Текст книги "Голос Лема"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Яцек Дукай,Роберт Вегнер,Рафал Косик,Януш Цыран,Кшиштоф Пискорский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

– Трясло?.. Как… как это – трясло? Ромек, самолет разбился. Я была там и видела. Ты был… был в том самолете? Там нечего собирать. Обломки и тела разбросало на триста метров.

– Наверное, последствия пожара. Не помню, чтобы все было так страшно.

– Погоди… ты был в том самолете? Где ты сейчас?

– Не волнуйся. Все в порядке. Доберусь позже. Сейчас мне пора заканчивать.

– Нет! Подожди!

Кинга взглянула на дисплей телефона, словно пытаясь найти там дополнительную информацию. Но Ромек уже отключился, а номер, с которого он звонил, не определялся. Она села. По ее щекам текли слезы, но она улыбалась.

– С головой у меня в порядке, – всхлипывая проговорила она. – Это точно был он. Я секунду назад с ним разговаривала. Это был он! Я могу узнать голос собственного мужа.

– Если так, значит, на борту его не было, – спокойно ответил Марек. – Ты видела, что лежит в лесу. Этого и Терминатор бы не пережил. Может, он не говорит тебе правду?

– Ясное дело, я бы предпочла, чтобы он мне соврал и провел эти несколько дней у какой-нибудь шлюхи! – крикнула она. – Ведь он жив, а если бы летел в самолете, уже был бы мертв. Верно?

Кивнув, Марек повернулся к ноутбуку.

– На карте памяти два раздела, – сказал он. – Один не зашифрован, и похоже, что там фотографии и видео… Последняя видеозапись сделана сегодня, время – без нескольких минут четыре.

Скопировав файл на диск ноутбука, он задержал палец над клавишей «ввод».

– Да, – сказала Кинга. – Я хочу это увидеть.

Картинка дрожала, люди кричали. На борту самолета всегда найдется пара глупых баб, которые вопят из-за турбулентности. Это ничего не значит: тряска – обычное дело при выходе из облаков, а глупые бабы всегда будут вопить. Это ничего не значит.

Толстяк в фиолетовом свитере поднялся с места, стюардесса велела ему сесть. Он сел, но, едва она отошла, снова встал, словно у него была идея, как решить проблему рейса номер 346. При очередной встряске он замахал руками, опрокинулся и застрял в проходе между креслами. Трясло все сильнее, картинка местами становилась полностью неразборчивой.

Кинга расслабила невольно стиснутые кулаки – ведь она знала, чем закончится этот фильм. Девушка в белой мини-юбке пробежала перед объективом и упала, споткнувшись о толстяка. Это ничего не значит, паникеров везде хватает. Кинга об этом знала, но не знала, был ли Ромек на борту. Девушка встала и побежала дальше. Оператор не паниковал. Ромек всегда умел владеть собой. Тот, кто держал телефон, методично снимал происходящее в салоне, будто ничего особенного не случилось.

– Видишь? – Марек показал на верхнюю часть экрана. – Вон, сероватое под потолком?

– Как будто дым… – Кинга пожала плечами. Она знала, чем закончится фильм, но не знала, кто держит аппарат. – Поехали дальше.

– Если бы оно было белым, могло оказаться облаком пара из разгерметизировавшейся системы. А может, масло, распыленное под давлением…

Странное пятно действительно напоминало маленькое клубящееся облачко, словно заснятое в ускоренном темпе. Картинка, однако, была нечеткой, а облачко – или что бы это ни было – едва видимым.

– А может, просто грязь на объективе, – Марек воспроизвел фрагмент несколько раз. – Хотя она не движется вместе с аппаратом. Может, осела на мгновение, а потом отвалилась…

– Дальше! – поторопила Кинга.

Облако больше не появлялось, зато сквозь крики пробился звук воющих двигателей. Оператор выпустил телефон, и перевернутая вверх ногами картинка теперь показывала карман в спинке переднего кресла. Телефон не упал на пол – судя по всему, он висел на ремешке. Кинга вглядывалась в дергающуюся картинку, не обращая внимания на ноющую от неудобного положения спину. Ромек пользовался ремешком во время путешествий. Но это тоже ничего не значило! Если кто-то украл телефон, мог украсть вместе с ремешком. Оператор встал, и в кадре появился лежащий на потолке толстяк – видео еще было перевернуто на сто восемьдесят градусов.

– Можешь повернуть?

– Потом обработаю. Досмотрим до конца. Осталось меньше минуты.

Кинга встала и наклонила голову. У самой кабины девушка в мини боролась со стюардессой. Кто-то оттащил паникершу. Все больше людей вставали и кричали. Оператор, однако, сохранял полное спокойствие. Через несколько секунд он снова сел и застегнул ремень. В кадре появились нерезкие очертания черного предмета, в котором, после того как его открыли, можно было узнать несессер. Несессер… кажется, такой был у Ромека. Кинга точно не помнила. И даже если это его несессер… то… это лишь означает, что кто-то у него этот несессер забрал.

Расплывчатая рука извлекла изнутри наушники с длинным проводом, после чего несессер полетел куда-то в сторону. Всю оставшуюся часть записи было видно лишь трясущееся кресло. Крики и шум усиливались, в последние две секунды превратившись в маленьком микрофоне аппарата в сплошной грохот.

Наступила тишина. Оба уставились на черный экран.

– Неужели… – начал Марек, но лишь вздохнул.

– Ну говори – что?

– Удивительно, что человек в падающем самолете мог как ни в чем не бывало слушать музыку и спокойно записывать на видео собственную смерть.

– Ромек – ученый. Он поступил бы так хотя бы для того, чтобы помочь найти причину… – Она замолчала, поняв, что только что сказала. – Но ведь это не он! Не смотри так на меня! Это не он. Я же с ним разговаривала. И это не бред. Ты сам при этом присутствовал.

Марек не знал, что ответить. В конце концов, голос в трубке он не слышал.

– Его фамилия в списке пассажиров, – медленно проговорила Кинга. – Никто из пассажиров не выжил. Но Ромек остался жив, поскольку я с ним разговаривала. Его фамилия в списке, но он не сел в самолет. Или все-таки оказался единственным выжившим. Или там был кто-то с такими же именем и фамилией. Такое порой случается…

– Его кто-то обокрал, – Марек потер виски. – А если обокрал, то мог забрать и паспорт.

Кинга ошеломленно взглянула на репортера, затем бросилась ему на шею, осыпая поцелуями.

– Господи, это все объясняет! Да! – Она отстранилась. – Он звонил из Лондона. Наверняка он в шоке. Да, теперь все сходится! – Она уже рылась в сумочке. – У него был какой-то отсутствующий голос. Где мой телефон?

– Ты держишь его в руке.

Несколько раз вздохнув, она набрала номер.

– Марыся, милая! – крикнула она в трубку. – Он жив! Он не сел в тот самолет. Кто-то его обокрал и воспользовался его паспортом. Поэтому его фамилия и в списке пассажиров… Все-таки есть на свете справедливость. Знаю, не говорила. Не говорила, потому что не хотела тебя волновать. Но он жив. Наверняка вернется уже завтра. Нет! Не завтра! – Она утерла рукавом слезы. – Я позвоню туда и скажу ему, чтобы возвращался поездом. Автобусом… Стоп! Мне ему никак не позвонить. Я не знаю, где он. Он обещал, что позвонит сам. Я заканчиваю, он ведь может звонить! – Она разъединилась и проверила, что у телефона не выключен звук и не включилась какая-нибудь из идиотских опций. – Набери меня, – попросила она репортера. – Хочу убедиться, что звонок работает.

Она продиктовала номер. Ее телефон зазвонил. Успокоившись, она убрала его в сумочку.

– Хочешь посмотреть фотографии с места катастрофы? – спросил репортер. – Я сейчас буду их обрабатывать.

Кинга покачала головой.

– Вызови мне такси, пожалуйста. Мне нужно быть дома, с дочерью. Спасибо тебе. Я позвоню, но сейчас… Он может вернуться… Я поеду, на тот случай, если он все-таки… все-таки прилетит другим самолетом. Просто хочу быть дома.

В следующие пять дней Ромек звонил несколько раз, повторяя одно и то же – что у него есть дела, и он скоро будет. Кинга даже не сумела вытянуть из него, в Польше ли он. Она накричала на полицейских, которые пришли за зубной щеткой, чтобы взять образцы ДНК, но на них это не произвело никакого впечатления. Взяв отпуск, Кинга сидела дома и навязчиво разогревала жаркое, пока оно не превратилось в высохший черный кусок угля. Вечерами она пила, а ночью просыпалась, прислушиваясь к шагам на лестничной клетке. Она запретила Марысе включать музыку, чтобы не пропустить звук домофона. Несколько раз она посылала дочь вниз, чтобы та проверила, не испортился ли он.

Заходя в ванную, она оставляла приоткрытую дверь и брала с собой телефон. Она отказалась от душа, но знала, что к возвращению Ромека должна быть чистой, и потому наливала полную ванну воды с пеной и отмокала полчаса, стараясь не плескаться. Когда во вторник сосед снизу начал сверлить стену, она побежала туда и устроила ему такой скандал, что тот, похоже, перестал даже шумно прихлебывать суп. При всем при этом она понимала, что смысла в том никакого: Ромек не повернется и не уйдет лишь потому, что никто не откроет ему на первый звонок.

По странному стечению обстоятельств Ромек всегда звонил, когда Марыси не было дома. Кинга не знала, как записать разговор на телефон, и записала его на диктофон, а потом дала прослушать дочери. Марысю это не убедило. В конце концов, это мог быть кто угодно – психов на свете хватает, достаточно и мамаши-параноика. Естественно, вслух Марыся не стала этого говорить, но Кинга все видела по ее глазам.

Дом превратился в храм тишины. Марыся прилагала все усилия, чтобы утешить мать, но где-то во вторник не выдержала и прямо заявила, что у той не в порядке с головой, отца нет в живых, и им обеим придется с этим смириться. Кинга накричала на дочь, но, едва за Марысей закрылась дверь, тотчас об этом пожалела. В моменты проблесков сознания, когда она чуть трезвела, начинала понимать абсурдность происходящего и допускала возможность, что Ромек жив только в ее воображении. Потом, однако, он снова звонил, и ее реальность снова расходилась с реальностью Марыси и, наверное, всего мира. Осуждать дочь у нее, однако, не было сил – Марыся никогда не была особо близка с отцом и не ладила с ним.

В четверг вечером они опять вели странную эфемерную беседу. Кинга уже не знала, разговаривает она с настоящим мужем или с собственным больным воображением. Ей это напоминало диалог с кем-то находящимся под гипнозом или говорящим во сне.

– Ты что, автомат? – прямо спросила она. – Все время говоришь одно и то же – что скоро вернешься. Уже пятый день твердишь.

– Знаю, это немного странно, но… тебе придется потерпеть. От меня мало что зависит. Если бы я мог, был бы дома уже в субботу.

– А где ты?

– Название этого места ничего тебе не скажет. Честно говоря, я и сам его не знаю. Вряд ли ты смогла бы сюда попасть.

– Какое-то секретное правительственное учреждение? Больница? Почему ты не хочешь мне сказать?

– Не знаю, как тебе объяснить. Не настаивай. Вернусь, как только закончу свои дела… осталось недолго. Я позвоню. Мне пора заканчивать… Пока, до свидания.

– Пока. Я тебя люблю. Возвращайся.

– Я тоже тебя люблю. Вернусь, как только со всем разберусь.

Этот разговор продолжался дольше всех. Голос Ромека звучал все так же отсутствующе, но будто несколько четче.

Кинга легла на диван и час проплакала. Что все это могло значить? Она уже обзвонила с городского телефона все больницы, даже психиатрические, консульство в Лондоне и все подобные места, какие пришли ей в голову.

Кинга следила, чтобы батарея в телефоне всегда была заряжена. Вечером, как обычно, она сидела перед телевизором и пила виски с колой в пропорции один к десяти. Ей даже не хотелось добавлять лед. Про катастрофу в информационных программах уже почти не говорили, что вызывало у нее иррациональное негодование. Наконец она выключила телевизор и осталась наедине с бутылкой.

Вглядываясь в дисплей телефона, Кинга, сама того не желая, обнаружила функцию записи разговора, которой пообещала себе воспользоваться, когда Ромек позвонит в следующий раз.

Вернулась Марыся, подогрела в микроволновке пиццу, принесла ей два куска и стакан мультивитаминного сока, не сказав ни слова. Кинга уже перестала скрывать от дочери, что пьет. Впрочем, было достаточно одного взгляда, чтобы догадаться, от чего у нее синяки под глазами и посеревшая кожа.

Съев остывшую пиццу, она легла спать.

Ночь на этот раз прошла спокойно. Когда зазвонил телефон, было уже утро. Мгновенно проснувшись, она нажала на зеленую трубку и кнопку записи.

– Ромек?!

– Нет… Я звоню из аэропорта. Пани Кинга Беднаж?

– Да, я. У вас есть что-то о моем муже? Он нашелся?

– Нет, я по другому делу… – в замешательстве проговорил голос в трубке. – Можете приехать за вещами вашего мужа.

Аэропорт работал в обычном режиме, словно катастрофы происходили так часто, что не стоило о них долго вспоминать. В толпе мелькнуло знакомое лицо. Кинга с бьющимся сердцем поспешила в ту сторону, хотя знала, что это не Ромек.

Знакомое лицо взглянуло на нее из-под фуражки с орлом.

– О, это вы, – сказал полицейский. – К сожалению, его уже здесь нет.

– Он тут был?! – Она взглянула на него с удивлением и надеждой.

– Он простоял тут два дня, но дольше не вышло, – он достал блокнот, что-то в нем записал и вырвал страницу. – Вот номер полицейской парковки. После уплаты залога можете забрать автомобиль. Советую сделать это как можно быстрее – там дорого берут за стоянку.

Автомобиль… Она забыла, что у нее есть машина. Кивнув, спрятала бумажку в карман, спросила, где находится комната номер 212, и пошла в указанном направлении. Дежурная, услышав номер, посерьезнела, и в ее голосе послышались извиняющиеся нотки. Через минуту появился невысокий мужчина в костюме и с мрачным лицом повел ее по коридорам к двери с табличкой «212».

Комната была маленькая; окно выходило на летное поле, по которому катились самолеты, будто ничего не случилось, в ту субботу кто-то обнулил счетчик, и статистика гарантировала всем полтора десятка лет без катастроф. Мужчина предложил ей стул, сам сел за стол и с грустью посмотрел на нее. «Служебная грусть, – подумала она. – Наверняка он получает за это премию, а когда потерявший близкого человека уходит, запускает на компьютере юмористическую страничку».

– Соболезную о потере мужа. Всем нам… искренне…

– Оставьте, – попросила она.

Кивнув, он достал из ящика и положил на стол предмет, похожий на черный матовый кирпич со слегка закругленными углами.

– Узнаете?

– Никогда не видела, – она покачала головой.

– Снизу наклейка с именем и фамилией вашего мужа, – мужчина просматривал бумаги, похоже, лишь для того, чтобы не смотреть ей в глаза. – Мы стараемся передать родственникам все личные вещи. Они могут иметь ценность… хотя бы нематериальную. Распишитесь здесь, – он придвинул к ней бланк. – Могу также сказать, что мы уже знаем… Причиной катастрофы стала механическая авария. В этом нет никаких сомнений. Окончательного отчета придется ждать минимум месяц, но официальное сообщение будет сегодня вечером. Говорю вам, чтобы вы знали уже сейчас.

– Никогда раньше этого не видела, – Кинга смотрела на предмет. – Не знаю, действительно ли это принадлежит моему мужу.

– Оно может принадлежать фирме, где он работал, но установить это мы не можем. Так что вам решать, что с ним делать. Это было в его несессере. Сам несессер… в общем… выглядел так, будто его вынули из печи. В соответствии с правилами мы не возвращаем столь поврежденные… – Мужчина замолчал, видимо поняв, что зашел чересчур далеко. – Похоже, у него титановый корпус и термоизоляция. Мы его немного почистили, и… Я вам запакую.

Он положил коробочку в пластиковый пакет и встал. Кинга тоже встала. Если бы это не касалось ее самой, пакет с логотипом авиакомпании показался бы ей образцом черного юмора.

– Пройдемте еще в ангар, – мужчина показал на дверь. – Там мы собрали вещи, владельцев которых не удалось установить. Если вы что-то опознаете…

– Нет, – она покачала головой. – Не нужно. Мне не нужны предметы. Мне нужен муж.

– Он… – Мужчина вздохнул. – Мне очень жаль. Лишь несколько тел пригодны для опознания. Ни одно из них… В смысле… никто из трагически погибших… Потому мы и не просили, чтобы вы… Мы все еще ищем останки с ДНК… Может, все-таки сохранилось что-нибудь, что ему принадлежало…

– Вы говорите о нем в прошедшем времени.

Мужчина в замешательстве потер щеку и достал что-то из ящичка на столе.

– Вот номер психолога, который… – Он вручил ей визитку. – Если вам потребуется помощь, то… то помощь бесплатная. Первые десять визитов.

– Спасибо, – она небрежно бросила визитку в сумку.

Встав, вышла, сжимая под мышкой пакет с черной коробочкой. Ни к какому психологу она обращаться не собиралась. И вообще ничего не собиралась делать.

Коробочку положила на полку над телевизором. Кинга понятия не имела ни что это такое, ни насколько оно важно. Вероятно, стоило отдать его в фирму Ромека, но ей не хотелось лишаться вещи, которую муж имел при себе последней. Она назвала ее «Это», вернее, не назвала, просто начала так мысленно ее именовать, поскольку Это стало средоточием ее мира.

Часами глядя на черную поверхность Этого, она заметила, что раз в час на нем вспыхивает маленький зеленый светодиод, наверняка подтверждая, что Это работает. Иногда она брала Это в руки и рассматривала со всех сторон. На одной из стенок, под крышкой на пружине, обнаружилось несколько гнезд, похожих на те, что имелись сбоку на ее ноутбуке. Но никаких выключателей видно не было, так что, скорее всего, это часть некоего устройства, над которым работал Ромек.

Шеф Ромека оказался порядочным человеком. Он помог ей решить вопросы, связанные с похоронами, вернее, имитацией похорон, поскольку гроб был пуст: ни тела, ни каких-либо останков, соответствующих его ДНК, не нашли. Кинга согласилась подписать документы только ради Марыси, чтобы у той не было проблем с бумагами – вскоре ей предстояло сдавать экзамены в лицей.

Цикл повторялся. Когда Кинга была уверена, что Ромека нет в живых, он звонил и говорил то же, что и раньше – что уже почти закончил свои дела и скоро приедет. Иногда удавалось вызвать его на воспоминания. После каждого разговора она плакала, но вновь набиралась уверенности, что это он, настоящий, что он жив и в конце концов вернется. Это наверняка был он – звонивший знал такие подробности, о которых никому не рассказывают.

Месяц спустя Кинга совершила поступок, на несколько дней загнавший ее на грань депрессии. Она позвонила сотруднику аэропорта, который дал ей Это, и так долго его мучила, что он согласился скопировать для нее запись с камер охраны в Хитроу, а с трех точек показывала пассажиров перед гейтом, в рукаве и дверях самолета. Ромек был на всех трех. Он сел в самолет, и за ним закрылась дверь. Не мог же он выйти из других дверей? И это не мог быть фотомонтаж. Да и зачем? Чтобы обмануть обычную женщину, каких миллионы? Остатками рассудка она приняла к сведению простую информацию – он поднялся на борт самолета.

Теперь образ ее мира еще больше не сходился воедино, но в конце концов она отказалась от попыток залатать дыру в собственной реальности.

Осенью Кинга сменила работу, перейдя на полставки. На новом месте никто не знал о ее прошлом, и она могла начать с нуля. Но Ромек продолжал звонить; реже, чем вначале – раз в несколько дней, раз в неделю. Обычно после короткой эйфории, поскольку он снова обещал, что вернется, она проваливалась в черный колодец депрессии, лишавшей ее всего. Тогда она снова пила до беспамятства. На следующий день просыпалась с чудовищным похмельем, но могла жить дальше – до нового звонка.

Кинга стирала с Этого пыль, даже накрыла его салфеткой, хотя вряд ли черный ящичек можно было случайно поцарапать, если он пережил катастрофу. Она жила в подвешенном состоянии от звонка до звонка многие месяцы, пока странный траур не начал ее тяготить, хотя она решительно отвергала подобную мысль.

Где-то в середине февраля Кинга преднамеренно отклонила вызов с неопознанного номера, решив, что с нее хватит, и весь остаток дня делала вид, что начинает новую жизнь. Вечером она, плача, десятки раз прослушивала записанное сообщение, в котором Ромек говорил все то же, что обычно, но его голос звучал как никогда грустно.

Марыся уже несколько недель гуляла с новым парнем, который произвел на ее мать намного лучшее впечатление. Чтобы было еще смешнее, его тоже звали Мариуш.

Дочь уехала в обещанный лагерь. Кинга осталась на две недели одна – наедине с Этим и телефоном. На работе она еще как-то справлялась, но дома без дочери впадала в апатию. Будь у нее в Варшаве какая-то родня, может, было бы легче.

Она не сводила глаз с Этого, дожидаясь, когда в очередной раз мигнет зеленый светодиод, – будто надеясь, что случится нечто иное, неожиданное. Ничего, однако, не происходило. Без Марыси – которой она обычно готовила еду, стирала, и с которой иногда, сжимая в руке телефон, смотрела сериал по телевизору, – ее реальность продолжала расходиться с реальностью мира за пределами квартиры. Она пропустила очередной корпоратив, сославшись на домашние обязанности, и тщательно следила, чтобы никто из ее новых коллег ничего не знал о ее личной жизни, и тем более о том, что случилось год назад.

И все же что-то изменилось. Дом уже не был храмом тишины. Кинга перестала ждать сигнал домофона, хотя и продолжала отвечать на каждый телефонный звонок. Она жила, и ритм ее жизни все так же определяли звонки с неопознанного номера. Ромек утратил материальный облик, став лишь голосом. В отсутствие Марыси он позвонил дважды и говорил примерно одно и то же. Во второй раз удалось поговорить с ним чуть дольше. Они вспоминали свою первую встречу, когда смертельно друг на друга обиделись из-за какой-то ерунды или недоразумения. Собственно, их союз начался с того, что им захотелось друг перед другом извиниться. Это было семнадцать лет назад. В конце разговора Ромек даже рассмеялся, но сразу посерьезнел и, как обычно, сказал, что ему пора заканчивать, и еще надо завершить кое-какие дела.

Потом она проверила время соединения – почти час. Дольше всего.

Она налила себе спиртного в пропорции один к одному. Когда Марыси не было дома, Кинга пила больше, при дочери сдерживалась. Потягивая обжигающую горло жидкость, она напряженно думала, потом доливала виски с колой и продолжала думать дальше – зеленый светодиод за это время мигнул трижды, то есть прошло больше трех часов. За минувший год она проанализировала все возможности, включая безумный вариант, что Ромека похитили, но у него есть доступ к телефону. Все это казалось бессмысленным.

В конце концов она решила, что ей делать, и, прежде чем погрузиться в пьяный сон на диване, пообещала себе, что именно так и поступит.

Зигмунт сменил номер телефона, но Кинга упросила секретаршу, чтобы та дала ей новый. Позвонив, она попросила о встрече. Зигмунт продал фирму и теперь занимался чем-то другим, но нашел время для жены бывшего коллеги. Они встретились в кафе на улице Новый Свят.

– А ты похудела, – вежливо заметил он.

– Скорее постарела на десять лет, – ответила она. – Впрочем, рада, что заботишься.

Он молча проглотил ее слова.

– Как жизнь? Устроила свои дела?

– Не особо. Честно говоря, я так и не смирилась с его смертью.

Зигмунт явно пребывал в замешательстве. Возможно, он чувствовал себя виноватым – в конце концов, именно он послал Ромека на ту конференцию. Впрочем, об этом Кинга ни разу не думала.

– С подобным тяжело смириться, – Зигмунт крутил в руке стакан с кофе латте. – Иногда требуется немало времени…

Банальность, но вполне понятная. Анализировать его слова она не собиралась.

– Я не смирилась. В буквальном смысле. Я верю, что он жив.

Зигмунт удивленно взглянул на нее, словно на старого друга, который вдруг заявил, что верит в гномов. Он хотел что-то сказать, но Кинга его опередила. Достав из сумки Это, она положила его на стол. Как раз в этот момент мигнул светодиод.

– Знаешь, что это?

Ей хватило взгляда Зигмунта в качестве ответа. Он коснулся матового корпуса.

– Я сменил профессию, – помолчав, сказал он. – Теперь торгую красками.

– Но ты знаешь, что это такое?

Зигмунт сглотнул, но не кивнул, хотя ему этого хотелось.

– Мы закрыли проект, но Ромек настоял, чтобы его продолжить, и полетел в Лондон искать инвесторов. Это была его инициатива, для него это было очень важно. Ему не удалось никого убедить, а потом – та трагедия… Ты должна взять себя в руки и начать новую жизнь. Нельзя жить в подвешенном состоянии. Начни сначала.

Он коснулся ее руки. Кинга покачала головой.

– Не знаю, что правда, а что нет, – сказала она. – Он… Ромек иногда мне звонит. Вчера тоже звонил. Мы разговариваем. Не могу этого объяснить. Несколько разговоров я записала в качестве доказательства. Я пыталась отдать их полиции, но ко мне отнеслись как к сумасшедшей, обезумевшей от потери мужа. Но я знаю – он жив, он где-то в больнице, может в тюрьме. Когда об этом думаю, мне кажется, что я брежу. Но, когда он звонит, я верю, что он жив. Я же с ним разговариваю.

Кивнув, Зигмунт быстрыми глотками допил латте, словно лимонад, и встал.

– Мне пора, – сообщил он голосом человека, получившего наконец возможность выйти из неловкого положения. – Работа.

Бросив еще один быстрый испуганный взгляд на Это, он вышел, не оглядываясь. Кинга увидела прижатую стаканом банкноту в десять злотых и сперва не знала, повод ли это для обиды, но решила не обижаться – все равно это не имело значения, поскольку встречаться с Зигмунтом она больше не собиралась.

Положив вторую банкноту под блюдечко своего эспрессо, она убрала Это в сумку и вышла.

На следующий день Кинга не выдержала. Когда позвонил Ромек, она уже выпила три стакана и кружила по дому, держась за стены. Она потребовала, чтобы он сообщил ей, где находится, либо перестал звонить. В ответ он лишь сказал «извини» и отключился. Расплакавшись, она кричала в мертвый телефон, что не это хотела сказать и отказывается от своих слов, пусть он позвонит снова.

Кинга выбросила в мусорное ведро наполовину опорожненную бутылку «Олд Смаглера», но тут же снова ее достала и поставила на место, зная, что единственное, чего ей может стоить попытка избавиться от виски, – поход в ночной магазин. В ту ночь она больше не пила.

Утром, а точнее около полудня, поскольку была суббота, она придумала новый план действий и отыскала номер Марека – единственного, кто мог ей поверить. И даже если бы не поверил, тогда он был с ней, и она ощущала с ним некую связь. Неважно. Она просто хотела попросить его о помощи. Репортер знает больше, чем обычный человек, – должен знать, так как первым оказывается там, где что-то происходит.

До этого она звонила в два детективных агентства. В обоих ей отказали, что, в общем-то, свидетельствовало о них с лучшей стороны: не хотелось вытягивать деньги у вдовы, которая рассказывает о муже, чудом спасшемся в катастрофе и находящемся где-то в плену, но с неопознаваемым телефоном под рукой. Она решила, что не станет отбивать у Марека охоту с ней общаться подобным рассказом. Просто скажет, что хочет встретиться, а потом все будет проще.

Она удержалась от соблазна выпить для храбрости. Требовалась ясность ума, чтобы быстро представиться, – прошел год, и он мог ее забыть. Подготовив напоминание из двух фраз, она набрала номер. Ответила женщина, голос которой звучал так же измученно, как и ее собственный.

– Здравствуйте, меня зовут Кинга Беднаж. Могу я поговорить с Мареком?

– Марек… его больше нет.

К этому она не была готова.

– Как нет?.. – с трудом выговорила она.

– Его убили, – голос на другом конце был едва слышен.

– Когда это случилось? Кто?..

– Год назад. В ночь после той катастрофы, – прошептала женщина. – Его убили за фотографии, которые он тогда сделал. И все забрали.

Значит, Марек жил один.

– Кто вы?

– Мать. Я его мать, – она бросила трубку.

Весь остаток дня и вечер мысли Кинги вертелись вокруг возможных теорий заговора. Марека убили, а Ромека взяли в плен, поскольку оба знали, что стало причиной катастрофы, – это явно не был несчастный случай. Ромек единственный остался в живых, и его взяли в плен, что было несложно, поскольку большинство тел не удалось опознать. Никто не считал пальцы, берцовые кости, ботинки. Его ДНК там не обнаружили.

Кинга задумчиво направилась в кухню и лишь перед шкафчиком с бутылками поняла, зачем ее привели сюда ноги и звериный инстинкт. Нет, пить она не станет. Действительно не станет. Открыв шкафчик, она бросила бутылку в ведро, а потом для надежности, чтобы не передумать, пошла вынести мусор.

Вечером она сходила в ночной магазин и купила новую бутылку «Олд Смаглера», литровую. После долгой борьбы все же сдалась и отвернула пробку. Впрочем, это было легко предвидеть – куда унизительнее рыться в контейнере в поисках бутылки, выброшенной утром.

Ромек не позвонил. Ничего удивительного: он звонил нерегулярно, иногда приходилось ждать два дня, иногда восемь. Кинга жила в постоянном ожидании. Но теперь все было иначе – она напивалась в одиночку, полулежа на диване перед выключенным телевизором и мигающим раз в час Этим. Телефон лежал под рукой – больше всего она боялась, что Ромек больше никогда не позвонит. Этого она не смогла бы себе простить – после того, что ему наговорила.

Телефон зазвонил около пяти вечера. Это была Марыся, которая только что вернулась из лагеря и не застала мать на стоянке, куда приехал ее автобус. Кинга взяла такси. Разговор со старшей группы закончился после нескольких слов, когда та почувствовала запах алкоголя. Объясняться Кинга не собиралась.

Они возвращались на такси молча. В основном, пожалуй, потому, что Кинга не хотела, чтобы водитель заметил, что она пила. Будто он этого не знал.

– И как там? – спросила она в лифте.

Марыся пожала плечами.

– Да так.

И это было все, что услышала Кинга, прежде чем захлопнулась дверь в комнату дочери. Она прикусила губу. Ей всегда казалось, что она сумеет сохранить с дочерью доверительные отношения и узнает, например, о ее первом разе с парнем. Похоже, ничего не выйдет – Марыся держала дистанцию именно потому, что не хотела говорить на эти темы с матерью. Источник ее замкнутости лежал где-то вне понимания Кинги. Может, заглядевшись на Это, она попросту не заметила перемены, случившейся с дочерью за последний год? Да, они почти не разговаривали. Грудь Марыси увеличилась почти вдвое, с тех пор как та начала встречаться с новым парнем. Но в лагерь она поехала одна, и, с кем там познакомилась, не знал никто. И никто не узнает, и уж наверняка не Кинга.

Следующие полчаса Кинга провела в кухне, вглядываясь в часы на микроволновке. Дочь возвращается через две недели и первым делом запирается в своей комнате, не найдя для последних двух недель никаких слов, кроме «да так». Худшего поражения для матери не представить.

Пришел Мариуш, тот «новый Мариуш», как мысленно называла его Кинга, вежливо поздоровался и сразу скрылся в комнате Марыси. Музыка стала еще громче. Мысли Кинги вернулись к Мареку и тому, что накануне сказала его мать. Его убили за фотографии, которые он тогда сделал. Она достала из ящика телефон Ромека, из телефона – карту памяти. Вставив ее в ноутбук, запустила видео, которое не смотрела уже год. Ей не хотелось этого делать, но сейчас она просмотрела запись несколько раз, еле сдерживая слезы.