Текст книги "Зарубежный детектив 1979"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 30 страниц)

За ужином в знак глубокого доверия хубилган посадил Балдана по правую руку от себя, и оба ламы наперебой стали предлагать ему лучшие куски.

Этой же ночью Довчин, никем не замеченный, уехал из монастыря.

17

Кургузый тайджи ввалился в юрту хамба-ламы, с трудом удерживая равновесие, чтобы не упасть. Уставившись пьяными глазами на хамбу, заплетающимся языком приветствовал его, но настоятель не удостоил Дамирана ответом. Сделав неверный шаг вперед, тайджи чуть не упал. Он стоял, балансируя и хватаясь растопыренными руками за воздух.

– Наставник не хочет меня видеть, я уйду.

– Сядь, где стоишь, Дамиран, – брезгливо поморщился хамба-лама. – Где это ты так налакался, негодник? У нас работы невпроворот, мы не спим ночами, а он заливает вином свое нутро.

Дамиран сел возле двери, прислонившись спиной к косяку, и засопел.

–        Эй, Дамиран. ты зачем пришел? Так шляешься? Или дело какое есть?

Тайджи открыл глаза, виноватым осоловелым взглядом обвел юрту и запричитал, подавляя икоту:

– Я стал никому не нужен. Все у меня из рук валится, и божества покинули меня.

– Прекрати распускать нюни. Мужчина не должен падать духом, это дурное предзнаменование. Говори, что произошло?

– Зачем пожаловал?

–        С прошлого года удача мне изменила, теперь все в этом мире против меня. Если б я мог, то хоть сейчас бы ушел в страну спокойствия!

Размазывая грязными руками слезы по морщинистому лицу, пьяный тайджи, словно обиженный ребенок, жаловался на свою судьбу. И вдруг, встав перед хамбой на колени и уцепившись за полы его дэли, завопил истошным голосом, переходя на визгливые ноты:

– Наставник! Учитель наш милосердный! Помолись за меня бурхану, скажи ангелам-хранителям, чтобы они меня не покидали. Очисти мои грехи! Воскури фимиам! Жизни не пожалею...

– Закрой рот! – грубо оборвал его хамба, испугавшись, как бы кто не услышал вопли Дамирана. – Что орешь как полоумный? Время неспокойное, не приведи бурхан, услышит кто-нибудь. Расскажи по порядку, зачем пришел? Что тебе нужно?

Грубость, которой Дамиран никогда прежде не слышал из уст светлейшего хамбы, отрезвила его.

– Два года назад, когда я составлял по вашей просьбе послание японцам, вы, кажется, совсем не так обращались со мной. Изо всех сил я усердствовал на поприще возрождения старых обычаев и порядков и надеялся внести свой посильный вклад в дело спасения пашей религии. Конечно, у меня были промашки, не спорю. Но я всегда был до последнего седого волоса предан вам, наставник. А теперь вы приблизили к себе этого Балдана и печетесь только об его удаче, день и ночь читая молитвы и прося всесильных ангелов-хранителей покровительствовать ему. Разве это не правда? Отвечайте, наставник! – В сердце старого Дамирана, отвергнутого хамбой, заговорили ревность и зависть к успехам Балдана, к его влиянию, которое он с некоторых пор начал оказывать на хамбу.

– Успокойся, тайджи! Если уж к тебе в душу закрались мысли о собственной никчемности, то удачи тебе не видать совсем. Я благословлю тебя, воскурю фимиам и очищу от всех грехов. Ты сильный человек и должен подавить в себе эту слабость.

– Освяти меня! Освяти скорее! Я еще докажу, на что способен!

Настоятель усадил Дамирана на тюфяк, подал ему чай и кое-какую еду, сам подсел к жертвеннику и начал вполголоса бормотать тарни, зажмурив глаза и раскачиваясь в такт заклинаниям, из которых тайджи не понимал ни слова.

«О! Милосердный хамба! Он борется со злыми силами, призывая ко мне спасителей небесных. Он возвратит мне удачу». Старый Дамиран продолжал сидеть в неудобной позе, боясь пошевелиться и поглубже вздохнуть, дабы не помешать настоятелю вести разговор с божествами.

– Да освятится чело твое! Сейчас я погадаю и узнаю, в чем причина твоего невезения,

– Наставник наш всемогущий, силою твоих молитв возликовала душа моя. Добродетели твоей нету границы, милосердный! За твое добро отплачу сторицей. Открою душу свою перед наставником, ничего не утаю. Каюсь, грешный, позавидовал Балдапу, убить его держал в своих мыслях.

– Это не угодно бурхану, ибо Балдан – его посланец, пекущийся о нашем спасении. Его любить и беречь надобно. Вот за это ты и был наказан бурханом, отвернувшим от тебя удачу!

Хамба-лама положил на ладонь маленькие сандаловые кубики со значением, накрыл их другой ладонью и встряхнул несколько раз, бормоча под нос заклинание, потом открыл потрепанную рукописную книгу в матерчатом переплете, перелистал несколько страниц, поглядывая на кубики, и ладонью провел по лицу.

–        Смотри, тайджи, судьба к тебе не благосклонна, и удачливости тебе в скором времени не видать. А все из-за того, что ты обидел людей, забрав у них скот, и для тебя это обернулось несчастьем. Чтобы вернуть благосклонность судьбы, ты должен Поскорее отделаться от этого скота, к тому же есть в твоей юрте одна золотая поделка, приобретенная в несчастливую минуту. Если ты не избавишься от нее, на тебя может напасть порча, и выйдет большая помеха твоему здоровью. А кроме всего прочего, в твоем сердце появилась зависть и другие черные мысли. Вот, зидншь?

Услышав такое предсказание, Дамиран вздрогнул.

–        Ясновидящий наставник, действительно за многолетние долги я забрал у одних черного иноходца и, обыграв одну молодую чету в кости, отнял у них золотые серьги... Наставник! Я принесу их вам и приведу иноходца, а в придачу двух меринов из своего табуна, только, заклинаю вас, помолитесь еще, возвратите мне счастливую судьбу! Я же нужен вам, уберегите меня от несчастий, – слезно умолял кургузый тайджи.

Содов, перебирая четки и беззвучно шевеля губами, будто читая молитвы, обдумывал, как бы половчее прибрать к рукам прекрасного иноходца и тяжелые серьги из чистого золота, о которых как-то проговорился пьяный тайджи. Непристойно сразу соглашаться принять в заклад дорогие вещи, и он продолжал набивать себе цену.

–        Пей чай, дорогой Дамиран, откушай хвороста. Мы не бросим тебя на произвол судьбы, почтенный тайджи. Я излечу от порчи твое сердце, освящу твое чело и избавлю от сглазу. Ты видишь, по воле бурхана я очищаю твои грехи, благословляю тебя, достойный тайджи. А твой дар будет угоден бурхану, нашему хранителю и спасителю, который ниспошлет тебе за это счастливую судьбу до третьего колена твоего рода.

– Премного благодарен, наставник. Как бы мне поскорее избавиться от вещей, из-за которых от меня отвернулась судьба?

– Не надо спешить, дорогой Дамиран. Я дам тебе хадаГ, привяжи его на гриву или к хвосту иноходца, и он больше не навлечет на тебя беду. А серьги принеси побыстрей. Приходи послезавтра, я приготовлю благовонные травы, освящу их на жертвеннике перед бурханом и воскурю над твоей головой.

Огромная гора свалилась с плеч Дамирана. Теперь он безгрешен, удача будет сопутствовать ему до третьего колена рода! Чего еще надо? Оц сел на коня и, чувствуя себя молодым, пустил лошадь полным галопом.

Тем временем Довчин, закрыв на засов дверь, извлек из кованого сундука золото и серебро, разложил драгоценности на тюфяках, прикидывая вес. «Золото всесильно. Если захочу, поеду в Харбин, и медная печать, пожалованная Дамдин-Очиру, будет с таким же успехом пожалована мне. Однако чем с печатью сидеть в Баргутской кумирне, лучше с золотом жить здесь, в монастыре Святого Лузана. Лишь бы власть переменилась... Надо будет, и иноходца променяю на золото...»

Когда счастливый Дамиран, скинувший с плеч бремя грехов, возвратился домой, жена набросилась на него с упреками. От злости она готора была его съесть.

–        На старости лет совсем забыл дом! Шляешься каждый день с утра до вечера... Где это тебя сегодня весь день черти косили? Даже воды не принесешь! Хуже бродяги бесприютного... – не унималась жена.

– Придержи язык, старая грешница! Я тебе сейчас покажу, как я шляюсь! – тайджи вытащил из-за голенища кнут и, замахнувшись на жену, заорал: – Я в монастыре был, благословение из святых рук получал, меня фимиамом окуривали... Негодница! Шляюсь?! – задыхался от гнева Дамиран.

– А ну, положи   кнут! Тебе   кто дал   право меня   бить? Не очень-то я тебя боюсь...

– Ах, ты еще и о правах заикаешься, старая сковородка! Это какие такие права? Болтуна Цултэма наслушалась? Так я его живо без языка оставлю!

Дамиран поднял с пола чайник – пусто! В другом тоже ничего не оказалось. Он нехорошо посмотрел на жену.

–        На чем же я поеду за водой? На пегом ты весь день разъезжал, а другого мне из табуна не поймать. С утра овец пасла, за весь день ни крошки на язык не положила, и от тебя помощи никакой. Когда же это кончится? – В глазах жены заблестели слезы.

«Действительно, я совсем забросил дом. А ей одной не под силу такое большое хозяйство. При новой власти прислугу и за деньги не найдешь, не то что раньше было...»

–        Ну ладно, жена, не бранись. Потерпи немного. Я ведь тоже не сия?у без дела. Скоро все переменится к лучшему, и тебе не придется чистить сажу с котлов и ездить за водой. Еще несколько месяцев... Только смотри никому не проболтайся о том, что я тебе сейчас говорю. Время такое, что и собственный язык может погубить.

Через пару дней Дамиран по уговору с хамбой Содовом тайком от жены передал ему заклад: вороного иноходца и массивные золотые серьги в национальном стиле. На обратном пути повстречал Балдана.

–        Хамба-лама избавил меня от всех прегрешений. Он очис-стил мою душу, воскурив над моей головой фимиам. Бурхан снова ниспошлет мне завидную судьбу. Простите и вы мне мои прошлые промашки. Отныне я посвящу себя возведению субургана...

«Интересно... Опытный и хитроумный тайджи, один из опаснейших заговорщиков просит у меня прощения. С чего бы это?»

Вы мне откровенно нравитесь, и ваши заслуги я ценю ничуть не меньше других. Дорогой Дамиран, вы часто ездите по худону, что новенького болтают?

Причина есть, а способ найдется, – последовал странный ответ, озадачивший Балдана.

Всадники поклонились друг другу и разъехались в разные стороны.

«Наши взгляды во многом совпадают. Он в самом деле очень умен, а я умнее». Тайджи придержал коня и посмотрел вслед быстро удалявшемуся Балдану.

18

Единственной заботой кургузого тайджи стало возведение субургана и привлечение к этому делу как можно большего числа подаятелей. С утра до ночи он разъезжал по ближним и дальним селениям, отыскивал в степи одинокие аилы. Каждому встречному он с воодушевлением объявлял о предстоящем празднике субургана.

–        Восьмого числа новой Луны первого осеннего месяца* – зычным голосом изрекал Дамиран речитативом, – на центральной усадьбе монастыря Святого Лузана состоится божественное и неповторимое зрелище – праздник освящения субургана.

* День осеннего противостояния Солнца по лунному календарю у буддистов.

Его святые мощи воздадут каждому, кто придет, счастливую судьбу до третьего колена рода, если согласно предсказанию гороскопов и мудрых лам пришедший возложит на субурган имеющееся у него ружье, саблю или хотя бы охотничий кинжал. Этого человека ожидает безгрешная жизнь в этом мире и счастливое перерождение после смерти. Приходите, верующие! Новый субурган своим великолепием затмит все прежние! Только на позолоту его ганжира* выделено более трех тысяч тугриков. Приходите, послушники бурхана! В день освящения верующим будут бесплатно раздавать вещи из монастырских кладовых. Имеющие ноги да придут, не имеющие ног да приползут, чтобы очиститься от грехов и продлить свой возраст в этом мире!

* Ганжир – отличительный религиозный знак на куполах монастырей, мечетей.

Слова Дамирана волновали аратов. Люди начинали думать о том, где раздобыть хоть какое-нибудь оружие, в худшем случае – возложить на субурган кусочек золота или серебра и таким образом спасти свой род от бед и лишений, от болезней и падежа скота, а также очиститься от грехов и обрести душевное спокойствие.

Призывы кургузого тайджи дошли и до хотона, где жил с семьей Цултэм.

–        Не верьте, люди! – убеждал он однохотонцев. – Ламы хотят обманным путем заполучить ваши деньги и ценности и оставить вас без оружия. Возложив на субурган старые ружья и последние кинжалы, чем будете вы отпугивать жадных волков и шакалов от своих овец? Чем будете свежевать бараньи туши, если останетесь без ножей? Пусть старики вспомнят прежние времена, когда бывали случаи добровольной отдачи верующими самих себя в услужение ламам, которые именем тоге же бурхана превращали их в рабочий скот. Народная власть сделала человека хозяином своей судьбы... Не верьте ламам!

Но пламенные слова Цултэма мало трогали односельчан, для которых вера в бурхана из поколения в поколение все еще была неотъемлемой частью жизни.

– Голословная агитация вряд ли поможет, – сказал Цултэму секретарь партячейки сомона. – Нужен наглядный пример, дружище.

– А что, если религиозный праздник субургана превратить в смотр наших худонских талантов, товарищ секретарь? Устроим самодеятельность, разыграем разные сценки, продернем как следует лам, а?

– Это идея! Но работа здесь ох как сложна.

– Захотят ли, вернее, осмелятся ли люди выступать перед обществом? Такого в здешней глухомани еще не видывали. Тем более что в монастыре им обещают обед и подарки в виде тряпья, награбленного у них же.

– Ничего, справимся! Должны справиться!

– Тогда берите в свое распоряжение секретаря ревсомоль-ской ячейки.

– Ну что ж, посостязаемся с Дамираном.   Посмотрим, чья возьмет! И вообще, товарищ секретарь, сдается мне, что ламы не просто так затеяли дело с субурганом. Они и Сэда убили. А люди еще верят, что эти проходимцы вознесут их в рай.

– Да, сильна еще у людей вера в бурхана, жизнь представляется им тяжелой н беспокойной, а смерть со счастливым перерождением – желанной и добродетельной. Странная психология, ничего не скажешь! Будь осторожен. Надеюсь, ты не думаешь, что ламы сожгли твой хашан только затем, чтобы тебе поставили еще лучший?! То-то же!

– Я подозреваю одного человека...

– Возможно, твои подозрения и правильны, но учти, что за спиной подозреваемого тобой непременно стоит и его хозяин!

Встреча с секретарем партячейки воодушевила Цултэма. С ревсомольским вожаком, задорным, веселым парнем, они обсудили план действий и решили, что ревсомольский секретарь подготовит основную часть самодеятельности силами ревсомоль-цев, а Цултэм постарается привлечь к участию в смотре несоюзную молодежь.

Среди жителей бага, в который входил хотон Цултэма, славилась прекрасным голосом молодая девушка по имени Должин. Вот и решил Цултэм попытать счастья уговорить ее принять участие в концерте. Но зайти в юрту, где жила Должин, Цултэм не решался из-за сварливого и склочного характера ее матери, которая и на выстрел не подпускала к девушке никого из мужчин. Дождавшись того дня, когда Должин одна отправилась пасти овец, Цултэм сел в седло и поскакал к склону холма.

– Должин, мне нужно поговорить с тобой об одном важном деле.

– О каком таком деле? – Брови девушки удивленно взлетели вверх.

– Хочу просить тебя участвовать в концерте, песни исполнить, какие знаешь.

–        Ой, да что вы! Я и петь-то не умею, – смутилась она. – Нет, нет и не просите.

–        Выслушай меня, Должин. Я ведь не шучу. Дело серьезное. Речь идет о защите наших революционных интересов...

– Ха-ха-ха-ха! Так разве их песнями защищать нужно?

– Песнями тоже.

И Цултэм подробно рассказал ей, почему затевается концерт, и еще раз попросил ее принять в нем участие.

–        Ну что ж, раз такое дело, я согласна. Только не знаю, как посмотрят на это родители. Не разрешат они мне. Мать напустится с упреками, скажет, нечего, мол, песни петь да грешить перед бурханом, надо у субургана получить благословение и думать о своем будущем перерождении в другой жизни.

–        Я все себе представляю, Должин. Но ведь у нас не так много больших талантов. А твои песни придет послушать и стар и млад. Договоримся так: родителей твоих я беру на себя, а ты пока пой, упражняйся. Здесь, со стадом, никто тебе не помешает. Договорились?

–        Договорились.

Дамиран спешился возле юрты Должин и завел с ее родителями велеречивые разговоры о волшебной силе субургана.

–        Мы обязательно пойдем смотреть священный обряд и на субурган кое-что возложим ради дочери. Пусть бурхан пошлет ей счастье. – Мать Должин прослезилась и утерла глаза полою дэли.

–        Мысли матери – о ребенке, а мысли дитяти – в горах. Так-то, голубушка. Слыхала пословицу? – Дамиран прищелкнул языком.

– Как не слыхать, слыхала.

– Вы, наверное, и себя забываете в думах о дочери!

– Какая мать не печется о свопх детях?

–        А ваша дочь небось уже строит планы на будущее... Слушай, старая, – наклонился тайджи к самому уху женщины, – знаешь Цултэма?

–        Знаю, как не знать.

–        Так вот, – зашептал Дамиран, – этот Цултэм теперь всячески поносит нашу веру, срамник. Но такие люди не живут долго, их век короток. Помнишь Сэда? Все кричал, что мы обрели свободу. Вот и докричался. А скоро и Цултэм доиграется...

–        Зачем вы мне все это говорите?

– А вот затем, что твоя дочь, бесстыдница, сидит с этим смутьяном на холме, соединив шеи. Чего уставилась? Иди взгляни, они и сейчас еще там посиживают, я их только что видел.

– Что ты мелешь, старый мерин! – Женщина подступила к тайджи с кулаками.

–        Не сердись, старая, я ведь твоей дочери добра желаю. Но мать Должин было не унять. Бормоча проклятия Цултэму и грозясь выдрать все волосы на голове у дочери, женщина села верхом на стоявшую у привязи кобылу и потрусила к холму. Подъехав поближе, она увидела мужчину, державшего под уздцы коня и о чем-то миролюбиво разговаривавшего с ее дочерью.

«Ишь, старый козел, о чем это он так долго болтает с ней? Я тебе сейчас покажу, как крутить головы девчонкам», – думала мать, давая кнута лошади.

Цултэм, заметив женщину, одним взмахом   вскочил в седло и направился навстречу.

–        У нас хоть и бедная халупа, а все же есть, – заорала она. – Мог бы зайти к нам домой, если ты такой разговорчивый. Хоть бы людей посовестился, бесстыдник, девке мозги крутить у всех на глазах. Что люди скажут?

– Пусть говорят, что хотят. На чужой роток не накинешь платок. Только зря вы, мамаша, сердитесь. Разве ваша дочь не имеет нрава поговорить с человеком? Она сама за себя отвечает!

– Пока что мы с отцом за нее отвечаем!

– Да успокойтесь вы. Скоро в нашем баге будет праздник. Хотим устроить концерт. Пусть каждый покажет свой талант. И Должин тоже пусть споет хорошие песни. У нее же прекрасный голос, все знают. Ее отказ может обидеть односельчан. Понимаете?

– Что тут понимать, – вздохнула мать. – Ты же нас знаешь. Всю жизнь скот пасли, коровьи хвосты крутили. Что мы видели? Что понимаем? Ун{ ты не сердись, Цултэм, что зря на тебя накричала. Ладно, пусть поет. Но чтоб у меня не дурить! – погрозила пальцем мать.

Возвращаясь домой, она точила зуб на старого сводника Дамирана, лижущего хамбе зад и шатающегося по чужим аилам, забросив свое собственное хозяйство.

Хучирдва морин-хура (2) и одна лимбэ (3), несколько певцов и танцоров репетировали свои номера в юрте Цултэма. Когда заиграла музыка, в двери, толкая друг друга, начали просовываться головы соседей. Прищелкивая языками, они подбадривали исполнителей. Некоторые протискивались вперед, спрашивая у Цултэма разрешения участвовать в концерте. Даже всем известный рассказчик, балагур и анекдотист Дамба решил показать свое искусство, изобразить пародии на лам.

1 Хучир – музыкальный инструмент, род скрипки.

2 М о р и и – х у р – смычковый музыкальный инструмент.

3 Лимбэ – род флейты.

19

В юрте хамба-ламы собрались самые приближенные и доверенные лица для обсуждения важного вопроса: кого из них выслать к границе навстречу халхасскому хану Дамдин-Очиру, давшему высочайшее согласие принять участие в церемонии освящения субургана. В назначенный день и час, о котором великий хан и каноник уведомлял в недавно полученном от него послании, он с сопровождающими его лицами долясен выехать из Баргут-ской кумирни, лежащей по другую сторону границы, на территории Южной Монголии. Кто встретит великого хана на восточной границе Монголии и невредимым сопроводит сюда, в монастырь Святого Лузана? Кто поедет? Кто в случае опасности грудью защитит великого хана?

– Высокочтимый наставник, если вам будет угодно, пошлите меня, – от волнения голос Балдана дрогнул. – Здесь тайджи Дамиран управится один.

– Не так это просто, как кажется, – вступил в разговор кургузый тайджи. – Непременно должен ехать человек, хорошо знающий дорогу. Степь широка, и холмов одинаковых много. Разминуться – пара пустяков. А разве Балдан когда-нибудь ездил в ту сторону по этой дороге?

– Отсюда, из монастыря Святого Лузана, к тому месту я не хажпвал, но прежде много лет работал среди баргутов и су-нэдов по ту сторону границы Монголии, места знаю неплохо. Не подумайте, что я набиваюсь ехать встречать халхасского хана...

Хамба, как желтый истукан, сидел неподвижно, скрестив ноги, не отдавая никому предпочтения. Наконец он открыл рот:

–        Пусть поедет Балдан. Пусть посланник Страны восходящего солнца встретит великого хана и сопроводит сюда. Дамиран останется здесь. Праздник субургана, надо полагать, явится своего рода смотром и испытанием наших сил и возможностей.., А также и того, что кроется за этим праздником, – вы понимаете, тайджи? С Балданом пусть отправится Гомпил.

Присутствовавшие с возгласами «ухай, ухай» закивали головами, одобряя выбор своего мудрого наставника.

Балдан и Гомпил оба в дэли цвета горячего солнца, какие обычно носят ламы, выехали в открытую степь.

– Приближается развязка, дружище. Постараемся закончить свою работу с таким же успехом, с каким ее начали. А если случится одному из нас погибнуть, пусть другой доведет дело до конца, чего бы это ему ни стоило. – Балдан привстал на стременах, – Какая красотища! Какой необъятный простор! А дышится-то, дышится-то как! – Они помолчали немного, вслушиваясь в тишину осеннего утра.

– Главное, Гомпил, сохранять хладнокровие. Даже лишний взгляд может насторожить тех, кого едем встречать. Это опытные, нюхавшие порох, не раз переходившие границу враги. И наверняка хорошо вооружены.

– Я не подведу, все понимаю, только мне как-то не по себе. От волнения, что ли?

– Ничего, друг, все будет хорошо. А я мечтаю поскорей вернуться домой. Почти три года не видел жену, детей. Как Гэсэр* забывший свой дом... – Балдан грустно улыбнулся.

* Гэсэр – герой монгольского народного эпоса.

Кругом, куда ни кинешь взгляд, широкая, безлюдная, не обжитая человеком степь, пересеченная грядами холмов с тупыми вершинами, а за холмами опять холмы, и холмы, и снова степь...

–        За теми холмами, что справа, – указал рукой Балдан, – я знаю одну пещеру с потайным входом. Раньше, до революции, в ней скрывались так называемые благородные разбойники, объявленные властями вне закона.

–        До тех холмов, пожалуй, еще целый уртон* будет. Уже на заходе солнца они подъехали к узкой расщелине на вершине гранитной скалы, заваленной камнями, поросшими сорной травой.

* Уртон – перегон в 30 километров.

–        Здесь. – Балдан отвалил камни, обнажив небольшое отверстие, в которое не без труда мог протиснуться человек. За щелью же открывалась просторная сухая пещера размером с пятистенную юрту и с хорошо утрамбованным полом. Ничто не говорило о присутствии здесь человека. Видимо, последние годы пещеру никто не посещал. Только в углу, в неглубокой ямке валялись чисто обглоданные кости каких-то мелких животных да небольшие клочки грязно-желтой шерсти – прошлой осенью в пещере ощенилась волчица.

–        Хороша пещера. Чем не дворец для халхасского хана? Как думаешь, Гомпил? Сюда завтра и пригласим его величество укрыться от солнца и отдохнуть с дороги. А сейчас вскипятим чайку и закусим.

–        Вот это дело! – весело отозвался Гомпил. Через несколько часов на рассвете следующего дня к подножию этой скалы подъедет Дамдин-Очир с телохранителями, а отсюда уже в сопровождении Балдана и Гомпила двинется к монастырю Святого Лузана на долгожданную встречу с хамбой Содовом.

–        Как думаете, сколько телохранителей   возьмет с собой Дамдин-Очир до границы?

–        Думаю, не менее двух, а то и больше. А едет сюда новоявленный халхасский хан вовсе не на праздник субургана. Он едет на тайный съезд крупных духовных сановников. Обсудят внутреннее положение Монголии, назначат конкретные сроки начала ламского переворота при поддержке японцев, и он вернется восвояси. Вернее, должен вернуться, но он не вернется!

Японская разведка в очередной шифровке назначила Балдана одним из основных помощников в работе Дамдина-Очира. Связавшись в тот же день с Центром, Балдан получил руководство к действиям и уведомление о том, что пограничная застава в местечке, где намечен переход границы, будет предупреждена и поставлена в ружье.

...Переливчатая, звонкая песня степного жаворонка, возвещая о восходе солнца, заставила Балдана и Гомпила выйти из пещеры.

–        Скоро прибудет халхасский хан. Теперь, Гомпил, держи ухо востро!

До рези в глазах всматривались они в даль, пытаясь заметить на горизонте всадников.

–        Кажется, едут. Дай-ка бинокль, – обратился Балдан к Гомпилу, с невозмутимым видом сидевшему на камне и чистившему наган.

– Сколько их? Что видите?

– Трое верховых с одним запасным конем. Я же говорил, что с ханом будет не менее двух человек. Один – скорее всего проводник, а второй, несомненно, телохранитель. – Балдан неотрывно наблюдал за всадниками. – Лихо едут, ничего не скажешь. Теперь скоро...

А всадники все приближались и менее чем через час почти достигли подножия холма с расщелиной наверху. Подъезжая к условленному месту, они заметно сбавили ход и насторожились. Посреди в роскошном желто-оранжевом хурэме на прекрасном вороном иноходце, идущем мелкой иноходью, величественно, несмотря на усталость, восседал Дамдин-Очир. По пра-Рую руку от него ехал молодой лама с небольшой переметной сумой, притороченной к луке седла, а чуть впереди, понукая покрытого пеной измученного коня, трусил их проводник баргут.

–        А теперь трогай! Устроим-ка халхасскому хану достойную встречу! – Балдан одним махом вскочил в седло и помчался наперерез всадникам. Не отставая от него ни на шаг, летел на горячем степном скакуне верный Гомпил. Когда до них оставалось не более двух десятков метров, Балдан придержал разгоряченного коня и выкрикнул пароль. Услышав отзыв, он спрыгнул с коня и церемонно поклонился халхасскому хану, величая его по имени, а затем по очереди приветствовал каждого из его спутников.

Когда они поднялись на вершину холма и спешились у расщелины в гранитной скале, Балдан сделал знак Гомпилу, и тот в считанные минуты вынес из пещеры оставленный на горячих углях медный чайник.

' Хурэм     куртка в национальном стиле, надеваемая поверх дэли. Черный чай – плиточный чан, не заправленный молоком.

–        Великий и несравненпый лама! Соизвольте отведать горячего степного чайку, пахнущего дымком. Усталость как рукой снимет. Прошу вас, великий, соизвольте... – Балдан протянул Дамдин-Очиру пиалу дымящегося черного чая2, но телохранитель тотчас же выхватил пиалу из его рук, расплескав чай, и поднес к губам Балдана, заставив сделать несколько глотков. После этого, выплеснув остатки на землю, он не спеша отвязал болтающуюся на шнурке и привязанную к поясу серебряную пиалу, собственноручно налил в нее чаю и подал своему повелителю.

Баргут тоже попросил чайку. Осушив большими глотками одну за другой две пиалы, он снял с коня пропитавшуюся потом старую попону и растянулся на ней в углу пещеры.

– Прекрасен степной чай, восстанавливающий силы, – похвалил хан. – Теперь вздремнуть бы часок, чтобы дать отдохнуть глазам, воспаленным от встречного ветра. – Дамдин-Очир протиснулся в пещеру, постоял немного, с наслаждением вдыхая прохладный воздух, и прилег рядом с баргутом.

– Отдыхайте и вы, а мы покараулим у входа, – предложил Гомпил молодому ламе, присевшему, скрестив ноги, подле халхасского хана и исподлобья наблюдавшему за каждым их движением.

– Благодарствую, но я не устал. Я, пожалуй, тоже выйду на ветерок, посижу с вами у входа. Здесь не очень уютно...

Они уселись на горячие камни, нагретые солнцем, и перебросились двумя-тремя ничего не значащими фразами. Постепенно они разговорились, и молодой лама рассказал много интересного о себе. Звали его Шагдар. Оказалось, он тоже был уроженцем Халхасии, сыном некоего Ойдова, проживавшего когда-то в окрестностях монастыря Святого Лузана. После победы революции и установления в Халха-Монголии народной власти он как-то зашел к тамошнему хамба-ламе и за дорогой подарок уговорил погадать на костях и предсказать, какая судьба ожидает его, если он перекочует за границу, в Южную Монголию. Бросив кости и заглянув в священное писание, лама изрек:

–        Там тебя ожидает поистине завидная судьба. А в будущем тебе самому или твоему сыну предначертано с великой миссией вернуться в Халхасию. Не забывай только молиться бурхану и почитать святого Банчин-богда.

Услышав эти сладкие речи и поверив хитрому настоятелю, Ойдов в скором времени перекочевал с семьей за границу. Хамба-лама попросил его оказать ему небольшую услугу: отвезти письмо одному важному господину. Письмо это впоследствии сыграло в жизни бедного Ойдова роковую роль, поскольку оно было адресовано японскому разведуправлению. По прошествии некоторого времени японская разведка стала часто вызывать его к себе, заставляя с пристрастием допрашивать южных монголов, схваченных за участие в борьбе против японского засилья. Счастливая судьба, предсказанная настоятелем монастыря, обернулась для Ойдова непоправимой бедой. Не выдержав этой ужасной пытки, он отравился, причем жена и другие члены семьи до сих пор не знают всей правды о причине его смерти. После смерти Ойдова японцы обратили взоры на уже взрослого его сына, многократно вызывая Шагдара в разведуправление и требуя от него исполнения той же работы, которая довела до самоубийства его отца, а потом заставляли каждый раз давать клятву на жертвеннике перед образами о неразглашении тайны... Позже,   высоко   оценив   умение   Шагдара   хорошо   держать язык за зубами, японцы приставили его телохранителем К Дамдин-Очиру и велели доносить им каждое слово великого ламы.

О баргуте Гурсэде Шагдар рассказал, что это очень ловкий человек, который за приличное вознаграждение неоднократно переходил границу туда и обратно, доставляя по назначению различные секретные письма. Великолепно знает здешний край. Является особо доверенным лицом хубилгана Довчина и хамбы Содова.