Текст книги "Правитель Аляски"

Автор книги: Аркадий Кудря

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 39 страниц)

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Крепость Сан-Франциско,

25 марта 1806 года

Как только взошло солнце и стал расходиться туман, Резанов дал команду поднять паруса и прямым ходом идти в залив.

Часовые заметили их, и у стен форта началось движение. Появились люди с ружьями на изготовку, из распахнувшихся ворот выехала группа всадников и галопом помчалась к берегу. Возглавлявший её офицер, приложив ко рту рупор, спросил, что за судно, и велел немедленно бросить якорь.

Лишь камергер Резанов из всех находившихся на борту «Юноны» владел испанским, но сейчас и он предпочёл разыграть непонимание и, вежливо отвечая: «Да, сеньор», в то же время повторил приказание Хвостову ни в коем случае не останавливаться, пока не отойдут на безопасное от огня крепостных орудий расстояние. Имея в виду, что испанцы почти никогда не дают разрешения подходить к подвластным им берегам, он решил поставить их перед совершившимся фактом, а когда дело будет сделано, объясниться он сумеет. Возвращаться несолоно хлебавши назад в открытое море было бы равноценно самоубийству.

Даже в кругосветном плавании не испытывал Резанов ничего подобного, что довелось пережить во время вояжа от Ситхи к берегам Калифорнии. Свирепствовавшая в Ново-Архангельске цинга настолько обессилила людей, что с трудом удалось набрать экипаж. Изнурённые болезнью матросы валились с ног, и каждый раз, когда надо было совершить манёвр парусами, за работу приходилось браться всем, кто был способен выйти на палубу. Несколько матросов скончались, остальные выглядели так, что краше, как говорится, в гроб кладут. «Как бы, ваше превосходительство, не превратиться нам в «Летучего Голландца!» – мрачно шутил натуралист доктор Лангсдорф.

Воспитанника Гёттингенского университета немца Лангсдорфа Резанов неплохо узнал во время совместного плавания на «Надежде», потому и пригласил в Русскую Америку. И здесь, в Калифорнии, как и на северных островах, доктор рассчитывал собрать необходимые для своих научных работ сведения о флоре и фауне и этнографические материалы.

Надо было до поры до времени любым путём избежать возможной инспекции корабля испанцами, чтобы они не увидели, в каком жалком состоянии находится экипаж. Для командования сан-францисским фортом Резанов заготовил версию их появления здесь, какая должна была произвести должное впечатление на представителей нации, некогда утвердившей своё господство на дальних землях и морях.

Встав на якорь на расстоянии полутора миль от форта и достаточно близко для того, чтобы в случае чего картечь корабельных орудий могла поразить цели на берегу, экипаж «Юноны» почувствовал себя в относительной безопасности.

Испанский офицер, по-прежнему не слезая с коня, потребовал, чтобы кто-то, желательно капитан судна, сошёл на берег и дал объяснения. Резанов, проинструктировав, как надо отвечать на неизбежные вопросы, послал на шлюпке мичмана Давыдова и доктора Лангсдорфа. С борта «Юноны» он видел, как, достигнув берега, его посланцы начали переговоры со спешившимся молоденьким офицером форта. Чуть позже к ним присоединился и некто в чёрном платье до пят, очевидно, монах, внимательно слушавший доктора Лангсдорфа. Всё, кажется, шло успешно, и в конце беседы офицер с поклоном снял с головы широкополую шляпу и протянул руку Давыдову, а потом и Лангсдорфу.

Возвратившись на судно, Давыдов доложил, что, поскольку никто из испанцев не владеет французским, вести переговоры пришлось доктору Лангсдорфу, объяснившему на латинском падре Хосе де Уриа, что их плавание представляет собой часть кругосветной экспедиции под руководством камергера Резанова и они зашли в гавань для пополнения запасов воды и продовольствия. Молодой офицер, Луис де Аргуэлло, заявил в ответ, что в форте получили из Мадрида известие об этой экспедиции и с удовольствием помогут русским мореплавателям.

Что ж, их приняли, наспех сочинённая версия сработала, и Резанов счёл необходимым лично выразить благодарность за обещанную помощь.

Он съехал на берег, где был радушно встречен доном Луисом, черноусым красавцем лет двадцати пяти, сообщившим, что он сын коменданта крепости дона Хосе де Аргуэлло и поскольку отец находится сейчас в резиденции губернатора Калифорнии в Монтерее, он исполняет обязанности коменданта. Дон Луис любезно пригласил посланцев России отобедать в их доме, предложил прислать лошадей.

   – Это лишнее, – вежливо отказался Резанов. – Здесь недалеко, и мы с удовольствием пройдёмся пешком.

Он взял с собой Давыдова и Лангсдорфа.

Крепость представляла собой замкнутый каменный четырёхугольник, внутри которого располагались чисто выбеленный дом коменданта с красной черепичной крышей, помещения для солдат и офицеров, конюшня, церковь. Вдоль комендантского дома тянулась крытая галерея. Во дворе был разбит небольшой садик с яблоневыми деревьями, кустами роз. Типичное сторожевое селение на краю земли, чуть больше построенного Барановым на Ситхе, в чём-то выглядящее поосновательнее, но ведь и гишпанцы, подумал Резанов, живут здесь, пожалуй, уж не одно десятилетие.

Та же суровая простота быта отличала и внутренний интерьер дома.

К гостям вышла полная темноглазая женщина, мать Луиса, донна Игнасия, а потом один за другим стали появляться многочисленные дети этого семейства, но Резанову запомнилась лишь старшая дочь – Консепсьон, Кончита, как ласково называли её домашние. Взглянув на неё, он на миг потерял дар речи, и позже, когда они были приглашены к столу, с трудом удерживал себя, чтобы не смотреть на неё всё время и соблюдать достоинство, подобающее человеку его сана. Красота её была столь совершенной, что хотелось встать на колени и возблагодарить Творца за то, что он произвёл на свет такое чудо.

Девушка не скрывала радости от встречи с заморскими гостями. С весёлым изумлением в огромных тёмных глазах, осенённых длинными ресницами, она воскликнула: «Как, неужели вы из России?» – и счастливо улыбнулась, приоткрыв ровный ряд жемчужно-белых зубов. Она была не похожа на тех холодных светских красавиц, каких нередко встречал Резанов при царском дворе; в лице её всё жило, играло, все владевшие ею чувства щедро отражались поднятием брови, улыбкой, непроизвольным восклицанием. Казалось, что где-то в глубине её души бил мощный животворный родник, способный исцелить все беды и горести жизни, уныние и тоску, и она так щедро делилась переполнявшей её радостью, что надо было поистине иметь вместо сердца камень, чтобы не поддаться пленительному воздействию её чар.

Резанов, постаравшись всё же обуздать эмоции, с любезным видом беседовал во время обеда с её братом, доном Луисом. Тот между тем говорил, что должен немедленно известить губернатора о прибытии русского судна.

   – Но где же те корабли, которые упоминаются в присланной нам депеше? Насколько я помню, там шла речь о других судах, – задал он, не подозревая и сам, каверзный вопрос.

   – Совершенно верно, сеньор Луис. Мы плыли на кораблях «Надежда» и «Нева». Они сейчас возвращаются в Россию. Мне же пришлось задержаться по поручению государя императора в наших американских владениях. Вы, вероятно, слышали о Российско-Американской компании, которая имеет поселения на северо-западных берегах вашего континента. Я имею честь возглавлять эту компанию и посему счёл долгом вежливости побывать у наших ближайших соседей и поговорить с губернатором Новой Калифорнии о тех обоюдных выгодах, которые мы можем извлечь из этого соседства.

   – Как давно вы отбыли из России? – спросила донья Игнасия.

   – Это было, сеньора, три года назад.

   – Вы, должно быть, очень скучаете по своей семье?

   – Плавание позволило мне отвлечься от горьких мыслей. Незадолго до этой экспедиции я потерял жену. Она скончалась, едва успев дать жизнь нашей дочери.

   – Как я понимаю вашу скорбь!

Кончите молчала, но Резанов всё время ловил на себе её внимательный взгляд. Но вот и она решила вступить в разговор.

– Я слышала от отца, что ваш государь ещё очень молод. Это не мешает ему управлять такой большой империей?

Наверное, она целую минуту думала, чтобы задать какой-нибудь умненький вопросик, и даже слегка порозовела от своей смелости.

Резанов улыбнулся, благодарный ей за вопрос: отвечая, он имел законное право смотреть девушке прямо в глаза.

   – Вы совершенно правы, сеньорита, наш государь молод. Но он достаточно мудр для того, чтобы занимать этот высокий пост. Его восшествие на престол было отмечено некими милосердными акциями, которые обеспечили ему любовь и уважение. Он распорядился вернуть из холодных сибирских краёв многих сосланных туда изгнанников. Он показал себя либералом и в вопросах придворного этикета – устранил некоторые чрезмерные строгости, введённые его предшественниками. Раньше, например, было принято выходить из экипажа при встрече с экипажем императора. И это правило не знало исключений ни для больных, ни для лиц преклонного возраста. Теперь это отнюдь не обязательно. Я много мог бы рассказать о нём, сеньорита, но можете поверить: несмотря на свою молодость, наш государь умело управляет делами огромной империи.

   – А вы встречались с ним лично? – словно не веря в положительный ответ, спросила Кончита.

   – Разумеется, сеньорита. Звание камергера царского двора кое к чему обязывает. А в этой экспедиции мне дано право напрямую писать письма его императорскому величеству.

Кончита, приоткрыв рот, с изумлением глядела на русского гостя. Резанов понимал, что теперь она смотрит на него как на существо, снизошедшее в эту глухую провинцию из совершенно иного мира, почти недоступного её воображению.

   – Поверьте, сеньор Резанов, для нас большая честь, что вы посетили наш дом, – сказала донья Игнасия. – Луис, – обратилась она к сыну, – ты распорядился, чтобы на корабль привезли свежие продукты?

   – Разумеется, мама, – не без обиды ответил дон Луис.

Два часа в гостеприимном семействе пролетели незаметно. Когда они прощались, падре Хосе Уриа пригласил Резанова, доктора Лангсдорфа и офицеров корабля посетить на следующий день их миссию св. Франциска Ассизского, и Резанов с благодарностью принял приглашение.

Обратно к кораблю возвращались на предоставленных доном Луисом лошадях. Резанов счёл начало удачным, и если всё и дальше будет развиваться так же успешно, то он непременно вернётся обратно с кораблём, груженным так нужной им пшеницей.

Собираясь на следующее утро посетить католическую миссию, Резанов думал не столько об этом визите, во время которого представлялась возможность проверить готовность святых отцов торговать с русскими хлебом, сколько об обворожительной дочери коменданта крепости. В памяти вновь всплыл взгляд Кончиты. Как много выражали её глаза – доверие, мечтательность, нетерпеливое ожидание счастья. Но знает ли она о том, что счастье – это она сама? Уже одна возможность быть с ней рядом и смотреть на неё – огромная, ни с чем не сравнимая привилегия. Даже сама мысль, что сегодня, быть может, он увидит её вновь, наполнила его сердце давно забытым волнением.

Ещё с вечера он приготовил щедрые подарки дону Луису и другим офицерам форта. Заготовлены были дары и для монахов. Разумеется, не эти люди будут решать вопрос, продавать или не продавать хлеб и другие продукты чужестранцам, но они способны в какой-то степени повлиять на мнение и губернатора, и коменданта крепости, а такую возможность упускать не следовало. Не стоило пренебрегать и тем, какие отзывы о русских услышит местное начальство от прекрасной половины населения крепости. Что ж, он постарается, чтобы эти отзывы были самыми благоприятными.

   – Соблаговолите принять от меня на память о нашем знакомстве, с благодарностью за радушный приём, оказанный нам в вашем доме, – с такими словами Резанов вручил дону Луису, приехавшему на берег, чтобы проводить их к миссионерам, богато инкрустированное охотничье ружьё английской работы.

Двум другим офицерам форта достались пистолеты в футлярах, обитых изнутри бархатом. Глядя на их довольно раскрасневшиеся лица, Резанов подумал, что поступил весьма предусмотрительно, захватив в это плавание кое-что из даров, отвергнутых чересчур гордыми японцами.

   – Это слишком дорогие подарки, – смущённо пробормотал дон Луис де Аргуэлло. – У нас нет взамен ничего подобного.

   – О нет, – протестующе поднял руку Резанов, – настоящее гостеприимство тоже стоит дорого, и мы, русские, ценим это.

По дороге к миссии, расположенной на расстоянии около мили от форта, Резанов и сопровождавшие его Давыдов, Лангсдорф и комиссионер судна Панаев опять, по настоянию дона Луиса, заглянули в дом его родителей.

Кончита исполняла роль хозяйки. Её глаза излучали всё тот же немеркнущий колдовской свет. Слегка возбуждённая ответственностью, которая легла на её плечи, она успевала спокойно отдавать распоряжения слугам, сердечно, без всякой рисовки, беседуя с гостями. В её устах самые простые, банальные вопросы – «как отдохнули?», «каков, на ваш взгляд, местный климат?», «благополучно ли закончилась доставка продуктов на судно?» – звучали для Резанова упоительной музыкой.

   – От имени всего экипажа признателен вам, сеньорита, за заботу. Трудно было бы пожелать большего внимания, – с поклоном отвечал он.

Монахи миссии Святого Франциска тоже не ударили лицом в грязь, с гордостью показали свои владения – обширные поля, на которых трудились индейцы, луга, где выпасался хорошо откормленный скот.

   – Вы получаете здесь хорошие урожаи? – поинтересовался Резанов.

   – Совсем неплохие, ваша честь, – отвечал падре Хосе Уриа. – Здесь хорошо растут и пшеница, и картофель, и всякие овощи.

   – Мяса у нас тоже достаточно, – подхватил другой монах, падре Рамон Абелла.

Во время последовавшего затем сытного обеда на стол было подано изысканное вино из местных погребов, говяжьи языки, приправленная тонким соусом тушёная говядина, не говоря о многочисленных салатах.

Лишь после обеда Резанов счёл, что подходящий момент для вручения подарков настал, и попросил комиссионера принести их. О, здесь было чем порадовать святых отцов: и расшитые золотом сукна для убранства церкви, и отрезы плотной ткани для одежды монахов, и упакованный в расписанную цветами коробку набор фарфоровой посуды из Франции.

Глаза святых отцов алчно заблестели.

   – Вы угадали наши нужды, ваша честь.

Угадать их Резанову помогли разговоры в Ново-Архангельске с американцем Джоном Вульфом.

   – На моём корабле, – небрежно заметил Резанов, – есть и другие вещи, которые могут быть вам полезны. – Он сделал небольшую паузу. – Но, надеюсь, и вы сочтёте возможным помочь мне приобрести здесь кое-какие продукты, прежде всего пшеницу...

Монахи переглянулись.

   – У нас тут довольно строгие правила, – осторожно сказал падре Хосе Уриа.

   – Но при желании всегда можно договориться, – поторопился поправить его падре Рамон Абелла. – Если у вас найдутся для продажи топоры, плуги, гвозди... Нам очень нужен металл...

Резанов спросил по-русски комиссионера Панаева, делая вид, что и не помнит, что там есть на его корабле. Услышав ответ, утвердительно кивнул головой:

   – Да, всё это у нас есть.

Пора было откланяться, и на прощание Резанов выразил уверенность, что возможность удовлетворить потребности друг друга будет найдена.

Сан-Франциско,

апрель 1806 года

Через несколько дней пришёл ответ из Монтерея на депешу, которую Резанов отправил губернатору вместе с курьером дона Луиса. Губернатор, поздравив камергера русского двора с прибытием в Сан-Франциско, сообщил в своём послании, что господину Резанову совершенно не стоит, как он намечал, утруждать себя поездкой в Монтерей для их личной встречи, и скоро он, губернатор, сам прибудет в крепость, и они смогут обсудить все интересующие его светлость вопросы.

«Не доверяет, – с досадой подумал Резанов, – не хочет, чтобы я ехал в Монтерей».

Пока они стояли в заливе, команда «Юноны» быстро окрепла на сытных харчах, больные встали на ноги. Более того, благодатный климат и тучные почвы Калифорнии произвели настолько сильное впечатление на исстрадавшихся в голодном Ново-Архангельске матросов, что двое русских, притом из числа самых опытных, отправились однажды на берег с целью будто бы постирать одежду и бесследно исчезли. А вслед за ними заявили о своём желании остаться в Калифорнии трое матросов-бостонцев и один пруссак, нанятые на службу при покупке «Юноны». Резанов приказал Хвостову установить на берегу вокруг судна круглосуточный караул и без специального разрешения никого на берег не выпускать.

   – Что прикажете мне делать? – поделился он своей проблемой с доном Луисом. – Если я отпущу этих бостонцев и пруссака, мне будет непросто привести корабль обратно в Ново-Архангельск.

   – Но нам они тоже не нужны, – ответил дон Луис. – Губернатор категорически запрещает поселение на наших землях иностранных матросов.

   – Я видел в заливе небольшой островок. Могу ли я, с вашего разрешения, подержать на нём этих людей до отплытия моего корабля?

   – Разумеется, сеньор Резанов. По-моему, это правильная идея.

В тот же день Резанов дал распоряжение лейтенанту Хвостову отправить четырёх иностранных матросов на островок в заливе и, снабдив продуктами, оставить там до отхода корабля из гавани.

Вынужденное ожидание встречи с губернатором отнюдь не тяготило Резанова и офицеров его корабля, и самым ярким событием этих дней стал бал, устроенный в их честь в гостеприимном доме коменданта крепости. Веселье началось незадолго до захода солнца, а когда на землю опустилась ночная мгла, оно достигло самого разгара.

Лишь впервые пришедший в этот дом лейтенант Хвостов едва не испортил общий праздник. Он был сразу покорен красотой комендантской дочки и буквально пожирал её глазами, когда Кончита, в оттенявшем белизну её кожи чёрном, с изящной вышивкой платье, спадавшем к ногам широкими складками, вышла в круг зрителей и начала в паре с одним из старших братьев, Гервасио, исполнять под затаённо-страстный перезвон гитары испанский народный танец.

Наверное, этот танец был создан как своего рода вызов строгим предписаниям католической морали, веками сковывавшей чувства любящих сердец, ибо во всей его напряжённой как пружина ритмике, в тайной игре взглядов, в движениях корпуса, плеч, рук, в том безмолвном диалоге, который вели между собой партнёры, развёртывалась полная печали, поэзии, скрытого драматизма сцена признания в любви. Лицо Кончиты было серьёзным, чуть подернутым грустью. Звонкая дробь по полу каблучков её туфель находила отклик в ответном перестуке снабжённых шпорами сапог Гервасио. Едва заметными движениями пальцев правой руки Кончита раскрыла веер и на миг стыдливо спрятала за ним лицо, а в следующее мгновение отвела веер в сторону и резко взмахнула левой рукой – в тоскливую мелодию гитары вплелось тревожное щёлканье кастаньет.

Музыка оборвалась пронзительным аккордом, ушедшим в тишину, как последний крик раненого зверя. Партнёры церемонно поклонились публике и друг другу. Кончита выпрямилась и в ответ на аплодисменты счастливо улыбнулась.

Резанов, как и все в зале, любовался ею, но, едва он перевёл взгляд на Хвостова, ему стало не по себе. Кажется, танец Кончиты пробудил в лейтенанте то бешеное настроение, в котором он был страшен и не терпел, чтобы кто-то вставал на его пути. В таком же настроении после долгой пьянки этой голодной зимой Хвостов по пустячному поводу вызвал на дуэль штурмана Корюкина и дрался с ним на саблях. Теперь же отнюдь не спиртное, а эта пленительная пятнадцатилетняя испанка подействовала на него как оглушающее разум зелье.

Кто-то из офицеров форта хотел пригласить Кончиту на следующий танец, но Хвостов с остекленевшим взглядом отодвинул его в сторону и встал перед девушкой, прижав руку к сердцу и громко щёлкнув каблуками.

«Идиот, – подумал Резанов, – нам только скандала здесь не хватало». Он видел, как Кончита, приняв приглашение, смущённо взглянула на в упор пялившегося на неё русского офицера и тут же потупила глаза. Хвостов что-то говорил ей по-французски, но Кончита лишь мило качала головой, давая понять, что не знает языка.

Лейтенант и после окончания танца пытался удержать Кончиту рядом с собой, но девушка оглянулась на Резанова, безмолвно призывая спасти её от общества агрессивно настроенного офицера. Резанов подошёл и по-испански попросил разрешения на танец. Она благодарно улыбнулась.

Прежде чем отвести даму в центр зала, Резанов сказал обиженно сжавшему губы Хвостову:

   – Николай Александрович, донья Игнасия заждалась, когда же капитан «Юноны» уделит ей своё внимание».

   – Вы так чудесно танцуете, сеньорита, кто учил вас? – спросил он у Кончиты.

Она удивлённо вскинула на него свои волшебные глаза:

   – Разве я помню, кто учил меня говорить? Мне кажется, я танцевала всегда. Я училась сама по себе, глядя, как танцуют родители, соседи.

   – Но здесь живёт совсем немного семей.

   – Да, увы! Но мы ездили в Монтерей, в другие селения.

Когда танец закончился, Кончита пригласила Резанова во двор, сославшись на духоту в доме.

Однако по её прихоти они прошли за ворота крепости и остановились на берегу залива. Кончита легко опиралась на руку Резанова.

Воздух был напоен запахом луговых трав. Яркая луна серебрила воды залива, и можно было видеть тёмный силуэт стоявшей на якоре «Юноны». В отдалении раздался тоскливый вой, и остервенело отозвались на него ожившие от дремоты крепостные собаки.

   – Волк? – неуверенно спросил Резанов.

   – Да, – беспечно повела рукой Кончита. – Здесь их много... Пожалуйста, расскажите что-нибудь о своей родине, о Петербурге, о других городах, где вы бывали. Луис говорил, что вы объездили на своих кораблях чуть ли не весь мир... И вы же бывали на придворных балах. Расскажите о них.

«Там, – подумал Резанов, – эта похожая на дикий цветок девушка могла бы стать первой красавицей». Вслух он сказал иное:

   – Придворные балы, сеньорита, не такое уж весёлое зрелище. На завсегдатаев они навевают скуку. Но для впервые выходящих в свет дам это, безусловно, лучший повод продемонстрировать своё положение, наряды, драгоценности. Этот мир полон скрытого соперничества, интриг, и случается, что именно там, на дворцовых балах и приёмах, плетутся тайные нити заговоров, меняющих ход истории...

На эту тему Резанов мог говорить долго, но он ограничился кратким рассказом о том, как влиятельны были некоторые фавориты императрицы Екатерины Великой, сдобрив свой рассказ парой анекдотов, характеризующих нравы придворной среды.

Он говорил с лёгкой иронией, но Кончите не уловила её, а услышала в его рассказе лишь то, что хотела услышать.

   – Вы такой счастливый человек, что имеете возможность жить в этом мире, – с глубоким вздохом сказала она.

   – Но, по-моему, и вы здесь, в Калифорнии, живете совсем неплохо, – протестующе ответил Резанов. – Ваша жизнь естественна, тут прекрасный климат, плодородные почвы, чудесная природа. Вас окружают люди, которые любят вас...

   – О да, – с оттенком горечи ответила Кончите, – иногда я думаю, что я и умру на этой земле, не увидев более ничего... Да, конечно, сеньор Резанов, прекрасная земля, в достатке хлеба, в изобилии скота, а что ещё? Скажите, что же здесь есть ещё и какое может быть настроение живущей здесь девушки, если она чувствует, что достойна какой-то иной жизни?

Поражённый этим страстным признанием, Резанов внимательно посмотрел на неё. В бездонных глазах Кончиты он увидел, что характером и чувствами она взрослее своих пятнадцати лет.

   – Идёмте в дом, Конча, – просто сказал он. – Я боюсь, как бы вы не простыли.

Она с благодарностью сжала его руку.

   – Спасибо вам за рассказ, сеньор Резанов, и простите, что он навеял на меня грусть. Это пройдёт. Давайте веселиться!

Резанов начинал понимать, какие мысли пробудила в ней их нечаянная встреча.

С этого вечера те новые отношения, которые возникли между Резановым и Кончитой, продолжали развиваться. Прогуливаясь на следующий день верхом по пышно зеленеющим окрестным лугам, Резанов набрал букет полевых цветов – ромашек, васильков, лютиков. На обратном пути он завернул к комендантскому дому и преподнёс букет Кончите.

   – Эти цветы, сеньорита, напомнили мне о моей родине.

   – Как это мило, – вспыхнула девушка. – Я чувствую, вы очень скучаете по ней.

   – Теперь – да. Собирая цветы, я вспомнил, что в моей стране девушки обычно плетут из них венки и украшают ими головы. Ещё недавно я собирался отправиться по делам компании в юго-восточные страны, в Батавию, Манилу, чтобы установить торговые отношения с тамошними купцами. Но вижу, что не смогу. Слишком истосковался по России. Да есть и дела, связанные с нашими американскими колониями, которые надо срочно решать в Петербурге.

   – Простите меня, сеньор Резанов. Я не стала бы вмешиваться в ваши дела, но... слухи здесь расходятся так быстро... Луис обмолвился, что вы договаривались с монахами о покупке хлеба для ваших северных поселений. Это очень важно для вас?

Резанов внимательно посмотрел на Кончиту. Она поставила цветы в белую фаянсовую вазу и старательно расправляла стебли, делая вид, что очень увлечена этим занятием. Резанов вдруг подумал, что в случае торговых затруднений Кончита, бесспорно имеющая большое влияние на родителей, сможет оказать ему поддержку.

   – Я бы не хотел, Кончита, чтобы вы забивали свою хорошенькую головку моими скучными делами, но этот вопрос действительно очень важен для меня. Там, на севере, хлеб не растёт. Недостаток продуктов сказывается на здоровье людей.

Кончита подняла на него свои прекрасные глаза, и по тому, как серьёзен был её взгляд, Резанов понял: она догадалась, что он не договаривает и в чём-то смягчает действительное положение дел.

   – Я постараюсь, сеньор, чтобы просьба ваша была удовлетворена.

Она сказала это просто и уверенно, как королева, знающая силу своих слов.

Сан-Франциско,

10 апреля 1806 года

К исходу второй недели пребывания в Сан-Франциско из Монтерея наконец прибыли комендант крепости и губернатор Калифорнии. Появление кортежа всадников было встречено салютом крепостных орудий, и Резанов немедленно послал в форт курьера с поздравлением по случаю приезда.

Однако встретиться с уставшим от верховой езды доном Хосе Нурьега де ла Гарра, как звали губернатора, он смог лишь на следующий день. Встрече этой предшествовало событие, насторожившее искушённого в вопросах протокола камергера российского двора: вместо ожидаемого письменного приглашения от губернатора около полудня на судно прибыли два миссионера, передавшие устное приглашение пожаловать в крепость на обед к коменданту.

   – Как же можно! – с недоумением отвечал Резанов. – У него теперь гостит губернатор, и мы ещё не представлены друг другу. Простите, но принять это приглашение значило бы нарушить все протокольные нормы.

   – Ваша светлость, – искренне удивился дон Педро, лоснящееся лицо которого говорило о том, что святой отец весьма неравнодушен к чревоугодию, – мы здесь люди простые. И если вас приглашает комендант, это значит, что приглашает и губернатор, и оба они уже облачились в парадные мундиры, чтобы оказать вашей светлости подобающую честь.

   – Раз так, то я поеду, – уступил Резанов. – Но, право, всё это как-то странно. Почему же они не прислали для приглашения офицера?

   – Вот те на! – искренне удивился монах. – Да чем же мы, слуги Господа, хуже офицеров?

О протоколе, решил Резанов, здесь, видимо, свои понятия. Он более не колебался и, натянув парадный мундир с широкой орденской лентой через плечо, отправился в сопровождении монахов в путь.

Дорогой у него появилась ещё одна причина насторожиться. Он спросил, не интересовались ли святые отцы насчёт дозволения о продаже хлеба.

   – Да что уж там, ваша светлость, таиться, – чистосердечно отвечал монах. – И не спрашивали, потому как губернатор наш, дон де ла Гарра, получил извещение из Мексики, что Испания в состоянии войны с Россией скоро будет. Тут уж, сами понимаете, не до хлеба.

Новость эта поразила Резанова, но, насколько он понимал ход мировых событий, принимать её за чистую монету не стоило.

   – Вздор! – с показным весельем рассмеялся Резанов. – Да как вы можете верить в такое! Я бы и не подумал идти сюда на своём корабле, если б слышал хоть что-то подобное.

   – И мы так считаем, ваша честь, – отвечал словоохотливый монах, – да ведь нет, как говорят, дыма без огня.

«Дыма без огня и впрямь не бывает, – подумал Резанов, – но кто же тут раздувает этот огонь?»

У ворот форта был выстроен взвод солдат. Увидев приближающихся всадников, они взяли на караул.

Облачённый в мундир губернатор встретил почётного гостя во дворе крепости. Де ла Гарра был довольно тучен и уже в годах. Его обрамленное сединой лицо выражало полное расположение к высокому посланнику России.

После церемоний знакомства и обмена любезностями все были приглашены на обед, во время которого Резанов имел возможность ещё раз пространно поблагодарить и коменданта, дона Хосе де Аргуэлло, сухощавого, с внешностью видавшего виды старого солдата, и губернатора за доброту и любезность, проявленные в этом доме к русским морякам. Не преминул он отметить и гостеприимство здешних миссионеров, пользуясь их присутствием за столом.

   – В беседах со святыми отцами, – с любезной улыбкой говорил Резанов, готовя почву для предстоящего более серьёзного разговора с губернатором, – мы нашли полное понимание наших нужд и способов их взаимного удовлетворения.

Эту тему он продолжил во время беседы один на один с губернатором. Говорили по-французски, которым де ла Гарра владел почти столь же свободно, как и Резанов.

   – Надеюсь, сеньор, – начал Резанов, – вам подробно доложили о том, кто я такой, и о цели моего приезда в Калифорнию. Во избежание возможных недоразумений хотел бы ещё раз напомнить, что я прибыл сюда не столько по делам русской кругосветной экспедиции, завершение которой уже не требует моего личного участия, а как совладелец и главный администратор Российско-Американской компании и полномочный посланник нашего государя императора в Тихоокеанском регионе. Извините мою настойчивость в желании поскорее решить мои дела здесь, но время мне дорого, и вопрос, который я хотел бы обсудить с вашей честью, не терпит отлагательства. Я имею поручение от императора изучить состояние наших американских владений и, если потребуется, принять все меры к их дальнейшему процветанию. Вникнув на месте в дела, вижу, что дальнейшее благо наших колоний в немалой степени зависеть будет от установления дружественных и коммерческих связей с нашими ближайшими соседями на юге, то есть с вами – с испанскими владениями в Калифорнии. Убеждён, что это послужит благу не только тех отдалённых от метрополий областей, которые мы с вами представляем. Это будет способствовать и укреплению дружеских отношений между двумя нашими великими державами. Мы с вами находимся в равно затруднительном положении из-за тех сложностей, с которыми сопряжена доставка сюда необходимых товаров.