Текст книги "Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля"

Автор книги: Артур Мерлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

«Ну и ну, – подумал я про себя. – Как могут меняться люди за одну ночь. Был искусствовед, а стал прямо какой-то тонтон-макут…»

– Вы не простудитесь? – спросил он меня вместо приветствия. – Я тут сильно накурил за ночь. Так что пришлось открыть окна, чтобы проветрить.

Я сел на диване. Боря внимательно посмотрел на меня и оценил мое состояние.

– Для приличного мужчины зрелого возраста, – сказал он, – лучший способ выйти из тяжелого состояния с похмелья – это до еды и даже до глотка воды выкурить крепкую сигарету и выпить сладкого шампанского. Вы так не считаете?

– Вы с ума сошли, – сказал я, мотая головой, отчего перед глазами у меня сразу пошли круги, а в ушах гулко застучала кровь…

– Настоятельно рекомендую, – сказал он, протягивая мне открытую пачку «Кэмела». – Садитесь к столу, и все будет в порядке.

Я сел на стул возле стола и машинально трясущейся рукой взял протянутую мне сигарету. Закурил, выпустил струю дыма из легких.

Боря открыл бутылку шампанского. Она с шипением выбила пробку, и вино брызнуло струей наружу.

– Что мы празднуем? – с досадой спросил я, глядя, как струя сладкого шампанского наполняет бокал передо мной. – Свадьба, что ли?

– Давайте выпьем, – сказал торжественно Боря. Он сидел передо мной в своем парадном виде, и зажженная сигарета свисала из уголка его рта. – Или только бандиты могут себе позволить выпивать, идя на свое поганое «мокрое» дело? У нас сегодня праздник. Мы сейчас пойдем убивать подонка. Правда, только одного, а их гораздо больше, но что же делать…

Он взял меня за локоть и буквально заставил поднять к губам бокал с искрящимся шампанским:

– Пейте, вам сейчас станет легче… И курите, курите, вам говорят. Затягивайтесь поглубже, полной грудью. И вам станет гораздо лучше, вы сами почувствуете.

Фестиваль продолжался…

– И что вы надумали этой ночью? – спросил я его наконец, когда полбутылки итальянского вина было уже выпито. Я вновь чуть охмелел и теперь мне уже было безразлично мое состояние. Видимо, этого Боря и добивался…

– Я все придумал, – сказал он деловым голосом. – Мне это было довольно легко, потому что я однажды бывал у Шмелева дома. Мы заезжали в гости вместе с Ларисой и Васей… И вообще, я знаю его получше, чем вы. Так вот, мы попробуем сделать это прямо сегодня.

– Сегодня? – удивился я, хотя мне пора было бы уже потерять способность удивляться чему бы то ни было в этой жизни.

– Ну, да, – сказал Боря. – Сегодня. А почему бы и нет? Как это у вас в театре говорится: единство места, единство времени и единство содержания. Так?

– Это формула классического триединства, – вяло ответил я. – Изложена в теоретических трактатах Буало…

– Ладно, – сказал Боря. – Про Буало мы поговорим в следующий ваш приезд в Питер… Скажите лучше, у вас есть хорошие друзья в театрах здесь?

Я даже возмутился:

– Что за вопрос? Есть, конечно… Уж где-где, а в театрах есть.

– Вот и хорошо. Нам понадобятся парики, – сказал Боря. – И усы тоже. Знаете, которые приклеиваются.

– Но зачем? – спросил я с недоумением. – Для чего этот маскарад? Вы что – в детские игры играете? – Я подозревал, что Боря собрался нарядить нас в клоунов…

– Нас не должны узнать, – сказал он спокойно. – Мы придем, и нас не должны узнать.

Он посмотрел на меня и понял, что я думаю об этом.

– Нет, вы меня неправильно поняли, – сказал он успокаивающе. – Знающие нас в лицо люди узнают нас, несмотря на парики. Это ясно. У меня другой замысел.

– Какой? – поинтересовался я. – Что вы надумали за ночь?

– Сейчас я позвоню Шмелеву, – сказал Боря. – Вам звонить категорически нельзя – он сразу догадается, что здесь нечисто. Да и у вас нет повода ему звонить. К тому же, вы не можете «играть в темную». Шмелев ведь знает, что вы знаете… Ну, и так далее. Между вами отношения уже, очевидно, прерваны. Он понимает, что хорошо относиться вы к нему не можете. Так что, будем считать, что вас вообще нет в городе. Тем более, что Шмелев через своих людей именно этого от вас и требовал. Итак, я звоню ему и предлагаю купить что-нибудь. Он все же меня знает… Только он не знает, как я относился к Васе и Ларисе. Даже не догадывается.

Боря помолчал, как бы обдумывая это. Потом сказал:

– Вот в этом и есть их слабость, этим их и можно бить…

– Чем? – не понял я.

– У них все есть. Им все доступно – машины, особняки, охранники… Только им недоступны человеческие чувства. Они не могут предположить, что я могу убить просто так – не из-за денег.

– А из-за чего?

– Из-за идеального принципа, – ответил Боря. – Они, эти недочеловечки с долларами, перестали вообще считать нас за людей. Пора уже кого-то из них убить… Чтобы не наглели. Чтобы боялись все-таки. Шмелев – это самое то.

– Так вот ваш мотив? – спросил я, озадаченный.

– Вы что – следователь, чтобы мотив искать? – ответил Боря.

– Я не следователь. Я – режиссер, – сказал я. – Мне мотив должен быть ясен.

– Ну, если вам так важен мой мотив, то он у меня есть. Я мщу за все сразу. То, что случилось с Васей и Ларисой, – это закономерность. Они – жертвы. Считайте, что я мщу за них.

После этого Боря рассказал мне тот план, который он всесторонне обдумал за ночь. Я согласился с ним.

– Тогда нам пора действовать, – сказал он и взялся за телефон. Я пассивно сидел рядом и наблюдал. План был не плох. Другое дело, что все могло сорваться на любом этапе и успех зависел от многих случайностей. Но, наверное, это свойство всех криминальных планов…

«В конце концов, – подумал я, – ни Боре, ни мне никогда не приходилось убивать людей. У нас нет такого опыта. Тем более, разрабатывать операции по убийству. Это же не наша профессия».

Тут же я поймал себя на том, что спокойно сказал себе слово «убийство». То ли Боре удалось убедить меня в том, что мы просто выполним часть Божьего плана кары, то ли для меня Шмелев после своих злодеяний перестал быть человеком…

А скорее всего, по третьей причине, которая и обусловила первые две. За последние дни я столкнулся с таким шквалом жестокости и аморализма, что не смог с этим совладать и у меня разрушились представления о нормах и границах допустимого…

Раньше я бы не смог сказать себе так спокойно слово «убийство». Но ведь раньше и я не сталкивался с тем, что произошло сейчас. Убит Вася, и не как-то, а зверски замучен. И предала его на эти муки его жена Лариса. А после этого я оказался свидетелем противоестественной связи вдовы с убийцей… А потом еще и убийство самой Ларисы. Дикое, малообъяснимое…

Не много ли для психики человека? Вот я и «сломался», утратил чувство моральной нормы.

Вообще, я теперь хорошо понимаю милиционеров и всяких там работников прокуратуры. Про них часто говорят, что они грубые, резкие, равнодушные… Я и сам раньше так говорил. Да это часто именно так и есть. Но… Учитывая все то, с чем им приходится сталкиваться каждый день, странно вообще, что они сохранили остатки рассудка…

Боря сразу дозвонился до Шмелева. Это я понял по его радостному лицу, когда Шмелев ответил.

Да, в общем-то, в этом ничего удивительного и не было. Ведь было еще только девять часов утра, а в такую рань встают и уходят на работу только порядочные люди. Мафиози спят до одиннадцати. Они – люди уставшие, утомленные своей шикарной жизнью.

– У меня к вам есть вопрос, – сказал Боря после того, как представился и Шмелев вспомнил его. – Дело в том, что сейчас у меня в руках есть одна очень хорошая и ценная вещь. Мне предложили ее купить, но я сейчас не могу этого себе позволить. А вы, насколько я помню, интересуетесь такими вещами. Это – хорошее вложение капитала.

Видимо, Шмелев спросил, что это за вещь.

– Это икона, очень ценная, – сказал Боря. – Ее… Ее достали из музея, из запасников. Это настоящее искусство… Вот я и подумал, что… Тем более, сейчас я один, Васи не стало. Так я предложил бы ему купить, но что же теперь делать…

И Боря понес всякую интеллигентскую ахинею, чтобы усыпить подозрительность Шмелева. Потом он вдруг как бы прервал себя и сказал:

– Ах да, я же совсем забыл вам сказать. Может быть, вы не знаете… Мне только что сказали, что убита бедная Лариса… Да-да, она… Бедняжка, какой ужас! Только что Васю похоронила и сама туда же отправилась за ним… Такой кошмар, – кудахтал Боря, как базарная бабка.

Я сначала вытаращился на него, но потом понял его замысел. Он специально завел разговор о Ларисе, чтобы показать, что он никак не связывает Шмелева с этим делом, что он даже допускает, что тот ничего не знает вовсе.

Боря, что называется, «играл под дурака».

Вероятно, Шмелев поверил и поинтересовался, сколько может стоить икона.

– Тысяч пятьсот, я полагаю, – ответил Боря. – Впрочем, можно и поторговаться. Вещь-то нелегальная, как вы сами понимаете. Человек очень рисковал, когда добывал ее. Но торговаться можно.

Он помолчал, слушая, что говорит ему Шмелев. Потом ответил:

– Нет, я гарантирую, что вещь того стоит. Шестнадцатый век, хорошая школа… Сама икона в хорошем состоянии. Так что я вам предлагаю не «фуфло». Вы можете быть уверены… Это я просто так вам позвонил – по старому знакомству, знаете ли. В память о нашем друге, о Васе… Это ведь он нас познакомил с вами…

Боря говорил все эти глупые, елейные слова, они звучали как отзвуки былой жизни, того, что давно прошло и больше не вернется никогда… Все это должно было убаюкать Шмелева, лишний раз подтвердить его уверенность в том, что он имеет дело с нелепыми, наивными «бывшими» людьми.

– Да, – сказал наконец Боря и при этом подмигнул мне, напряженно следившему за разговором. – Сегодня можно, конечно. Мы так и думали, что сегодня. С таким делом лучше не задерживаться… Где? – переспросил он и озадаченно посмотрел на меня. – К вам? Хорошо… Только мы не сможем прийти раньше пяти. У нас тут еще дела есть… Нет, совершенно неотложные. Давайте в пять или в половину шестого?.. Ну, тогда договорились. Только я забыл код на вашей двери в подъезде. Напомните мне, пожалуйста, – Боря взял карандаш и занес его над листком бумаги в блокноте. – Что вы говорите? – вдруг переспросил он. – Ах, да… Очень хорошо… Хорошо… Так в шесть часов.

После этого он повесил трубку и посмотрел на меня хмурым взглядом. Лоб его был влажный от выступившего пота, капельки блестели на коже, как утренняя роса. Он напрягался во время разговора, это было ясно.

– Ну, что? – нетерпеливо сказал я.

– Все хорошо, – ответил Боря. – И все сложно. Дело в том, что в доме в это время будет жена.

– Откуда вы знаете? – спросил я и тут же сам подумал, что это совершенно естественно и этого следовало ожидать. Куда же деваться жене?

– Он сам сказал, – ответил Боря. – Он сказал: «Мы будем ждать»… Так что, вот еще один привходящий фактор. О жене я как-то не подумал.

– Это все от того, что вы не женаты, – сказал я. – Когда я иду в гости к какому-нибудь товарищу, я тоже, как правило, забываю о его жене и потому не приношу цветы. Жены всегда обижаются за это на меня, а я просто не держу в голове…

– Ну, да, – рассеянно кивнул головой Боря. – Делать нечего. Будем надеяться, что она нас не успеет узнать. Надо будет сделать все быстро. Она растеряется и не станет в нас всматриваться. Вот только там есть еще одно обстоятельство.

– Какое? – спросил я. – Скажите, какое, и я потом скажу вам об одной сложности, которой вы не учли.

– Ну, – сказал Боря. – Там внизу, у подъезда стоит машина. В ней сидит человек. Шмелев сказал, что нам даже не обязательно записывать код на входной двери. Нужно просто подойти к этому человеку в машине и сказать, что мы идем к Шмелеву. И он сам скажет нам код и, может быть, даже проводит до квартиры.

– Это охранник? – не понял я.

– Да, – сказал Боря. – Следовало бы это предвидеть. Такая мерзкая акула не должна чувствовать себя в безопасности, так что, конечно, у Шмелева есть охранники. Мы с вами об этом не подумали.

– Что же делать?

– Ничего не делать, – ответил мой собеседник. – Не менять же наше решение из-за этого. Мы с вами приняли верное, философское решение… Такие озарения бывают с человеком нечасто. Так не испугаемся же мы какого-то тупого охранника.

– Какой вы решительный и бесстрашный человек, – сказал я иронически, хотя тут же подумал, что это похоже на правду.

– А как вы думаете? – вскинул на меня глаза Боря. – У меня для этого есть целых два основания…

– Какие? – поинтересовался я. Меня на самом деле волновали его мысли на этот счет.

– Не могу же я бояться какого-то охранника. И вообще принимать такие пустяки во внимание при принятии радикальных решений. И я не могу позволить этому животному Шмелеву диктовать мне условия. Я все равно убью его, если решил это сделать, и никакие его меры безопасности не должны ему помочь. Потому что я умнее его и достойнее, как человек.

Боря помолчал несколько секунд, потом продолжил:

– И вообще, я тут думал всю ночь. И пришел к выводу, что человек с двумя высшими образованиями должен уметь сделать такую элементарную вещь, как убить негодяя. Я – философ и искусствовед, так неужели я не сумею обмануть какого-то несчастного подонка?

– Но он-то как раз себя несчастным не считает, – сказал я. – Шмелев как раз несчастными считает нас с вами.

– Нам придется указать ему на его заблуждение, – сказал Боря. – Вы только подумайте! Это же о нас с вами писал Державин в свое время:

 
Я – цепь миров, повсюду сущих.
Я – крайня степень вещества.
Я – средоточие живущих,
Черта начальна Божества…
 

Это про нас с вами сказано. Чувствуете, какая это ответственность? Нет, сама история велит нам быть умнее этих подонков и обязательно убить хоть этого мерзавца…

– Так что же мы будем делать с охранником? – все же спросил я, прервав Борины высокопарные рассуждения.

– Мы будем надеяться, что он не пойдет с нами в саму квартиру, – сказал Боря.

– А если пойдет?

– Если пойдет, то будет сам виноват. Придется «грохнуть» и его… Что же поделаешь? У него работа такая – рисковать.

– А мы справимся? – с сомнением спросил я. – Как вы себе это вообще представляете технически?

– Мы наденем парики, усы, загримируемся. И каждый из нас придаст что-то характерное своей походке и поведению. Например, я буду сильно хромать, а вы – подложите что-нибудь под пиджак, будто бы у вас горб или сильная сутулость.

– Зачем это все? – не понял я его замысла.

– Для охранника, – пояснил Боря. – Потом, когда мы убьем Шмелева, то охранник и жена Шмелева будут рассказывать, как выглядели убийцы. Они расскажут об усах, о не нашем цвете волос… И обязательно – о том, что всегда бросается в глаза. То есть о том, что один убийца хромал, а другой был горбатый. Вот потом все и будут искать хромого и горбатого.

– Ладно, это понятно, – сказал я. – Это вы хорошо придумали. Сразу видно, что в университете обучались… Но сможем ли мы осуществить это технически? Проще говоря, сил-то у нас хватит на это? Шмелев ведь – бывший офицер. Он – парень тренированный. А если еще и охранник будет…

Я представил себе эту картину и засомневался. Успех нашего ненадежного предприятия показался мне весьма проблематичным.

– Вы просто не знаете мою биографию, – спокойно сказал Боря. – Это же только Шмелев и ему подобная нечисть считает, что все тихие интеллигенты ничего не могут и не способны противостоять… Просто лень бывает связываться и руки марать. Вот они этим и пользуются. Я же в молодости служил в десантных войсках. А в прежние времена там тренировали гораздо серьезнее, чем сейчас. Советские десантники семидесятых годов – это вам не нынешние сопляки, которых партизаны берут в плен целыми ротами… Так что можно вспомнить юность. Вы не беспокойтесь.

Тут Боря взглянул на меня тревожно и добавил:

– Все-таки я и на вас надеюсь в случае чего… Так что вы подготовьтесь все же. Ладно?

– Как я могу подготовиться? – спросил я. – Только морально. Но морально я, кажется, вполне готов.

– Это тоже неплохо, – ответил Боря.

– Вот еще что, – сказал я Боре. – Эта ваша задумка с париками хороша, но тут театры нам с вами не помогут. Дело в том, что театральные парики, как и весь вообще театральный реквизит, сделаны очень грубо, топорно…

– Но нам же только дойти до дома Шмелева и потом выйти оттуда, – возразил Борис.

– Нет, это иллюзия, – ответил я. – Театральные парики будут бросаться в глаза своей искусственностью в пяти шагах. На нас будут все оборачиваться на улице. Эти парики только на сцене хороши, когда зритель далеко сидит… И охранник нас не пропустит в таком виде. Поверьте мне, я уж хорошо это знаю.

– Я вам верю, – забеспокоился Боря. – Но что же делать? Идти в том виде, в каком мы есть, туда нельзя. Жена узнает нас с вами и после того, как мы порешим Шмелева, жить нам останется несколько часов. Потому что нас убьют его люди.

– Вы полагаете, они станут мстить за мертвого? – спросил я. – Эти шакалы способны на это?

– Я думаю, что да. Из чувства самозащиты. Они должны будут защищаться. Это как в волчьей стае. Если убьешь одного волка, другие бросятся на тебя не потому, что им стало жалко своего сородича, а просто оттого, что они опасаются, что следующими трупами станут они…

– Нам надо загримироваться не в театре, – сказал я, – а на «Ленфильме». Теперь никакого «Ленфильма», конечно, уже нет, но все цеха прежние там остались и вот именно они нам помогут.

– Там что – лучше парики? – спросил Боря.

– Естественно, – ответил я. – В кино же не может быть такой приблизительности, как в театре. Кино ведь снимает крупные планы. Только надо найти там знакомых. Давайте я сяду за телефон.

Боря уступил мне место возле телефона, и я принялся названивать по нему. Как теперь разметало людей! За несколько лет разрушилась не только страна, не только экономика и весь уклад жизни. Это само собой, к этому мы уже как-то привыкли. Разрушились, кроме всего прочего, и элементарные связи людей друг с другом. Столькие вообще уехали, покинули страну! Столькие сменили не просто работу, но и вовсе род занятий. Теперь трудно найти старых знакомых на прежних местах.

Поэтому я потратил не меньше часа и сделал с десяток телефонных звонков, прежде чем «напал» на своего старого знакомого, который еще не ушел из мира кино.

Найдя его наконец, я высказал ему просьбу. Он был страшно удивлен.

– Ты что, стал шпионом? Или мафиози? – спросил он у меня. – Зачем тебе ходить по городу в таком виде? От кого ты скрываешься?

Мне пришлось призвать на помощь фантазию, и я сказал бесшабашным голосом:

– Мы с другом решили устроить карнавал… Знаешь, я ведь приехал только на пару дней, и вот мы захотели повеселиться. Есть у нас две знакомые девушки. Так вот, мы надумали их мистифицировать. Должно получиться очень смешно.

– Ну ладно, – согласился приятель. – Только это будет вам стоить довольно дорого. Я имею в виду услуги гримера и пастижера. У вас есть сорок тысяч?

Я заверил его, что за сорока тысячами дело не станет, и он назначил нам встречу на проходной киностудии в два часа дня.

Больше мы не стали пить алкоголя, а просидели в комнате Бори, морально готовясь к тому, что нам следует совершить.

Ровно в два часа мы уже были в проходной киностудии, и мой приятель выскочил, чтобы провести нас внутрь.

Он привел нас в пастижерский цех, и мы отдали сорок тысяч бессловесной девушке по имени Надя.

– Что вы хотите? – спросила она нас после того, как мой приятель объяснил ей, что мы его друзья и он клянется, что мы все вернем завтра же утром. – Какие вам парики и какие усы? – поинтересовалась она безразличным голосом.

Мы вместе с ней прошли по рядам столов, на которых были насажены на подставках самые различные парики. Наконец мы выбрали то, что нам было нужно. Вскоре она принесла нам еще коробку с усами – тонкими и толстыми, короткими и длинными, черными, рыжими и сивыми…

– Главное, чтобы мы с вами не выглядели, как ряженые, – прошептал я Боре, когда увидел, как он тянется к длинным и пушистым усам а-ля Сирано де Бержерак…

– Интересно же примерить, – ответил он и неохотно отложил усы в сторону. Нужно было найти «золотую середину», то есть наш вид должен был не бросаться в глаза и не настораживать, но в то же время он должен был абсолютно изменить нашу внешность.

В течение часа Надя управилась с нами обоими. На Борю она надела черный парик с длинными еврейскими пейсами и выкрасила ему бороду в черный цвет. А когда на его лице, к тому же, появились усы, я сам удивился его преображению.

– Ни дать, ни взять, настоящий герой Шолом-Алейхема, – сказал я ему, недоверчиво ощупывавшему парик на своей голове.

– Сейчас и вы будете не лучше, – ответил он, наблюдая, как ловкая Надя колдует надо мной. И Боря не ошибся. На моей голове оказался длинный парик с сивыми лохмами… Этакий стареющий хиппи.

Есть такой тип в нашей жизни. В шестидесятые и начале семидесятых годов это были молодые люди, которые искали истину. Они подражали западному образцу, многие из них – искренне.

Потом произошло то же, что и со всеми в таких ситуациях. Абсолютное большинство из них образумилось, постриглось, женилось и завело детей. Теперь они – обычные обыватели, обремененные кучей забот, и они так же лихо ругают нынешнюю молодежь за отсутствие идеалов, как прежде ругали их собственные отцы.

А некоторые из них «потерялись» в жизни. То ли они слишком искренно поверили в движение хиппи, то ли они на самом деле оказались ни на что не способны… Но они по-прежнему ходят все в том же виде. Только теперь это уже «старые мальчики» с нечесанными волосами. От них пахнет плохим мылом, дешевым вином, ложной романтикой и жизненным крахом…

Вообще мне несколько раз приходилось встречать старых знакомых, еще по институту, которые останавливали меня на улице. Они с завистью осматривали мой внешний вид, самый обыкновенный, кстати. Потом как бы заново оглядывали себя – в стоптанных ботинках из гуманитарной помощи, в плащике не по сезону, в вязаной шапочке, которая, если владельцу больше тридцати, смотрится уже довольно многозначительно…

И говорили: «Старик, ты продался». И в голосе их при этом бывает укоризна и намек на то, что они-то вот остались честными, неподкупленными. А мне все время хочется спросить в ответ: «А может быть, ты не продался только потому, что тебя никто не захотел купить?»

Впрочем, это так, рассуждения на тему: «Кто может сказать с уверенностью, прав человек в споре с жизнью или нет?»

Одним словом, Надя надела на меня лохматый парик, разом превратив в стареющего хиппи, потом прицепила такую же сивую бороду и свисающие книзу усы. С этими усами я стал походить на польского шляхтича сразу после поражения восстания 1863 года…

– Это будет крепко держаться? – на всякий случай спросил я у Нади, когда она закончила.

– Ну, вы же не станете дергать себя за бороду и за волосы, – ответила она. – В принципе, весь день до вечера вы можете ходить спокойно. Только не попадайте под снег и дождь.

– Погода сухая, – сказал Боря, который уже сидел в углу комнаты и наблюдал за нами.

Заглянул мой приятель, который привел нас сюда. Он осмотрел нас и засмеялся:

– Ну, и пугалы же вы… Каким девушкам понравится такое? Как говорил в свое время Остап Бендер, девушкам нравятся молодые, длинноногие, политически грамотные… А у вас прямо какой-то замшелый вид. Один – раввин из провинциальной синагоги, а другой – просто отброс общества.

– Более того, – ответил я. – Мы хотели бы выглядеть еще страшнее. Нет ли у вас тут в костюмерной каких-нибудь балахонов?

– Каких еще балахонов? – спросил приятель, с сомнением покачал головой. – Я тебе, Марк, всегда говорил, что скитания по разным плохоньким театрам на периферии до добра тебя не доведут. Это же вялотекущая шизофрения.

– Не балахоны, конечно, а плащи, – пояснил Боря, вмешиваясь в разговор. – Чтобы надеть поверх наших пальто, а потом снять, когда розыгрыш закончится.

Приятель решил, что уж коли он связался с ненормальными, то деваться некуда. Он вздохнул и повел нас в костюмерный цех. Там мы нашли два плаща-балахона из темно-серой и грязно-желтой ткани.

Когда мы облачились во все это, приятель мой вдруг остановил меня, взял за локоть и сказал, что хочет со мной поговорить один на один.

– Вы посидите тут, пожалуйста, – обратился он весьма любезно к Боре. – Мы буквально на минутку, по личному делу.

Он утащил меня к себе в кабинет, где усадил на стул рядом с собой. Он предложил мне сигарету и несколько секунд молчал. Потом решился.

– Знаешь что, Марк, – сказал он. – Конечно, я согласился тебе помочь. Потому что мы старые знакомые и приятно видеть тебя после долгого перерыва. Но только вот что…

Приятель смущался, но чувство опасности вынуждало его сказать все.

– Ты, конечно, рассказал мне какую-то глупую историю про розыгрыш и про карнавал, – сказал он. – Но ты ведь никогда не считал меня дураком? Ведь правда? Ты же не думал всерьез, что я поверю этому? Если бы я не знал тебя, то, может быть, и поверил бы. Но ты серьезный человек, Марк, и никогда не занимался шалостями… Я тут посмотрел, как вы с товарищем серьезно готовитесь к этому вашему карнавалу… Так вот, вы что, собрались ограбить Северный торговый банк? Или «Национальный кредит»?

– Нет, конечно, – ответил я, боясь, что он сейчас начнет допытываться. – Ты можешь не беспокоиться.

– Как же мне не беспокоиться? – сказал он. – Вас изрешетят пулями, а потом с ваших трупов снимут весь наш реквизит. И докопаются, где вы все это взяли. У меня будут огромные неприятности. А что еще хуже – мне не вернут все это, а приобщат к материалам дела. И мне придется за все это еще платить студии из своего кармана.

– Не бойся, – утешил я его. – Завтра же утром мы все вернем, и не будет ничего из того, что ты только что сказал.

– Знаешь, – подумав, сказал приятель. – Ты мне оставь свое театральное удостоверение. У тебя ведь есть?

– Есть, – ответил я, вынимая из кармана пиджака синюю книжицу нашего областного драмтеатра.

– И напиши мне официальное ходатайство с просьбой дать напрокат все это. Ты меня пойми, старик… Мне же страшно. А так у меня будет хоть какая-то бумага в качестве основания. Ты – официальное лицо, и я – официальное лицо. Ты попросил, я тебе дал. И все будет понятно всем инстанциям.

– Инстанции этим делом заниматься не будут, – сказал я, но его это не убедило.

– Ты мне напиши бумагу, а завтра, если придешь живой и невредимый и все вернешь, я тебе верну бумагу. И все это будет похоронено. Договорились?

«Это же верная улика», – подумал я. Но посмотрев в глаза приятелю, понял, что другого пути нет. В карнавал он не поверил, и если я откажусь от его предложения, нам придется уйти ни с чем.

– Как говорится: никто не хотел умирать, – сказал он, видя, как я беру с его стола лист бумаги и ручку…

Через полчаса мы с Борей вышли на улицу уже экипированные соответствующим образом. Боря исправно хромал то на одну ногу, то на другую, а я изо всех сил горбился и бестолково размахивал руками…

– А оружие у нас есть? – вдруг спросил я. Вот ведь незадача, почему-то мне это раньше не приходило в голову.

– Оружие? – переспросил Боря. – А какое вы хотели бы иметь оружие?

– Что за глупый вопрос, – ответил я. – Чем же мы собираемся сделать это… Ну то, что собираемся?

– Чем мы будем убивать? – уточнил безжалостный Боря. – У меня есть нож. Очень хороший, кстати. Его потом придется выбросить, но что же делать. С чем-то приходится мириться. А вам, я полагаю, ничего не нужно. Вы все равно не умеете обращаться с оружием.

– Ну, хоть на крайний случай, – сказал я, хотя был совершенно уверен, что не сумею применить ничего на деле. – Для уверенности в себе.

– Для уверенности? – усмехнулся Боря. – А мне казалось, что мне уже удалось вас убедить вполне. И что вы уверены в нашем, деле.

Потом он вдруг сказал:

– Поедем ко мне опять. У меня что-то было еще, кажется. Сейчас посмотрим.

Обратно к нему мы ехали на метро.

– Нам нужно освоиться в этом облике, – сказал Боря. – Чтобы мы выглядели естественнее. У этих охранников, хоть они и дураки, глаз наметанный. Стоит ему только что-то заподозрить, и он пойдет с нами в квартиру, что существенно все осложнит. Так что не будем, по возможности, рисковать.

Я вспомнил о том, что всегда говорил актерам, что им нужно несколько часов походить в своих сценических костюмах перед премьерой. Так что, тут все совпадало. Правильно сказал старик Моэм, что вся жизнь – это театр. Только в моем театре кровь была ненастоящая, ее делали бутафоры, а в Борином театре жизни, похоже, кровь не была поддельной…

Мы приехали к нему обратно, в его захламленную комнату, где Боря поставил кипяток, чтобы сделать нам по чашке крепкого кофе. Потом он стал искать в ящиках своего стола что-то…

Я сел на стул и ждал. Все во мне как будто напряглось в ожидании. Наверное, так чувствует себя пациент перед тяжелой операцией с непредсказуемым исходом.

– Ну, вот, – сказал Боря, распрямляясь и закрывая выдвижной ящик рабочего стола. – Вы, кажется, хотели это иметь на крайний случай. Он протянул мне большой черный нож с кнопкой. Рукоятка была даже не черная, а темно-серая, как и цвет моего балахона.

– Нажмите кнопку, только осторожней, – сказал он, и я сделал это. Никогда я не пользовался такими вещами. Даже не видел вблизи. Читать о таком оружии, конечно, приходилось, но не более того. Тем более, что описаны такие ножи были в книгах, повествующих о хулиганской жизни тридцатых-пятидесятых годов. В них страшные налетчики и бандиты расправлялись со своими невинными жертвами незадолго до того, как их поймают бравые милиционеры.

Теперь эта штука лежала у меня на ладони. Лезвие выскочило мгновенно и почти бесшумно – только с легким щелчком. Оно было длинное, отливало синеватой сталью.

– Зачем вы его держали? – поинтересовался я почему-то.

– Просто так, – ответил Боря. – Вообще-то я никогда не предполагал этим воспользоваться. Для уличных встреч мне хватает своих рук и ног. Я неплохо могу изуродовать человека. Хотя я не хожу по вечерам, и мне не приходилось использовать свои старинные навыки уже давно.

– И все-таки, вы хранили эту вещь, – настаивал я.

– Вы ошибаетесь, – решительно ответил Боря. – Не ищите тут никакой связи. Вы хотите выяснить для себя вопрос, не был ли я всегда готов к убийству. Вам это нужно для ваших психологических изысканий. Но уверяю вас, тут вы не правы. Ничего я не хранил специально. Даже не задумывался об этом. Просто у вас ведь дома, наверняка, лежат старые тапочки, которые вы не носите и почему-то не выбрасываете… Ведь лежат?

Я кивнул, и Боря обезоруживающе улыбнулся:

– У меня тоже лежат старые тапочки. И старая шляпа. И много носовых платков, которыми я не пользуюсь… Мы же с вами не американцы, чтобы, не раздумывая, выбрасывать все старое и тут же обзаводиться всем новым. Мы так не можем. Европейскому сознанию это совершенно несвойственно. Точно так же у меня лежали два ножа. Я их купил по случаю очень давно и никогда не предполагал, что мне придется ими воспользоваться.