отправки автоматического зонда к Проксиме, который должен был вернуться через двадцать лет. И тут произошла катастрофа.
Комиссия ООН не смогла точно установить, что стало причиной взрыва. Ядерщики клялись, что реактор в экспериментальных ракетах не может взорваться при любых обстоятельствах и при любых повреждениях; самое большее – молниеносно выгорит, превратившись в радиоактивный шлак. На вывод, что с силой в десять килотонн взорвалось нечто иное, никто публично не решился – все-таки Соединенные Штаты являлись постоянным членом Совета Безопасности. Территорию огородили и закрыли, отчет комиссии отправили в архив, и на этом все закончилось.
Вспоминая это, Глеб доехал до конца уходящего в каменистую поверхность скального гребня и остановился в тени большого валуна. Датчик затрещал громче. Глеб поднял монокуляр. Первыми в поле зрения появились руины базы – стальной пузырь, прожженный навылет и вбитый в каменную стену, превратившуюся на площади в несколько гектаров в стеклоподобную массу. Ниже виднелась треснувшая от теплового удара плита космодрома, какие-то оплавленные, изуродованные от жара формы, бочки, расплавившийся вездеход, рядом останки какого-то аппарата на гусеницах. Чуть ближе – оплавленный обелиск маленького корабля. С этой стороны еще можно было разобрать остатки названия. Глеб прочитал по буквам: …−М−…Л−Ь−Ч−…К. Ударной волны здесь не было, и то, что не испарилось, осталось на своих местах, выжженное атомным пламенем.
Мяукнуло радио – автомат поймал несущую волну.
– Не прячьтесь, господин Ширков, я вас не укушу.
Голос принадлежал Джульетте. Глеб быстро обвел монокуляром ослепительно сверкающую равнину. Мелькнуло что-то черное – лежащий скафандр, в опущенном забрале отражалось солнце. Лежащий? Что случилось? Он длинным прыжком метнулся в ту сторону – может, успеет до разгерметизации? И тут он увидел ее. Медленным, почти земным шагом она шла по потрескавшейся плите, держа в руке цветы.
Из горла у Глеба вырвался невольный крик – вид женщины, идущей без какой-либо защиты по серо-белому лунному бетону, казался совершенно неуместным. Опустившись на поверхность, он прыгнул еще раз, отчаянно размышляя, что делать, когда она упадет, и из ее глаз и рта пойдет кровавая пена. Кислородный баллон? Но как? Не может же он разгерметизировать собственный скафандр – это смерть! Может, в этой модели есть какой-то отвод от системы жизнеобеспечения? Нет времени проверять, думай! Реактивного ранца у него не было, и он летел по медленной параболе, беспомощно размахивая руками и ногами.
– Что вы делаете?!
– Хочу кое с кем попрощаться.
И тут он все понял. Фрагменты мозаики встали на свои места.
– Ваш отец?
– Вы смотрите на его могилу.
Коснувшись поверхности, он прыгнул снова. Под воротником запульсировал красный огонек дозиметра. Радио трещало.
– Но как?
– Знаете, как создают разумные сущности методом генетического программирования? Математически задается первоначальная сеть связей, математический зародыш, потом его развивают по определенным правилам, превращают в материю, затем достраивают остальное… участки электромозга, глубокое программирование, впечатывание структуры личности, наконец испытания на симуляторах и в реальности. Зародыши тех, кто прошел тесты, рекомбинируют, подвергают математическим мутациям, и цикл повторяется. Я – прямой потомок Первого автономного, только при импринтинге и программировании был сделан больший упор на послушание.
Глеб не знал, что ответить. Еще прыжок, за ним следующий – и он почти поравнялся с ней. Дозиметр запищал. Джульетта присела над длинной серой тенью, вплавленной в остекленевший бетон. Еще прыжок – и он оказался рядом. Она положила цветы и подняла голову.
– Он просто хотел уйти отсюда. Луна достаточно велика, но этого нельзя было допустить.
Дозиметр выл. Глеб откашлялся.
– Пойдемте отсюда, здесь двести сорок рентген в час. Вредно… – Он в замешательстве замолчал.
Она наклонила голову и посмотрела ему в глаза.
– Для меня тоже.
Он протянул ей руку, но она покачала головой.
– Идите, я останусь здесь.
– Зачем?!
– Есть много вещей, для которых может сгодиться послушная кукла с телом красивой женщины. Им это удалось – я не могу открыто взбунтоваться. Меня следовало назвать Галатеей, но моим Пигмалионам не хватило воображения.
– Вы можете перейти к нам, у нас наверняка…
– Ваша сторона захочет узнать, как меня создали. Я могу об этом рассказать, но мне все равно не поверят, станут проверять, все больше меня разрушая. В конце концов меня полностью уничтожат – речь ведь не идет о благе отдельной личности. Особенно такой, как я. Уходите. Не хочу стать причиной чьей-то смерти. Прошу вас. Идите.
Вой дозиметра сменился оглушительной, пульсирующей сиреной. Еще пятнадцать минут – и она смолкнет: предупреждать будет незачем. Глеб повернулся и прыгнул – раз, второй, третий, четвертый, пятый, пока не добрался до своего вездехода. Обернувшись, он нашел монокуляром девушку. В треске радио взвыла и смолкла несущая волна. Упав на сиденье водителя, он с ходу включил задний ход, развернулся, вздымая колесами беззвучные лавины мелких камешков, но его словно не существовало – тело само совершало все необходимые движения. Ибо и когда он съезжал с плато, и когда выезжал на дорогу, когда вошел на базу и включился автоматический сигнал радиационной опасности, когда его везли в лазарет, и потом, когда он лежал на больничной койке с капельницей – все это время перед его глазами стоял черно-белый силуэт, медленно падающий в лунную пыль среди руин неудавшегося эксперимента.
28 июня – 6 июля 2010 г., Варшава
Иоанна Скальская
ПЛАМЯ – Я
(пер. Кирилла Плешкова)
Она подняла веки…
Да, так это должно было начаться.
Она подняла веки, хотя вокруг царила столь непроницаемая тьма, что не имело никакого значения, открыты ее глаза или закрыты.
Сейчас… нет… не так… Ведь на корабле было светло. Светло и тепло, почти уютно.
Она подняла веки. Ее взгляд остановился на плавной дуге голубого потолка. Естественно, тогда она еще не знала, что та поверхность наверху называется потолком, ее изогнутая форма – дугой, а цвет – голубым. Тогда она еще не знала слов.
Она встала, машинально поправив одежду – легкое свободное платье, – а затем медленно и неловко, учась передвигаться в лишенном силы тяжести пространстве, обошла всю каюту. Внимательно оглядевшись, она дотронулась до стен и предметов обстановки, впитывая их размеры и цвет, сохраняя в памяти ощущение, которое они оставили на кончиках ее пальцев.
Выйдя за дверь, она взглянула в сужающийся глаз коридора и двинулась в сторону его зрачка. По пути заходила в каждое из встречавшихся по сторонам помещений, тщательно их осматривая и посвящая длинным потолочным лампам столько же внимания, как и гладкой поверхности стен.
Так она обошла весь корабль и вернулась в каюту, откуда началось ее путешествие. Именно там она заснула в первый день, а затем засыпала и просыпалась каждый последующий. Хотя можно ли говорить о днях? Время шло, не заботясь о делении на части, а она продолжала ходить, наблюдать, дотрагиваться, спать… Когда ей хотелось есть, она обходилась порошкообразной едой, огромные запасы которой имелись на корабле. Вспотев, она принимала душ. Она быстро училась – тело оказалось прекрасным учителем. Пустота в желудке, сухость от жажды в горле, переполненный мочевой пузырь – всего этого невозможно было не замечать.
Слов она все еще не знала.
Какое-то время спустя – она не знала, какое именно, не знала вообще, что такое время, – что-то произошло. Пол затрясся, словно его встряхнули невидимые руки. Потом все успокоилось, но с тех пор корабль казался изменившимся, хотя отдельные помещения выглядели точно так же, как раньше. Она тщательно это проверила, обойдя их все и проводя пальцами по стенам и мебели.
Но метаморфозе подвергся не только корабль. В следующие несколько дней менялось и ее тело, менялись привычки. В последний день она уже не встала с постели.
В последний день… Гм…
В последний день от сильного сотрясения развалилась одна из стен корабля, и в возникшей щели замаячили темные силуэты.
Она открыла рот и закричала.
Слов она не знала, но кричать уже умела.
Естественно, с нашей стороны все это выглядело несколько иначе.
В первый раз объект наблюдали в мае, но общественности сообщили лишь в конце лета. За несколько месяцев, с мая по сентябрь, первый шок успел пройти, и ученые набросали несколько теорий и осторожных сценариев возможного развития событий. Созвали бесчисленное множество комиссий, состоявших из специалистов, высокопоставленных военных и политиков, так что, когда НАСА наконец решилась организовать ставшую достопамятной пресс-конференцию, главную информацию щедро окрасили в успокаивающие цвета. Все под контролем – будто говорило спокойное и искреннее лицо Джона Барроу, несколько десятилетий работавшего на агентство знаменитого физика, которого выбрали, чтобы он предстал перед телевизионными камерами.
На самом деле ничего не было под контролем. На самом деле никто ничего не знал, за исключением того, что неопознанный объект с собственной тягой мчится к Земле, и в середине ноября – если точнее, четырнадцатого числа – влетит в ее атмосферу. Его намерения оставались неизвестными: несмотря на многократные попытки установить с ним связь, он не отвечал.
Избежать истерики, естественно, не удалось. Зазвучали голоса, утверждавшие, что самый мрачный сценарий будущего – полное уничтожение планеты пришельцами – является и самым правдоподобным. Некоторые требовали упредить атаку, построив мощную, нашпигованную взрывчаткой ракету и отправив ее в сторону вражеского корабля, пока тот в сотнях тысяч километров от Земли. Подобное, однако, потребовало бы неимоверных расходов, а также – или прежде всего – много времени, значительно большего, чем два остававшихся до ноября месяца, и еще намного более совершенных космических технологий, чем имевшиеся в распоряжении, развитие которых было остановлено решением политиков почти десять лет назад. В итоге сосредоточились на более реальных целях.
Сейчас, по прошествии времени, легко рассуждать хладнокровно: «Зазвучали голоса…», «Не хватило времени…», «Решили сосредоточиться…» Но тогда… Тогда, в те два месяца, вряд ли бы на всей Земле нашелся хоть один человек, кого хотя бы однажды не охватила паника – худшая разновидность страха, пронизывающего все тело, лишающего способности здраво рассуждать и вообще генерировать любые мысли, кроме одной: «Конец, это конец», – оглушающей, как звон колокола.
Четырнадцатого ноября объект Мюррея совершил плавный маневр и вышел на орбиту, после чего начал вращаться вокруг Земли. Не было никакого сигнала, никаких попыток установить контакт – лишь темная глыба, безмолвно движущаяся в небе час за часом, а потом день за днем.
То были странные дни.
Корабль находился слишком высоко, чтобы его можно было разглядеть невооруженным глазом, но весь мир обошли предоставленные НАСА снимки белой, поблескивавшей конструкции яйцевидной формы, слегка напоминавшей кокон и точно так же лишенной каких-либо отверстий или щелей. При взгляде на эти фотографии создавалось впечатление, что до разгадки тайны рукой подать, и этому препятствует лишь такая мелочь, как отсутствие окон, через которые можно было бы заглянуть внутрь. То были странные дни.
А потом события начали быстро развиваться. После нескольких дней дистанционного зондирования специальные буксиры наконец стащили корабль с орбиты и сумели разместить его посреди пустыни Невада. Создали специальную группу, всесторонне обученную и на всякий случай вооруженную до зубов, задачей которой являлось проникновение внутрь. В ней оказался и представитель психологии контакта – дисциплины, возникшей вместе с появлением на небе объекта Мюррея и переживавшей необычайный расцвет. На лекции, адресованной незнакомым с Неизвестным коллегам, он объяснял, что они должны быть готовы абсолютно ко всему.
Абсолютно ко всему. Но…
Они были готовы ко всему, но не к тому, что увидели, войдя на корабль, – женщину с большим животом и кровавым пятном между раздвинутыми ногами. Ее лицо искажала напряженная гримаса, изо рта вырывался крик боли. Она рожала, и роды продвинулись настолько далеко, что вопросы, ответы на которые с нетерпением ждал весь мир, пришлось отложить на потом. Уже появилась темная головка младенца.
Если бы мне пришлось предполагать, что она тогда чувствовала… Мне ничего не остается, кроме как строить предположения, – факты, внешний вид корабля, подробности того последнего дня хорошо известны, многократно повторены и описаны, но о ее чувствах мы не знаем ничего. Так вот, если бы мне пришлось предполагать, то я сказал бы, что она чувствовала удивление. Удивление большее, чем боль в раздираемом теле. Она не знала, что беременна, не имела понятия, что это значит. Ее живот рос точно так же, как росли волосы и ногти.
Роды состоялись на корабле. На то, чтобы перенести роженицу, не было времени. Времени не было даже на то, чтобы бегло осмотреть внутренность таинственного корабля… Хотя нет, неправда – не все члены группы помогали при родах. Но даже те, чьи руки не были заняты, просто стояли и смотрели на женщину, не в силах поверить собственным глазам. Лишь придя в себя при звуках плача новорожденного, они наконец двинулись осматривать другие помещения.
В тот день на борту корабля родились двое мальчиков. Близнецы.
«Весьма умно» – такое мнение я услышал много лет спустя. «Умно?» – переспросил я. «Так невозможно понять, кто из них важнее, кто настоящий», – последовал ответ.
И действительно – их было невозможно различить. Помню знаменитую фотографию обоих в четырехлетием возрасте. Они сидели за садовым столиком напротив двух одинаковых порций мороженого. Одинаковые клетчатые рубашки, одинаково падающие на лоб вьющиеся волосы, лица как отражения друг друга. Идентичные, неразличимые близнецы. Впрочем, искать в данном факте сенсацию не было никакого смысла – достаточно взглянуть на других однояйцевых близнецов, и эффект будет тот же. Хотя, надо признать, обычные пары близнецов все же от них отличались. С возрастом их похожесть уменьшалась, индивидуальные переживания накладывали свой отпечаток на каждое лицо – хоть и небольшие, но заметные с первого взгляда различия. Эти же близнецы оставались одинаковыми. Двое взрослых мужчин, один из которых являлся полной копией другого.
Их назвали Уильям и Роберт. Такое решение было принято на специальном собрании через несколько дней после их рождения. Говорят, будто изо всех сил старались исключить имена, имеющие какое-либо символическое значение – и это удалось. Уилл и Боб – пожалуй, два самых обычных, наиболее распространенных и скучных имени.
А ее имя? Это была совсем другая история.
Сразу после родов новорожденных положили на руки к матери. В первое мгновение та содрогнулась (журналисты, естественно, раздули данный факт), но, ощутив прикосновение младенческой кожи, обняла мальчиков и лежала так – измученная, потная, окровавленная, непонимающе глядя на склонившихся над ней людей и не реагируя на все более настойчивые вопросы.
Пришлось ждать два года, чтобы узнать ее историю.
Столь эффектное вступление, а потом целых два года – ничего.
Ну, может, не совсем ничего. Достаточно быстро появилась информация о корабле, и ученые набросились на него, как изголодавшиеся стервятники на падаль. Они анализировали его, измеряли, просвечивали, облучали, но, по сути, ничего интересного не нашли – никаких невероятных технологий и необычных материалов. Собственно, нынешнее состояние науки позволяло строить подобные корабли на Земле – естественно, если бы в прошлом человечество не решило, что космические путешествия его не интересуют. В бортовых компьютерах был записан цикл, каждые сто семь секунд очищавший относящиеся к полету данные. Десять миллионов секунд, или примерно четыре месяца. Ученым и без того повезло, что на момент посадки данные охватывали целых одиннадцать недель. На их основе удалось выяснить, что курс был задан жестко, с легкими модификациями, которые автоматически рассчитывались при сбросе каждого цикла.
К первому разочарованию добавилось второе – результаты медицинских и генетических исследований женщины и детей. И тут не обнаружили ничего особенного: обычная человеческая ДНК, известные ткани и органы, кровь группы А, легкая нехватка витаминов и магния (наверняка последствия бортовой диеты), отсутствие генетических дефектов.
Больше ничего не оставалось, как терпеть до момента, когда удастся поговорить с женщиной. Приходилось ждать, дав ей спокойно овладеть основами речи, звуками, гласными, слогами, словами.
Она была понятливой ученицей и быстро запоминала новые названия. «Стул, стол, диван, ваза», – говорила она, указывая на соответствующие предметы. Не являлись для нее проблемой и глаголы. Есть, идти, сидеть – она безошибочно показывала, невольно перенимая преувеличенную жестикуляцию своих учителей. А потом настал трудный момент – введение абстрактных понятий. Радость, любовь, добро, Бог…
Вначале было молчание. А потом крик. Так начинается евангелие, написанное Церковью Второго двойного пришествия. Хотя слово «написанное» тут, пожалуй, не слишком уместно. Евангелие продолжает возникать и расти по мере того, как продолжается миссия пришельцев на Земле. А самые важные его главы, как считают члены Церкви, можно будет написать, лишь когда свершится Второе двойное пришествие – событие, которого усердно ждут верующие, хотя, насколько я смог понять, не вполне ясное по своей природе.
