Текст книги "Голос Лема"

Автор книги: авторов Коллектив

Соавторы: Яцек Дукай,Роберт Вегнер,Рафал Косик,Януш Цыран,Кшиштоф Пискорский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

* * *

Примерно в обед меня разбудила суматоха около замка. Сняв с глаз повязку, я раздвинул портьеры и выглянул в окно. Во дворе толпились явно взбудораженные чем-то лесельчане: настоящий лес колышащихся колышков.

– Что это за скопление под окнами? – спросил я Терпеклеса, который тотчас появился в облаке синего пара за мной.

– Я как раз хотел сообщить… – пояснил он. – Они утверждают, что это Обвинительный комитет, и требуют впустить их в замок.

– В мой замок? Требуют? Что за манеры?

Терпеклес пожал плечами и посерел в районе пасти.

– Что за манеры? – повторил я намного громче, на сей раз высунувшись из окна и адресуя свой вопрос толпе лунных жителей.

Те отвечали мне громким общим поскрипыванием и стуком в двери. Некоторые даже позволили себе невежливое сплевывание соком на мостовую.

Я не выдержал. Сначала отругал джинна – может, излишне – за то, что он оставил ворота открытыми и подъемный мост опущенным, так что непрошеные гости не имели никаких проблем с проходом внутрь. Затем я позволил себе некоторую дозу недостойного поведения, нервно швырнув старый позолоченный канделябр на каменный пол и устроив тем самым невыносимый грохот.

– Вы нервничаете, мой господин, – констатировал Терпеклес извиняющимся тоном. – Мне удалить незваных гостей?

– Упаси Боже! – закричал я, не на шутку испугавшись и представив, на что способен мой слуга, если позволить ему действовать, не отягощенному благотворным бременем человеческой впечатлительности и морали.

Я приказал джинну тотчас впустить рассерженную толпу и как следует угостить, а также передать, что я появлюсь в аудиенц-зале, когда буду готов.

После необходимого омовения и облачения в подходящий случаю костюм я спустился в комнату, где толпились лесельчане. Я любезно приветствовал их и предложил сразу изложить цель визита, предполагая, что столь массовое прибытие и видимое невооруженным оком возбуждение таит далеко идущее недоразумение. Объяснения, которых я дождался после долгой и полной нервных выкриков минуты, заставили меня задуматься и осознать, что объяснение со столь чуждой культурой, если и возможно, способно породить большой или малый конфликт.

Ибо я узнал, что, по мнению входящих в состав Обвинительного комитета лесельчан, я глубоко обидел проживающих в Древограде лунных жителей своим недостойным поведением. Оскорбления, которые с первой минуты посыпались в мой адрес, утвердили меня в мнении, что это не со мной и не с моим поведением что-то не в порядке, а проблема заключается в самих лесельчанах.

Так, по словам моих гостей, я проявил по отношению к местной культуре сокрушительное отсутствие уважения, используя запретные, несказанно отвратительные слова. Какие? Этого я не сумел от них добиться. После долгих расспросов с моей стороны они смогли лишь объяснить, что слова эти касались возмутительных оценок самих граждан Древограда. Когда я, тоже с возмущением, заявил, что ничего подобного в моих намерениях не было, и что я удивлен высказанными мне упреками, они один за другим чуть ли не бросились на меня, гневно поднимая ветки и угрожая неясными последствиями. Затем они начали кричать и обвинять меня в упорном продолжении неуважения их обычаев, что, по их мнению, выразилось в использовании тех слов, которые я только что произнес, а я по-прежнему не имел ни малейшего понятия о том, что они имеют в виду.

Я попытался защититься, объясняя, что недостаточно знаком с принципами, которыми управляется общество Древограда, или шире – Луны, а они начали бросать в меня чем попало и тем, что оказалось в пределах их веток: в ход пошли стулья и табуреты, бокалы, вазы и тарелки, даже проклятая брюква, которую Терпеклес как всегда забыл убрать. Закрывшись руками от внезапной атаки, я защищался как мог, извиняясь сам не знаю за что и прося хоть как-нибудь объяснить, что в моих словах их оскорбило. Однако они не хотели меня слушать и, несомненно, дошли бы до линчевания моей особы, если бы не внезапное и счастливое для меня – как оказалось через минуту – вторжение очередной группы лесельчан, удержавшей членов Обвинительного комитета от наихудшего.

Вновь прибывшие изволили представиться как Оборонительный комитет. Эти, в свою очередь, бросились к моим ногам и стали извиняться, умоляя о прощении и убеждая, что их земляки не имели злого умысла.

– Но как же? – вопросил я, совершенно сбитый с толку. – Почему тогда я стал объектом этих жестоких атак и необоснованных оскорблений? Какой другой умысел могли иметь эти разбойники, ворвавшись в мой дом и осыпая меня ругательствами?

Тотчас мне пришлось выслушать целую литанию извинений и объяснений, согласно которым члены Обвинительного комитета ненадлежащим образом рассмотрели мое дело и сами совершили возмутительную оценку моей личности. Один из новоприбывших, кланяясь, выступил вперед и обвинил Обвинительный комитет в недопустимых провинностях, среди которых перечислил такие проступки, как облыжные заявления, домыслы, недопонимание, разжигание ненависти, дискриминация и размахивание ветвями. Я в это время наблюдал за реакцией членов Обвинительного комитета – она была разная: от гневного подпрыгивания, через упорное равнодушие и до явного раскаяния. Оценку поведения моих гостей затруднил тот факт, что спустя несколько минут абсолютно идентичные лесельчане перемешались между собой, и я утратил понимание ситуации.

Вскоре растущее ощущение потерянности усилилось, поскольку в замок вторглась очередная группа лунных жителей, которые с порога начали кричать:

– Это возмутительно!

Я даже подпрыгнул: это еще кто? Оказалось, что представители КОПаЛьНи – Комитета охраны прав лесельчан негладкокорных. Это были первые встреченные мною граждане Древограда, готовые отмечать и подчеркивать наличие разницы между типичными лесельчанами и их лиственными родственниками. Новоприбывшие стали скандировать разные лозунги, а поскольку каждый из них выкрикивал свое, начался такой кавардак, что я уже ничего не понимал.

Во всей этой неразберихе я все чаще поглядывал на Терпеклеса, который явно ждал одного моего слова, чтобы выгнать всех крикунов за стены замка. Бог мне свидетель, что я рассматривал и такой вариант.

Ситуация ухудшалась. Вскоре в склочную толпу влилась очередная группа лунян. На этот раз Комитет противников позиции гладконормативных, члены которого для разнообразия начали оскорблять всех, кроме меня, обращая внимание на достойное осуждения и наивысшего презрения уравнивание всех лесельчанин к одному, гладкокоровому уровню, причем – как они изволили заметить – именно негладкокоровые представители народа Древограда должны служить примером для остальных. Я сумел выловить из этих воплей аргументы, указывающие на их существенный вклад в культуру и подчеркивающие их роль в построении основы общества лесельчан.

Выступление противников позиции гладконормативных усилило всеобщую суматоху. Обвинительный комитет утверждал, что во всем виноват я, так как осмелился публично говорить о различиях между лесельчанами, которых якобы не существует; Оборонительный комитет настаивал, что я, как пришелец из другого мира, решительно ни в чем не виноват, и это мои чувства нужно защищать; Комитет охраны прав лесельчан негладкокорных всю вину возлагал на отсталое общество; Комитет противников позиции гладконормативных главными виновниками называл членов КОПаЛьНи, барахтающихся в болоте устаревших и несправедливых убеждений.

От всего этого у меня разболелась голова, и я уже хотел украдкой сбежать из аудиенц-зала, укрыться в своей спальне и переждать бурю, но в замке появились представители правления Древограда. Они заверили меня во всеобщей толерантности, свойственной гражданам этого города, и попросили – как они выразились – соблюдать определенную дистанцию к происходящему, в чем видели лишь недоразумение.

Как если бы этого было мало, сразу после них в комнате появились какие-то оскобленцы: группа лесельчан с корой, почищенной аж до камбия и с головами, стесанными в виде конуса. Они втиснулись в центр, выкрикивая ненавидящие лозунги и именуя себя Комитетом гордых лесельчан. Как через минуту выяснилось, они были противниками какого-либо уравнивания их – «настоящих лесельчан» – с прекрасно– и гадкокоровцами, которые вообще лесельчанами не являются и никогда ими не были, а каждый, кто утверждает иначе, – мерзавец и враг коренного древостоя. Их лозунги, однако, не пробились через общий гвалт, а сами члены КГЛ не задержались в замке, потому что остальные собравшиеся в аудиенц-зале набросились на них с гневно поднятыми ветвями и силой выгнали прочь, за стены. Что для меня стало счастливым предначертанием судьбы: благодаря этому Терпеклес смог закрыть ворота, опустить решетку и поднять разводной мост, и все непрошеные гости оказались снаружи.

Какое это было облегчение! Я наконец-то спокойно вздохнул. А лесельчане, казалось, вообще не заметили, что выброшены за порог. Они продолжали свои споры с еще большим запалом.

Ситуация не утихала, а день – весьма короткий на Луне – приближался к концу. Наконец наступил вечер, который незаметно перешел в темную ночь, освещаемую факелами гордых лесельчан и оглашаемую воплями скандируемых лозунгов. В отблесках света мелькали транспаранты противников позиции гладконормативных, а толпа членов всех сгрудившихся под замком Комитетов напоминала колышущийся выкорчеванный участок. Они начали угрожать друг другу; поначалу высказывались не очень резко: «Ты, деревянный по-другому!» – но за каждой следующей инвективой скрывался больший груз эмоций, и становилось все страшнее. Один другого приложил «неструганой колодой» или похожим эпитетом, другой обозвал иного «вражьими дровами» и «конусовидным колом». Дело дошло до переталкиваний и маханий ветками. Я с ужасом наблюдал, как два здоровенных лесельчанина держали другого, схватив его за ветки, а третий вырезал бедолаге на коре надпись: «округлавец в дупло стукнутый». Насилие разрасталось, и уже не один потерял глаз, выбитый острым концом ветки; сыпались неразборчивые оскорбления, среди которых самые невинные касались, видимо, каких-то скрытых от моего взора различий в лесельчанской наружности – «стрелковатый», «колонный», «зонтичный», такой и этакий… Аж уши вяли.

Кульминацией своеобразного спектакля насилия стало такое чудовищное и позорное действие, что мне трудно о нем писать. Дошло до того, что группа гордых лесельчан схватила какого-то ни в чем не повинного туземца из рода лиственных, после чего, прикопав бедолаге корни так, что он не мог двигаться, подпалила его на глазах собравшихся. Большое пламя разорвало тьму ночи, и лишь тогда я увидел, что лесельчане, перестав драться, пришли к какому-то мерзкому соглашению насчет взаимных разделений и вместе стали подбрасывать хворост в огонь, проклиная несчастного догорающего. Меня охватил такой ужас, что Терпеклес был вынужден закрыть окна тяжелыми шторами, спасая меня от помешательства. Я приказал джинну ускорить наше отбытие.

Финал происшествий в Древограде наполнил меня отвращением к путешествиям, поэтому я не знаю, соберусь ли когда-нибудь еще покорять дальние страны и описывать свои странствия. Полегчало мне лишь в ту минуту, когда замок оторвался от поверхности Луны. Неприятные воспоминания об этой, во всех отношениях неудавшейся экспедиции еще долго будут гостить в моих снах. Какое счастье, что на Земле, даже в условиях всеобщей одухотворенности, нет таких проблем.

Вавжинец Поджуцкий
ПРЕДЕЛЫ ВИДЕНИЯ
^{(пер. Сергея Легезы)}

Никто из экипажа не сомневался в том, что они видят. В последних лучах заходящего солнца – а им в этой системе был оранжевый карлик Рейеф-К700205 – вставал лес башен, обелисков и пилонов на фоне меньших структур, столбов эстакад и мириад ореолов движущихся огней.

– Город… – прошептал, не скрывая чувств, Саша Бринцев. – Самый настоящий. Ничего себе!

Плоскогорье, где они приземлились, возносилось над окружающей равниной где-то на три тысячи метров. Ледяной ветер кусал за щеки, но довольно долго никто из них и не думал уплотнять комбинезоны – все стояли, не шевелясь. Стояли и смотрели, не веря глазам. В молчании, прерванном Ларсом Карлссоном, ксенобиологом:

– Он выглядит как… как… Ничего вам не напоминает?

– Шанхай. Зар-раза… Или Буэнос-Айрес. Или Нью-Йорк…

– Именно! – Карлссон подхватил ассоциативный ряд Бринцева. – Более тысячи исследованных систем, свыше пяти тысяч разных, но одинаково мертвых планет…

– Эй, не передергивай, – прервал его ван Хофф. – А Лутинис? Ты сам там был.

– Я говорю не о прокариотах, а о высших формах. И нате вам, наконец-то – есть! Первый обитаемый мир. И сразу – так похожий на Землю? Разве это не странно?

– Не более чем выбросить десять шестерок подряд, – улыбнулся ван Хофф. – С другой стороны, Коперниково условие…

– Ты о конвергентной эволюции? – вмешался Рами.

– Почему нет? Возможно, развитие технических цивилизаций подчиняется неким универсальным законам.

– Простите, но какое отношение к этому имеет гелиоцентризм? – скривился Кронкайт, навигатор.

– Какой там гелио… Нет-нет! – Ван Хофф тряхнул головой, словно теряющий терпение буйвол. – Коперниково условие – или, более обще, закон среднего – гласит, что законы физики везде одинаковы, ни одна система не является особенной. Земля – не пуп Вселенной, мы – не венец творения, и если нечто случилось в одном месте, оно уже произошло, происходит или будет происходить и в других. Понимаешь?

– И снова ex cathedra, – вздохнул Карлссон. – Майк, оставь человека.

– Ну, как можно летать в космос и не знать таких базовых вещей?!

– Ладно, господа, спокойно, – сказал Рамани примирительно. – Давайте подумаем вот о чем…

Они переглянулись, будто пытаясь нейтрализовать ошеломление, в состоянии которого находились пару мгновений ранее. Лишь капитан Мирский сохранял холодную голову и продолжал молчать, прислушиваясь к беседе подчиненных.

Те спорили, как дети, которыми давным-давно перестали быть. Едва на несколько лет младше его, всем около тридцати. Швед, индус, японец, двое американцев и россиянин – родственник капитана, инженер Бринцев. Из разных уголков мира, из разных мест, но перед лицом подобного вызова культурные различия становились, казалось, несущественны.

Десять минут, а они уже чувствуют себя как дома, им охота спуститься и разобрать этот мир, как очередную игрушку. Мир совершенно чужой, и как знать, доступный ли пониманию.

* * *

– Полагаю, кто-то должен остаться, – несмело пробормотал ван Хофф, когда на рассвете, через несколько часов сна, они завершили приготовления к экспедиции.

– На корабле? Нет необходимости, – капитан покачал головой. – Челнок вполне справится. Нападающий, если атакует, станет обладателем технологии либо менее развитой, чем наша, либо более. Если менее, переживать не о чем, а если более – шансов у нас все равно не будет. Приоритетом остается установка контакта, а для этого мне нужны вы все. Все и пойдем.

– Однако я все еще полагаю, что мы должны сделать это телеоперационно, – Карлссон не хотел уступать. – До закрытия нынешней транзитной щели осталось… сколько? Восемьдесят с чем-то часов?

– Восемьдесят два стандартных, – уточнил капитан.

– То есть три неполных местных дня. А следующую мы можем ждать хоть год. Я не хочу застрять здесь на год, несмотря на чудеса, которые эта планета может предложить.

– За три дня удастся сделать немало, – негромко заметил ван Хофф.

– Потратив большую часть времени на дорогу? – спросил с издевкой Карлссон. – Тогда зачем нам все это оборудование?

– Ты, должно быть, не понимаешь…

– Почему мы действуем нерационально? Точно, не понимаю!

– …специфики ситуации, – закончил со стоическим спокойствием ван Хофф. – В любой другой я бы с тобой согласился. Перенесем зрение, слух и осязание в инструменты и – вперед! – куда как четче и, несомненно, безопаснее. Конечно. Но не в этом случае. Первый контакт при посредничестве машин? Ну не знаю… Мне это кажется чем-то не совсем приличным.

Остальные согласились, оставив биолога с его сомнениями в меньшинстве.

– Кто-нибудь хочет что-то добавить? Если нет, через четверть часа я хочу видеть всех готовыми к выходу, – завершил дискуссию капитан.

Через четверть часа они были готовы. Все, кроме Сайто, у которого, как обычно, случилась небольшая проблема с амуницией.

– Ну что такое? – нервничал Мирский.

– Момент… – бормотал геолог, словно Лаокоон, сражаясь со спутанной сбруей гравистата.

– Кронкайт, помоги ему, – обратился капитан к навигатору.

Рассвет – краснее и глубже, чем на Земле, – зарумянил небеса. Снег вокруг загорелся, будто расплавленная сталь, ледяные иголки быстрее закружили в дыхании утреннего ветра.

– Планеры?

– Проверены.

– SAB?

– Барический градиент резковат, надо бы откалибровать, как приземлимся, – ответил Карлссон.

– Резервный синтезатор у кого-нибудь есть?

– У меня, – Кронкайт поднял руку.

Мирский скользнул взглядом по лицам, сглаженным желемасками. Даже ван Хофф, из-за крупного носа прозванный Сирано, сделался чуть симпатичнее.

– Ну хорошо. Еще раз напоминаю: мы идем вместе и возвращаемся вместе. Не разделяемся, никаких индивидуальных выходов. И это не пожелание или просьба, господа. Понятно?

Они кивнули. Капитан вздохнул, понимая, как немного это значит. Но на случай чего у него были средства заставить их выполнять приказы.

Жест был излишним, однако он щелкнул пальцами, и мини-эскадра автоботов – их дополнительных глаз, ушей и, появись в том необходимость, смертельно результативных преторианцев – исчезла. После следующей немой команды в невидимое состояние перешел челнок.

– Наша очередь.

Семь фигур в разноцветных комбинезонах – одна за другой – растворились словно призраки в морозном горном воздухе и следом за осыпающимся за скальную грань снегом полетели вниз, к облакам.

* * *

– Дорога? – неуверенно спросил Рамани.

– А что оно, по-твоему, еще такое? – удивился Бринцев, поскольку перед ними явно была дорога. Превосходно нивелированная и, несомненно, искусственная. С той единственной маленькой странностью, что кончалась она, либо – если кому так удобнее думать – начиналась прямо в стене горного массива.

– И как ты это объяснишь?

– Чувством юмора туземцев? – пожал плечами инженер. – Впрочем, кто сказал, что дорога тупиковая? Мы тоже могли бы замаскировать челнок под груду камней.

– Для голограммы, – индус ударил кулаком в скалу, – это не по-земному солидно.

– Знаешь, так сложилось, что мы не на Земле, – Бринцев присел на корточки и провел рукой по опалесцирующей поверхности.

На первый взгляд, та напоминала бетонные шестиугольники, но под пальцами он не почувствовал ни разрывов, ни стыков. А еще ни один из них не был ни правильным, ни похожим на соседние.

– Листок под микроскопом, – сказал Карлссон.

Россиянин встал и вопросительно взглянул на ксенобиолога.

– Такие у меня ассоциации, – пояснил швед и добавил: – Если это кого-то интересует, уровень кислорода вырос до тридцати двух процентов.

– Аж столько? Ты шутишь! Наверху рецепторы показывали всего шестнадцать.

– Я знаю.

– Тогда как?..

– А вот этого не знаю, – Карлссон развел руками.

– Получается, что… пожалуй, мы могли бы обойтись без масок, – несмело сказал ван Хофф.

– А мы могли бы? – подхватил Мирский.

– После акклиматизации, полагаю, – откашлялся Карлссон. – Однако пока я не советовал бы их снимать.

– А наши шапки-невидимки? – спросил геолог Сайто.

Капитан взглянул на буйство фосфоресцирующих призраков, какими они видели друг друга на нулевом уровне, на ржавый горизонт с танцующими стайками пыльных демонов и на дорогу, пропадавшую в туманной перспективе. Потом – снова на людей.

– Голосуем.

– Я за то, чтобы выключить, – Бринцев поднял руку. – Раз уж мы решили пойти со, скажем так, открытым забралом и не в удаленном варианте, какой смысл прятаться?

– Верно, – поддержал его Кронкайт.

– Кто думает так же? – Капитан насчитал шесть поднятых рук. – Редкое единогласие. Стало быть, деактивируем.

– Лишь бы нас не приняли за радугу, – рассмеялся ван Хофф, глядя на их комбинезоны. – Я в голубом, капитан в оранжевом, Бринцев в красном… Кстати, Саша, ты цвет выбирал из-за исторических сантиментов?

– Смотри мне, Сирано! – Инженер шутливо погрозил ему пальцем.

– Смотрю. Знаете, что эта дорога имеет почти такой же азимут, какой мы выбрали бы и без нее?

– Ну и что? – спросил Кронкайт.

– Может, и ничего, – пожал плечами физик. – Но так-то… лучше я себя чувствую. Пойдем?

* * *

– Вот тебе и дорога! – с чувством произнес Рамани.

Бринцев не ответил: его, как и остальных, застали врасплох. Опаловый путь ни с того ни с сего не столько обрывался, сколько преломлялся. Стекал будто замерзший водопад по отвесной стене и расщеплялся в нескольких десятках метров ниже на веер отдельных тропок.

На их глазах тропки росли, расползались и спутывались, пока наконец вся равнина, от клифа до стены туч, заслонявших горизонт, не покрылась сложной арабеской зигзагов, меандров и спиралей.

– Красотища какая! – вздохнул Карлссон. – Однако это не облегчит нам путь к городу.

– В конце концов, мы всегда можем перелететь, – сказал капитан. – Меня больше интересует, что оно вообще такое. Есть у кого-нибудь идеи?

– Религиозная мистерия? – предположил ван Хофф. – Произведение искусства?

– Или сеть питания, – добавил Кронкайт. – Включают как раз в это время.

Слушая создаваемые ad hoc гипотезы, Мирский внезапно засомневался, сумеют ли они вообще понять этот мир. Маловероятно, если не перестанут смотреть на него сквозь фильтр земных аналогий и не сорвутся с поводка архетипов. Только как это сделать? Другой системы отсчета у них не было. А Карлссон еще и взвел пружину этой ловушки замечаниями насчет цивилизационной схожести. Не желая того, отравил их. Сбил объективизм и разблокировал подсознательную склонность к поиску ответов – простых, удобных и шаблонных. Уж в чем-чем, а в одном Мирский был уверен: немногое на этой планете, если вообще что-нибудь, окажется близким к шаблону.

– А может, это сообщение? – Голос Сайто вывел капитана из задумчивости. – Может, они уже знают о нас, и это – форма приветствия? Тест? И только когда мы его решим, нас сочтут достойными беседы. Если вообще пустят на порог.

– Так, может, ты нам еще милостиво сообщишь, как мы его передадим? – спросил индус.

– Что?

– Ну решение.

– Не знаю, – Сайто развел руками. – Просто мне в голову пришла такая идея.

По Мирскому, идея была недурственна, по крайней мере давала зацепку. Капитан щелкнул пальцами.

Два невидимых бота – хотя насчет невидимости Мирский уже не был стопроцентно уверен – поднялись на предельный уровень и, как пара ястребов, принялись кружить, прочесывая равнину электронными глазами. С этой перспективы, при раскрывшемся горизонте, ажурный узор выглядел еще прекраснее, потеряв, однако, первоначальную геометрическую правильность в пользу другой, более знакомой.

– Мандельброт… – решился на сравнение Карлссон.

С его стороны это было, скорее, утверждение символическое, поскольку узор представлял собой соединение трех отдельных фрактальных конструкций. С одной стартовой точкой – городом, который словно миниатюрная спиральная галактика сидел в центре многоцветной паутины с отростками, тянувшимися далеко за границы камер автоботов. Чтобы охватить целое, им пришлось бы вызвать на связь инструментарий орбитального «Корифея».

– Это серьезный удар по твоей теории, – Рамани взглянул на Сайто. – Эта структура, а вы ведь заметили, что у нее есть и третье измерение, слишком велика, растягивается на очень большой площади, не локально, вокруг места, где мы стоим. Значит, дело не в нас.

– Я не называл бы это теорией. Это лишь мои размышления… – защищался геолог.

– Во-вторых, что тут решать? – проигнорировал его индус. – Несколько банальных алгоритмов. И это проверка нашего интеллекта?

– А что ты видишь, глядя, например, на диаграмму Вюрца? – спросил ван Хофф.

– Что ты имеешь в виду? – парировал Рамани вызывающим тоном.

– В двух измерениях это лишь набор точек и красивых правильных фигур. Но в трех или в семи – нечто совершенно другое, так? Возможно, эти фракталы – лишь указание на загадку, а лежит она куда глубже.

– Ну, если здесь есть какие-то глубинные зависимости, мы их и до вечера не найдем, – тяжело вздохнул ксенобиолог.

– Мы – нет, а вот челнок – да, – вмешался Мирский.

– А если даже он ничего не отыщет?

– Я готов поспорить, что так и будет, потому что здесь, – Рамани широким жестом обвел окрестности, – ничего нет. Никаких скрытых значений или закодированных сообщений. Мы зря потеряем день.

Однако капитан прекратил дискуссию, заявив, что, во-первых, они никуда не спешат, а во-вторых, пока не исчерпают все аналитические методы, не станут считать гипотезу Сайто ложной или бессмысленной, поскольку это могло бы слишком дорого обойтись. Час ничего не решит, пусть займут себя чем-то другим. Работы хватает.

Кронкайт понял это по-своему и устроился у синтезатора, однако Карлссон отвлек его вопросом, невинным лишь на первый взгляд:

– Никто не подумывает о бутербродах?

– Не шути, – скривился Бринцев.

– С чего бы? Я что, садист? – улыбнулся швед.

Они полагали, что над ними и вправду посмеиваются, но когда он вынул из рюкзака сверток и распаковал его, наполнив воздух ароматом свежего хлеба, копченостей и помидоров, бросились к нему стайкой проголодавшихся зверьков.

– Погодите-погодите, если уж решили устроить пикник, мне сначала надо бы поставить заслон, – запротестовал Кронкайт.

– Не надо, – обронил Карлссон, занятый распределением провианта. – Атмосфера совершенно стерильна.

– Но устав… – Навигатор неуверенно взглянул на Мирского, а тот перевел вопросительный взгляд на ксенобиолога.

– К черту устав! – неожиданно рассердился Карлссон. – Я сказал: не надо – значит, не надо, не в идеально стерильной атмосфере! Впрочем, хочешь – ставь. Мне все равно…

– Должно быть, это те тридцать два процента… – вздохнул Бринцев, надкусывая бутерброд с сыром.

Кронкайт после минутного колебания снова упаковал оборудование, но за своей порцией не потянулся – аппетит пропал. Сайто ел молча, в отличие от Рамани и ван Хоффа, которые устроились на краю обрыва и, свесив ноги в пропасть, затеяли живую беседу на тему многомерности, мембран и всяко-разной прочей физико-математической эзотерики.

Мирский пытался слушать, но оставил эту затею, когда дискуссия вышла на слишком абстрактный для него уровень.

Панорама открывалась куда интереснее, пусть даже и настолько же непонятная. Рейеф-К700205 уже выглядывал из-за низких облаков, заливая равнину теплым медовым светом. Фрактальный барельеф сделался матовым, словно покорно уступая большему богу. Но то здесь, то там, то в ином месте, в ослепительных вспышках и пламенных гейзерах он все еще пытался конкурировать с солнечными лучами.

Капитан перевел взгляд дальше – туда, где недавно на фоне утреннего неба отчетливо проступали контуры удаленных на пару десятков километров зданий. Но и эта картинка утратила контрастность, размытая вуалью встающих туманов. От внимания Мирского не ускользнуло, что, по сравнению со вчерашним представлением, на закате солнца эта картинка была почти мертвой и настолько же лишена субстанции, насколько была наполнена ею вчерашняя.

Он вспомнил о гоглах и уже собирался их включить, когда отозвался челнок.

– Эй, господа! – крикнул он остальным. – АХАВ уже закончил.

– Ну и? – спросил нетерпеливо геолог. – Нашел что-нибудь?

– Да, – кивнул капитан.

– Что?

– Проход через лабиринт.

* * *

Они использовали гравистаты. На спуск в ущелье пешим ходом было жалко тратить время. Капитан удостоверился, что все включили монокли, и каждый видит начертанный челноком оранжевый серпантин трассы.

– Это кратчайшая или легчайшая? – спросил ван Хофф.

– Согласно АХАВу – единственная, – ответил Мирский. – До следующей нам пришлось бы идти еще километров восемьдесят.

– Значит, в некотором смысле это – послание! – обрадовался Сайто.

– Вот упертый! – Рамани взглянул на геолога и покачал головой. – Увеличь масштаб и заметишь, что челнок выделил из хаоса, как минимум, двенадцать таких спусков. Крутые, почти все время осциллирующие вокруг базовых линий, что отходят от города с явной лучевой симметрией. Этот проход уже был здесь, специально для нас его никто не готовил.

– И что с того, что был?

– Ладно, господа, выдвигаемся, – подгонял капитан. – Спорить можем и по дороге.

То, что сверху выглядело плоским барельефом, внизу, как оказалось, имело вполне солидное третье измерение. Полагаясь исключительно на свои естественные чувства, они никогда не открыли бы этот путь – узкую, идеально утопленную во фрактальный калейдоскоп как-бы-улочку, которую неравномерными отступами заслоняли полупрозрачные козырьки и гребенчатые выступы. Идти, по сути, можно было только гуськом, и после первых трех резких поворотов ситуация перестала капитану нравиться.

– Меняем строй, – скомандовал он. – Кронкайт, ты ведешь, я в арьергарде.

– А может, пару ботов в воронье гнездо? – предложил навигатор.

– Хорошая идея, – согласился Мирский.

– Вы же не думаете, что на нас кто-то нападет? – Мика ван Хофф удивленно поднял брови.

– Понятия не имею, – развел руками капитан. – Знаю только, что, захоти они, лучших условий, чем здесь, не будет.

– Такой «кто-то» для начала должен существовать, – с иронией заметил Бринцев. – Вас это еще не заинтересовало?

– Ты о чем?

– Ну эта пустота. Эта тишина. Эта абсолютная неподвижность.

– Не такая уж абсолютная, – откашлялся ван Хофф. – Стены движутся. И почва словно подрагивает.

– Верно… – Геолог дотронулся до одной из вертикальных поверхностей.

– Светлый винт, человече, не делай вид, что не знаешь, о чем я говорю! – возмутился Бринцев. – Куда они все подевались? Где хотя бы след нормальной жизни?

– А то, что мы видели вчера на закате? – напомнил ван Хофф.

– Именно, вчера. А сегодня – ничего, – россиянин развел руками. – Мы ничего не видим, дьявол нас раздери. Но и автоботы во время рекогносцировки не заметили никакой активности.

– Может, днем они скрываются под землю, – предположил Сайто.

– А небоскребы строят ночью, – фыркнул инженер.

– Тебе это трудно представить? – спросил капитан, хотя и в нем росло странное беспокойство.

Планета была чуждой и с каждым шагом становилась все более необычной, вроде мира Льюиса Кэрролла. Казалось, здесь наверняка следует ждать трех вещей – во-первых, неожиданностей, во-вторых, неожиданностей и, в-третьих, неожиданностей же. Тем не менее существовали какие-то рамки логики, тождественности, универсализм простых правил вроде «если A равняется B, а B равняется C, то A равняется C». Но здесь члены уравнения тождественны не были, хотя вначале все указывало на то, что они являются таковыми. Или были, однако они всё еще не понимали, какие данные нужно подставлять на место неизвестных.