Текст книги "Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля"

Автор книги: Артур Мерлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 31 страниц)

Добежав до угла, мы остановились. Бежать было тяжело. Балахоны были надеты поверх наших пальто, было жарко, душно. Воздух с трудом проходил в расширившиеся легкие.

Как хорошо, что в Питере быстро темнеет. Никто, наверное, так не радовался этому извечному наказанию петербуржцев, как мы в ту минуту. Вид у нас был самый что ни на есть подозрительный… Глаза безумные, кровь на груди у Бориса, полосы на моем лице от сорванной бутафорской бороды… Можно прямо хватать и тащить в милицию – не ошибешься.

Мы остановили машину.

– К станции «Василеостровская», – сказал Боря, и мы помчались по вечерним улицам. В своем кармане я по-прежнему сжимал сложенный теперь нож. Только руки мои были липкими от крови, которую я не смыл с лезвия.

У «Василеостровской» мы остановились. Кругом толпился народ. Я дико озирался кругом, не в силах еще осознать, что все прошло, все закончилось.

То, что мы планировали, было выполнено. Это казалось невероятным. Как мы смогли? Как сумели сделать все это и все еще оставаться на свободе?

– Пойдем пешком, – сказал Боря. – Так надежнее.

Уж не знаю, что это двигало им, но он был очень напуган. После всего, когда он вел себя молодцом и показал себя настоящим мужчиной, он испугался задним числом.

Мы прошли по улице и через десять минут осознали, что не сможем, конечно, дойти до дома. Ноги подкашивались, во всем теле ощущалась страшная усталость.

Мы вновь остановили машину и забрались в нее. Теперь мы уже больше не могли думать о безопасности. Только бы скорее добраться до места и там упасть на что-нибудь горизонтальное.

В конце концов это произошло. Мы взобрались по лестнице и вошли в квартиру. Глухонемая старушка шарахнулась от нас в коридоре, когда мы прошли к Бориной комнате.

– Не бойтесь, она все равно ничего не понимает, – сказал успокаивающе Боря, и я поверил ему.

Я уже привык ему доверять. Мне казалось, что он точно знает, что следует делать. Действительно, за последние часы он показал себя гораздо более практичным и трезвым человеком, чем я.

– Как нам это удалось? – сказал я, когда мы повалились на стулья в изнеможении.

– Не знаю, – ответил Борис, закуривая сигарету. – Я не рассчитывал на успех, честно говоря.

Потом он пересилил себя и встал.

– Нужно пойти и замочить наши балахоны, – сказал он. – Если мы хотим вернуть их завтра, не вызывая подозрений… Они же все испачканы. Хорошо бы, чтобы кровь сошла совсем и не осталось бурых пятен…

Он ушел, потом вернулся спустя десять минут.

– Вы убили его? – спросил я.

– Кого? – удивился Боря.

– Охранника, – пояснил я. Меня волновал этот вопрос. Только я раньше не решался спросить.

– Нет, он остался жив, – ответил Боря. – Я подумал, что хватит уже. Хоть охранник, скорее всего, тоже сволочь порядочная. Все же не было необходимости его убивать, и я решил остановиться вовремя.

– Почему? – спросил я. – Мне показалось, что вы убиваете с легкостью…

– Вам не надоело говорить гадости? – в ответ спросил Боря с укоризной. – Довольно уж мы с вами сегодня сказали друг другу неприятного. Я мог бы возразить вам, что и вы не слишком миндальничали со Шмелевым. Правда ведь? Вы убили его с поразительным профессионализмом… Удар ножом в сердце… Милиция будет уверена, что действовали старые рецидивисты…

Он помолчал, задумчиво куря свою сигарету.

– А если вы хотите еще раз вернуться к теме бедной Лиды, то отвечу вам. О причинах я уже говорил. Оставить ее в живых мы не могли. Если бы я не убил ее, это пришлось бы сделать вам. Что бы вы об этом не думали… А если бы вы этого не сделали, нас бы упрятали за решетку на много-много лет… Хотите треугольничек?

– Какой треугольничек? – удивленно спросил я. Это был неожиданный вопрос, тем более, что я не понял его смысла.

– Хотите, – уверенно сказал Боря. – Я вам сейчас дам один. А себе возьму что-нибудь покрепче.

Он встал и пошел к заветному ящичку в столе. Порылся там, потом вернулся и протянул мне розовый треугольник – тонкую пластинку.

– Положите на язык, это быстро растает, – пояснил он. – Как говорят сейчас в рекламе: «Тает во рту, а не в руках»… Не бойтесь, это не путешествие. Вы будете все понимать. Просто у вас поднимется настроение.

– Что это? – не решился я выполнить его указание и продолжал держать розовый треугольник в руках.

– Это – пустяки, – ответил Боря. – Так называемое «Экстази». В Голландии продают открыто на дискотеках. Легкое снадобье, чтобы открылась дырка.

– Какая дырка? – изумился я.

– Дырка в голове, – пояснил Боря. – Откроется дырка, и вы сразу по-новому посмотрите на вещи. Вы многое поймете из того, что сейчас сокрыто от вас.

Почему-то я уже привык ему доверять и положил таблетку на язык. Ощутил карамельный вкус с непривычным ароматом. Некоторое время я сидел на стуле и прислушивался к себе. Ничего не происходило.

Боря тоже положил что-то себе в рот и замер на стуле. Он курил и смотрел в потолок.

«Зачем мы убили Лиду? – спрашивал я себя. – Именно „мы“, потому что Боря прав. Если бы не он, то пришлось бы мне… Она бы нас выдала, и это было бы совершенно естественно. И все же, неужели это было так необходимо?»

И мне пришел в голову ответ. Он проник ко мне через дырку в голове. Я ощутил, как он следует сверху вниз, в мое сознание:

«Да, это было необходимо. Бедная Лида… У Карамзина была повесть. Она называлась „Бедная Лиза“… тут есть что-то общее. А вот с чем есть много общего, так это с сестрой старухи процентщицы. Раскольников ведь тоже шел убивать процентщицу из идеального принципа. Как и мы сегодня с Борей. И ему попалась под руку, кроме того, невинная сестра процентщицы – Лизавета. Он убил и ее тоже. Наверное, так на роду написано: невинным погибать вместе с виновными… Лида сама была ни в чем не виновата. Только в том, что жила в браке со Шмелевым. За что и поплатилась. От наших рук».

Я сосредоточился на себе и понял, что это бред. Лида ни в чем не виновата. Мы убили ее, потому что были вынуждены. Вот и все. И мы получились гнусные палачи, а она – невинная жертва.

«Что за наивность, – сказала мне дырка в голове. – Как будто месть и вообще кровопролитие бывают без невинных жертв. Ни одно кровопролитие без невинной крови не обходится. Если уж взялся за месть – будь готов убивать без разбора. Иначе не стоит и браться. Значит кишка тонка».

Образы теснились в моей голове, цвета и яркие краски всех оттенков метались перед моим внутренним взором. От всего этого я устал. Мне показалось, что я проваливаюсь в яму и падаю, падаю, падаю…

Утром я проснулся сам. Никто меня не будил. Боря сидел за столом и пил кофе. Он был опять небрит и выглядел вообще не лучшим образом.

Он хмуро посмотрел на меня.

– Вы уже проснулись? – спросил он меня недружелюбно.

– Да, – сказал я. – Вы вчера что-то такое мне дали, что я «отрубился».

– Это было ошибкой, – ответил он. – Конечно же, «Экстази» вам не подходил. Вы от него просто заснули. Он окончательно «добил» вашу истощенную нервную систему. Вот вы и «отрубились». Но ничего, больше это не повторится.

– Что не повторится? – спросил я.

– Ничего не повторится, – ответил он. – Одежду я постирал. Я имею в виду плащи. Так что их можно смело возвращать назад, на киностудию.

Боря помолчал, пожевал губами, как бы пробуя еще раз кофе на вкус:

– Думаю, что их следует вернуть мне. Вам не стоит появляться сейчас там, вы слишком потрясены происшедшим. Это может насторожить вашего товарища. Тем более, что ему еще на днях предстоит прочитать в газете, что «супружеская пара зверски убита в своей квартире неизвестными преступниками в балахонах. Один балахон – серый, другой – желтый». Вот он тогда призадумается!..

– Вы полагаете, он может донести? – спросил я. – Теперь я был вообще ни в чем и ни в ком не уверен…

– Нет, я так не считаю, – ответил Боря. – Ваш товарищ – нормальный человек. Он прочитает, у него возникнут разные мысли, но он вовремя остановится и скажет себе: «Хо-хо! Остановись. Это не твое дело. Тебе что, жизнь надоела?» Вот так он себе и скажет. Так что, он никуда не пойдет и ничего никому не скажет. Конечно, если у него не спросят настойчиво. Но никто у него ничего не спросит, просто потому что никто не свяжет одно с другим, а другое – с третьим.

Боря допил кофе и добавил:

– А прокуратура получит еще одно загадочное убийство… Да мало ли у них загадочных убийств? Убийство Васи – загадочное. Убийство Ларисы – тоже загадочное… Ну вот, теперь будет еще одно загадочное – супругов Шмелевых. Не первое и не последнее.

– Они так и не раскроют ничего? – спросил я, все еще плохо соображая со сна.

– Почему же? – улыбнулся невесело Боря. – Обязательно раскроют… Пройдет какое-то время, им устроят очередной скандал в парламенте. Закричат на них: почему вы бездействуете и не раскрываете тяжкие преступления? И они тут же найдут кого-нибудь… Какого-нибудь бомжа или рецидивиста, которому уже все равно нечего терять. И они уговорят или запугают его. Или купят чем-то. И он признается, что это он убил Васю, потом Ларису, а заодно и супругов Шмелевых… И его торжественно осудят в городском суде. И напишут об этом в газетах, чтобы граждане с удовлетворением читали. А потом под барабанный бой казнят… Да, и все у них будет в ажуре. Вы за них не беспокойтесь. У них все будет хорошо… Вы за себя беспокойтесь.

Боря молчал. Он допил кофе. Посмотрел на меня, севшего на диване, и сказал еще:

– Вася, конечно, сам виноват в своей судьбе. Не надо было якшаться со Шмелевым… Если весь мир скурвился вокруг тебя, это еще не повод, чтобы идти у него на поводу…

– Наше время сеет столько иллюзий у людей, – ответил я.

– А потом и разрушает их само же, – добавил Боря. – Вместе с судьбами этих людей… Что, кстати, вы собираетесь теперь делать? – вдруг спросил Боря. Я растерялся. Как-то не задумывался об этом в последние часы.

Ведь теперь нужно жить. Обычной жизнью, как будто ничего не случилось. Как будто это был не я вчера вечером…

Об этой перспективе я как-то не подумал прежде.

– Вернусь домой, – ответил я Боре спокойно. – У меня там постановка готовится. Так что, я вообще-то заинтересован в том, чтобы уехать пораньше. Вот только, что с Ларисой делать? Надо же ее хоронить все-таки…

Боря жестко посмотрел на меня:

– Знаете, я тоже заинтересован в том, чтобы вы поскорее уехали. Поезжайте ставить свой спектакль. Пусть он у вас получится, и пусть вам присвоят звание заслуженного деятеля искусств.

– А как же Лариса? – спросил я.

– Ларисы больше нет, – ответил Боря. – Лариса убита. Есть ее труп. Я похороню труп сам. Ваше присутствие при этом необязательно.

При этих словах он так на меня посмотрел, что я решил не задавать лишних вопросов. В общем-то мне это было даже на руку. Все равно я не испытывал к Ларисе очень теплых чувств…

– Хочу вас спросить, – сказал я Боре перед тем, как уйти. – Вы удовлетворены?

– Чем? – дернул он головой в ответ, и лицо его стало совсем каменно-непроницаемым.

– Тем, что мы с вами вчера совершили. Вы ощущаете удовлетворение?

– А почему вы спрашиваете?

– Потому что я никакого удовлетворения не получил, – сказал я. – Море крови, невинная жертва, и мы с вами – убийцы. Все-таки жизнь – это не комедия с Пьером Ришаром…

– Честно говоря, – проговорил Боря, – я тоже не удовлетворен. Как-то иначе я себе все представлял.

– Что представляли?

– Свое состояние после того, как мы сделаем это… Вот теперь мы это сделали, и я не чувствую ничего. Так, пустота какая-то. Наверное, добро окончательно побеждает только на том свете, – Боря печально усмехнулся, и лицо его стало похоже на гримасу старой куклы. – Прощайте, Марк. Поторопитесь, можете опоздать на ваш поезд.

* * *

Вечером этого же дня я покидал Петербург. Весь день шел мокрый снег, иногда переходящий в ледяной дождь.

Небо было затянуто тучами, и в нем не было ни одного просвета. Город как бы говорил мне: «Уезжай, Марк. И подумай хорошенько, прежде чем вновь возвращаться сюда». Боря не провожал меня. Это было естественно.

Довольно было того, что он вызвался отвезти взятую напрокат одежду и бутафорию на киностудию моему приятелю. Вообще он как будто окаменел. С самого утра, когда я проснулся, Боря утратил ко мне всякий интерес. Как будто я был важен для него только до того момента, как мы выполнили его замысел и убили Шмелева.

Подумав об этом, я пришел к выводу, что это именно так и было. Зачем я Боре? Он вполне самодостаточный человек. Просто ему был нужен надежный напарник. И хоть я – слабак и нерешителен, все же у меня был достаточно сильный мотив, чтобы помогать ему. И он не ошибся. Нож я воткнул в сердце Шмелева вполне твердой и недрогнувшей рукой.

Боря мстил за своего единственного друга Васю и за свою последнюю любовь Ларису. Когда это совершилось, я стал ему вообще неинтересен.

Честно говоря, я, когда понял это, сначала удивился, а потом успокоился. Мне и самому не очень-то нравится иметь такого знакомого. О том, что произошло, лучше забыть.

Мне еще долго будут по ночам сниться окровавленные трупы… И совершенно незачем иметь в числе друзей человека, с которым можно вспомнить о том, что мы совершили. Этак обнять его во время дружеской вечеринки и сказать: «А помнишь, дружище, как мы пришили тех двоих? Как из горла невинной толстой женщины лилась кровь струей?»

Этого не нужно. Это нужно забыть. Навсегда…

Премьера моего спектакля «Ричард III» прошла блестяще. Наша доморощенная областная критика писала в газете, что я сумел в постановке подняться до высот осмысления вопросов добра и зла…

Что ж, может быть. После премьеры богатый спонсор на банкете хлопал меня по плечу и говорил, что для него «искусство – это все»… А я в ответ угодливо улыбался и поддакивал, будто верил.

Вот только после премьеры я на этот свой спектакль не хожу. Прошу помрежа следить за соблюдением разводок и мизансцен. А сам не могу.

Потому что стоит мне увидеть Глостера и леди Анну, услышать их слова в диалогах, и я выбит из колеи надолго. И буду просыпаться по ночам. И вскакивать с постели.

И мне будут мерещиться то голый Шмелев в бане, то темная зала недостроенного здания на окраине Петербурга, где я подсматривал… А потом мой несчастный убогий брат с изрезанным лицом. И Лариса – гордая и униженная, стоящая в дверях комнаты и просящая взять ее с собой…

И Лида в смешно задравшемся халате, с перерезанным горлом. Так и не понявшая ничего.

И я буду, дрожа от страшных воспоминаний, стоять босыми ногами на полу и смотреть в окно. А за окном будет темная-темная ночь.

С.-Петербург, 1995 г.