Текст книги "Зарубежный детектив 1979"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Еще долго старуха ругала и срамила краснолицего Лувсана, и тем не менее потребуй сейчас у нее Балдан подать воздаяние на субурган, она пошла бы к тому же Лувсану и стала бы лизать ему ноги за кусок голубого хадага. Неодолимо было ее желание высказать своим подаянием глубокую веру в бурхана.

– Если ваша семья много лет работала на Лувсана, то вы, бабушка, с чистым сердцем можете считать, что в его щедром воздаянии есть и ваша доля, – старался успокоить бедную старуху Балдан.

– Вот и хорошо, вот и слава бурхану, если это так. Ну я пойду.

1 Здесь: лепешки, бруски сушеного творога.

Не успела старуха сделать и десятка шагов, как ее окликнул Лувсан. Она неуверенно подошла к нему, и па нее пахнуло отвратительным запахом винного перегара и дешевого китайского одеколона.

–        На тебя сзади посмотришь, будто двадцатипятилетняя молодица! – Лувсан громко захохотал. – Что там так долго делает этот человек? – Он кивнул в сторону юрты, откуда только, что вышла старуха. – Что он говорит, а?

–        А что ему говорить? Подаяние на субурган собирает с аилов. Да с нас нечего взять, – она вздохнула и собралась было идти дальше.

–        Погоди. Как же ты, так ничего и не подала на священный и всесильный субурган? Разве можно? Это грех великий, и внукам твоим его не искупить. – Лувсан порылся за пазухой, вытащил пухлый кошелек, извлек из него один тугрик и протянул старухе.

–        На, хоть тугрик возложи. Истинная добродетель счета не любит. Бери! А куда идешь-то?

–        К овцам.

–        Тогда зайди к нам, у нас лежат две вымоченные ягнячьи шкурки. Возьми их. Все равно делать будет нечего на пастбище. Чем сидеть без дела, разомни-ка их хорошенько, чтобы не задубели.

Старуха привыкла к тому, что за полученные от богатеев крохи приходилось делать тяжелую в пудпую работу. Поэтому и теперь, взяв тугрик, она воздала хвалы краснолицему, пожелав ему долгих лет и благополучия, и вернулась в юрту, где все еще сидел Балдан. Но он наотрез отказался принять от нее этот тугрик.

–        Купите себе что-нибудь. Ведь мы же с вами договорились. Только не надо было говорить Лувсану.

Старуха забрала ягнячьи шкурки и побрела к холмам, по склонам которых разбрелось овечье стадо.

– Эта женщина одинока? – спросил Балдан у молодого хозяина, когда за старухой закрылась дверь.

– Одинокая. Вот уж несколько лет, как ее старик помер. Он тоже у богатого Лувсана в услужении был. Табуны пас. Зимой в горах его застигла пурга, он и замерз. После его смерти старухе нечем было себя кормить, и ей волей-неволей пришлось идти па поклон к Лувсану. Теперь пасет у него овец.

– Неужели ему не стыдно заставлять пасти скот такого старого человека? Ведь она же еле ноги передвигает.

– Ну, это все отживающий мир...

– Это понятно. А все же почему вы отказываетесь от пожертвований на субурган?

– Почему не вносим пожертвования? Если захотели бы, обязательно внесли. Мы уж не такие нищие, как эта старуха. Но мы, можно сказать, не верующие почти. А что?

– Да так, ничего. Просто интересуюсь. Значит, вы неверующие? Странно мне слышать от вас эти слова. В здешних краях неверующий человек – большая редкость.

–        Ну, когда есть время, то и я молюсь другой раз. Если есть время, почему не помолиться бурхану? Не стану от вас скрывать. Однако не верю, что возведение субургана принесет нам пользу. Жизнь наша не стоит на месте, она улучшается. И мы не собираемся возвращаться к старому.

Послышался скрип арбы, сопровождаемый дружным лаем хотопских собак.

–        Ну мне пора. – Балдан встал со скамеечки, на которой сидел. Никто не удерживал непрошеного гостя, хозяин молча посасывал трубку и даже не встал, чтобы проводить Балдана.

Измученные за день волы еле тащились. Рядом, держась рукой за арбу, шел Гомпил. Полы его дэли были заткнуты за пояс, по лицу грязными ручейками стекал пот. Заслышав лай собак, вышел из юрты и Лувсан. Подойдя к Гомпилу почти одновременно с Балданом, помог распрячь волов.

–        Зайдите в мой дом, – наклонился он к Балдану, – смотрите, как обессилел на солнцепеке ваш сподвижник. Отдохнете немного, праведники. Куда вам спешить? Хотите – ночуйте у меня, а завтра поутру отправитесь в соседние хотоны, что в долинах, там есть состоятельные люди, с золотишком.

Привязав буйволов в теин под навесом, собиратели подаяний пошли к Лувсану. Он усадил их на почетное место и крикнул жене:

– Эй, есть у тебя там чем освежиться? Неси все сюда. Не видишь, как изнурены эти люди, усердствующие ради нас, грешников? Подавай все самое лучшее!

– Несу, несу, – отозвалась жена. – Что пить будете для начала: горячий чай или холодный хярам '?

• Хярам – кипяченая вода с молоком, употребляемая летом для утоления жажды.

– Подавай чай со сливками и пенками.

После того как гости пригубили чаю, жена поставила перед ними кувшин с подогретой молочной водкой и три серебряные пиалы редкой чеканки, принесла кое-что закусить. Лувсан никогда не упускал случая опрокинуть пиалушку-другую. Язык его тотчас развязался. Заметив, с каким интересом Балдан разглядывал серебряный узор на пиале, Лувсан не преминул похвастаться:

–        Это все из наследства покойных матушки с батюшкой. Я ведь совсем не то, что эти негодные попрошайки, у меня еще много скота, есть и золото, и деньги. Ради бурхана, ради возведения священного субургана я готов еще прибавить к тому, что уже дал, пусть только мои грехи очистятся, пусть мое последующее перерождение будет счастливым, как и это... Новой власти ничего не дам.

–        Вы действительно родились под звездой, указанной вам святой десницей бурхана для защиты нашей веры. Такому человеку, как вы, бурхан все простит и ниспошлет много милостей.

–        Вообще-то я очень нужный человек для монастырских лам, они мне тоже важную работу поручают...

–        Простите, уважаемый хозяин, нам пора двигаться. Почтенный хамба-лама повелел работать не покладая рук, чтобы все сборы закончить как можно скорее. Не смеем его ослушаться.

– Ночуйте у меня! Если запоздаете с ночлегом, нигде поблизости не найдете пи одного приличного аила. А то, не приведи бурхан, застанет вас ночь в хотоне, где живет один сумасшедший нартиец Цултэм. Он вашего брата не уважает, мягко говоря. Цултэм и покойный Сэд сбивали с толку здешних аратов. Но бурхан недавно избавил Сэда от этой хлопотливой работы. Если Цултэм не перестанет смущать народ, бурхан и его не пожалеет, живо повернет лицом к нирване. А то в последнее время он стал что-то слишком активным. Мы с ним вообще пикогда не были друзьями. Да и что может быть общего между нами: я послушник бурхана, а он член партии. Ха-ха-ха! Так что лучше ночуйте у меня, а?

– Благодарствуем за добрые слова. Но надо выполнять свою работу. Спасибо за чай и обед, за большую поддержку наших лам.

Балдан и Гомпил неторопливым шагом двинулись в путь. Отъехав на значительное расстояние от этого хотона, они стали делиться впечатлениями.

– Да, Лувсан – наш непримиримый враг, коварный и опасный. Он полон непависти к народной власти. Людей не называет иначе, как нищие, попрошайки, оборванцы. Вот такие дела, Гомпил.

– Такие люди хуже недобитой змеи. Их надо вырывать с корнем из нашей жизни.

13

Начальник отдела контрразведки управления госбезопасности, ознакомившись с оперативными материалами, вызвал двух сотрудников:

–        Что же получается, товарищи? – Он был явно недоволен работой своих подчиненных. – Оставив на свободе хубилгана Довчина, вы обязаны прежде всего смотреть за ним в оба, иначе мы дадим возмоншость некоторым элементам скрыться и уйти от ответственности. За одну ночь сгорели зимовка аила старейшего революционера, магазин, здание новой школы. Куда вы смотрите? Как могли допустить такое?

Сотрудники – два молодых парня – стояли с опущенными головами, не зная, что сказать в оправдание.

–        Вот товарищ Пурэвжав работает прекрасно. Целую банду государственных преступников раскрыл и успешно идет по следу их сообщников. А вы? Как вы ему помогаете? – распекал он молодых ребят.

– Виноваты, товарищ майор, недоглядели.   Впредь   постараемся работать более оперативно.

– Из худона поступили сведения о том, что антиреволюционные недобитки повсюду поднимают головы и, используя отсталость аратов и их большую приверженность к религии, не останавливаются ни перед чем, чтобы вызвать недовольство народной властью. Уже есть первые жертвы этой грязной кампании, преступниками втянуто в заговор немало простых, наиболее отсталых аратов, которые становятся слепым орудием в руках бандитов. Ваша задача – спасти заблудших. Второе: в Улан-Баторе у хубилгана много соучастников. Усилить наблюдения и ежедневно докладывать лично мне. Третье: разъяснять народу политику нашей партии и правительства, направленную на неуклонное повышение жизненного и культурного уровня населения. В этом опирайтесь на активистов.

– А где же их взять, этих активистов? – недоверчиво спросил один из присутствовавших.

– Как где взять? – Майор рассердился. – Да они повсюду, вы только пошире откройте глаза. Этих активистов не только среди аратов много, но если захотите, то и среди монастырских лам найдете! – Он побарабанил пальцами по столу и уже более спокойным тоном продолжал: – Убийца Сэда обнаружен: бывший богач и торговец лошадьми Лувсан. Все улики налицо. Будем брать.

–        Товарищ Пурэвжав просил оставить его на время, а также тайджи Дамирана.

–        Наш товарищ Пурэвясав – отличный разведчик, можно сказать, гордость нашего отдела, – и, рассмеявшись, майор добавил: – Японские хозяева тоже хвалят его, высоко оценивая за службу.

Это сравнение майора, сказанное в шутку, вызвало всеобщее оживление и смех.

– Товарищ майор, пошлите меня к нему помощником, – попросил один из молодых сотрудников.

– У него помощников хватает, мы об этом заранее побеспокоились. Вопрос вот в чем: японцы требуют отложить обряд освящения места под закладку субургана до осени будущего года. Как думаете, почему они вдруг изменили свое решение?

– Видимо, им время нужно для чего-то, – предположил одни из сотрудников.

–        Возможно, на церемонию закладки субургана ожидают новоиспеченного халхасского хана и каноника, ламу Дамдин-Очира, – предположил другой.

–        Может, и так. Посмотрим. А пока вплотную   займитесь хубилганом Довчином, выявляйте всех, кто как-либо с ним связан. И сразу же с докладом ко мне. У меня все. Вы свободны. А я свяжусь с Нурэвжавом.

Почти одновременно Балдан получил сообщение от майора госбезопасности и задание от господина Инокузи. Японец торопил Балдана, приказывал немедленно приступить к диверсионно-террористическнм актам в воинских частях у восточной границы. Он повелевал отравлять колодцы и питьевые источники, поджигать и взрывать склады с оружием и продовольствием, уничтожать военачальников; для этих актов обещал послать все необходимое. По совету хана Дамдин-Очира к этой работе должен быть привлечен тайджи Дамиран как лицо особо надежное и осведомленное.

Даже для Балдана, привыкшего к непоследовательности лам, подобный приказ был полной неожиданностью. Прежде чем передать приказ Инокузи хамба-ламе, он решил посоветоваться с Гомпилом, тем более что им никто не мешал обстоятельно обсуждать наболевшие вопросы во время поездок по дальним аилам.

Медленно катилась арба, тарахтя деревянными колесами по каменистой дороге. Так же неторопливо шла беседа двух сборщиков подаяний.

– Этот Цултэм просто молодец. Огонь парень! Из их хотона никто пичего не дал, сразу видно, что Цултэм постарался, его работа. Здорово он нас встретил, – рассмеялся Гомпил.

– Да, прямо так и сказал в глаза, мол, нечего грабить, убирайтесь, пока целы. Ох, молодец! Вот если бы в каждом хотоне были такие активисты, как Цултэм, то ламам здесь было бы нечего делать. На таких, как он, нам и надо опираться. Но он так сразу нам не поверит, уж очень ненавидит монастырских лам.

– Послушай, Гомпил, я хочу попытаться убедить настоятеля в необходимости перевода тебя на другую работу.

–        На какую?

–        Мне нужно, чтобы тебя тоже, как и меня, назначили казначеем. Будешь собирать и учитывать ценности, пожертвованные на субурган.

–        А справлюсь я?

–        Безусловно. Нам предстоят дальние поездки, а если я буду слишком часто брать с собой водовоза, то это кое-кому может броситься в глаза.

–        Ну что же, я не возражаю.

Вечером, когда скрылся за горы раскаленный солнечный шар и ночная прохлада опустилась на землю, Балдан вышел из своей пристройки во двор подышать свежим воздухом. Иногда его вдруг охватывала жгучая тоска по дому, по жене и детям. Вот и сейчас нежной грустью захлестнуло сердце. Он сел на большой камень, еще не отдавший земле дневное тепло, обхватил руками колени и закрыл глаза. И сразу, будто наяву, увидел свой дом. «Милая, добрая, родная, – обращался он в мыслях к жене, – как ты там одна управляешься с малышами? Неужели я не увижу тебя до осени будущего года? Перед отъездом мы даже не простились как следует. Не сердись на меня, дорогая. Я знаю, что тебе трудно, но уверен, что родина, пославшая меня сюда, тебя не оставит, и эта уверенность придает мне силы. – Балдан открыл глаза, и ему показалось, что упала звезда. – Это к счастью», – он встал, походил еще немного по двору и вернулся в пристройку. Пользуясь отсталостью и невежеством монастырских лам, не имевших никакого понятия о передатчиках и сравнительно недавно узнавших радио, ои передавал донесения в Центр и сообщения японцам прямо из своей каморки.

Вот и сейчас, дождавшись условленного часа, Балдан поставил на стол передатчик и набрал код. Услышав позывные, передал шифровку: «Задание получил. Приступаю к операции. Прошу господина Инокузи довести это до сведения халхасского хана Дамдин-Очира. Перехожу на прием». В ответ услышал: «Вас поняли. Ждите ответа завтра в это же время». Спрятав передатчик, лег в постель и начал размышлять о том, как бы получше выведать тайные замыслы хамбы, которые этот хитрец тщательно скрывает от всех. Наделенный незаурядным умом и умением в любых ситуациях сохранять хладнокровие, хамба-лама за броней высокомерия отлично умеет скрывать свои чувства и в то же время знает абсолютно все про своих послушников, будто по глазам читает их мысли. Поэтому нет ничего удивительного в том, что невежественные араты, фанатично верующие в бурхана, благоговеют перед хамба-ламой.

Около полудня, окончив свои дела, Балдан пошел с докладом к настоятелю. Хамба сидел, скрестив ноги, на коврике возле юрты и грелся на солнце. Глаза его были прикрыты, он заученным движением открывал крышечку табакерки, маленькой лопаткой насыпал нюхательный табак на указательный палец и смачно заряжал им нос. Через некоторое время эти движения повторялись. «У перерожденца все табакерки из нефрита с золотыми коронками, а у этого – из черного агата, и даже лопатка золотая. Откуда только берут?» Балдан кашлянул в кулак, желая привлечь внимание хамбы. Тот сразу открыл глаза и улыбнулся, как всегда.

–        А-а, это вы, дорогой Балдан? Давненько не баловали меня хорошими новостями.

–        Приветствую вас, достойный отец наш, – с поклоном отвечал Балдан. Присев на корточки возле хамбы, он изложил вкратце приказ японцев.

–        Не кажется ли вам, что японские господа слишком любят требовать? Этот Инокузи, наверное, плохо представляет себе, каково нам исполнять его приказы. Вот хотя бы возьмите, к примеру, хубилгана Довчина. Засадил людей за решетку и теперь трясется, что его самого заметут с часу на час. Если перероясде-нец, наша путеводная звезда, до сих пор не может наладить связи с другими монастырями, где, я уверен, живет немало наших единомышленников, то что же можем сделать мы, живущие на отшибе? Требование японцев отсрочить более чем на год обряд освящения места для закладки субургана мне, меяаду нами говоря, крайне неприятно. Но приказ нужно выполнять. Кстати, чем они аргументируют эту отсрочку?

–        Не могу знать, достойный отец.

–        Если зайдет вопрос о военной помощи, передайте, что в отношении продовольствия, фуран;а, подвод и верховых коней все остается так же, как и было договорено раньше, эту сторону дела мы берем на себя. Передайте, что мы постараемся использовать все доступные нам средства для выполнения действий, направленных на ослабление пограничных частей. Но прежде я должен подумать, кого привлечь к этому делу. Самым надежным я считаю Дамирана, но он уже стар. Лувсан – тот совсем спился, руки трясутся, как таратайка на каменистой дороге. А Доной годен лишь для поджога магазинов. Я подумаю. Есть у меня на примете кое-кто, но об этом поговорим после...

–        Отче, советую обратить особое внимание на водовоза Гом-пила. Он может нам пригодиться. За веру готов сгореть в огне. К тому же не глуп, хорошо знает здешние места и людей.

– Я тоже приглядываюсь к нему, но пока понять не могу, что за человек. Не обжечься бы.

– Почтенпый хамба-лама, нам не хватает молодых, решительных людей. Если бы они были, наша работа, я уверен, завертелась бы совсем по-иному. А?

– Попытайтесь. Но начните с самого малого.

– Не вам меня учить, отче, не в обиду будь сказано. Распорядитесь лучше, высокочтимый настоятель, перевести его из водовозов в младшие казначеи. Будем вместе собирать подаяния, и у меня будет возможность его испытать.

– Я подумаю... Ну, хорошо, я согласен. Только не спешите. Этот Гомпил мне что-то не нравится... Значит, в Харбин и в Хайлар передайте, что в ближайшее время мы с хубилганом Довчи-ном скоординируем наши усилия в решительной борьбе против новой власти и расширим масштабы своих действий в худоне, в кратчайший срок подберем надежных людей и усилим наблюдения за пограничной зоной, о чем будем регулярно докладывать в шифровках. Кроме того, наладим подрывную деятельность внутри войсковых частей с целью увеличения количества дезертиров. Л всякого, кто станет нам поперек дороги, будем убирать, – кичливо заявил хамба Содов, любивший производить впечатление на собеседников...

14

...Прошел год с того дня, как Балдан в качестве главного казначея поселился в монастыре Святого Лузана. За это время его авторитет и влияние на лам заметно возросли, появились и новые сподвижники. Однако со стороны настоятеля ьсегда чувствовалась едва уловимая настороженность и глубоко скрытая неприязнь.

Несколько месяцев назад органы народной милиции привлекли it уголовной ответственности местного богача Лувсана за убийство председателя Сэда.   Но дело зашло в тупик отчасти из-за неопытности следователя, отчасти из-за наглого запирательства подсудимого и полного отрицания им своего участия в убийстве. Единственный живой свидетель этого   ужасного   преступления старик Доной скончался. Но еще не все было потеряно для следствия. Нашлись люди, которые видели, как однажды за несколько дней до своей смерти старый Доной, покачиваясь точно пьяный, без шапки вышел из юрты настоятеля, пришел домой и к вечеру слег. Он совершенно потерял аппетит и пребывал в состоянии тяжелого душевного угнетения; пе выходил и никого не принимал у себя. Домашние, ухаживавшие за Доноем, не могли понять, что за странный недуг так деожиданпо свалил с ног еще очень крепкого старика, который таял на глазах. Через несколько дней у него поднялась температура, он впал в беспамятство и бредил. Следователю, который вел дело, с большим трудом удалось расположить родных и близких Доноя и вызвать их на откровенность. Позднее они рассказали, как однажды старик бредил, громко выкрикивая слова и кому-то угрожая: «Нет, нет, только не я. Я пе могу его убить. Не для убийства мы родились от своих матерей. Каюсь, ох, каюсь за свои прегрешения, господи! – В бреду он раздирал себе грудь руками, метался на подушках и все кричал: – Проклятые, любите ловить змей чужими руками! Принуждаете земляков убивать друг друга. Если это тебе так нравится, ^амба, иди и сам убивай. А-а-а-а... я посмотрю... Проклятый убийца... Обманщик...» Когда он приходил в себя, горько плакал, сетуя на то, что видел страшный сон, и ругал хамба-ламу. «Добродетельный хамба, очисти мои грехи», – твердил он ослабевшим голосом, обливаясь слезами. Доной   ни   на   что   не   жаловался, его родные не знали, чем ему помочь. Один лама, безуспешно лечивший его травами и притираниями, уверял, что в Доноя вселился шулмас ', который «испортил» старика. Он пытался убедить аратов в том, что именно шулмас языком старого Доноя слал проклятия бурхану и наставникам-ламам. «Послушники бурхана, отойдите подальше от этого порченого, иначе с вами случится несчастье. Кто из вас будет слушать его бред, на того падут все грехи порченого. Тот, кто осмелится приблизиться к порченому, в которого вселился шулмас, тот навлечет на себя десять черных грехов и попадет в горящий ад», – твердил бритоголовый лама.

Но нашлись среди однохотонцев и смелые люди. Кто-то из молодых мужчин, накинувшись па ламу с кулаками, кричал:

– Это ваша религия отравила разум людей! Из-за вас умирает Доной! Перед смертью ему, видно, открылась правда, вот оп И проклинал вас. Погодите, желтохалатники скоро объявим вам войну, тогда узнаете!

Слова эти дошли и до ушей настоятеля Содова. Сначала он не принял их близко к сердцу, но со временем они глубоко запали в душу, часто стало щемить сердце, особенпо по почам, когда он оставался наедине с собой. Вдруг появлялось предчувствие беды, и это наваждение он никогда не мог прогнать до конца, как ни старался. Вернуть спокойствие и былую уверенность в себе не помогали и молитвы. «Все из-за Доноя. Надо немедленно убрать эту балалайку, – лопался от злости Содов, – он может все разболтать!»

Однажды Балдан сочувственно заметил ему, что хамба нехорошо выглядит и что он, вероятно, не совсем здоров.

– Неможется мне, вы, надеюсь, представляете отчего? Все из-за старой погремушки Доноя. Несет всякий вздор. Слыхали небось, что говорят про нас эти красные оборванцы? Выживший из ума старый идиот и умереть-то по-человечески не может. Его никак нельзя оставлять... Балдан, вы слышите? – Хамба повысил голос. – Нужно задушить этого старика!

– Успокойтесь, любезный хамба-лама! Следует ли так казнить себя из-за какого-то нелепого бреда сивой кобылы? Не будем спешить. Доной и так не сегодня-завтра уйдет в страну спокойствия. Стоит ли пачкать руки? Я вот что предлагаю: давайте к Доною подошлем своего человека, может, араты врут, что он про вас дурное говорил. А если это так, можно будет заставить его пораньше навеки затаить дыхание.

– Кого же послать, дорогой Балдан?

– Гомпила. Больше некого. Про всех остальных кругом знают, что они из монастыря, а с вашим братом ламами некоторые араты теперь стараются держать ухо востро. Гомпил не болтун, не пустомеля. Вообще, я сейчас Гомпплу, как никому другому, доверяю. II не было случая, чтобы я в нем усомнился или ошибся.

– Делайте, как знаете, – безучастным голосом ответил Содов. – Рохля ваш Гомпил.

– Не беспокойтесь, достойный отец. Это он только с виду рохля, а внутри имеет крепкий стержень. За это я и ценю его.

– Ну, раз благословенный посланник Японии желает послать непременно Гомпила. то и пошлем его.

На этом и порешили.

*Желтый цвет – цвет лакских дэли.

Когда Гомпил пришел к Доною, то не сразу узнал его, так сильно изменился за эти дни старик. Щеки запали, нос заострился, вокруг глаз сипие круги. В чем только душа теплилась? Гомпил присел па низкий табурет возле постели больного.

– Чей ты будешь, сынок? – еле слышно пролепетал Доной.– Где-то я тебя видел, не припомню.

– Конечно, видели, дедушка. Я из монастыря. Меня послал Балдан, он спрашивает, как ваше здоровье.

– Спасибо, сынок. А я думал, все меня покинули, – на глаза старика навернулись слезы. – Хороший человек этот Балдан, да только не по той дорожке идет... Эх, бедняга, что с ним потом будет?

Он вытащил худую, почти прозрачную руку из-под одеяла и слегка дотронулся до руки Гомпила.

–        Но все же Балдан не потерял человеческие чувства. Он меня не забыл. – Доной попробовал растянуть сухие губы в улыбке.

Гомпил наклонился к старику, с сыновней почтительностью погладил его жилистую, немощную руку.

–        Дедушка, Балдан беспокоится о вас. Лекарство вам прислал от жара. – И он вытащил из-за пазухи порошки, завязанные узлом в носовой платок.

Доной при нем выпил один порошок, а остальные спрятал под подушку.

–        Заночуй у нас. сыночек, одни мы с Доноем остались на старости лет, – слезно просила старуха – жена больного, неотступно стоявшая у его изголовья и накладывавшая ему иа лоб смоченную в холодном верблюясьем молоке тряпку.

Гомпил стреножил привязанного возле юрты коня, пустил его в поле и вернулся на свое место. Старик лежал с закрытыми глазами, и ровное дыхание говорило об облегчении, наступившем после принятия лекарства.

– Слава бурхану! Бедняга столько дней метался в жару, бредил, как ребенок. Спасибо тебе, сынок, за лекарство. Сам знаешь, что здешние люди за помощью бегут к ламам. А у них от всех болезней всегда одни и те же травы, которые не имеют никакой силы. Врачей у нас и в помине нет. А если бы и завелся какой-никакой врачишка, так те же ламы мигом бы его со свету сжили. – Старуха повозилась у печки, что-то достала из сундука, из шкафчика, расставила на столе и позвала Гомпила кушать.

– Ешь, ешь, сынок, не стесняйся. Мы всегда рады доброму человеку. Смотри, как старый спит. Бедолага... Видать, лекарство больно хорошее, а то ведь сколько ночей пе спавши... – приговаривала она, подкладывая Гомпилу куски пояшрнее и подливая горячий чай с молоком.

Доной проспал почти до утра. Обильно пропотев ночью, он почувствовал значительное облегчение, попросил чаю и пиалушку бульона. Заметно повеселев, позвал Гомпила:

–        Сынок, ты уже не спишь? А дед-то ничего, а?

– Вы обязательно выздоровеете, дедушка. Сейчас еще один порошок выпейте, а после обеда – другой. И все будет хорошо.

– С твоей легкой руки, сынок, может, бурхан даст, поправлюсь. Ты у нас чувствуй себя как дома. Балдан-то не собирается пока уезжать?

– Да пока не собирается, но если вам что-нибудь нужно передать Балдану, вы скажите мне, дедушка, я ему передам все в точности.

– Мне бы очень хотелось самому с ним встретиться. Жаль мне его, очень жаль. Сердце у него доброе, к людям жалостливое. И зачем он связался с этими...

–        Не бойтесь, доверьтесь мне. Я его верный друг.

–        Ну-ка, старая, налей мне еще пиалушечку бараньего бульона, авось па поправку пойду, – бодрился Доной.

Старик рассказал Гоипилу много интересного о жизни монастыря, о ламах и всякого другого, о чем Гомпил никогда не слышал.

–        Все в этом мире имеет свой срок. А если срок вышел, то и делу копец. Всю жизнь, насколько себя помню, жила в моей душе большая вера в бурхана, в лам. А на старости лет вера моя пошатнулась, сынок. Здорово пошатнулась. Видать, конец... – Доной тяжело вздохнул и прикрыл глаза. – Мне бы Балдана повидать, убедить бы его бросить поганых японцев и забыть этого хамбу. Подними-ка меня повыше, сынок, – попросил он и продолжал: – Зачем такому славному парню заниматься грязными делами? Сам он монгол, а служит японцам. Знаю я их, выжмут из него все, что надо, а потом за ненадобностью сами же и прикончат... Ламы наши тоже не лучше будут... И сам ты, сынок, подумай хорошенько, что ждет тебя завтра? Послушай меня, старика, я вам добра желаю. Обо мне что говорить? Я свою жизнь прожил. И только теперь понял свою ошибку. Господи, прости мне мой грех тяжкий, иссушивший мне душу!

Старик, не выпуская руки Гомпила, снова откинулся на подушки и полежал немного с закрытыми глазами. Старуха обтерла вспотевшее его лицо полотенцем и подала пиалу с пенящимся айрагом'. Осушив ее, дед сделал знак Гомпилу, чтобы наклонился поближе, и зашептал:

1 А й р а г – кумыс.

– Сынок, ламы, денно и нощно молящиеся бурхану, не выпуская из рук четки даже во сне и считающие грехом мирскую суету, способны на большой обман. Их раболепство перед бурха-ном и отрешенность от нашего бренного мира – одна лишь показуха! А на самом деле все они, и даже высшие из лам, у которых поцеловать руку мы считаем за счастье. – преступники, творящие черное дело. Да-да, сынок. Хамба Содов – один из' них. Он страшнее всех. По его приказу, не смея ослушаться, я совершил неискупаемый грех, который будет глодать мою душу п после переронедения. Но, пока я жив, хочу хоть как-нибудь умалить его. Таких, как вы с Балданом, дети мои, хочу спасти от кары господней, открыть вам глаза и Еырвать из цепких рук хамбы Содова. Извлеките урок из моих заблуждений. Подумай хорошенько, сынок, и скажи об этом Балдану... А сейчас я подремлю немного, – и старик, укрывшись одеялом, отвернулся к стене.

С этого дня Доной всем на удивление начал поправляться. Через пару недель он уже вставал и выходил из юрты на солнышко. Его выздоровление и слухи о коварстве лам, дошедшие до хамбы, не на шутку встревожили хладнокровного настоятеля. Тайком от Балдана он позвал к себе тайджи Дамирапа, закрылся с ним у себя в юрте и долго говорил о большой опасности, которую представляет сейчас Доной. У Дамирана алчно заблестели глазки:

–        За награду, повелитель, я готов своими руками заставить досрочно переродиться этого старого барана. Хорошо, наставник? Благословите, – тайджи согнулся в угодливой позе.

Хамба, зыркпув на него злым взглядом, зашипел:

–        Дурак! Разве спрашивают у наставника благословения на такие дела? Пошел вон!

На следующий день по хотону разнеслась печальная весть: старый Доной скоропостижно скончался. Освидетельствовавший смерть врачеватель-лама определил, что старик умер от разрыва сердца, поэтому особых толков среди аратов не было.

Через некоторое время Дамиран опять зашел к хамбе. По его хорошему настроению он понял, что хамба уже знает о смерти Доноя и одобряет его действия. Настоятель достал бутылку черной китайской водки, положил на нее сверху пятнадцать тугриков и обеими руками протяпул Дамнрану.

– Твой поступок, тайджи, был угоден бурхану. Прими награду по велению господню. За последующие подвиги, сын мой, будешь награжден вдвое, втрое свыше этого.

– Лобзаю стопы твои, благословенный наставник, – залебезил тайджи, принимая подарок.

Балдан, встретив Гомпила возле складского помещения, где хранились наиболее ценные из пожертвований, велел зайти к нему в пристройку.

– Сегодня же свяжусь с Центром. По-моему, настала пора брать всех их за глотку. Доноя отравили. Только не знаю кто: сам хамба из святых рук или его вторая тень – Дамиран. Слышал, что каноник Дамдин-Очир прислал сильно действующий яД в виде белого порошка. Этим ядом собираются отравить окрестные колодцы, родники и места водопоя скота. Дело серьезное.