Текст книги "Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля"

Автор книги: Артур Мерлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 31 страниц)

– Мои женщины, – сказал я, – когда они у меня бывают, – уточнил я дополнительно, – это, как правило, актрисы. И не потому, что я так уж люблю именно актрис в своей постели, а просто потому, что это проще и естественнее… С кем работаешь вплотную, с тем и спишь. Хотя Конфуций, говорят, учил обратному. А актрисы умеют готовить точно так же, как и я. А может быть, даже хуже… Если это возможно, конечно.

– Так кто же тебе готовит?

– Никто, – ответил я. – Такова цена мужской свободы. Мне никто не готовит, и потому я почти всегда хожу голодным…

– И тебе никогда не хотелось жениться? – спросила Лариса. Она смотрела на меня пристально, и у меня вдруг мелькнула совершенно дикая мысль о том, что она, оставшись одна, присматривает меня в качестве замены моему брату…

Какая чушь, сказал я себе. Нельзя быть таким подозрительным.

– Хотелось, – сказал я и встал. Подошел к Ларисе, сидящей на кресле и погладил ее по голове. Что-то тянуло меня приласкать ее, утешить в горе. Такая она была незнакомая мне, непривычная – тихая, подавленная, утомленная…

– Вечер вопросов и ответов о моей жизни предлагаю считать закрытым, – сказал я. – Все равно мы сейчас оба не склонны рассуждать о любви и превратностях судьбы. Правда?

– Ты хочешь выпить? – предложила мне Лариса, и я задумался.

Вообще-то я стараюсь не пить. Потому что все это мы уже, как говорится, проходили. И возраст у меня уже не тот. В мои тридцать шесть пьют по-прежнему, то есть много и часто только те, кто стал действительно алкоголиком… Нормальные люди пьют умеренно, и с каждым годом все умереннее.

Да и зачем? Это ведь в юности человек обманывает себя. Он пьет и ему кажется, что мир вокруг него становится лучше, и проблемы, казавшиеся прежде в трезвом состоянии неразрешимыми, легко и просто разрешимы…

Теперь я уже не молод и слишком хорошо знаю, что похмелье пройдет, и проблемы останутся проблемами, столь же неразрешимыми, как и прежде. Нет, рад бы обмануть себя, но не получается… Так что тратить деньги на алкоголь?

Однако сейчас выпить все равно следовало. Наверное, из гигиенических целей. Я чувствовал себя оскверненным изнутри и подсознательно хотел продезинфицировать свое сознание, свою душу… Промыть водкой.

Зрелище изуродованного трупа собственного брата, мысль о его последних минутах – все это надо было смыть водкой.

Лариса, наверное, чувствовала то же самое, потому что она достала огромную бутыль и налила нам обоим по стакану сразу.

– Я столько не могу, – возразил я в испуге. Большой стакан – это уже не для меня. Прошли те времена…

– Ну, сколько можешь, – ответила она равнодушно и подняла стакан. Она посмотрела на меня прямо в глаза и сказала: – Давай за Васю. Он этого не заслужил.

– Да уж, – покачал я головой. – Что верно, то верно… Хотя я даже не знаю, кто заслужил, чтобы ему резали лицо ножом по живому, словно это губка или полено… Кто заслужил, чтобы ему выкалывали глаза? Кто заслужил?..

– Перестань, – попросила меня Лариса и ее рука явственно задрожала, а голос сорвался. – Я не могу об этом слышать. Я не могу об этом думать. Ах, Боже мой, зачем я об этом вообще знаю?

Она опрокинула стакан себе в рот, но захлебнулась и поставила его на место. Она все же проглотила половину содержимого стакана и принялась лихорадочно закусывать тем, что она поставила на стол.

Ничего особенного там не было – так, банка анчоусов, банка сардин да нарезанный хлеб…

– Зачем мне об этом сказали? – повторила она.

– Как же было не сказать тебе об этом? – напомнил я ей. – Ведь мы и хоронить его будем в закрытом гробу. Это было от тебя не утаить.

– Да, я понимаю, – ответила она и опустила глаза. – Какая все-таки жестокость… Какая судьба у Васи оказалась…

Потом, когда мы выпили почти всю бутылку, я счел себя достаточно пьяным, чтобы лечь спать. Иначе я не уснул бы. Теперь же, стоило мне добраться до постели, как я «отрубился» и проспал до позднего утра мертвым сном. Ведь я не спал и предыдущую ночь в поезде.

Наутро я проснулся от страшных криков в соседней комнате. Я вздрогнул и чуть не вскочил с кровати. Не сделал я этого только потому, что у меня ужасно болела голова после выпитого накануне. Так что я испугался и проснулся, но все же остался лежать неподвижно. «Будь что будет, – решил я. – все-таки что же это? Кто это и почему крики такие громкие?»

Через несколько мгновений я все-таки понял, что это такое. Никаких страшных криков не было. Это мне просто показалось. Я слишком много переживал накануне, да еще выпил водки, и вот, у меня получилась неадекватная реакция.

Дело было в том, что в соседней комнате действительно разговаривали три человека. Причем говорили они одновременно. Два женских голоса, из которых один был Ларисин, и один мужской.

Накануне в квартире была тишина, царила торжественность и печаль, а сейчас все трое говорили одновременно. Может быть еще и поэтому мне показалось, что они кричат…

Я натянул на себя одежду и вышел.

– Познакомься, Марк, – сказала Лариса, указывая мне на женщину в красном брючном костюме и с обилием украшений в ушах и на шее, – это Лида – моя подруга.

Я окинул женщину мимолетным взглядом, но мне его вполне хватило для первого впечатления.

Лиде было на вид лет сорок. Это была довольно крупная блондинка, с широкими бедрами, еще более подчеркнутыми красным брючным костюмом. Зачем она сшила себе такой, имея столь внушительную фигуру? Оставалось только предполагать, что намеренно… Но сорок лет ей было только на вид. Один взгляд на ее шею под бусами и на лицо, изрезанное морщинами, и становилось понятно, что на самом деле ей никак не меньше сорока пяти или семи… Для подруги Ларисы эта женщина была явно старовата. Скорее уж она подошла бы на роль ее матери. Если бы Лариса сказала мне: «Познакомься, это моя мама», – я удивился бы гораздо меньше.

– А это Боря, – сказала Лариса, указав мне на сидящего в кресле мужчину лет сорока. Он был с бородой, довольно длинной и выдававшей в нем то ли человека искусства, то ли ученого… – Боря – тоже наш друг, – сказала Лариса, но тут мы с этим человеком узнали друг друга. Мы виделись несколько раз тут же, в доме у Василия. Еще начиная со свадьбы, где мы были оба. – Ну, мы поехали, – сказала Лариса, и я заметил, что она уже полностью одета и в руках у нее несколько хозяйственных сумок из полиэтилена. Ах да, она же собиралась с этой Лидой ехать по магазинам за продуктами для поминок, я совсем позабыл об этом.

– Мне подождать? – спросил я Ларису, – а то у меня нет ключа от квартиры… Вы скоро вернетесь?

– Ключ я тебе дам, – сказала она. – Васин ключ… Вот он, – она достала из стола ключ и протянула мне, – так что ты теперь можешь чувствовать себя совершенно свободно. Хотя мы скоро вернемся.

– Нам надо очень много поработать, – сказала вдобавок Лида, беря Ларису под руку. Рядом они на самом деле казались матерью и дочкой…

– Я останусь еще ненадолго? – спросил вдруг Боря, вставая со своего места и переводя вопросительный взгляд с Ларисы на меня и обратно. Чувствовалось, что он несколько смущен своими словами и не исключает возможности, что ему почему-либо не разрешат остаться… – Я плохо спал, – добавил он, – и хотел бы выпить кофе. А то у меня сегодня еще будет тяжелый день.

– Конечно, – быстро сказала Лариса, но я почувствовал в ее голосе крытое недовольство. – Оставайся сколько захочешь… Выпейте вместе кофе, – бросила она уже на ходу, – ты же свой человек.

С этим я, пожалуй, был согласен. Боря действительно был своим человеком в этом доме, это я замечал и прежде. Василий был с ним дружен давно, еще с институтских лет. А потом их объединяла страсть к антиквариату…

Женщины ушли, а мы с Борей пошли на кухню. Он уверенно шел впереди и, казалось, каждым своим движением хочет подчеркнуть, что он тут даже еще более свой человек, чем я.

В каком-то смысле это было действительно так. Он, в отличие от меня, знал, где стоит банка с растворимым кофе и где сахарница. А когда выяснилось, что сахар в ней кончился, у Бори появилась возможность доказать, что он на самом деле свой человек. Он залез на табуретку и снял с верхней полки антресолей кулек с сахарным песком. Можно было сказать с уверенностью, что тест на «своего» человека Борей пройден…

В самом деле, случайные знакомые не знают, где в доме хранится куль с сахаром. Для этого нужно иметь близкие отношения и быть частым гостем…

– Мы на «вы» или на «ты»? – спросил он меня для начала.

– Я не помню, – признался я. – Какая разница? Это такие условности.

Я знал массу людей, которые вежливо говорили мне «вы» и при этом были моими злейшими врагами. А многие из тех, что говорили мне «ты» искренне уважали меня. Так что это так относительно в наши дни и совершенно ни о чем не говорит.

– Я заехал спросить, не нужна ли какая-то помощь с моей стороны, – сказал Боря. – Но Лариса уверила меня, что все в порядке, насколько это возможно. Так что теперь я даже не знаю, что делать. Я освободил себе половину дня, а вот как получилось…

Я разлил кипяток в чашки и мы сели пить кофе. Боря предложил мне сигарету, от которой я не смог отказаться. Хотя, как обычно, я сначала подозрительно посмотрел на нее и сказал себе: Марк! Эта сигарета принесет тебе гораздо больше пользы, если ты ее не выкуришь. Но это старый прием и в подобных случаях, когда искушение слишком велико, он не действует.

– Когда вы узнали об этом? – спросил я Борю, и он прекрасно меня понял.

– Вчера утром Лариса позвонила и сказала, – ответил он. – Хорошо хоть догадалась позвонить. – Последние слова он произнес с раздражением.

Интересно, а почему они не любят друг друга, подумал я. Вот ведь какая у меня отвратительная режиссерская привычка – все анализировать. Каждый шаг, каждое слово…

Почему Лариса рассердилась внутренне, когда Боря захотел еще ненадолго остаться? Почему это ей так не понравилось?

Было два варианта. Первый – она боялась, что мы с Борей, оставшись одни, напьемся, например, и это станет для нее дополнительной проблемой. Или напьется один Боря. Боря мог напиться, это я тоже знал. Но почему это ее так раздражило именно сегодня? Ведь он все же друг ее убитого мужа и приехал предложить свою помощь…

Второй вариант – ей не хотелось бы, чтобы мы с Борей разговаривали. Почему? Что мы могли сказать друг другу такого, что было бы ей неприятно? Правда, были еще два варианта. Застарелая неприязнь их друг к другу и боязнь Ларисы, что Боря что-нибудь украдет из антикварных вещей… Но он ведь старый друг… Хотя, что в таком случае означали ее вчерашние туманные слова о том, что в наше время деньги и вообще материальные блага рассорили многих людей? Не Борю ли она имела в виду?

– Вот я и приехал, – продолжал Боря. – Еще ведь вот что, – он поднял глаза от чашки с кофе, – у меня арендован сейф в банке, и я храню в нем некоторые ценные вещи. И, поскольку уж случилось такое, я приехал предложить дать их мне на хранение, хоть некоторые. – Он помолчал, как бы ожидая моего ответа, но его не последовало. Я просто не сказал ни слова в ответ. – Мне это кажется разумным, – добавил Боря, понимая, что его слова непонятны для меня и нуждаются в объяснении. – Ведь совершенно ясно, что убить Васю могли только из-за его антиквариата. Другой причины вовсе нет и быть не может. Вы и сами это прекрасно понимаете.

– Я понимаю, – сказал я. – Но кому и что могло понадобиться от Васи в смысле его антикварных вещей? Он ведь как-то показывал мне свою работу и вещи, которые он делает и продает… Я, конечно, ничего плохого не хочу сказать, но из-за этих вещиц не стоит убивать человека.

– Вы имеете в виду, что он из пяти плохоньких люстр делал одну хорошую? – уточнил Боря. – Это так и было. Но ведь это не единственное, что кормило его. И ее, – добавил он после нескольких секунд размышления.

– За что вы не любите Ларису? – поинтересовался я наконец. Эти недомолвки мне стали надоедать…

Он усмехнулся и залпом допил кофе из кружки с изображением симпатичного бурого медведя.

– А вы ее любите? – спросил он.

– Только одесские евреи отвечают вопросом на вопрос, – сказал я спокойно. – А вы, кажется, не одесский?

– Нет, я белорусский, – ответил Боря и поправил очки. Он продолжал внимательно смотреть на меня через давно не мытые стекла.

– Так отчего вы не любите Ларису? – повторил я.

Боря опять усмехнулся и сказал:

– Кажется, я уже ответил вам… Ответьте себе самому на вопрос, за что ее не любите вы сами. Это и будет ответом на ваш вопрос мне.

– Да-а, – протянул я. – Так что вы хотели сказать про ценности? У Васи много ценностей, которые нуждаются в банковском сейфе?

– Нет, не много, – ответил Боря. – Таких вещей у него две. Вот я и пришел предложить свой сейф на первое время. Уж очевидно, что вокруг этого дома бродят преступники. И не какие-то, а страшные. Они не остановились перед убийством, так что уж подавно не остановятся и перед ограблением.

– Ну и что? – спросил я. – Лариса вам отдала эти две вещи?

– Нет, – пожал плечами Боря. – Она сказала, что не хочет отдавать. Может быть, она мне не доверяет… Хотя это глупо. Я предложил от чистого сердца.

– Ну, я не хотел бы вмешиваться в это дело, – ответил я равнодушно. Мне и в самом деле было неинтересно все это. Какие могут быть разговоры о каких-то ценностях в то время, как в морге лежит изуродованное тело моего брата?

– Я вас и не прошу вмешиваться, – сказал Боря, – а прошу вас только узнать у Ларисы, не собирается ли она эти вещи продать. Потому что если собирается, то я готов купить их. Вот и все.

– А отчего вы решили, что Лариса хочет их продавать? – спросил я и довольно хамским голосом сказал: – Так вы зачем сюда пришли? Предложить свою помощь вдове или покупать вещи своего друга, когда его еще не похоронили?

Я когда-то слышал о том, что коллекционеры и вообще люди, занимающиеся собиранием чего-либо, очень странные. И в каком-то смысле опасные. Они так увлечены своими поисками и сохранением найденного, что у них атрофируются все остальные человеческие чувства.

Было похоже, что один из таких сидел сейчас напротив меня… Может быть, он и с Васей дружил просто потому, что Вася для него был не просто человеком, а нес некую функцию – то есть был человеком, имевшим в своей коллекции нечто…

Так вот они какие – монстры коллекционирования! Но Боря, видимо, понял, о чем я подумал и не обиделся на мои последние слова.

– Я пришел предложить свою помощь вдове, – сказал он спокойно, стараясь говорить медленно и внятно, чтобы я понял его. – И совершенно не думал о том, чтобы что-то покупать. Я просто пришел предложить поместить вещи в сейф, чтобы до них не добрались негодяи, которые убили Васю скорее всего именно из-за этих вещей. – Боря помолчал, чертя ложкой на клеенке, а потом добавил: – Потому что, кроме этих двух вещей, его больше было убивать не за что.

– Он получил их законным путем? – спросил я на всякий случай.

– А вы что, сомневаетесь в своем брате? – удивился Боря. – Нет, все абсолютно законно. Просто многие хотели бы иметь эти вещи, потому что они очень дорого стоят.

Потом Боря закурил еще одну сигарету и сказал:

– Вы зря на меня рассердились. Просто все дело в том, что я не очень доверяю Ларисе. Видите ли, она сказала мне, что не хочет давать мне на хранение вещи. Но… У меня есть сомнение, что эти вещи вообще есть сейчас у нее. Вот в чем дело.

– А что это были за вещи?

– Во-первых, это икона. Одна, но очень старинная и хорошо сохранившаяся, владимирской школы, в золотом окладе. Она очень-очень дорого стоит. Во-вторых, это коллекция бронзовых литых печаток прошлого века. Есть и начала этого века, но в основном, конечно, девятнадцатый. Их у него больше ста. Вася собирал их несколько лет.

Вот об этом я знал достаточно хорошо. Он каждый раз во время моих приездов показывал мне свои новые приобретения. Это был целый ритуал. Он доставал их из шкафа и показывал каждую по отдельности. Главным было подержать эту штуку в руке. Вася считал, что без этого оценить печатку нельзя.

– Она же сделана для того, чтобы ее держали в руке, – объяснял он, любовно потряхивая кулаком с зажатой в нем бронзовой фигуркой. Потом давал подержать и мне, и никогда не успокаивался, пока не получал заверений в том, что это «очень пластично»…

Но и тогда сердился. Все ему было не то… Если ты не оценивал печатку должным образом, он сердился на твою тупость и неспособность оценить прекрасное. Если же ты говорил, что это отличная вещь потому-то и потому-то, он сердился все равно. Потому что разве мог ты понять об этой фигурке столько, сколько он понимал о ней?

– Отлично, – говорил он. – Просто отлично. Какая композиция! Вот только литье не очень хорошо выполнено, складки плаща не прорисовываются…

Фигурки на печатках были самые разные – ангелы с крылышками, нимфы, русалки, всякие звери…

– Можешь музей открывать с такой выставкой, – говорил я ему каждый раз. Но и это не было достаточным выражением восхищения его коллекцией, которое удовлетворило бы Васю. Потому что он на самом деле был художником. В том смысле, что любил искусство чистой любовью. Любил за то, что это было искусство, за то, что оно было прекрасно, а не за то, что из него можно сделать неплохие деньги.

Это нисколько не мешало ему делать и деньги на искусстве тоже, однако все же наслаждение искусством было для него главным.

– Какая фактура, – говорил он, вертя в руке одну из своих печаток…

Невольно я закрыл глаза и представил себе брата в этот момент. Наверное, именно таким он и останется у меня в памяти.

Так что коллекция печаток была мне хорошо знакома.

– Почему вы думаете, что этих вещей сейчас нет? – удивленно спросил я. – Из того, что Лариса не захотела воспользоваться вашим предложением, еще ничего не следует. А если вас обидел такой отказ, я полагаю, вам следует проявить мудрость. Женщина все же перенесла такой удар… Да, собственно, еще переносит. И при этом еще держится сравнительно неплохо.

– Что неплохо держится – это правильно, – заметил Боря. – Дай Бог нашим женам держаться так же, когда с нами случится несчастье.

– У меня нет жены, – машинально ответил я.

– У меня тоже, – сказал Боря. – Это я просто так, на всякий случай… – Потом он сказал: – Так вот. Вы помните, где стояла эта коллекция?

– Она лежала в шкафу, – ответил я. – Она вообще не стояла.

– Вот-вот, сразу видно, что вы тут давно не были, – ответил Боря. – Василий сделал полку специально для своей коллекции. Вот она – тянется над его кроватью вдоль всей стены. Ее ведь не было, когда вы приезжали сюда в последний раз?

Я встал и посмотрел на полку над кроватью брата в спальне. Собственно, было видно и так – через открытую дверь, но я почему-то решил воочию убедиться в том, что полка существует. Длинная полка из тонкой доски. Только она была пуста. На ней ничего не стояло.

– Может быть, Лариса убрала куда-то все? – предположил я. – А что с иконой?

– Икону Вася купил вообще недавно. Он очень выгодно совершил несколько сделок, и вместо того, чтобы нести деньги в обменный пункт и менять их на валюту, как делают все и как делал он сам прежде, взял да и купил эту икону. Он не держал ее на виду, это так. Так что я не уверен. Может быть, икона и на месте. Но вот отсутствие коллекции наводит меня на мрачные мысли.

– Какие, например? – спросил я.

– На неясные, – ответил Боря и замолчал. Он закурил третью сигарету и кухня наполнилась дымом… – Все дело в том, – продолжил он, – что я приходил сюда в понедельник, то есть пять дней назад. И коллекция стояла на месте. Если бы Вася хотел ее продать, то он наверняка сказал бы об этом мне. Продать такую коллекцию – вообще нешуточное дело, к нему долго готовятся. И сумма будет весьма немаленькой. Да Вася и не согласился бы продавать свою собственную коллекцию задешево. Это же его жизнь, его увлечение… Чтобы продать это, у него должно было быть очень веское основание – в долларах и с несколькими нулями… И он бы непременно сказал об этом мне, просто наверняка. Это же крупное событие в жизни. Но Вася ничего мне не сказал. Мы подошли к полке, он показал мне свое новое приобретение – барабанщика. Мы обсудили его, и все. А теперь полка пуста. Вы же не станете валять дурака и говорить мне, что Лариса убрала коллекцию после гибели мужа для того, чтобы обеспечить ее сохранность. У нее на это элементарно не было времени.

– Да, – согласился я. – Психологически недостоверно.

– Что-что? – не понял меня Боря и встрепенулся. Люди вообще боятся того, чего не понимают…

– Я говорю, что это на самом деле психологически необъяснимо, – сказал я. – Женщина узнает о гибели мужа и первое, что она делает – это прячет в шкаф коллекцию бронзы… Нелепость. Нежизненно, недостоверно.

– А! – улыбнулся Боря. – Я забыл, что вы режиссер и все прокручиваете на свой лад… Ну, как хотите, так и говорите. Я подозреваю, что Лариса в отчаянии от случившегося решила все продать. Вот я и обеспокоился. Она может не знать настоящую цену и продешевит. Пусть бы продала мне.

– Вы дадите настоящую цену? – поинтересовался я.

– С моей стороны обман будет минимальным, – ответил Боря спокойно и внушительно посмотрел на меня.

Я понял, что начал уважать этого человека. Если бы он сказал: «Как вы можете! Я – честный человек и никогда…» – вот это бы означало, что он лжец и негодяй. А так – все разумно и все честно.

– Я поговорю с Ларисой, – ответил я.

В этот момент заскрежетал ключ в замке и на пороге появились обе женщины. Они несли тяжелые сумки с купленными продуктами и сильно запыхались. Наверное, это и неплохо, что есть такой обычай – поминки. Потому что Лариса явно отвлеклась от своих тяжелых мыслей и это пошло ей на пользу. Я даже невольно обрадовался за нее. Уж слишком меня напугал ее вид накануне. Я даже испугался, что она не выдержит похорон…

Боря собрался и ушел, пообещав явиться вовремя на похороны. А я еще раз спросил, не потребуется ли моя помощь на кухне. Получив еще раз отказ, я надел пальто и пошел гулять по улицам.

Я бродил по городу несколько часов. Это облегчалось тем, что Василий жил в самом центре, так что я фактически все время ходил рядом с домом и мог вернуться в любой момент. Но обратно меня не тянуло.

Здесь прошло мое детство и моя юность. Город был совсем другим тогда. Это только кажется, что Петербург не меняется. Конечно, архитектура остается неизменной. Как сказал Коржавин по этому поводу:

 
Но камень изменить лица не может
Какие б ни настали времена.
 

Камни и не меняются. Меняется все остальное – вывески на магазинах, афиши на тумбах, лица и поведение людей. Все то, что и составляет действительную сущность жизни города.

Архитектор или искусствовед скажет, что я не прав и город – это камни. Дома, дворцы, архитектурные ансамбли. Но я – режиссер. И я говорю, что город – это прежде всего люди. Потому что я так чувствую…

Когда я вернулся в дом, там на кухне полным ходом шла подготовка к поминкам. Странно присутствовать на поминках своего младшего брата. Это неестественно. И вообще – очень обидно. До нестерпимости…

Ну, допустим, был бы он бандит или еще какой-нибудь негодяй. Его бы убили. Брата, наверное, всегда жалко, даже если он бандит. Но все же как-то это было бы естественно, объяснимее, что ли. Он убивал, а теперь вот его убили…

Или он умер бы от болезни. От тяжелой и неизлечимой болезни. Очень страшно это, тем более что действительно все под Богом ходим и никто не застрахован. От такого нет панацеи. Но все-таки и это было бы как-то объяснимо. Заболел и умер. Божья воля…

А тут? Ну за что же убивать такого тихого и незлобивого человека? Искусствовед, увлекался антиквариатом, ну приторговывал им… Нет, я не идиот и понимаю разные оттенки и то, что бывают всякие варианты. Искусствоведы и торговцы антиквариатом тоже бывают разные. Есть и такие, которых вполне есть за что убивать…

Но Василий был совсем не такой, уж мне-то это было известно. Он был совсем не так уж и богат. А по характеру – ангел во плоти. Тихий, скромный, увлеченный своим делом человек. Убили, да еще с такой жестокостью. И ничего теперь сделать нельзя… Как писал Заболоцкий:

 
И уставало сердце плакать
От нестерпимых этих мук.
 

Что бы я ни предпринял, что бы там ни сделала милиция, а Васю уже не воскресишь.

У меня есть один приятель, он работал одно время директором сельского клуба. Для заработка он каждую субботу проводил там дискотеки. Они приносили неплохой доход, но вот только одно обстоятельство все время портило бизнес, и в конце концов мой приятель прекратил эти ночные дискотеки…

Дело в том, что на них съезжалось на мотоциклах все окрестное хулиганье из соседних деревень. Некоторые бывали даже на машинах. И вот они огромными стаями налетали на дом культуры и дискотека превращалась в ад.

– А ты вызывай милицию, – посоветовал я ему тогда. – Если нужно – плати милиционерам, чтобы они дежурили у тебя на танцульках.

– Эх, – вздохнул приятель, – все это можно сделать. Да я и делаю все это. Но ты просто не знаешь этих людей.

– Каких людей? – уточнил я.

– Да вот этих деревенских хулиганов, – сказал приятель. – Я и сам их раньше не понимал. Теперь понял. Мне нелегко было осознать это, потому я и не сразу понял. И ты мне не поверишь. Дело в том, что они не боятся никакую милицию… То есть они могут убегать от милиционера или, наоборот, нападать на него, но по-настоящему они его не боятся.

Приятель сказал это и замолчал.

– А почему? – спросил я, понимая, что он ждет этого вопроса.

– Потому что они вообще не боятся смерти, – ответил он задумчиво. – Ты не поверишь, но это действительно так… Я месяцами наблюдал стаи этих парней на мопедах и мотоциклах. Они в куртках, курят, плюются постоянно, как будто они больны… Я слушал их разговоры между собой, наблюдал за их взаимоотношениями.

– И что же? – нетерпеливо спросил я. – Что же ты обнаружил? Смерти боятся все.

– Нет, не все, – торжественно сказал он. – Мы имеем дело с людьми другой исторической эпохи, вот что. Эти сельские хулиганы – люди с мироощущением дофеодальной эпохи. У них эпическое сознание, старик…

– Что это значит?

Эпическое сознание – это означает, что они еще не могут выделить себя из толпы себе подобных. Каждый из них еще не способен осознать себя личностью. Он чувствует себя просто частью общего целого. Одной стаи, например.

– Почему ты так думаешь? – не поверил я.

– Я с одним таким поговорил. Я спросил его, не боится ли он участвовать в драках, в избиениях, поджогах… Ведь могут убить, могут посадить в тюрьму, а там тоже можно погибнуть… Знаешь, что он мне ответил?

– Что?

– Он посмотрел на меня бессмысленными глазами и молодецки сказал: «Ну, так что же? Меня не будет – другие будут» и указал рукой на своих товарищей по стае… Он еще не осознает себя личностью, отдельной от других. Неповторимой, единственной в своем роде и так далее.

Этот разговор с приятелем я вспомнил в связи с Василием. Уж он-то отлично осознавал себя личностью, и в момент, когда под гнусные смешки и улюлюканье угасало его сознание, он наверняка понимал, что рушится целый мир…

Дамы переоделись и теперь были в передниках и с засученными рукавами. Они активно делали что-то на кухне.

– Моя помощь все еще не нужна? – спросил я на всякий случай, хотя мне и не хотелось идти на кухню.

Что-то неприятное с самого начала почувствовал я в этой Лиде. Хоть она и старалась держаться дружественно, мне все же не нравились ее хитрые маленькие глазки и деланная хищная улыбка.

Мне ответили, что помощь не нужна, и я спокойно ушел в гостиную. Там, на столике у телефона лежала записная книжка Василия. От нечего делать я взял ее и стал читать.

Конечно, читать чужие записные книжки нехорошо, но в данном случае это было вполне допустимо. Ведь мой брат все равно был уже мертв. Странно, что записную книжку не попросила милиция, подумал я. Ведь это могло бы помочь им найти возможных убийц. А они собираются искать кого-то, спросил я сам себя. Им это нужно?

Мне вспомнились сигареты «Мальборо» на столе у следователя, и я подумал, что от праведных трудов за казенную зарплату «Мальборо» не купишь. Значит, надо делать что-то другое, и уж конечно, времени в этом случае на поиски каких-то убийц совсем не остается…

– Это старая записная книжка, – сказала Лариса, проходя мимо меня с каким-то подносом. – Новую попросил принести следователь.

Ну, слава Богу, подумал я. Я был не прав. Хоть это они попросили сделать. Так что еще не все развалилось в датском королевстве. Хоть вид делают…

– А эту я взяла, чтобы обзвонить старых знакомых, – сказала Лариса, вновь проходя мимо меня. – Вдруг кто-то захочет прийти на похороны…

Вскоре Лида ушла. Она заглянула ко мне в комнату и попрощалась.

– Это так страшно, так ужасно, – сказала она, шмыгая простуженным носом. – Я прямо целый день плачу, не могу в себя прийти. Вот помогала Ларочке и не могла удержаться от слез…

– Спасибо, – ответил я сухо.

– Что вы, – сказала Лида. – Он был нам совсем как родной. Ведь они с моим мужем были как родные, с самого детства, и со мной Вася был очень дружен. Близкий человек, – и она опять пустила слезу. Плачущий крокодил в виде крашеной блондинки сорока пяти лет – это было бы забавно, если бы не мое состояние.

– Зачем приходил Боря утром? – вдруг спросила у меня Лариса, как только за Лидой закрылась дверь и мы остались одни. Она села напротив меня в гостиной и приглаживала растрепавшиеся на кухне волосы.

– Ты же знаешь это лучше меня, – сказал я в ответ. – Он вообще приходил не ко мне, а к тебе. Он же твой друг.

– Наш с Васей, – поправила она меня.

– Ну, ваш, – согласился я. – В любом случае, он же сказал тебе, зачем он приходил.

– Да нет, – ответила Лариса. – Он просто предлагал свою помощь. А я ответила ему, что похороны мы с тобой уже заказали, а по хозяйству мне поможет Лида.

– А мне он сказал, что предлагал тебе отдать ему на хранение в сейфе ценности из Васиной коллекции, – сказал я.

Лариса смутилась. Я это явственно почувствовал. Она не допустила пятен на лице, но глаза ее тревожно дрогнули, а руки засуетились на подоле юбки…

– А, это, – ответила она быстро. – Я отказалась. Это излишне. Совершенно не нужно. Такие хлопоты.

– А мне кажется, что его предложение было довольно разумным, – спокойно сказал я. – Очень вероятно, что кто-то охотится за этими вещами. Кстати, это наиболее вероятный мотив убийства, так что…

– Все равно, – сказала Лариса, не поднимая глаза. – Я не доверяю ему.

– Кому?

– Боре, – пояснила она и, поймав мой удивленный взгляд, смутилась еще больше.

– Да? – спросил я у нее. – А у тебя есть для этого основания? Я потому тебя спрашиваю, что твой муж и мой брат доверял ему, а ты – нет. Отчего? Ты что-то знаешь о нем дурное? То, чего не знал Василий?