Текст книги "Зарубежный детектив 1979"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 30 страниц)

В восемь вечера я подошел к дому № 179 на улице имени Хуана Бруно Сайяса, где жил Папо Молина.

Постучал.

Мы оба чуть было не закричали от удивления. Именно Йоланда открыла мне дверь.

Прогулочная лодочка все ближе подходила к причалу.

– Ты вышла замуж, Йоланда? – снова спросил я ее, стряхивая с ладоней приставший к ним песок.

За темными стеклами очков я не видел ее глаз, но знал, что она пристально смотрит на меня.

– Да, я вышла замуж.

Опершись руками на песок, она поднялась и направилась к морю, подняла юбку выше колен и вошла в воду. У нее были плотные загорелые бедра. Я тоже встал, сбросил кеды и приблизился к воде. У самой кромки прибоя лежал обломок красноватой раковины, я поднял его.

– Да, – повторила она. – Пойдем.

Я подобрал рубашку и, раскачивая кедами, рядом с ней пошел к причалу.

– На сколько я тебя старше?

Я ждал ответа, притворяясь, что внимательно разглядываю перламутровый обломок.

– Мне двадцать пять лет. Ты это хотел узнать? А тебе двадцать шесть. Так?

Я отвел взгляд. Резко швырнул в воду осколок. Она вышла на берег и принялась выжимать на песок намокший подол юбки.

– Прокатимся на лодке? – пригласил я ее.

Она стряхнула песок со ступней и надела туфли.

После того вторника мы уже не скрывали друг от друга нашу революционную деятельность. Естественно, мы работали в разных группах. Она никогда не принимала прямого участия в моей работе. Передо мной стояли иные задачи: более рискованные, более опасные. Лишь один раз она спрятала у себя в доме две бомбы. Те самые, которые потом взорвались в здании центрального управления телефонной компании в Сантос Суаресе.

Я окончил колледж в сентябре этого года (1956 год), но не стал поступать в университет. Мне пришлось работать, и я через родителей устроился на место помощника по рекламе в тронспортную компанию.

Мы с Йоландой строили различные планы. Кто не делает этого в юности? Мы мечтали пожениться, иметь детей, быть счастливыми. Но кто же не мечтает о семье, детях, счастье? Лишь потом мы узнали, что счастье – только одна из граней большой жизни, так же как страдания или выполнение долга. Того счастья, как мы тогда его себе представляли, нет.

Около двух часов мы катались по морю. Когда наша лодка подошла к причалу, ночь почти наступила. Я выскочил на деревянный настил и помог ей выйти.

– Куманек, – напомнил нам хозяин лодки, – мы уговорились за пять песо.

Я вынул из кармана бумажку и протянул ему.

Средь сгустившихся сумерек мы побрели по причалу, осторожно ступая на мокрые, отстающие друг от друга доски.

Там, вверху, оттененная чернотой неба висела мутная луна. Мы шли по еще сохранившему солнечное тепло песку. Вдали мерцали огоньки ресторана в Бакуранао. Пляж был пустыней. Я резко остановился и мягко обнял Йоланду за талию, нежно привлек к себе и прижался к ее телу. Она беспомощно опустила руки и потупила глаза.

– Пусти меня, – прошептала она.

Я приблизил губы к ее губам, но она отвернулась.

– Не надо, пожалуйста.

Луна скрылась за плотными, серыми облаками. Окутанные тьмой, мы долго стояли не двигаясь.

– Пойдем, – тихо позвала она.

Я опустил руки, и она сделала шаг назад. Мы пошли к ресторану.

В гостинице «Сильвия» нашлись свободные комнаты. Хозяином оказался ушлый кубинец, сумевший вывезти свои деньги с Кубы уже после 1959 года. Он потребовал уплатить за неделю вперед: 56 долларов, то есть по 8 долларов в день.

Гостиница была далеко от центра, маленькая, без всяких удобств. Но цена мне подходила. Я получил номер на втором этаже (в отеле было всего 30 комнат, но моя вызывающе нумеровалась 209). Маленькая каморка, кремовые обои на стенах, узенькая кровать, один стул, алюминиевая ширма, алюминиевый же ночной столик и дающая жидкий свет лампа у изголовья.

Единственное украшение – позолоченная рамочка с репродукцией картины Ремингтона «Нападение на военный обоз».

Я подвел краткий баланс своим финансам: оставалось 210 долларов. Это не много, но, по крайней мере, неделю можно быть спокойным за комнату. Мне предстояло еще купить одежду, идти в центр по трудоустройству и затем искать работу.

Сам хозяин указал мне на расположенный неподалеку ресторан «Гонконг», где за недорогую цену кормили вполне прилично.

Было уже двенадцать дня и хотелось есть. Все же лучше сначала купить одежду.

Почти рядом с гостиницей я набрел на лавочку, где продавали все: от лыжных штанов до плавок, пляжных панам и зонтов. После бесконечного торга я наконец приобрел две пары брюк, три рубашки, нижнее белье, носки, пару башмаков на резиновом ходу, чемоданчик, свитер и клетчатый спортивный мешок (не очень модный товар, обошедшийся мне поэтому всего в пятьдесят" долларов). Я вернулся в «Сильвию», поднялся в номер и переоделся. Кормили в «Гонконге» достаточно скверно, но действительно недорого. Я пообедал (жареный рис, тушеная с овощами свинина и пиво) за три доллара.

Потом снова вернулся в «Сильвию» и уселся на один из двух стоявших в вестибюле ветхих диванчиков полистать не менее ветхий номер «Майами нъюс». Принялся искать в отделе объявлений приглашения на подходящую работу, хотя, говоря по правде, мне сейчас подошла бы любая, принимая во внимание, что из всего моего капитала осталось едва сто пятьдесят долларов.

Время подходило к четырем пополудни. Вестибюль был пуст, только за барьером шумно зевал хозяин Феликс Мартинес. Заметный муясчина! Больше, чем на кубинца, он походил на испанца: розовощекий, с волосами соломенного цвета и светлыми глазами. Я положил номер «Майами нъюс» на прежнее место (то есть на ковер) и подошел– к нему. Еще утром я обратил внимание, что рядом со шкафчиком для ключей у него висит портрет Кеннеди и плакатик на испанском и английском языках: НАС НЕ ИНТЕРЕСУЕТ ПОЛИТИКА. НАС ИНТЕРЕСУЕТ ОБСЛУЖИВАТЬ ВАС. Я облокотился о барьерчик и спросил:

– Вы можете сделать для меня исключение?

Он осоловело поднял глаза. С улыбкой я показал на плакатик.

– Когда ищешь работу в Майами, неизбежен разговор о политике, правда?

Чтобы стряхнуть дремоту, он раскурил сигарету, и его голубые глаза уставились на меня. Сколько ему будет лет? Если судить по мешкам под глазами, около пятидесяти.

– Хотите совет? – медленно спросил он.

– Конечно, – отозвался я.

– Не работайте с кубинцами, работайте с североамериканцами.

– Почему вы так говорите?

– Я знаю, что говорю.

– А вы разве не кубинец?

– Был, – отозвался он. – Прошедшее время... так, кажется, это называется.

– Прошедшее...

– Сегодня я североамериканец.

– Вижу.

Мне тоже захотелось закурить, но подаренная в полицейском участке пачка «Кэмела» уже кончилась.

– Сколько времени вы в Соединенных Штатах?

– С 1959 года. Я уехал с Кубы в июле.

– А почему вы мне советуете работать только с янки? Он твердо посмотрел на меня.

– Я не сказал с «янки», мой друг, я сказал с североамериканцами. Это не одно и то же. Послушайте, а когда вы приехали? Дня два назад, полагаю.

– Действительно два-три дня назад.

– Слишком мало, чтобы плохо отзываться об американцах. Здесь многие их ругают. Неблагодарные. Если бы я был Джонсоном, знаете, что я бы сделал? Выслал их обратно на Кубу. Да, да, именно так я и поступил бы. Ах ты еще после всего, Что мы для тебя сделали, нас поносишь? Ну и с богом, валяй обратно на Кубу.

Он тряхнул волосами.

– Понятно? Вот почему я не хочу говорить о политике.

– Я вас понимаю, – согласился я.

Он погасил сигарету в стеклянной пепельнице, стоявшей на барьере.

– У вас здесь есть родственники?

– Никого.

– А друзья?

– Об этом же самом меня спросили в эмиграционном центре. Кое-кто из знакомых есть. Из приехавших раньше. Но это не друзья. Звонить им я не думаю.

– И очень хорошо делаете. Знаете, поразительно, до чего быстро люди здесь теряют память. Никто ни о ком не хочет помнить. Держу пари, что, если вы позвоните кому-нибудь из ваших бывших знакомых, получите отбой.

– Возможно.

– Наверняка, – уточнил он.

Мы проговорили еще добрых полчаса. Я поинтересовался группами активного действия в Майами.

– Много шарлатанства, много пустой болтовни, много желания примазаться. По правде говоря, стоящих мало. Собираются в отеле «Мак Алистер», устраивают банкеты, выдают обещания – и все. Мне-то в конце концов все равно: я ведь не думаю возвращаться, даже если этот мулатский журавль Батиста снова станет президентом. Все мое теперь здесь – в Соединенных Штатах.

– Но ведь не все группы одинаковы. Мне так кажется, – осторожно начал я. – У кого-то, наверное, есть и прочные связи-с правительством...

– А, все они твердят, что двери Белого дома для них открыты; все они встречаются с адмиралами, обедают с крупными государственными деятелями, спят с дочкой шефа ЦРУ... Треп, чистый треп. По мне единственный, у кого есть в руках что-то-конкретное – это хромяга Оросман, ну тот, что из Национального революционного движения, знаете?

– НРД?

– Национальное революционное движение. Эти да, говорят мало, зато много делают. Такие мне нравятся.

– Где я могу его увидеть? Он улыбнулся:

– Послушайте, вы не слишком ли спешите?

– Я действительно спешу. Я замолчал.

– Увидеть хромого нелегко. Он держит ресторан близ Ламмус Парк, Оушен Драйв, пляж Майами.

– Вы с ним знакомы?

– Немного, – уклончиво ответил хозяин.

– Но достаточно чтобы...

– Не достаточно, – обрезал он меня. – Не достаточное

Я помолчал немного, потом состроил разочарованную мину.

Случайность или судьба? Ни то ни другое: просто жизнь. Она разлучила нас в апреле 1958 года: Я ушел в Сьерру, а три месяца спустя Йоланда эмигрировала в Венесуэлу. И до того сентябрьского вечера 1959 года мы ничего не знали друг о друге. Я уже не помню, где мы встретились, кажется, у кинотеатра радиоцентра. Но я помню ее слезы, катившиеся по моей бороде, и вцепившиеся в мою оливково-зеленую форму пальцы. Она еще в апреле вернулась из Венесуэлы и настойчиво искала меня. Она не знала,. что в марте я женился на девушке из Пласетас, с которой познакомился с Съерре, – Ирмине. Я и сейчас не могу объяснить, почему мы поженились. Брак наш, длился немногим больше года, мы расстались с ней так, как прощались перед боем с товарищами по Съерре: рукопожатие и долгий грустный Шгляд..

– Я женился.

Лицо ее мгновенно приняло спокойно-замкнутое выражение. – Рада за тебя.

Я помолчал, предложил ей пойти выпить, но она отказалась. Она ушла, и больше до сегодняшнего дня 1964 года мы никогда не встречались.

Сейчас молча мы рядом шли по траве. Я внезапно почувствовал, как ее рука нежно коснулась моей и мягко отстранилась.

– Иди, – сказала она, останавливаясь.

Поднявшаяся выше, окруженная золотистым нимбом луна выплыла из облаков.

– Мы не пойдем в ресторан?

– Нет. Пойдем лучше ко мне.

– Ты не беспокойся, у меня есть немного еды, – сказала Йоланда, ощупывая стену в поисках выключателя. Она зажгла свет, и я вошел в единственную комнату домика. Кровать была не убрана и на ней лежало что-то из белья, что Йоланда тот час же спрятала в чемодан.

Я закрыл дверь, сел на кровать и закурил сигарету. Она достала из стенного шкафчика электрическую плитку..

– Помочь тебе?

– Пока не надо, – ответила она и поставила плитку на столик.

Я стряхнул пепел на пол. Она бросила на меня взгляд:

– Ты больше не женился?

Я отрицательно качнул головой.

– Так я и думала.

– Почему?

– Это, – она показала на стряхнутый на пол пепел, – с» ственно холостякам.

– Прости, ты хочешь сказать, заядлым холостякам.

– Заядлый холостяк в двадцать шесть лет?

– Тонущий корабль, – улыбнулся я.

– Ну раз ты так говоришь.

Из того же шкафчика она вынула полиэтиленовый мешочек с яйцами; затем достала содовые галеты и две бутылки :вина...

Прошло еще три дня, пока я не познакомился с Тони Менде-сом, который должен был проложить мне путь к хромому Оросману. Долгих тоскливых три дня, во время которых я занимался разными делами. Сходил в центр по трудоустройству кубинских эмигрантов. Мне сделали прививку против полиомиелита, снимок грудной клетки, пообещали оформить вид на жительство через две недели, выдали голубенький ордер на склад. Красный Крест вручил мне коробочку, в которой были: пакет ваты, аспирин, безопасная бритва и лейкопластырь. Но, вне всякого сомнения, самым важным был чек на шестьдесят долларов.

Я продолжал внимательно читать и «Майами геральд» и «Майами ньюс», но в отделе объявлений все не было подходящей работы.

Была пятница – шестой день моей свободной жизни в Майами. Часов в восемь, поужинав в «Гонконге» (по горло сытый осточертевшей китайской кухней), я присел в вестибюле отеля выкурить сигарету. Я больше не заговаривал с хозяином гостиницы, мы только здоровались.

Где-то через полчаса вошел он. На вид ему можно было дать лет двадцать пять. Высокий, интересный, элегантно одетый мужчина. От него исходил легкий аромат одеколона, он курил дорогую сигару с пластмассовым мундштуком. Минут за десять до этого я услышал на улице глухой шум мотора гоночной машины.

Он уселся напротив и принялся листать журнал, посвященный автомобильному спорту.

Судьба оказалась вдвойне благосклонной ко мне: он попросил огонька, и я сообразил сказать ему (по-английски), что в «Майами геральд» помещено объявление о продаже «феррари» всего за три тысячи долларов. Фраза оказалась магической. Конечно, он-то не читал последние три дня с таким вниманием отдел объявлений. Но, судя по всему, я угодил ему прямо в сердце.

– Действительно?

– Я прочел об этом вчера.

– Всего за три тысячи?

Он вернул мне спички и сел рядом со мной на диван.

– Кубинец?

– Да, – ответил я по-испански.

– Я тоже.

Он протянул мне руку:

– Тони.

– Рикардо.

– Ты давно здесь?

Он стал обращаться ко мне на «ты», и мне показалось своевременным сделать то же самое. —Меньше недели.

– Какой дорогой? Я улыбнулся:

– Морем. Я присобачил мотор от «шевроле» к лодчонке и... ну, словом, я здесь.

– Мотор от «шеви»?

– Ага.

– Какого года выпуск?

– Пятьдесят шестого. Правда, пришлось немного переделать крышку и хорошенько прочистить бензопровод.

Я немного разбирался в механике, но, конечно, не настолько, как мне хотелось, чтобы он поверил; разумеется, и про мотор от «шеви» тоже сказка. Но он попался на удочку.

Время от времени он поглядывал на наручные часы. Я прилагал все еилы, чтобы беседа не замирала, и оживленно болтал о гонках и гонщиках. Мы разговаривали около получаса, как он вдруг сказал:

– Она уже не придет. Ну и черт с ней!

Я удивленно посмотрел на него. Он рассмеялся и счел нужным объяснить мне, что речь идет об одной цыпочке, которая натянула ему нос,

– Я сюда часто прихожу, – добавил он доверительно. – Мартинесу не нравится, когда его отель используют как дом свиданий, да я ему хорошо плачу.

Он помолчал, потом предложил:

– Пошли выпьем?

– Ты прости, но у меня нет денег на выпивку. Я ведь еще не нашел работу.

– Я приглашаю.

– Ну раз так...

Он похвастался передо мной своим МГ: четыре скорости, 220 по шоссе. Если бы у людей по жилам бежало что-нибудь вместо крови, у Тони Мендеса это, несомненно, был бы бензин.

В утлом барчике около пляжа мы высосали почти три бутылки джина. Тони налился вдребезги, я пил медленнее и умереннее, чтобы не терять ясности головы. Когда он был уже совсем тепленьким, я снова напомнил ему, что у меня еще нет работы.

– Н-ну это уж мое д-дело, бр-рат, – заплетаясь, выдавил он.

И он по мере своих силенок поведал мне, что его отец владеет конторой по продаже подержанных автомобилей.

– Я т-тебя уст-трою...

Пришлось па спине тащить его в машину и самому сесть за руль. Я отыскивал дорогу, задавая вопросы на каждом перекрестке и все время дрожа, как бы полиция не задержала меня за то, что веду машину, не имея при себе прав. Мы добрались до «Сильвии». Я разбудил Мартинеса и упросил его вместе со мной отнести Тони в мой номер.

Всю ночь я просидел на стуле, прислушиваясь к его храпу и невнятному бормотанию.

По счастью, он и на утро был столь же любезен и не забыл своего обещания.

– Ладно, соотечественник, я тебя устрою.

Я подошел ближе. Конечно, это она. Йоланда сидела на песке, обняв руками колени и опершись на них подбородком.

– Йоланда!

Она медленно обернулась.

Осторожно подняла темные очки и пристально посмотрела на меня. Вдруг резко вскочила, растерянно замерла, держа очки в руке.

– Рикардо.

Она закинула мне руки за шею.

Какое-то время мы так и стояли безмолвно, крепко сжимая друг друга в объятиях. Потом она медленно отодвинулась. Уронила очки на песок, мы оба поспешно нагнулись поднять их и столкнулись лбами.

– Рикардо, – недоуменно шептала она. – Рикардо...

Она разложила на картонные тарелочки омлет и ушла в ванную.

– Убери, пожалуйста, в шкафчик плитку и открой бутылку. Я в пять минут приму душ.

Дверь ванной закрылась, я закурил. Потом поспешно убрал в шкафчик плитку, взял нож и принялся открывать одну из бутылок с вином. Поставил ее на ночной столик и снова сел на кровать.

– Можно тебя спросить? – громко крикнул я.

Изнутри, почти заглушённый шумом воды, раздался ее голос:

– Что?

– Можно спросить тебя о чем-то? – еще громче крикнул я.

– Хорошо.

Я встал и подошел к двери:

– Почему ты не приехала с мужем? Несколько минут слышался только шум воды.

– Потому что он умер... – наконец ответила она.

Я снова бросился на кровать.. Рядом со мной стоял ее чемодан. Я осторожно, стараясь не шуметь, поднял крышку. От какого-то неопределенного, странного аромата у меня раздулись ноздри. Пахло чем-то очень чистым, неясным, свежим. Звук воды вдруг прекратился, и я опустил крышку.

Дверь открылась, и появилась Йоланда в темно-сером халатике. От нее исходил нежный аромат духов.

– Ты разлил вино?

– Нет еще, – ответил я. – Но бутылка открыта.

Я наполнил два стакана, мы сели друг против друга за ночным столиком: я на кровати, она на единственном стоявшем в комнате стуле.

– Ты с какого времени работаешь? – спросил я.

– Да уже много лет.

Она оперлась локтями о стол и наклонилась ко мне. Отпила несколько глотков вина.

– Скажи мне одну вещь. Ты почему развелся с...? Как ее звали?

– Ирмина.

– Ага, – бросила она, – с Ирминой.

– Мы совершили ошибку, поженившись. А муж твой отчего умер?

Похоже, она не ждала этого вопроса.

– Несчастный случай? – настаивал я.

– Не совсем так, Рикардо, – она прямо взглянула мне в глаза. – Он в 1960 году уехал из страны.

Она поднялась и стала собирать тарелки. Мы уже выпили одну бутылку вина и теперь начали вторую. Я с нежностью следил за каждым ее движением, за каждым жестом.

– Ну что ж, – сказала она. – Теперь твоя очередь.

Она повернулась ко мне спиной и принялась убирать в шкафчик посуду и продукты. Под халатиком вырисовывались ее твердые загорелые бедра.

– Почему ты снова не женился?

– А тебе что, это так важно? И почему ты сама снова не вышла замуж?

Она резко повернулась. Грубость моего ответа удивила меня самого.

– Прости, – прошептал я. – Я выпил лишнего.

Я поднялся и подошел к двери. Открыл ее: снаружи стояла сырая, беззвездная ночь. Моря не было видно, слышалось лишь его мерное, величавое дыхание.

– Может быть, – пробормотал я, не глядя на нее, – может быть, я не встретил...

– И ты такой же как все, – оборвала она меня. – Каждый второй твердит одно и то же. А те, кто не говорит, думают.

Я обернулся к ней:

– Думаю, ты ошибаешься.

Не могу сказать, что Тони уж очень хорошо меня «устроил», но он упросил отца дать мне место продавца с еженедельным жалованием в 80 долларов. Я с понедельника начал работу и в пятницу отказался от эмигрантского пособия, так как теперь мог зарабатывать сам и совершенно незачем было лишний раз напоминать о себе ФБР.

Тони познакомил меня и с Вандой, веснушчатой девицей с большими кроличьими зубами и красивыми голубыми глазами. Она была североамериканкой. Она жила в квартирке на  67-й улице. Вместе с нею обитала Эйлис – девушка Тони, пухленькая смугляночка с пышной грудью и довольно тощими ногами.

В июне – три месяца спустя после прибытия – я уже получал девяносто пять долларов и мог оплачивать скромную, но отдельную квартиру.

Двери Национального революционного движения открылись передо мной однажды вечером...

Однажды вечером на стоянке своих машин, предназначенных к продаже, отец Тони познакомил меня с Джеком Морено – одним из доверенных людей хромого Оросмана.

Человек протянул мне руку. Несмотря на «Джека» он, казалось, только что вывалился из бильярдной, что на улице Санха в китайском квартале Гаваны. Длинные бачки, огромная медаль из дешевого золота с изображением святой Варвары на шее, штаны из чертовой кожи.

– Расторопный парень, – похвалил меня отец Тони. Мужчина лучезарно улыбнулся, блеснув всеми своими золотыми коронками.

– Сегодня вечером мы собираемся в «Бискайе», – сказал мне он.

– Национальное революционное движение?

– Конечно. Кто же еще?

Я пошел в «Бискайю». У дверей меня остановил устрашающего вида светловолосый мастодонт, говоривший на варварском! английском, но я назвал Джека Морено, и, немного поколебавшись, он меня пропустил.

Собралось около ста человек. Мы расселись на складных стульях перед столиком президиума, за которым довольно-долго никого не было. В 9 вечера появился Педро Оросман в окружении целой свиты адъютантов и телохранителей. Однако за столик сели только он сам, Джек Морено, еще двое незнакомых мне людей и старик, не выпускавший трубки изо рта, которого потом нам представили как сенатора Виктора Пеппера.

Пока Оросман медленно и хрипло произносил слова своей: речи, мне пришла в голову показавшаяся удачной мысль. Я достал ручку и в записной книжке принялся записывать отдельные фразы и выражения оратора. В течение часа Оросман безжалостно нападал на тех, кто «объявляют себя антифиделистами и антикоммунистами, а на самом деле являются антиамериканцами и антидемократами...». По именам и фамилиям перечислил. некоторых лидеров, возглавляющих группы так называемых «ультраправых», и заклеймил их как «уличных шарлатанов».. «Мы, – в заключение сказал он, – не обещаем ничего. Мы просто сделаем. Сделаем. Сделаем».

Еще звучали аплодисменты, когда я уже выбежал из зала, схватил такси и помчался к Ванде. Было около двенадцати ночи, а ей нужно было подниматься с рассветом. Сонная, в едва накинутом домашнем халате, она открыла мне дверь. Я торопливо поцеловал ее и быстро спросил:

– У тебя есть пишущая машинка?

– Какого черта...

Я мягко прикрыл ей рот ладонью.

– Есть?

– Ну, есть... Рухлядь... Изнутри послышался голос Эйлис:

– Кто там, Ванда?

– Ричард.

– Дай мне ее, завтра верну.

У нее был старенький «ундервуд», но печатать на нем можно. Я взял такси и отправился домой. К трем ночи у меня уже была готова маленькая, в четыре с небольшим странички, статейка.

Я выбежал на улицу и позвонил Тони. Дома его не было. Наверняка он развлекался в «Сильвии». Позвонил туда и, не ошибся.

– Это срочно, Мартинес, – сказал я хозяину отеля.

– Ладно, я его позову.

В «Сильвии» не было телефонов в номерах. Мне пришлось довольно долго ждать, пока Тони спустился в вестибюль.

– Тони?

– Ну что у тебя там? – без особого энтузиазма отозвался он.

– У тебя по-прежнему хорошие отношения с Савоем из «Лас Америкас»?

Мой вопрос его удивил.

– И в такой час ты пристаешь ко мне с этим?

– Очень важное дело, Тони.

– Ну?

– Мне нужно, чтобы ты ему позвонил сейчас же.

– В четыре утра? Ты случайно не спятил?

– У тебя есть его домашний телефон?

– Я его помню...

– Позвони ему и скажи, что тебе нужно, чтобы в следующем номере он поместил одну статью.

– Чью?

– Мою.

– Слушай, ты, часом, не пьян?

– Я не пьян. Ты должен оказать мне эту услугу. Я перезвоню тебе через пятнадцать минут. В статейке четыре странички.

– Ладно. И пошел ты... Я повесил трубку.

Через двадцать минут снова позвонил ему.

– Что?

– Завтра утром привези ее в редакцию. После девяти. Он спросил меня, не извещение ли это о конце света, потому что звонить в такое время...

– Приблизительно это самое. Завтра я тебе расскажу.

Разумеется, не извещение о конце света, а короткое, довольно едкое, чуть-чуть отдающее чем-то скандальным изложение речи Оросмана.

В полдесятого утра меня принял Савой. Прочитал статью и пристально посмотрел на меня.

– Ничего потустороннего!

– Но согласитесь, что...

– Да нет. Хорошо. Двадцать долларов?

Я на них не рассчитывал, так что торговаться не стал.

– Через четыре дня зайдите в кассу. И он записал мое имя в блокнот.

Два дня я ждал выхода статьи. Наконец во вторник 18 июня ее напечатали на второй странице за подписью Р. Вилья Солана. Заголовок: «Педро Оросман и его НРД – наша светлая надежда».

Прошла неделя, прежде чем хромой дал знать о себе. Однажды утром на стоянке наших машин появился черный «мерседес»», и отец Тони сломя голову бросился открывать дверцу самому Оросману. С ним вместе вылезли шофер и два телохранителя. Я видел, что они идут ко мне. Сияющий от счастья отец Тони представил нас друг другу.

– Стало быть, ты и есть Вилья Солана, – промолвил Оросман, глядя на меня сквозь зеленые очки.

– Да, сеньор.

– Очень хорошая статья.

– Благодарю вас, сеньор. Хитро улыбаясь, он изучал меня.

– Хорошо. Очень хорошо...

– Папа умер, – сказала она.

– Мой тоже, вот уже два года, – ответил я.

– Что же ты делал все это время?

– Ничего особенного...

– Ну тогда что ты делал не особенного?

– Работал. И еще всякое... разное...

– Где работал?

– В 1961 году был в армии, а потом там, сям...

– А сейчас ты что делаешь?

– Зарабатываю на жизнь как умею.

– Наверное, часто бываешь на море, думаю.

– Да нет. Много лет как не был. А ты?

– Всегда приезжаю с девочкой.

– Твоя дочка?

– Да. Ей три года.

– А как ее зовут?

– Как и её маму.

– Я так и думал. А сейчас почему она с тобой не приехала?

– Мне хотелось одной отдохнуть здесь пару дней.

Мы сидели на песке, прислонившись спиной к стенке домика.

– Уже почти двенадцать ночи, – заметил я.

– Становится холодно.

Я немного придвинулся к ней и обнял ее за плечи. Она вздрогнула, словно моя рука обожгла ее. Какое-то время мы сидели молча, вслушиваясь в монотонный гул волн.

– Это правда, то, что я узнала, Рикардо? Вопрос меня удивил.

– А что тебе могли рассказать обо мне?

– Разное...

– Ну а именно?

– Что ты отошел от революции.

– Кто тебе это сказал?

– Неважно, Наши общие друзья.

Я закрыл глаза. Любому другому, любой другой я бы ответил что-нибудь вроде: «Нашел (нашла) о чем говорить!» Ей я не мог лгать. Но не мог и сказать правды. Собрав все силы, я спросил ее:

– Ты сама на стороне революции? Не так ли?

– А ты нет?

– Я тебя спрашиваю.

– Как можешь ты меня даже спрашивать об этом?

Я ничего не ответил. Мягко снял руку с ее плеча и поднялся. Помог и ей встать на ноги и взял за руку.

– Пойдем, – позвал я ее.

– Ты понимаешь, что я не хочу? – слабо сопротивляясь, шепнула она.

Я мягко подтолкнул ее в комнату. Закрыл дверь и погасил свет. Подошел к ней вплотную и шепнул на ухо:

– Подними руки...

Медленно, очень медленно она подняла их, и я почти единым дыханием сдернул халатик. Обнял ее и вдруг понял, что с самого начала под халатиком ничего не было.

В июне я ушел от отца Тони и поступил на другую, лучше оплачиваемую работу, которую мне устроил Оросман: переводчиком в издательство «Даймонд и Мейер». Я продолжал писать,  но теперь публиковал хвалебные статьи о Движении в «Альборада» – газетенке, издаваемой НРД.

В то время в Майами существовало, по крайней мере, не меньше пятидесяти контрреволюционных организаций, грызущихся между собой. Среди этой клики НРД было не только самым активным, но и самым молчаливым. Именно Национальное революционное движение осуществило нападение на помещение кубинской миссии при ООН, обстреляло около Багамских островов греческое судно, державшее курс на Сантьяго-де-Куба, и готовило – морально и материально – высадку десанта в Лас-Вильяс. Кромо того, НРД было тесно связано с одной из банд, действовавших в Эскамбрае, во главе с Бенито Паруа.

Для меня было нетрудно – правда, и не так уж легко – добиться того, чтобы Оросман стал считать меня своего рода «советником». Это, естественно, привело к известной ревности со стороны «ветеранов», а главное, – к открытой вражде с Орландо Конде Сантосом, которому было поручено поддерживать связь с бандой Паруа и заниматься делами Эскамбрая.

В октябре 1964 года наши отношения настолько обострились, что стало ясно: вскоре один из нас окажется лишним. Оросман не подчеркивал своей склонности ни ко мне, ни к нему. Я решил перейти в наступление.

26 октября было намечено совещание в главной резиденции НРД для обсуждения деталей операции по высадке в провинции Лас-Вильяс десанта в поддержку группы Паруа.

Прежде чем Конде успел взять слово, встал я и сказал:

– Мне кажется, что нет никакого смысла посылать какую-либо поддержку группе, которая уже не существует.

Десять голов разом повернулись в мою сторону. Конде побледнел.

– Я не понимаю тебя, Рикардо, – промолвил Оросман.

– Я просто хочу сказать, что в Эскамбрае уже не осталось никого из наших. А этот самый Паруа, если он вообще когда-нибудь существовал, давно убит или схвачен.

Конде вскочил:

–А где у тебя доказательства, что...?

Я оборвал его:

– Ты не имеешь нрава, Орландо Конде, даже выступать здесь, потому что ты не знаешь, что же на самом деле происходит в Эскамбрае. Ты всех нас обманывал; а свой Эскамбрай можешь засунуть себе в задницу.

Конде был сильный мужчина, и когда нас растащили, у меня из носа текла кровь и был подбит глаз, впрочем, и ему досталось.

Оросман набросился на Конде. Он был так туп, что для него оказалось достаточно того, что я сказал. Он в крепких выражениях вспомнил Орландову мать и вышвырнул его с совещания. Конде не бросился на Оросмана только потому, что два мастодонта – Расьелито и Бомбон Эчеваррия – не отходили от того ни на шаг.

Когда все успокоились, Оросман обратился ко мне:

– А ты, Рикардо, что предложишь насчет Зскамбрая?

Я выиграл битву.

Этот эпизод сослужил мне двойную службу: первое – я поднялся на несколько делений выше по шкале ценностей Оросмана и, второе, – понял, что мне нужно уметь защищаться и в самом прямом смысле этого слова.

В январе я записался в школу каратэ. Руководил ею родившийся в Сан-Франциско японец, которого звали Рио Монд. Ученики называли его Рэймонд, но только за стенами школы. Во время тренировок к нему следовало обращаться: сенсей. Уроки проводились три раза в неделю по четыре часа каждый и стоили 150 долларов ежемесячно. Это было довольно дешево, если принять во внимание, что обучение каратэ стоило в Соединенных Штатах очень дорого.

Среди членов НРД моя слава энергичного, не боящегося резкого слова, но когда надо, хладнокровного человека росла. Позиции мои укреплялись, и сам Оросман в феврале 1965 года назначил меня ответственным за проведение операций Движения.

Я открыл глаза и первое, что увидел, были два глаза в нескольких сантиметрах от моих, карие с красненькой глубокой точечкой зрачка. Она лежала рядом со мной и смотрела, как я сплю. Я улыбнулся, она улыбнулась в ответ.