Текст книги "Концерт Чайковского в предгорьях Пиренеев. Полет шмеля"

Автор книги: Артур Мерлин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

Вот как они мне сказали, и тут уж я не мог их остановить. Ты стала их законной добычей.

– Вот как было дело, – медленно произнесла я. – А что же мой муж, он советовался с тобой, как ему поступить?

– Только не о деньгах, – ответил Шмелев. – Он просил меня найти тебя – бесплатно, разумеется, по-дружески. А деньги он сразу решил отдать только потом. Он ждал приезда этого своего термолая.

– Как же ты мог так вообще поступить? – спросила я наконец. Меня со вчерашнего дня волновал этот вопрос. – Как ты мог так поступить с другом?

– С каким другом? – не понял меня Шмелев и покосился удивленно, оторвав глаза от дороги.

– Но Вася ведь твой друг, – сказала я. – Ты так обманул его доверие…

– Он мне не друг, – ответил спокойно Шмелев. – У меня вообще нет друзей. И никогда не было. Мне они не нужны. Друзья нужны слабым людям, а я в них не нуждаюсь. Я все могу сам.

– А Лида? – спросила я. – Ты ведь на ней женат. Разве она не друг тебе?

– Нет, конечно, – засмеялся Шмелев. – Она хочет от меня, чтобы я трахал ее хоть раз в неделю. В этом смысле она от меня зависит и благодарна мне. Потому что если бы не я, она вообще не нашла желающих на себя. Так что какой же она мне друг?

– Но я всегда думала, что ты хорошо относишься к Васе, – сказала я недоуменно. – Ведь ты часто с ним общаешься…

– Я неплохо к нему отношусь, – ответил мужчина. – Просто он слишком много хвастается своими антикварными вещами и доходами. И совсем не умеет себя защитить. Да еще и жаден, как выяснилось… Суслик.

– Кто? – переспросила я.

– Интеллигентный суслик, – повторил с презрением Шмелев. – Все они такие. Я знал, что он слабый и жалкий, но правда, не знал, что он такой жадный. Этого я не мог предвидеть. Не думал, что он пожалеет денег за собственную жену… А еще, небось, говорит, что любит тебя. Говорит?

– Говорит, – подтвердила я.

– Мне он то же самое говорил, – произнес Шмелев с удовольствием. – Сидел в кресле, руки потирал и говорил: «Как же она там, моя голубушка? Я так волнуюсь… Я так ее люблю»… А я в тот раз как раз приехал в первый раз от тебя… Прямо к нему приехал. Он сидел, причитал, а меня все подмывало сказать ему: «Вот этой самой рукой я час назад прижег задницу твоей жене. И продырявил ее сзади… Сейчас она лежит там и держится руками за свою попку и воет. А если бы ты не жалел денег, с ней бы вообще ничего такого не случилось. Она была бы сейчас с тобой».

Шмелев пожал плечами.

– Вот он какой человек.

– А ты вообще этим занимаешься? – спросила я его. Теперь мне было уже не страшно спрашивать.

– Чем – этим? – не понял меня Шмелев.

– Ну, похищаешь людей, получаешь деньги, выкупы и все такое, – пояснила я.

– В общем – да, – сказал мужчина равнодушно. – Жить-то надо. Сколько я получаю пенсии? Очень немного… Сколько лет я прослужил. На каких только самолетах не летал. Что только не делал. А теперь, стоило мне повредиться, как тут же в запас и на пенсию. А она ведь небольшая… Вот и приходится крутиться.

– Так это ты – тот хозяин, о котором говорили мои похитители? – спросила я.

– Да, – кивнул Шмелев. – Они называют меня хозяином. Это правда. Мне это не очень нравится. Я привык, чтобы меня называли командиром… Но что же делать. У этих парней с гор свои представления о жизни.

В том доме, куда он меня привез, Шмелев овладел мной. Было холодно. Четыре градуса тепла – это нормально, когда ты одета. А мне пришлось в недостроенном здании, где еще нет стекол, и гуляет ветер, поднять пальто, задрать юбку, спустить белье…

Он брал меня, как и в первый раз, на четвереньках. Я стояла на каменном полу. Руки мои замерзли, колени – тоже. Потом пришлось полчаса отряхиваться от пыли.

С тех пор мы еще несколько раз встречались. И каждый раз все там же. Я не сомневаюсь, что Шмелев мог бы найти и другое место для наших встреч. Но он упорно предпочитал это. Теперь я понимаю – почему. Ему нужно было, чтобы я с ним всегда была в униженном, подавленном состоянии. Чтобы мне было холодно, неловко, неудобно. Чтобы я каждый раз потом, встав на дрожащие коленки, отряхивала одежду. Ведь иногда я не удержавшись, под напором мужчины, падала прямо животом на грязный пол…

Ему это было нужно, чтобы подавлять меня, не давать забывать, кто я такая. Чтобы властвовать надо мной.

Самым тяжелым для меня было то, что Шмелев вовсе не прекратил своих отношений с Васей. Он по-прежнему продолжал заходить в гости. Теперь, когда я уже все знала, это было мне неприятно.

Я знала все – и как Шмелев по-настоящему относится к Васе – с презрением. И знала то, что это именно он – организатор отъема денег у моего мужа. Мне было ясно, что эти визиты и эти взаимоотношения добром закончится не могут.

А Вася «расходился» с каждым разом все больше и больше. Он рассказывал Шмелеву о своих новых приобретениях, показывал их.

– Подержи в руках, – говорил он. – Попробуй на ощупь. Это очень важно. Только на ощупь можно оценить по-настоящему произведение искусства…

И он совал в руки Шмелеву новую икону, привезенную из староверской деревни на Севере.

– Только взяв ее в руки и подержав, можно ощутить тепло рук мастера, писавшего ее. Только так можно прикоснуться к подлинному в искусстве.

Шмелев брал в руки, держал, кивал головой, соглашался. Улыбался.

Потом мы все втроем садились за стол. Пили чай с вареньем. Разговаривали об искусстве. Вернее, Вася разговаривал, а мы с Шмелевым молчали и слушали. Я слушала молча и с каменным лицом, а Шмелев – поддакивал, интересовался, задавал вопросы…

Когда уходил, в прихожей, он крепко брал меня рукой за грудь, выкручивая сосок так, что я обмирала, и говорил тихо.

– Завтра в том же месте. Поняла?

Теперь я сама ездила на наши свидания на машине. И сама проходила в здание и ждала своего любовника.

А потом случилось страшное…

То, что неминуемо должно было случиться. Я это знала. Не догадывалась, а именно знала.

Не случайно Шмелев так подробно интересовался у Васи, сколько стоит его коллекция. И не случайно спрашивал, сколько стоит каждая икона. Я слышала все это, я была рядом, в той же комнате.

Я могла тогда уже вмешаться, что-нибудь сказать или предпринять. Но я промолчала. Наверное, я была как загипнотизированная. И с того вечера я несколько дней ходила сама не своя.

Нет, никаких конкретных подозрений у меня не было. Я просто тупо ходила и старалась ни о чем не думать. Вася о чем-то говорил со мной, я отвечала ему. Улыбалась, шутила в ответ. Ложилась с ним в постель и тут же отворачивалась к стенке.

Я ждала. Чего? Не знаю…

И это случилось.

Я даже не удивилась, когда Вася не пришел вечером домой. Он ушел в несколько антикварных магазинов и собирался прийти к ужину.

Он не пришел к ужину. Наступило десять часов, потом двенадцать, потом настало утро. Я, как каменная, сидела в гостиной и курила одну сигарету за другой. Утром я подняла телефонную трубку, чтобы позвонить Шмелеву. Но не успела этого сделать.

Шмелев пришел сам. Впервые он был в этом доме в отсутствие Васи. Он вошел, как хозяин и осмотрелся. Осмотрел меня, стоявшую перед ним в прихожей. Увидел мой несчастный вид, понял, что я не спала ночь.

– Пойди приведи себя в порядок, – коротко сказал он мне. – И не смей принимать мужчину в халате. Что за манеры…

Через пятнадцать минут он сидел в кресле, а я уже ставила перед ним чашку с кофе. Сама я успела за несколько минут причесаться, накраситься, натянуть на себя что-то из одежды. Руки мои тряслись, и чашки дребезжали от этого.

– Он не придет, – сказал наконец Шмелев, не глядя на меня. Его глаза были устремлены в окно.

– Почему? – не выдержала я. – Чего ты от него хочешь?

Я хотела еще добавить: «Ведь он так любит тебя. Он так доверяет тебе. Ведь есть пределы вероломству. Ведь даже если человек не нравится тебе и ты его не уважаешь, это не значит, что он не имеет права на жизнь…»

Я не сказала всего этого. Потому что знала заранее, что Шмелев не согласится со мной, он именно так и считал – если человек тебе не нравится и ты его не уважаешь – значит он не достоин жить. Уж такой он человек – этот Шмелев.

– Я хочу немного, – ответил Шмелев. – Я хочу его коллекцию. То есть я имею в виду коллекцию бронзы и все иконы. То есть весь антиквариат.

– Ты хочешь все, – безнадежно сказал я, понимая, что кроме этого у Васи ничего нет.

– Не все, – повторил Шмелев. – А только вещи. Которые по оценке самого Васи стоят немногим больше двухсот миллионов. Это сравнительно немного.

– Где он? – спросила я.

– Там же, – ответил Шмелев и выразительно посмотрел на меня. Я поняла его и опустила глаза.

– Ты хочешь взять все сейчас? – спросила я наконец. При этом я обвела глазами комнату, где в шкафах лежали и стояли вещи. Шмелев засмеялся. Странно было слышать его смех – он почти никогда не смеялся…

– Нет, – сказал он. – Конечно, нет. Вася должен сам согласиться отдать и позвонить тебе. Он должен сам сказать тебе, чтобы ты отдала вещи. Это же должно быть понятно.

И тут я не выдержала. Мне стало жалко Васю.

– Не делай этого, – попросила я. – Он же так доверял всегда тебе.

– Он и впредь будет мне доверять, – засмеялся своим жутким смехом Шмелев. – Когда его отпустят, я вновь приду к вам в гости и он по-прежнему будет доверительно рассказывать мне обо всем, что с ним произошло.

– Пожалуйста, не мучьте его, – взмолилась я и невольно сама стала сползать со стула. Я встала на колени перед Шмелевым и сложила руки, как бы умоляя его. В ту минуту я действительно была готова умолять мужчину о том, чтобы он отпустил Васю…

– Не говори глупостей, – ответил Шмелев, не меняя позы и все так же сидя, развалившись, на стуле. – Я не меняю своих решений. Этот ублюдок отдаст все, что я от него хочу.

Шмелев задумался и сказал:

– Но уж если ты все равно стоишь на коленях, то займись делом, – с этими словами он лениво потянулся рукой и расстегнул свои брюки…

Я покорно склонилась к нему и он, зажав коленями мою голову, мечтательно произнес:

– Вот видишь, как тебя хорошо всему научили мои люди.

Я ласкала его своим ртом, а он говорил и его слова падали на меня сверху:

– Эх, видел бы сейчас бедный Вася, как наслаждается его жена… Как она испытывает оргазм на коленях. Это ведь самый сладкий оргазм для женщины – на коленях.

Все было уже для меня привычно. Привычно было ощущать свою голову, зажатой между ног мужчины. Это было очень уютно, чувствуешь себя в тепле и защищенной от всего, и ни о чем не нужно думать, ни о чем не нужно беспокоиться. Думают за тебя. А твое дело только двигать головой – вверх и вниз…

– Жди звонка от мужа, – сказал мне на прощание Шмелев, когда вскоре собрался уходить.

Так прошел день. Потом второй. На следующий день раздался телефонный звонок. До этого звонков было много, спрашивали Васю. Клиенты, покупатели… Всем я отвечала разное. Что Вася вышел по делам, или что он поехал за город.

Но тут в трубке раздался его голос. Он был сдавленный и несчастный.

– Лариса, – сказал он. – Со мной случилось то же, что и с тобой… Они еще позвонят тебе. Сделай так, как они скажут тебе, – он замолчал и я почувствовала, что он на грани срыва.

Потом он заговорил опять:

– Отдай им мою коллекцию. И иконы – все, что они хотят. Мне очень плохо… Отдай им, пожалуйста. Тогда они освободят меня, – он опять остановился и перевел дух.

– С тобой все в порядке? – спросила я в молчащую трубку.

– Да, наверное, – сказал Вася. Голос его был прерывистый и какой-то незнакомый.

– Тебя били? – спросила я.

– Потом, – ответил муж. – Об этом – потом… Ты поняла меня? Это – главное. Отдай им все. Не волнуйся, я еще заработаю…

Послышался шум и в трубке воцарилась тишина. Видимо, в этот момент у него отобрали телефон.

– Ты все поняла? – спросил меня вдруг появившийся мужской голос. – Он тебе все понятно растолковал?

– Да, – сказала я и повесила трубку. Мне и так все было ясно. Теперь оставалось только ждать. Впрочем, недолго.

Шмелев появился сам. Он приехал ко мне и я отдала ему все, что он захотел взять. Я просто открыла шкафы и он сам выбрал вещи. Те, про которые ему с таким восторгом говорил Вася…

– Видишь, – сказал мне с гордостью Шмелев. – Не зря я так внимательно слушал Васины объяснения. Он сам дал мне все необходимые консультации. Иначе пришлось бы повозиться, выбирая.

– Когда вы теперь его отпустите? – спросила я.

– А ты что, соскучилась? – издевательски скривился Шмелев. – Вот уж не думал… ты кажется здесь не скучаешь. Я тебя навещаю часто. С каких это пор ты вновь полюбила своего несчастного мужа?

– Нет, не то, – беспомощно ответила я и развела руками. – Просто мне его жалко. Он ведь жертва…

– Когда жертвой была ты, он тебя не сильно жалел, – произнес значительно Шмелев. – Так что и ты могла бы не разыгрывать тут спектакль про жалость и любовь. Я, честно говоря, в этом доме уже такого насмотрелся вдоволь. Вася – большой мастер самообмана.

Потом, глядя в мое несчастное лицо, он добавил снисходительно:

– Скоро отпустим. Сейчас я позвоню, и его привезут. Так что жди его к вечеру.

Я ждала. Честно ждала. Я приготовила ужин. Я сервировала стол. Как бы там ни было, я все же радовалась, что Васю перестали мучить и скоро он будет дома. Ну и что, что у нас больше нет дорогих вещей. Все равно… Пусть он сидит в своем кабинете и перебирает любимые им вещи. Те, которые остались. Или еще купит. Он же тоже человек.

Правда, я теперь уже твердо решила, что разведусь с ним. Лгать так долго я не могла. А после всего происшедшего теперь я уже точно чувствовала, что не смогу смотреть ему в глаза.

Вася был виноват передо мной, а теперь и я оказалась предательницей, теперь мы квиты. Но жить больше с ним я не могла.

Мне и не пришлось.

Потому что наступил вечер, а его все не было. Я два раза позвонила домой Шмелеву. Но оба раза трубку брала придурок-Лида и отвечала, что ее мужа нет дома и она ничего не знает о нем.

– Он ведь такой беспокойный, – сказала она, глупо хихикая. – Ничем его дома не удержишь…

Наступила ночь. А почти ровно в полночь раздался звонок. Я побежала открывать. Я так изнервничалась и так ждала мужа, что распахнула дверь даже не спрашивая кто там. Я была уверена, что это Вася.

На пороге стоял Шмелев.

Он вошел, разделся и прошел в комнату. Увидел накрытый стол в гостиной. Постоял, поглядел на него, подумал о чем-то. Потом усмехнулся и сел к столу.

– Угощай, – сказал он и налил себе рюмку водки.

– А где же Вася? – растерянно спросила я, и в сердце мое заполз холод недоброго предчувствия.

– Он сегодня не сможет прийти, – ответил Шмелев и замолчал. Он опрокинул в рот рюмку и спокойно стал закусывать сардинами, которые я выложила из банки. Вася особенно любил такие сардины – португальские, почти не чищенные, в каком-то особом масле. Я специально достала баночку из запасов. Пусть порадуется, бедняга…

– Почему не сможет? – не поняла я.

– Возникли новые обстоятельства, – сказал Шмелев, энергично жуя.

– Какие обстоятельства? – не выдержала я. – Ты же мне обещал…

– Обещал, – сказал Шмелев равнодушно, прекращая есть и посмотрев на меня. Потом он достал сигарету и закурил.

– Видишь ли, – сказал он, откидываясь на спинку стула и пуская колечки синего дыма к старинному розовому абажуру. – Новые обстоятельства – это то, чего я не мог предвидеть… Я ведь только почти Бог, но еще не совсем Бог.

Он явно любовался собой в эту минуту. Он казался себе царем и героем. Наверное, он не читал Ницше и Шопенгауера. Наверняка не читал. Но он был тем, что они воспевали. Нибелунг. Витязь. Зигфрид. Воля к жизни и воля к смерти…

Он чувствовал себя господином жизни и господином смерти. Своей и себе подобных. Он имел право на жизнь и смерть.

Зигфрид в нашем слякотном Петербурге. Вот в какую игру он всегда играл. Даже не играл – он ощущал себя им. Этакой «белокурой бестией». Отставной капитан, хозяин бандитов «кавказской национальности»… Повелитель…

– Кстати, – вдруг сказал Шмелев, и в его глазах загорелся огонек интереса к действительности. – Твоя попка уже зажила? Я имею в виду то место, что я прижег тогда сигаретой?

– При чем тут это? – удивилась я. – Ответь мне сначала на вопрос. Ведь я сделала все так, как ты мне сказал. Я все отдала. И Вася меня просил об этом по телефону. Ты сказал, что вечером он будет дома… Скажи мне, что случилось.

– Скажу, не волнуйся, – ответил медленно Шмелев. Он дьявольски улыбнулся. – Сначала покажи мне свою попочку. Я хочу посмотреть, остался ли след.

Наши глаза встретились. Лучше бы я на него не смотрела. Потому что каждый раз, когда он смотрит на меня, я теряюсь. И не способна ему сопротивляться. Наверное, он обладает какой-то бесовской энергией.

Я встала из-за стола и повернулась к мужчине спиной.

– Ну, показывай, – поторопил он меня. – Подними платье и спусти трусики.

Я сделала это и застыла перед мужчиной, дрожа от обиды и возмущения. Опять я оказалась так безнадежно слаба…

– Ага, – сказал он, оглядывая и ощупывал мою ягодицу. – След остался. Очень хорошо. Теперь я потушу свою сигарету о другую ягодицу. Только стой смирно.

– Нет, – взмолилась я, оборачиваясь. – Не надо… Это так больно… Так больно.

Я еще постеснялась сказать, что это, кроме всего, еще и унизительно. Ужасно унизительно. Это даже сильнее физической боли, когда мужчина гасит окурок о твою попку…

– Пожалуйста, – умоляла я и чуть не плакала.

– Стой смирно, – сказал строго Шмелев. – Отвернись и стой смирно. Чем скорее я это сделаю, тем скорее расскажу тебе про твоего мужа. Понятно?

Я кивнула и всхлипнула.

– Ну, лошадка, не тряси задом, – произнес Шмелев, хлопнув меня по бедрам. Я замерла. Чего стоили эти мгновения – вот так стоять и ждать этого…

Он потушил сигарету. Я взвилась и завыла. Отойти я не смела, только перебирала ногами на месте, точно настоящая кобылка.

– Ну вот, – сказал удовлетворенно Шмелев. – Теперь можешь трясти задом сколько угодно. Если тебе так легче. Одевайся.

Я натянула трусы. Ожог болел нестерпимо.

– Сидеть ты сейчас все равно не сможешь, – сказал Шмелев. – Так что становись на колени слушать. Давай вот сюда.

Я послушно встала на колени рядом с его стулом. Он трепал мои волосы и гладил залитое слезами лицо.

Я стояла на коленях молча, опустив голову к его ногам и только иногда, вздрагивая, трогала рукой обожженную ягодицу. Там все жгло и зудело.

– Я решил не звонить, – сказал Шмелев. – Я решил сам заехать туда и сказать ребятам, чтобы они отпустили Васю. И я приехал. Он лежал в той же комнате, что и ты в свое время. Я туда не заходил. Я разговаривал с парнями в другой комнате, в той, где телефон. Наверное, Вася сумел развязать себе руки. И он услышал мой голос из соседней комнаты…

Бедняга, он подумал, что это я приехал его спасать. Он, наверное, так ждал помощи от меня, несчастный интеллигент. Чему вас всех только учили в ваших поганых институтах… Надо же понимать жизнь.

Шмелев философски покачал головой и добавил:

– Надо знать твердо, что человек – человеку волк… А он, дурашка… Вдруг выскочил из комнаты и бросился ко мне. «Шмелев, – кричит. – Шмелев, я здесь, вот он я… Хватай их, вот этих, они меня мучили». И все такое… Лежал бы, как его положили, на полу. И не рыпался бы… И все было бы хорошо. Его уже везти к метро собирались. А так, конечно…

Шмелев замолчал. Я подняла голову и столкнулась с его глазами. Он смотрел на меня и продолжал гладить по голове.

– И что же? – спросила я, замирая от предчувствия. Потому что я уже читала ответ в глазах Шмелева…

– Что было дальше? – я почти крикнула это.

– Дальше его пришлось пришить, – спокойно сказал Шмелев. – Не оставлять же мне было его в живых, сама понимаешь. Он не пережил бы такого с моей стороны. Заложил бы. Или еще что другое сделал. Я не мог оставлять в живых человека, который стал бы моим врагом. Зачем мне это было нужно?

Он надавил мне на голову потому что я попыталась встать с колен и заставил стоять по-прежнему.

– Это было вынужденно, – сказал он. – Он сам виноват. Полез зачем-то. Сидел бы тихо…

– Как вы его убили? – только спросила я. И сама удивилась, как это такое слово слетело с моих губ.

– Ножом, – ответил Шмелев.

– Ты сам его убил?

– Нет, не сам, – ответил он. – Руки марать неохота было. Мои парни постарались. Искромсали его, как куклу.

Он произнес эти слова с явным садистским удовольствием, а я задрожала от ужаса.

В ту ночь со мной случилась истерика. Шмелев ушел раньше этого. Он только сказал мне, чтобы я ничего не предпринимала и что он сам объяснит мне, как теперь нужно поступать.

– Потому что, – сказал он, беря меня за грудь и выворачивая, по своему обыкновению, сосок. – Потому что ты должна действовать грамотно в этой ситуации. Понимаешь? Ты три дня не сообщала никому об исчезновении твоего мужа. Из квартиры пропали все ценные вещи… Куда?. Все эти вопросы тебе зададут в милиции. Если ты не послушаешься моих советов, то вообще окажешься главной виновницей его гибели. Убийство супруга в корыстных целях… Вот так это называется в суде. Так что сиди дома и жди моего звонка. Я позвоню утром.

Я выслушала его, ничего почти не соображая. На меня нашел какой-то столбняк. Я поняла только, что мне грозит опасность и что она исходит от Шмелева. Но что если я буду его слушаться, то он поможет мне…

Не знаю, почему я ему доверяла. Не знаю. А может быть, мне просто больше некому было доверять. Или я чувствовала себя настолько погрязшей в этом деле, что не смела и помыслить о том, чтобы действовать самостоятельно.

Наверное, я с самого детства была несамостоятельной девочкой. Я нуждалась в том, чтобы меня опекали и обо мне заботились. И указывали, что я должна делать в том или ином случае.

Сначала это были родители, потом муж – такой серьезный и положительный. Теперь это Шмелев…

Когда он ушел, со мной случилась настоящая истерика. Вообще, я не истеричная особа. Но тут я не могла бороться с обстоятельствами, которые обрушились на меня.

Я каталась по полу гостиной и кричала. Я плакала и била посуду со стола. Я хватала тарелки, бокалы, которые расставила, ожидая Васю и била их об пол. Я разорвала на себе одежду…

Наверное, именно так восточные женщины плачут об убитых.

Наверное, это участь женщин – оплакивать убитых. И мертвых вообще. Может быть, женщина – это носительница смерти. Как сказано в Библии: «Ибо отходит человек в вечный дом свой и готовы окружить его на улице плакальщицы…» Не плакальщики, а именно плакальщицы. Женщины провожают мертвых.

Как жестоко обошлась жизнь с нами. Я поймала себя на слове «нами». Все же я продолжала считать себя и Васю семьей. Несмотря ни на что.

Как жестоко! Мы доверились, мы страдали… Мы изменили себе и друг другу. И что же? Время нас обмануло. Время нас предало. Муж – зверски убит, а я – нищая и оплеванная.

Наверное, мы оба заслужили все это. Может быть… Из Васи, пусть слабого и жадного, но все же мягкого и интеллигентного, сделали труп какие-то чужие люди. А мне было суждено узнать об этом, когда я стояла на коленях и, ежась, держалась за обожженную окурком попу…

Какой конец!

Истерика в конце концов прошла, я выпила массу лекарств. Сделать что-либо было все равно уже невозможно.

Утром позвонил Шмелев. Он сказал мне, чтобы шла в милицию и делала заявление, что Вася пропал вчера вечером. И кроме этого, не говорила ничего. Мне осталось только выполнить его требование. Я очень боялась. Ведь мне казалось, что если я расскажу правду, то буду главной обвиняемой…

В тот же день я увидела труп своего мужа. Когда мне его показали и я увидела, как он изуродован, то чуть не упала в обморок. За что же его так? Кто мог ответить на этот вопрос?

Обморок у меня все же случился. Только немного позже. Когда следователь сообщил мне предварительные результаты экспертизы. Он сказал, что Васю резали ножом еще в то время, когда он был жив. Вот тут я действительно потеряла сознание и следователю пришлось приносить мне воды и брызгать в мое помертвевшее лицо.

Почему его так пытали? Почему они хотели, чтобы мой муж ушел из жизни, так страдая? Неужели он это заслужил?

Я обзвонила знакомых, сообщила о случившемся. Приехал Марк, брат мужа. Все это время я старалась держаться, но была сама не своя. Я почти ничего толком не соображала и сейчас не могу вспомнить, что делала, что говорила.

Невыносимо было смотреть, как Шмелев со своей коровой явился на похороны. Я чуть не умерла от разрыва сердца, когда он у гроба попытался говорить прощальную скорбную речь, чего стоило мне сдержаться и не завопить на него:

– Что ты говоришь? Это ведь ты сам убил его, а до этого обрек на такие страдания…

Я сдержалась. Я все еще боялась тогда. И потом… Потом, я ведь каждый раз бываю как завороженая в его присутствии.

Ночью он позвонил и велел приехать в одиннадцать утра в «наш» дом на окраине. Не понимаю сама, как я согласилась. Почему? Или он действительно дьявол во плоти человеческой?

Я приехала. Он опять поимел меня, безмолвную и как будто загипнотизированную им. Как странно было отдаваться мужчине, который недавно убил твоего собственного мужа…

А затем он пнул меня ногой и сказал, чтобы я убиралась вон. Вообще убиралась вон из города.

– Почему? – только и спросила я.

– Потому что перед смертью твой муж подписал дарственную бумагу на квартиру моим людям, – ответил Шмелев спокойно и уверенно.

– Ты не говорил мне об этом, – бессильно пробормотала я, тычась лицом в бетонный пол. – Ты обманул меня.

– А как ты думаешь, – возразил Шмелев. – Зачем его пытали? Ведь вещи ты все равно отдала… От него добивались, чтобы он подписал бумаги. Он и подписал их в конце концов. Правда, говорят, он уже не мог толком держать ручку, но ему помогли… И он все подписал.

– А как же я? – спросила я его.

– А ты уберешься куда хочешь, – сказал он. – И будешь до конца жизни молчать обо всем. Поняла? А то твоя жизнь закончится очень быстро. И еще страшнее, чем у Василия.

С этим он и ушел.

Марк уехал к себе домой в тот же день. Я ничего ему не сказала, хотя видела, что он что-то подозревает. Ему позвонили по телефону и велели уезжать. Я поняла, кто это был…

У меня еще возникло глупое желание уехать с ним. Только бы не оставаться одной со своими проблемами. Действительно, глупость. Зачем я ему?

А сейчас позвонил Шмелев. Я сижу одна в пустой ограбленной квартире, которая мне уже не принадлежит.

– Ты когда собираешься уезжать? – спросил он у меня деловым голосом.

– Никогда, – вдруг ответила я. Ему не следовало разговаривать со мной об этом по телефону. Когда он глядит на меня, я не могу отвести взор, и слушаюсь его во всем, как зачарованная.

Но по телефону – другое дело.

Я даже сама не ожидала от себя, что так отвечу. Никогда я не смела с ним так разговаривать.

– Никогда, – повторила я. – Этого не будет.

– Вы проиграли, – сказал Шмелев после недолгого молчания. – Вы – несчастные дураки, проиграли, вы стали играть в игры с нами. Рэкет, кричали, рэкет… Дураки. Вы оба – жалкие ублюдки. И ваше время прошло. Оно закончилось и вам пора убираться.

Я молчала.

– Ты слышала? – повысил он голос. – Настало мое время. Наше время. Думай. Чтобы завтра тебя там не было. Собирай вещички и убирайся. А то вообще всю задницу сигаретами сожжем.

И тут я сказала. Человек не может все время бояться. Может, но не вечно. И всему есть предел. Даже уходящие из жизни жалкие ублюдки могут терпеть до какого-то предела.

– Я тебя не боюсь, – сказала я. – Было время – боялась. Может быть, любила… Но теперь – не боюсь. Потому что ты сам не герой и не Бог, а обыкновенный лживый бандит с большой дороги. Уродом родился – уродом помрешь.

– Ты понимаешь, что говоришь? – сказал Шмелев.

– Да, – ответила я. Мне уже стало все равно и я на самом деле перестала бояться его. – И я еще повторю тебе это через пару дней.

– Когда? – не понял он.

– На следствии, – сказала я. – Когда ты будешь сидеть перед следователем в наручниках, я тебе еще повторю все эти слова. А потом суд решит, кто из нас жалкий ублюдок.

– Да ты сама во всем виновата, – сказал он, и тут я вдруг неожиданно для себя услышала страх в его голове. Победа была одержана. Я никогда даже допустить не могла, что Шмелев может банально испугаться. Этот монумент зла…

– Ты сама виновата и тебе же будет хуже, – сказал он еще. – Ты – наводчица и была в сговоре…

– Это ты все будешь рассказывать в суде, – перебила я его. – И про горцев своих, и про то, что вы со мной сделали. И про все. Потому что я больше не боюсь тебя. Ты слишком много захотел отнять у меня. У нас, – поправилась я, сама не зная, кого имею в виду.

– Ты зря не боишься, – зловеще прошипел он. – Я могу страшно отомстить.

– Тебя наверняка расстреляют, – ответила я твердо. – А мертвые не мстят.

Я повесила трубку. Поставила чайник на плиту. Сейчас я выпью кофе. И рюмочку коньяку. За упокой души Васи. За себя. За все, что мне пришлось пережить и за все, что мне предстоит преодолеть.

А потом выйду из дома и пойду прямо в ГУВД. Его высокая крыша видна почти из моего окна.

Ничего уже не вернешь. Васю не воскресишь, и мою жизнь обратно не развернешь. И следы от двух ожогов на ягодицах останутся на всю жизнь. Будут такие маленькие белые точки… Потом я о них забуду. А мужчинам буду говорить, что укололась в детстве.

Сейчас я выпью кофе и пойду. Все-таки хорошо, что я сказала все что я думаю этому монстру. Сказав ему обо всем я как-то внутренне освободилась.

* * *

В театре меня встретили с распростертыми объятиями. Не из искренней любви, конечно.

Стоило мне появиться на пороге своего кабинета, как явился помощник по труппе и сказал, что директор просил меня срочно зайти к нему.

– А откуда он знает, что я уже приехал? – поинтересовался я. Помощник объяснил, что директор еще со вчерашнего дня велел вахте, чтобы ему доложили, как только я переступлю порог театра.

– Он просил передать вам, что очень ждет вас, – сказал помощник.

Нет, не те пошли нынче времена… Бывало прежде, директор театра ждал, когда главный режиссер соблаговолит с ним поговорить. Директор приходил к кабинету и осторожно скребся в дверь. И говорил:

– К вам можно?

А главный режиссер недовольно поднимал голову от толстого журнала и с царственным видом изрекал что-нибудь вроде:

– Пожалуйста, Иван Иванович, зайдите через полчасика. Я обдумываю партитуру спектакля…

Теперь не те времена настали. Говорят, что это рынок все испортил в театральных взаимоотношениях.

Наверное, так. Раньше государство финансировало все в театре, любую разорительную глупость главного режиссера. Он был царь и Бог в театре. А директор всегда был при нем в качестве старшего вахтера или дворника. Или завхоза, в крайнем случае. Он, правда, подписывал все финансовые документы. Но попробовал бы он не подписать то, что велел ему главный режиссер!

Так что в этом смысле он был просто несчастным и бесправным заложником. Чуть что – его и снимали. Бывало, и сажали. Как будто это он своей волей подписал то или иное…