Текст книги "Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля"

Автор книги: Артур Мерлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

– Нет, конечно, – произнесла поспешно Лариса. Вообще, было заметно, что она уже ругает себя за то, что завела этот разговор. Она явно не ожидала такого поворота и моей достаточно активной позиции. – Я ничего плохого о Боре не знаю, – добавила она, закусив губу. Потом метнула на меня взгляд и сказала: – В любом случае, у меня нет ничего такого, что стоило бы хранить в сейфе.

Это был пробный шар, как говорится, и я понял это. Лариса прощупывала меня, насколько я осведомлен. Я же не считал нужным скрывать то, что сказал мне Боря. Он же не просил меня молчать и ни словом не обмолвиться Ларисе. Не просил же… Тогда я свободен в своих словах.

– А как насчет коллекции бронзовых печаток? – спросил я равнодушно, не показывая вида, что заинтересовался этим вопросом. – Ты не считаешь нужным ее припрятать? Ведь это дорого. – Я закурил сигарету, затянулся ею и добавил: – Кстати, где она?

Мне было уже ясно, что в доме ее нет…

– Вася продал ее недавно, – сказала Лариса ровным голосом. Она уже успела оценить ситуацию и взять себя в руки.

– А икону он тоже успел продать? – поинтересовался я.

– Какую икону? – спросила Лариса.

– Икону владимирской школы, которую он купил недавно и которая, несомненно, очень дорогая?

– Он все продал, – ответила женщина твердым голосом. – Он сказал, что хочет купить что-то другое и для этого ему нужны деньги. Так что сейчас в доме все равно нет ничего ценного, и Боря напрасно побеспокоился.

Потом, как бы желая закончить этот разговор, она встала и предложила мне поужинать. Я согласился, и мы перешли в кухню.

Во время ужина я заметил, что Лариса стала довольно сильно пить. Раньше она, как и многие женщины, не испытывала интереса к крепким напиткам. Так, пригубливала слегка и все. А теперь она опять достала из шкафа початую бутылку водки и предложила мне. Когда же я отказался, она сказала:

– Тогда я одна выпью. Это как-то помогает, – и налила себе сразу полстакана.

Довольно внушительная доза для молодой женщины, подумал я. Неужели это Вася приучил ее к такому? Вряд ли, он хоть и был пьющим человеком, но совсем не в такой степени.

– А что? – спросил я, когда она выпила, – эта Лида – она действительно твоя подруга?

– А почему ты спрашиваешь?

– Потому что она гораздо старше тебя, – объяснил я, – и ты сказала, что она жена некоего Шмелева, который друг детства Василия. Но эта Лида годится почти в матери и тебе, и Васе, и, наверное, другу его детства.

– Да, действительно, – сказала Лариса и губы ее поджались. – Женя женился на женщине, которая значительно старше его.

– Женя – это тот самый Шмелев, да? – уточнил я на всякий случай.

– Ну да. Лида старше Жени на десять лет.

– А сколько ему?

– Он наш с Васей ровесник. Ему тридцать, – сказала Лариса.

– Ну, тогда эта дама старше его вовсе не на десять, а на все пятнадцать лет. Причем в лучшем случае. А то и на все двадцать… – Я сказал это спокойно, размышляя о странностях любви. – Что ж, если они так счастливы вместе, – произнес я потом миролюбиво, давая понять, что это меня не касается.

– Они не счастливы вместе, – вдруг возразила Лариса и глаза ее загорелись.

– Что же их связывает в таком случае? – спросил я.

– Я не знаю, – ответила Лариса.

– Ну и Бог с ними, – сказал я, принимаясь за ужин. – Меня просто удивило, что она твоя подруга. Все же она слишком стара для этого. Ты не находишь?

– Она мне и не подруга, Марк, – ответила Лариса, – просто Шмелев был очень дружен с мужем. Поэтому я и не хочу обижать его жену.

В тот вечер мы больше не говорили ни о чем. Лариса рано легла спать. Она сделала это после того, как полбутылки водки было выпито. Ее глаза остекленели, она сидела, как статуя, уставившись в одну точку. Я вновь подумал о том, как меняет людей горе…

Утром следующего дня мы поехали прямо в крематорий. Кремация была назначена на одиннадцать тридцать. У меня не было с собой черного галстука и пришлось взять галстук брата. Я подумал, что, наверное, это нехорошо, но что же поделаешь. Брат, пусть и мертвый, был для меня самым близким человеком в этом городе. У кого же мне было заимствовать галстук на его похороны?

Лариса вела машину уверенно. Ее лицо было бледным и сосредоточенным. Она была одета во все черное, и даже на голове была черная кружевная накидка, на манер тех, что носят в Испании и Италии. Мы заехали на Кузнечный рынок и купили цветы. Я купил букет от себя отдельно, мне захотелось дистанцироваться от Ларисы. Не знаю, почему.

Дорога к крематорию ужасная. Там железнодорожный переезд, у которого, если не повезет, можно простоять минут двадцать, томясь в бесконечной колонне печальных автомашин и наблюдая неуклюжее маневрирование какого-нибудь паршивого паровозика… Именно так все и случилось. Чертыхнувшись, Лариса остановилась и выключила мотор. Мы закурили. Делать все равно было нечего. Оставалось только уповать на то, что железнодорожники не потеряли рассудок и вскоре пропустят машины к крематорию…

– Слушай, Марк, – вдруг неожиданно обратилась ко мне Лариса, – у меня к тебе есть большая просьба… – Она помолчала, как бы не решаясь высказать ее. Потом все-таки сказала: – Ты не мог бы одолжить мне денег? На время, разумеется… Я потом займу у мамы и отдам тебе. И еще работать пойду, заработаю… – Ее глаза были жалобными и растерянными.

Ну да, много ты заработаешь, подумал я про себя. Женщина с незаконченным высшим образованием, да еще театральным… И без всякого опыта какой-либо деятельности… Тебя еще для начала и не возьмут никуда. Тем не менее вслух я ничего подобного не сказал, хотя вообще был страшно удивлен такой просьбой.

– Да, конечно, – ответил я. – Сколько тебе нужно взаймы?

– Ну, я не знаю, – помялась Лариса. Потом подумала о чем-то и добавила неуверенным голосом: – Ну, на первое время… Тысяч триста, наверное, хватит.

Триста тысяч у меня были. Это не такие уж большие деньги в наше время. Но вот что меня смущало. Ведь Василий был не бедным человеком… И за последнее время он, судя по всему, не пострадал финансово, если покупал дорогие иконы и прочее.

– Ты могла бы продать что-нибудь из вещей, – сказал я женщине.

– Что я могу продать? – спросила она раздраженно, как бы давая понять, что я вмешиваюсь не в свое дело.

– Нет, я не к тому, что не дам тебе взаймы, – ответил я, испугавшись, что она меня неправильно поймет. – Я тебе дам, сколько нужно… Просто ведь есть вещички у Васи, которые вполне можно продать и получить деньги. Я не имею в виду даже коллекцию бронзовых печаток и икону, про которые ты говоришь, что они проданы… Есть ведь и другие вещи.

– Другие вещи я, конечно, продам, – ответила Лариса, глубоко затягиваясь и глядя на дорогу и шлагбаум впереди. – Но они стоят не так уж дорого, и когда еще я получу за них деньги. Их ведь надо сдавать на комиссию.

– Уверен, что тебе мог бы помочь Боря, – сказал я. – Он наверняка умеет быстро все такое продавать. У него же есть связи…

– Да, – усмехнулась Лариса. – Что-то я не хочу к нему обращаться… Хотя он действительно свой человек в мире антиквариата. Как и мой Вася…

– Мы вернемся домой и я дам тебе триста тысяч, – сказал я наконец, чтобы решить этот вопрос.

– Спасибо, – отозвалась Лариса металлическим голосом. – Я верну тебе деньги через месяц. Ладно?

Я кивнул. Тут открылся шлагбаум и мы поехали дальше. До крематория было уже недалеко.

Все-таки странно, думал я, она просит у меня триста тысяч. Хотя вчера сказала, что накануне своей гибели Василий продал свою коллекцию и еще икону… Это не меньше десяти, если не пятнадцати миллионов рублей. Где же эти деньги? Если бы Василий успел что-то купить на эти деньги, Лариса бы об этом сказала еще вчера. И об этом знал бы Боря – он ближайший друг, а у коллекционеров такая болезнь – они обязательно хвастаются своими приобретениями. Так что Боря знал бы… Куда же подевались эти огромные деньги? Почему Лариса теперь вынуждена занимать у меня несчастные триста тысяч? Это было непонятно, но я решил, что этот вопрос можно будет обсудить с ней позже. Он слишком деликатный и времени уже не было. Навстречу нам из-за поворота показались строения крематория.

Крематорий вообще напоминает о временах язычества. Сама идея сожжения трупа уже говорит о полном противоречии христианству… Тем не менее крематорий так прочно вошел в быт петербуржцев, что теперь даже трудно себе представить, что бы делали жители города без этой огромной фабрики смерти на окраине…

– Вход в малые залы с другой стороны, – объяснила нам служительница после того, как мы в конторе оформили все бумаги.

Мы отправились туда.

– Наш зал номер девять, – тихо сказала мне Лариса по пути.

Она была словно заворожена теперь всем происходящим. Действительно, обстановка в крематории не то чтобы мрачная, но какая-то тревожная…

У входа в малый зал номер девять уже ждали люди. Среди них я заметил Борю с сигаретой в зубах, которую он не решался закурить, потом я увидел вчерашнюю Лиду – тоже, как и Лариса, всю в черном… Рядом с ней стоял молодой человек невысокого роста, с бледным худым лицом и как-то странно отставленной в сторону ногой. Еще двое потрепанного вида людей завершали картину.

Да, Лариса была права, подумал я горько. Именно так и следовало поступить, заказывая малый зал для прощания. Людей пришло слишком мало.

– Познакомься, это Женя, – бесцветным голосом сказала Лариса, подводя меня к мужчине, спутнику Лиды.

– Шмелев, – сказал он, протягивая мне руку. Она была твердая, как металл, и жесткая. – Мы были очень дружны с вашим братом, – добавил он, сокрушенно качая головой.

Так вот он какой, этот Евгений Шмелев – муж старой Лиды, подумал я. Он выглядит даже моложе своих тридцати лет и на вид вполне «тянет» на ее сына. Этакая толстая заботливая мамаша и исхудалый бледный сынок…

Потертые личности оказались товарищами Василия по институту. Они не видели его уже пару лет, но теперь пришли после того, как накануне им позвонила Лариса и сообщила о смерти…

Мы пришли немного рано. Вышла служительница и сказала, что нужно подождать еще десять минут.

– Пойдемте курить, – предложил Боря, который, видно, уже давно маялся с незажженной сигаретой во рту.

– Вот здесь есть выход на улицу, – подсказал Шмелев, доставая из кармана сигареты.

– Женя, не кури, тебе вредно для здоровья, – вдруг сказала его жена Лида и потянула его за рукав черного пиджака.

– Конечно, вредно, – сказал он и вырвал рукав. Потом криво улыбнулся и добавил: – Не каждый день друзей хороним… Тем более таких, как Вася. – Голос его дрогнул и я подумал, что он сейчас всхлипнет. Но он сдержался и только посуровел.

Мы втроем вышли на улицу – Боря, Шмелев и я.

– А почему вы не захотели Васю в церкви отпевать? – спросил вдруг Шмелев. – Он ведь верующий был человек. Я помню, он все Библию читал и цитировал.

– Мы потом можем заочно провести отпевание, – ответил я. – Это теперь допускается.

– А то, что сожгли, а не закопали в землю – это не повредит? – спросил Боря. – В церкви могут придраться к этому и не отпевать.

Я выдохнул порцию дыма и закашлялся. Потом посмотрел в глаза Бори и ответил:

– Помните, как писала в письме одна из героинь Леонида Андреева? Она писала, что «наш архиерей отпоет даже собаку, если ему за это заплатят»… Заочное отпевание сейчас стоит, наверное, тысяч пятнадцать. Неужели вы думаете, что попы откажутся хоть от одной из этих тысяч?

– Все-таки как-то нехорошо, – сказал Боря. Ему не понравились мои слова о попах, но он не стал спорить.

– Да и не был он православным, – сказал я. – Христианином он был, а православным – никогда. Так что на этот счет, я полагаю, вообще можно не беспокоиться. Не обижайтесь, конечно, если вам это неприятно слышать, но что такое вообще православный человек? Сказать вам? – Боря выжидательно и напряженно смотрел на меня. – Когда в наше время человек говорит, что он православный, это чаще всего значит нечто иное… Это такая завуалированная форма признания того, что человек не верит в Бога вообще… Настолько не верит, что ему даже не интересна эта тема и он, чтобы от него отвязались, вяло говорит: «Я – православный». Теперь просто неприлично стало говорить, что ты атеист. Вот они, эти бывшие атеисты, теперь придумали новую форму ответа. Удобно и ни к чему не обязывает.

– Как это ни к чему не обязывает? – не понял Боря.

– А так, – раздраженно сказал я. – Сказал тупо и вяло: «Я – православный» и все. И можно забыть до следующего случая. Очень удобно. А ведь православие, как и любая религия, если к ней серьезно относиться, требует массы вещей… Вот вы на меня так строго и неприязненно смотрите. Вы православный?

– Да, – ответил Боря голосом, который начал становиться грозным.

– Тогда скажите мне – вы соблюдаете великий, петровский и еще несколько малых постов? Поститесь ли вы каждую среду и пятницу в течение всего года? Как часто вы исповедуетесь и причащаетесь? И последнее: назовите мне имя батюшки, который является вашим духовником.

Я докурил сигарету и затоптал ее в желтую глину у входа в крематорий. Боря молчал и не знал, что ответить.

– Я вас не случайно об этом спросил, – сказал я, – потому что если вы не можете вразумительно ответить на все эти вопросы, то вы никакой не православный, конечно.

– А кто же я тогда? – вытаращился на меня Боря.

– Да никто. Обыкновенный атеист. Не обижайтесь на меня, пожалуйста, вы не одиноки в этом, так себя ведут очень многие.

– Вы не правы, – сказал решительным голосом Боря. Он хотел что-то мне возразить, но тут открылась дверь и Лариса позвала нас…

Мы вошли в малый зал. Гроб с опущенной крышкой стоял на возвышении.

– А что, открывать совсем нельзя было? – вполголоса спросила Лида у Ларисы. Та отрицательно покачала головой.

Мы положили цветы к гробу. Наступила тишина. Обычно в таких случаях полагается что-то говорить, но тут никто не мог начать. Наконец послышался голос служительницы. Она поняла, что все будут молчать.

– Может быть, кто-нибудь хочет сказать о покойном?

Вышел Шмелев. Он сделал несколько шагов вперед и остановился у изголовья гроба. Только тут я заметил, что он прихрамывает и волочит ногу. Левый глаз его косил в сторону.

Подумать только, мелькнула у меня несвоевременная мысль, так мало друзей, да еще один из них хромой и косой… Какое-то наваждение прямо.

– Кто мог ожидать такой ужасной смерти? – сказал Шмелев громко, обращаясь ко всем нам. – Такой человек, как Василий… Такой светлый и порядочный человек… Он мог быть примером того, как нужно жить. Он служил красоте. Он столько сил отдавал искусству. И как же несправедливо, что на его долю выпала столь ранняя смерть. Да еще такая ужасная…

Послышалась возня радом со мной. Это Лариса упала в обморок и теперь ее поддерживали с одной стороны Лида, а с другой – один из старых товарищей брата. Мертвенная бледность разлилась по ее лицу, глаза были закрыты. На мгновение я подумал о том, что вот был бы фокус, если бы она сейчас тоже умерла… Но Лариса тут же открыла глаза и пробормотала:

– Не надо… Не надо так…

Язык ее плохо слушался, но эти слова прозвучали достаточно четко. Шмелев замолк и теперь в зальчике слышались только всхлипывания Лиды, у которой на глазах появились слезы…

– Совсем молодой, – сказал один из старых Васиных товарищей и подошел к гробу. Одну руку он положил на гроб и склонив голову застыл в этой позе.

– Наверное, пора опускать, – сказал я, вмешавшись. Не мне же было в самом деле выступать тут у гроба собственного брата. Что я мог сказать умного? Он был хороший человек и отличный профессионал? Или что-нибудь вроде: спи спокойно, мы никогда тебя не забудем?

Такие слова не идут с языка, когда дело касается близкого человека. Вот ведь он лежит тут, под задраенной крышкой гроба с глазетом, замученный и убитый непонятно кем и неизвестно за что… Как тут можно вообще говорить.

– Тут не опускается, – сказала мне тихо служительница. – В малом зале гроб не опускается. Просто попрощайтесь и выходите. Гроб потом увезут.

Мы поняли. Каждый подошел к гробу и немного постоял возле. Потом мы гуськом вышли в коридор.

На стоянке было много машин. Светило солнце, столь редкое в Питере. Мы с Ларисой сели в машину, с нами вместе погрузился Боря. Шмелев с престарелой женой влезли в свой «вольво» серого цвета и вишневыми сиденьями.

– Мы едем за вами, – крикнул Шмелев, и мы тронулись печальным кортежем.

– Сик транзит глория мунди, – сказал Боря с заднего сиденья. – Так проходит мирская слава…

Обратно тоже ехали долго. Сначала через промышленную зону, потом по берегу Невы, рассматривая тупо купола Смольного собора на другой стороне реки. Шмелев с Лидой обогнали нас.

– Он не может ездить медленно, – сказала Лариса, глядя, как серая «вольво» пошла на обгон. – Шмелев служил в авиации. Его демобилизовали после травмы, но он все равно не может ездить медленно. Он привык к большим скоростям.

– Это в авиации он так покалечился? – поинтересовался я, вспомнив о его хромой ноге и подпрыгивающей походке.

– Да, – кивнула Лариса, – упал с самолетом. Теперь он почти инвалид из-за ноги.

– А косить глазом он стал тоже после травмы? – спросил я.

– Не знаю, – ответила Лариса резко, и я понял, что она не склонна поддерживать этот разговор.

Вскоре мы все же приехали. Стоило только свернуть на мост и промчаться по началу Литейного проспекта, увидев перед собой громаду Главного управления внутренних дел… Мы повернули на Воинова и остановились у дома Василия.

«Вольво» уже стояла у тротуара. Мы поднялись, и Лариса с Лидой стали накрывать на стол. Товарищи Васи не поехали с нами. Наверное, они засмущались того, что были только самые близкие друзья и они никого из нас не знали. Так что мы остались на поминках впятером.

Стол был обильный. Чего тут только не было… Маринованные миноги, красная икра, заливная рыба…

– Светлая память, – сказал Боря, наливая всем по рюмке «Смирновской». Все подняли рюмки и выпили.

– Такой молодой, – опять сказала, всхлипывая, Лида.

– Безвременно, – кивнул Боря, подцепляя на вилку миногу.

– Такой светлый человек, – произнес со значением в голосе Шмелев.

– Вы можете гордиться своим братом, – вдруг наставительно сказал Боря, обращаясь ко мне.

Я повернулся к нему:

– Я предпочел бы видеть его живым и сидеть с ним сейчас за столом, чем гордиться им, когда он мертв, – ответил я мрачно.

– Конечно, конечно, – согласился Боря. – Это я просто так сказал… Это ясно. Ну что, еще по одной за светлую память?

Зазвенели рюмки…

– Пусть земля будет ему пухом, – произнесла Лида, поднося рюмку к полным оттопыренным губам.

Выпили опять. Водка была тепловатой – ее забыли предварительно поставить в холодильник. Зато красная икра оказалась отменной, хоть и из банки, но все же.

– Если тебе потребуется какая-нибудь помощь, – сказал твердым голосом Шмелев, обратившись к Ларисе, – то ты только скажи. Мы с Лидой всем готовы тебе помочь.

Лариса молча кивнула, не поднимая глаза от тарелки. Она не плакала, просто сидела в каком-то оцепенении.

Интересно, а где все же деньги Василия, не к месту подумал я в этой тягостной тишине. Почему все пропало? Где все вещи и деньги. Отчего Лариса осталась бедна, и даже просит у меня взаймы?

– А вы сами чем занимаетесь? – спросил Боря у Шмелева через стол. Он, видимо, решил, что время горести миновало и пора уже приступать к светскому разговору.

– Бизнесом, – коротко ответил тот, закусывая очередную рюмку.

– А каким, если не секрет? – продолжал любопытствовать Боря. Он съел уже три бутерброда с икрой и пять миног и теперь отвалился на спинку стула, рассматривая сидящего напротив Шмелева и явно намереваясь затеять долгий содержательный разговор.

– Недвижимость, – ответил тот, не переставая жевать и глядя сквозь сидящего перед ним Борю.

– О, – только и сказал тот.

На этом разговор прекратился. По идее, Шмелеву следовало задать аналогичный вопрос Боре, но он воздержался. Похоже было, что ему это совершенно неинтересно.

– Ну ладно, – сказал Боря, обращаясь ко мне, – пойдемте на кухню курить?

– Да курите здесь, – сказала упавшим голосом Лариса. Ей все было, казалось, безразлично. Она сидела, замерев, как статуя.

– Здесь нехорошо, – ответил я. – Если здесь сейчас все закурят, то дышать будет невозможно. И комнату потом долго не проветрить.

Мы с Борей вышли на кухню. Там он протянул мне пачку с сигаретами, и я не отказался. Мои закончились, и я забыл купить.

– Вот ведь дело-то какое, – сказал Боря, тщательно прикрывая дверь, ведущую в гостиную. – Я тут вчера в милицию заезжал. К тому следователю, который взялся вести дело. И вот, у меня удивительные мысли стали появляться.

Он выжидательно смотрел на меня, как бы желая, чтобы я его расспрашивал. Но я молчал. Мне с самого начала показалось, что Боря вызывает меня курить на кухню для того, чтобы сказать что-то наедине. Если он решил мне что-то сказать, то пусть говорит. Я сам спрашивать не стану. Кто его знает, этого бородатого…

– Знаете, какие? – пытался заинтриговать меня Боря, но я не поддался и на это. Я продолжал выжидательно молчать. – Там все не совпадает, – сказал он наконец и затянулся, повесив в воздухе многозначительную паузу.

– Что не совпадает? – наконец спросил я. Хватит уже говорить загадками.

– Все не совпадает, – ответил Боря. – То, что говорит Лариса, – он понизил голос и оглянулся на всякий случай на дверь, – то, что она говорит обо всем этом, не совпадает.

– С чем не совпадает?

– С действительностью, – сказал Боря заговорщицким шепотом. – Все было не так, как она говорит. Вчера, когда мы с вами разговаривали тут, я еще не знал, что она показала на следствии. Но у меня уже были подозрения, вы помните…

– Да, помню, – ответил я. – Так что вы хотите сказать? – Это просто болезнь такая у нашего брата интеллигента – ничего не говорить прямо и быстро. Обязательно нужно мямлить и выражаться недомолвками… – В чем чело? – повторил я. – Какие у вас сомнения?

В этот момент дверь на кухню неожиданно открылась и, приволакивая ногу, вошел Шмелев. Теперь, когда мы стояли рядом в небольшом помещении, я разглядел его получше.

Ростом он был ниже меня, а я не самый высокий человек на свете… Может быть, в летные училища специально берут таких маломерков, чтобы весили поменьше и самолет не перегружали? Не знаю… Моложавость его была относительная. Он действительно выглядел как мальчик, но это если не присматриваться. Кожа на лице все выдавала. Она была какая-то сухая, как пергамент. Губы бледные, тонкие. И множество маленьких морщинок вокруг глаз. Сами же глаза горели, как у фанатика. Точнее, Шмелев, видимо, знал об этом и периодически прикрывал свои глаза тяжелыми набрякшими веками. Тогда их блеск не был так заметен. Вместе же с пергаментной кожей и бледными тонкими губами он в целом производил впечатление фанатика. Религиозного или еще какого. Фанатики бывают разные… Несмотря на хилое, во всяком случае внешне, телосложение, было в нем что-то сильное. Что-то, что выдавало энергию, властность, волю…

– Решил к вам присоединиться, – сказал он, прямо глядя немигающими глазами на нас и переводя взгляд с меня на Борю и обратно. Голос его звучал пронзительно, тонким, неприятным тембром. – Вы не возражаете? – Мы промолчали, только Боря пробормотал что-то типа «Ах что вы»… – Так о каких сомнениях вы тут говорили? – спросил вдруг Шмелев, показывая, что слышал нашу последнюю фразу.

– Ерунда, – ответил я. – Мы опять завели разговор о религии. Подходящая тема для поминок, не правда ли?

– Я все равно в этом ничего не понимаю, – ответил честно Шмелев. – Там женщины уже со стола убирают, – сказал он. – Ларисе опять плохо стало… Плачет, чуть не в обмороке. Бедняжка, такой удар, это не каждой женщине по силам.

– Так что, все расходимся? – спросил Боря.

– А вы что, хотите остаться? – иронически спросил у него Шмелев. – Надо дать бедняжке отдохнуть. Такая нагрузка.

– Да, – согласился Боря. – Она еще молодцом держалась там… В крематории. Только один раз плохо стало. А так – кремень, даже не плакала.

– Вот я и говорю, – поддержал его Шмелев. – Теперь ей нужен покой. Моя жена с ней побудет. Со стола уберет, посуду помоет.

– Ладно, – ответил Боря и погасил только что закуренную вторую сигарету. – Действительно, что рассиживаться на поминках. Человека все равно не воскресишь.

– У меня есть предложение, – сказал вдруг Шмелев, и глаза его приобрели то самое выражение, которое прежде в них только угадывалось – властность и безумный огонек. – Сейчас время еще раннее… Ларису нужно, конечно, оставить в покое, но сами мы могли бы и продолжить.

– Что продолжить? – не понял я. Как можно продолжить поминки, да и стоит ли такие вещи продолжать…

– Все равно делом сейчас заниматься не станем, – ответил он. – Это же в Америке, говорят, приедут на похороны, постоят, потом едут бизнесом дальше заниматься… Все равно уж настроения нет.

– Так вы что предлагаете? – спросил я. Мне была непонятна суть предложения Шмелева.

– Поедем куда-нибудь, посидим, отдохнем, – сказал он неопределенно и помахал рукой. – Женщин тут оставим, а сами расслабимся немного.

Мне стало понятно, на что он намекает. Огонек в его глазах стал явственнее. Вот до чего доводит человека старая жена, подумал я. При этом мне предложение не то, чтобы понравилось, но как-то не оттолкнуло. Не сидеть же здесь в квартире убитого рядом с Ларисой… Я чувствовал, что сейчас она ушла в себя и не нуждается в утешениях со стороны. В моих утешениях, во всяком случае. Отчего бы и не поехать со Шмелевым. Ведь он все же друг моего брата и хорошо знал его… Ну, не понравится, так уеду. Я же взрослый мужчина. Да и квартира эта стала мне как-то неприятна… После того что я узнал от Бори и после разговора с Ларисой, у меня стали появляться какие-то смутные подозрения.

Даже не подозрения, в подозрения это чувство еще не оформилось. Просто у меня появилось ощущение, что тут что-то нечисто… Какой-то «крутеж»… Проданные внезапно все вещи Василия, например. Продал ли он их вообще? И зачем? И где в таком случае деньги? И почему Лариса просит взаймы?

Все эти вопросы отдавали чем-то нехорошим, неискренностью, и у меня складывалось против моей воли ощущение, что вокруг трагической смерти брата происходит что-то темное… Ответов на все вопросы у меня не было, и я видел, что никто не собирается мне их давать. Иногда я успокаивал себя мыслью, что следствие во всем разберется, но потом останавливал свои надежды… Тем не менее я все время чувствовал, что Лариса не искренна. Я не знал о причине этого, но понимал, что это так. Как пелось в старинной песенке Булата Окуджавы:

 
Они встречают нас и вводят в дом,
А в доме нашем пахнет воровством…
 

Так же вот и Лариса встретила меня и ввела в дом моего убитого брата, но в доме сразу же я учуял запах воровства… Поэтому мне не хотелось оставаться тут, и я решил ухватиться хоть за что-то и исчезнуть. Поминки все равно закончились и следовало заняться чем-то иным…

– А куда можно поехать? – спросил я у Шмелева.

– Есть одно место, – сказал он и вдруг подмигнул мне и Боре. – Хорошее место. Можно расслабиться.

– Не, – вдруг сказал Боря. – Я не поеду… Вы извините, у меня еще дела есть. Я совсем забыл.

Видно было, что никаких дел у него нет, просто он не хочет никуда с нами ехать. Да он и не пытался особенно скрыть надуманности причины своего отказа. Мне на секунду стало неудобно перед другом своего брата, и как бы в свое оправдание сказал извиняющимся голосом:

– Все равно ведь сейчас уже ничего не поделаешь.

– Если бы можно было Васю вернуть, – подхватил Шмелев. – Мы бы век никуда пить не ходили… Но ведь теперь уж он не с нами. Да он бы сам порадовался за нас, если бы узнал, что мы хорошо проводим время. Мы же должны подружиться. – Шмелев доверительно взял меня под локоть. – Если мы подружимся с тобой, это будет лучшая память о твоем брате.

Очень логично…

– Ну, я пошел тогда, – произнес Боря нерешительно. Он медлил, словно хотел еще что-то сказать. Потом решился, вернее, придумал и повернулся ко мне с деловым, озабоченным видом, – запишите мой телефон, – сказал он. – Я вам дам ту книгу, что вчера обещал. Я почти всегда дома.

– Хорошо, – ответил я, понимая, что он хочет продолжить разговор, который был прерван появлением Шмелева. Я записал его телефон и сказал, что непременно в ближайшее время позвоню. Меня на самом деле заинтриговала тема разговора и я хотел узнать, что же показалось таким странным и многозначительным Боре, отчего он так занервничал. Мне казалось, что это может быть чем-то важным.

– Ну что, поехали тогда? – спросил меня Шмелев. Голос его был твердый и нетерпеливый.

– Поехали, – согласился я.

– Ты не уходи, – сказал Шмелев Боре. – Мы сейчас поедем, так подбросим тебя. Ты где живешь?

– На Голодае, – ответил Боря. – Это на самом краю Васильевского острова.

– Ну, это далековато и нам не по пути будет, – произнес огорченным голосом Шмелев. – Но до метро мы тебя точно подкинем. Ладно?

Потом он шагнул в комнату, где сидела все в том же оцепенении Лариса. Лида гремела посудой на кухне.

– Вот что, – сказал Шмелев громко, чтобы его слышали обе женщины, – мы тут посоветовались и решили поехать прогуляться в одно место. Так что вы тут оставайтесь, а мы вам мешать не будем.

– Куда вы собрались? – спросила Лида из кухни довольно равнодушным голосом.

Я тогда подумал, что пожилая жена столь молодого все же мужа могла бы и ближе к сердцу принимать такие вещи, как мужские прогулки. Но нет…

– Как куда? – удивился Шмелев. – В ресторанчик пивной заедем, потом в сауну, наверное, можем завернуть. Куда же еще? – Потом он сказал Лиде: – Ты тут побудь с Ларисой до вечера. Успокой ее там, сама знаешь… – Голос при этом он понизил, но все равно каждое слово его было слышно. – А я потом за тобой машину пришлю.

– Не надо, – ответила Лида недовольным голосом. – Я сама такси вызову. Не беспокойся. Она стала более нежной и улыбнулась, стоя в проеме кухонной двери. – Отдыхайте, мальчики, – сказала она. – Счастливо вам.

Я вздрогнул от ее улыбки и от тона, каким были сказаны эти слова. Лида явно намекала нам, что прекрасно знает, куда ездит обычно отдыхать ее муж и что у нее нет сомнений в том, что он там делает… Равно как нет и возражений против этого.

Удивительное дело, подумал я. Хотя, наверное, это нормально при такой разнице в возрасте в браке… Она же о чем-то думала, когда выходила замуж за молодого мужчину. Наверное, она была к этому готова. Что ж, не мое дело, конечно, у каждого свое счастье в жизни.

– Лариса, я обязательно позвоню тебе, – сказал на прощание Шмелев, полуобернувшись, и Лариса вскинула внезапно глаза на него.

Она ничего не сказала в ответ, только глаза ее горели, как угольки. Она открыла рот, чтобы сказать что-то, но потом передумала и так и застыла, подавшись вперед и глядя вперед, прямо на стоящего в прихожей Шмелева.