Текст книги "Правитель Аляски"

Автор книги: Аркадий Кудря

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц)

   – Заправский ты разведчик, Василий Михайлович, – хохотнул Баранов.

Головнин скупо улыбнулся и продолжил:

   – В той, третьей, бумаге Астор инструктировал Эббетса заходить по пути сюда к гишпанским миссиям на калифорнийском побережье, под видом нужды в пресной воде, и пытаться, хоть гишпанцы и запрещают всякую торговлю, через подкуп завязывать с ними торг. Или приставать к поселениям диких народов и торговать с ними. И ежели будет это выгодно, то не грех распродать по пути весь товар, предназначенный в Ново-Архангельск. А как спросит, мол, Баранов, что же послал Астор, то должен был Эббетс придумать приличное и правдоподобное объяснение: встретили, мол, по пути сюда купца-соотечественника, который сообщил, что у Баранова от других американских кораблей товара уже достаточно и ни в чём он сейчас не нуждается, почему и решили распродать груз. И ещё предписывал Астор по возможности вникнуть в состояние дел российской компании, насколько влиятельна она в нашем отечестве, какой поддержкой правительства пользуется, сколь крепко в ней положение самого Баранова, есть ли у него опора в Петербурге, связи при дворе, как прочна его власть в американских колониях, соответствует ли высокое положение Баранова его личным способностям...

   – И зачем, по-твоему, Астору эти сведения? – пытливо спросил правитель.

   – Я так полагаю, – заключил Головнин, – хочет Астор, получив эти сведения, помериться силой и прикинуть, не трудно ли будет, ежели понадобится, свалить Российско-Американскую компанию, устранить здесь конкурента, и следует ли в таком случае ожидать противодействия российского престола.

   – Так, – весело глядя на Головнина, сказал Баранов, – спасибо тебе, Василий Михайлович, что внимателен к нашим заботам. Теперь я лучше Астора понимаю. Ну шельма, ну хитрец! Опасения твои насчёт возможного единоборства почву под собой имеют, но всё же несколько, по моему разумению, преувеличены. Что положение компании нашей отчётливо хочет он представить, так в этом я его вполне понимаю: иначе и трудно дела вести, коли не знаешь толком, что у тебя за партнёр. Удивляюсь лишь, почему через Дашкова всё необходимое о компании не мог он для себя прояснить. А вот за излишнюю твою разговорчивость с Эббетсом, насчёт селений наших и где они расположены, хвалить тебя не могу. Не все они знать обязаны, а что надо, сам им сообщу. И всё же – спасибо! Для беседы с Эббетсом информация твоя очень кстати подоспела.

В комнату зашёл конторщик Баранова креол Терентьев и доложил о прибытии мистера Эббетса.

   – Пусть войдёт, – разрешил Баранов, – и распорядись, чтоб бутылочку мадеры нам принесли.

Все трое встретились как старые знакомые.

   – Сколь помню его, – Баранов, глядя на Головнина, кивком головы показал на Эббетса, – всё такой же: крепкий, как дуб, суровый, как мыс Эчкомб.

Головнин с улыбкой перевёл. Длинный, жёсткий рот Эббетса растянулся в ухмылке: сравнение, должно быть, попало в цель, пришлось по душе.

Баранов пригласил всех в кресла вокруг небольшого стола, за которым обычно вёл деловые переговоры. Выпили по бокалу.

   – Что ж, потеха кончилась, время для дела наступило, – уже серьёзно сказал он и подождал, пока Головнин переведёт. – Консул наш Дашков в письме мне хорошо мистера Астора представил и рекомендует поддержать его соглашение насчёт торгового союза. Рад бы я сделать это, но мыслю ещё чуток подождать. Сложное у меня сейчас положение, Джон. Жду я замену из России, о чём давно главное правление компании прошу. Всё же двадцать лет здесь, устал, на покой пора. И будет ли правильно, ежели подпишу я сейчас соглашение, а преемник мой с ним не согласится? Как сам думаешь, Джон, серьёзный мой довод или нет?

Эббетс, выслушав перевод, согласно потряс головой:

   – Это серьёзно.

   – Имея в виду обстоятельства личного характера, – продолжал Баранов, – хочу посоветовать мистеру Астору, не лучше ли ему послать своего уполномоченного прямо в Петербург, там и заключить соглашение с директорами компании: в любом случае одобрить его они должны.

Эббетс опять согласно кивнул, подтверждая, что вполне позицию Баранова понимает.

   – А что касается товаров, которые послал для меня Астор, то я готов взглянуть на список, ежели он, Джон, при тебе, и узнать ваши цены.

Джон Эббетс раскрыл свою папку, протянул Баранову бумагу.

   – Внизу, под ценами, – пояснил он, – собственноручная подпись мистера Астора.

Баранов внимательно просмотрел список, справляясь по поводу некоторых терминов у Головнина, и, придвинув бумагу к Эббетсу, стал тыкать пальцем по графам:

   – Рис, сахар, чай, крупы, мука – это всё хорошо. Ружья и пушки тоже нужны. Мадера, – вроде бы недовольно хмыкнул он, – тоже пригодится. Но нам нужны инструменты, сукна, железо, семена». Неужели ты не мог подсказать Астору? Ты-то знаешь, Джон, что нам нужно...

   – Не всё сразу, – попытался успокоить его Эббетс, – в следующий раз будет и это.

   – Что же касается цен, – поставив локти на стол, Баранов сцепил перед собой руки, что выражало у него решительный настрой, – твои соотечественники предложили мне тот же товар по более сходной цене и я уже сделал некоторые закупки. Ежели б ты пришёл раньше, я мог бы поторговаться. А теперь не могу. Узнает Дейвис – обидится, что продешевил. Не могу я себе в убыток торговать. Чтобы ты не считал, что напрасно пришёл сюда, возьму товар, но только по своей цене.

Баранов взял перо и против каждого товара вписал собственную цену, протянул лист Эббетсу.

   – Готов уплатить сорок процентов стоимости наличными, шестьдесят процентов – мехами. И меха готов отдать по сходной цене – скажем, четыре талера за морского бобра. Ты сам знаешь, Джон, сколь можешь получить за одну шкуру в Кантоне. Так как, подходят мои условия?

Эббетс насупился.

   – Астор не велел мне сбавлять цену.

   – Вот те на! – будто удивился Баранов. – Так пусть следующий раз пришлёт прейскурант, сколько стоят эти товары в Нью-Йорке, во сколько он оценивает доставку, и тогда я буду видеть, разумна ли его прибыль или меня грабят из-за моей неосведомлённости. Я тебе, Джон, как старому другу откровенно скажу: есть у меня опасение, что соглашение, которого добивается мистер Астор, свяжет меня по рукам и ногам. Сейчас я могу выбирать, торговаться. Не устраивают ваши цены – возьму у другого. А ежели Астор, как он того хочет, будет иметь монопольное право на поставку товаров, то, что ему стоит свои цены диктовать и за горло этой монополией меня держать, а? Вижу по лицу твоему, что доводы мои ты понимаешь. Ежели расторжку совершим мы с тобой, то мои меха доверю тебе в Кантон на продажу отвезти, с оплатой фрахта и, как положено, комиссионных. Поверь, Джон, и ты, и я внакладе не останемся. Астору же передай: Баранов, мол, соображает, что к чему, почём нынче товар идёт.

   – Я подумаю, Александр, – сказал Эббетс, произнося имя Баранова на американский манер, с заменой «с» на «з». – Да, вот ещё... Якоб Астор дарит вам в знак своего расположения бочку мадеры. Можете забрать её с моего корабля в любое время.

   – Весьма благодарен, – довольно улыбнулся Баранов. – Мадеру я люблю. Для приёма гостей мадера мне весьма потребна.

Он вновь взял в руки лежавший на столе список товаров, исправил одну цифру.

   – Из расположения к мистеру Астору и имея в виду потребности селений в муке я немножко набавляю свою цену. Но пусть это останется между нами. Дейвис ничего не должен знать об этом. – Баранов усмехнулся про себя: несмотря на небольшую надбавку, Дейвису он заплатил больше.

   – Ия рассчитываю, Джон, – как бы подводя итог переговорам, заключил Баранов, – что из Кантона ты тоже привезёшь кое-какой нужный мне товар, за который я готов платить мехами.

   – Я подумаю, – сказал, вставая, Эббетс.

   – Надеюсь, мы с тобой договоримся, – протянул ему руку Баранов.

Головнин коротко рассмеялся, когда американец вышел из конторы. Баранов, вздёрнув брови, безмолвно посмотрел на него.

   – У нашего американского гостя был очень озадаченный вид, – разъяснил свою весёлость Головнин.

   – Ничего, – со спокойной уверенностью сказал Баранов. – Пусть поразмыслит. Условия мои разумные. А ему деваться всё равно некуда: не сунется же он с этим товаром в Кантон. У них там своего риса хватает. А тебе, Василий Михайлович, за толмачество спасибо. Что бы я без тебя делал!

А Головнин подумал, что, похоже, годы лишь укрепили деловую хватку главного правителя российских колоний в Америке.

Джон Эббетс, как и предполагал Баранов, всё же согласился продать товар по более низким ценам, но был мрачен и бубнил, что мистер Астор едва ли останется доволен сделкой.

Вслед за «Меркурием» на рейд встало ещё одно «бостонское» торговое судно – «О'Кейн» Джонатана Уиншипа, и однажды все американские капитаны решили, что теперь их очередь угощать русских, и устроили в их честь пикник на лоне природы. Угощение проходило на лесистом островке посреди залива. Американцы натянули палатки, вокруг избранной для пиршества поляны установили пушки для пальбы, собрали поваров со всех своих кораблей, извлекли из трюмов самые изысканные вина, французские, испанские, итальянские, и закатили такое, что даже привыкший к лукулловым трапезам Баранов в изумлении охнул: «Вот это да! Вот это приём!»

Пока длился пир, с острова и кораблей прогремело в честь России и Соединённых Штатов более двухсот орудийных выстрелов. Над водой и вершинами елей кружили напуганные вороны и чайки. В перерывах звучали на английском сочинённые бостонскими корабельщиками вирши, прославлявшие российско-американскую торговлю, губернатора Баранова и доблестного капитана Василия Головнина. Захмелевший Баранов, обняв за плечи своих торговых партнёров Эббетса и Уиншипа, хрипловатым голосом спел собственную песню в честь российских промышленников, утвердившихся на далёких берегах.

Разъезжались с острова уже затемно, в шлюпках опять звучали песни и на русском, и на английском языках.

Утром, едва в кают-компании закончился завтрак, Головнину доложили, что с ним хотят говорить два прибывших с берега матроса. Капитан вышел на палубу, где ему представили ожидавших на шканцах заросших мужиков, одетых в тёмные рубахи и заправленные в сапоги штаны из нерпичьих шкур, в которых любили щеголять промышленники.

   – Где же матросы? – недоумённо спросил Головнин.

   – Мы и есть, ваше благородие, матросы, – с робостью ответил один из промышленников.

   – Что за вид! – вскипел Головнин. – И не стыдно являться в эдаком образе на военный шлюп?

   – Виноваты, ваше благородие, – подал голос второй. – За два года, что мы здесь, вся форма изорвалась.

   – Фамилии, с какого судна, как здесь оказались? – отрывисто спросил Головнин.

   – Василий Васильев я, – сказал старший из промышленников, – а со мной Данило Попов. Матросы первой статьи, приписаны к порту Охотск.

   – Так что здесь делаете? Дезертиры?

   – Не дезертиры мы, ваше благородие, – взмолился старший. – Обманом сюда увлечены. Не чаем, как назад выбраться, опутали, не отпускают. Заступитесь, ваше благородие, Христом Богом просим вызволить нас отсюда.

Старший сделал было попытку преклонить колени.

   – Встать! – резко приказал Головнин. – Толком докладывайте, как здесь оказались, кто вас назад не пускает.

Васильев, путаясь от волнения в словах, начал повествовать, как два года назад начальник Охотского порта капитан второго ранга Бухарин предписал им своей властью идти на компанейском судне, на коем не хватало матросов, в Америку, обещав, что по прибытии в Ново-Архангельск они на ближайшем корабле вернутся в Охотск. С ними отправлены были ещё три матроса второй статьи. Но хоть с тех пор не раз уходили корабли компании в Охотск, их начальство компанейское не отпускает, держит насильно, угнетая тяжкой хозяйственной и промысловой работой.

   – Да разве ж может такое быть? – не совсем поверил Головнин.

   – Истинную правду говорим, – подтвердил второй матрос.

   – Я проверю и, ежели сообщённые вами факты подтвердятся, сделаю всё возможное, чтобы вернуть вас к флотской службе, – пообещал Головнин.

Записав фамилии всех пятерых страдальцев, Головнин велел матросам из селения пока не отлучаться и ждать выяснения дела.

Возмущение Головнина насильным удержанием флотских служащих было столь велико, что он тут же съехал на берег и пошёл объясняться к главному правителю.

   – Всех не упомнишь, – недовольно сказал Баранов, когда Головнин изложил суть. – Такое иногда случается. Выясним, нет ли за ними долгов компании, и, ежели нет, я их отпущу. А коли должны, то долг сперва отработать надобно.

Этот разговор Баранову был крайне неприятен. Капитан Головнин явно не понимал, как дорог здесь каждый человек, особливо опытный матрос. Летом, в самую страдную пору, и отобрать у него пятерых людей!

Но и Головнин уехал на корабль в негодующем состоянии. Действия компании, и самого правителя, нельзя было расценить иначе как произвол, о чём с непривычной горячностью он и написал Баранову в послании, подчеркнув, что чинить препятствия насильно задержанным матросам противозаконно.

Встревоженный тоном послания, Баранов сам приплыл на «Диану».

   – Не извольте волноваться, – суховато сказал он Головнину. – Я проверил бумаги этих людей и трёх из них отпускаю. Но Дмитриева и Абросимова отпустить не могу. Они служат в компании по контракту. Вот, взгляните, Василий Михайлович, на копию контракта.

Головнин взял в руки протянутый ему Барановым документ, заверенный подписью и печатью начальника Охотского порта Бухарина.

   – Ну и ну! – не выдержал Головнин. – Ни срока действия контракта не обозначено, ни условий возврата матросов, ежели в них будет нужда на казённой службе. Да как же можно такими методами вербовать людей!

   – Это законный документ, и этих людей вернуть вам я не могу, – твёрдо сказал Баранов. – У меня людей и без того не хватает, а на просьбы мои прислать пополнение главное правление в Петербурге не отвечает.

С этого инцидента в отношениях между Головниным и Барановым обозначилась трещина. Она заметно разрослась после того, как Баранов обратился к капитану «Дианы» с просьбой не торопиться с отплытием на Камчатку и задержаться в Америке до начала сентября.

   – Извещён я, Василий Михайлович, надёжным источником, – говорил Баранов, – что в августе подойдёт сюда английское судно с целью учинить разбой и разорение наших селений. Тут бы подмога ваша очень была нам кстати.

   – Помилуйте, Александр Андреевич, – отвечал Головнин, – не могу больше здесь стоять. В сентябре неблагоприятные ветры задуют. Что же мне тогда, на Кадьяке зимовать прикажете? Да и провиант у меня кончается. Ежели сможете взять на счёт компании содержание и довольствие шлюпа со всем экипажем по нормам, отвечающим уставу императорской морской службы, то я ещё подумаю. Иначе же никак не могу.

Баранов, прикинув возможные расходы, тотчас отказался:

   – Слишком накладно это компании обойдётся.

Однако во время следующей встречи высказал другую идею: он готов содержать шлюп за счёт компании, если капитан возьмёт на себя обязательство плавать по проливам, перевозя охотников-алеутов, и способствовать торговле с дикими.

Выслушав правителя, Головнин почувствовал себя так, словно ему нанесено личное оскорбление.

   – Вы, кажется, не совсем понимаете, – ледяным голосом ответил он, – что вы мне предложили. Вы предложили мне превратить военный шлюп под императорским флагом в обычное купеческое судно. Да как же я могу согласиться на это! Никто мне таких полномочий не давал. Разве могу я унизить императорский флаг и себя лично подобной сделкой!

Слова эти больно уязвили Баранова. Не однажды приходилось ему и раньше выслушивать высокомерные поучения со стороны флотских офицеров, задевавшие его купеческое достоинство. Но от Головнина он этого не ожидал. Вот тебе, матушка, и Юрьев день! Помогал-помогал в торговых операциях да и брякнул, что это, мол, дела, недостойные людей благородного звания. Что ж, с Богом, капитан, плыви, сами управимся.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Утешением для Баранова после ухода «Дианы» оставалось и спустя месяц глубоко взволновавшее его событие, случившееся незадолго до её появления в Ново-Архангельской гавани.

В воды залива тогда вошёл американский бриг «Лидия», и поскольку судно оказалось здесь впервые, Баранов ожидал, что капитан явится к нему на приём, чтобы доложить, с какими целями пожаловал.

В окно кабинета он видел, как от корабля отвалила шлюпка и пошла к берегу.

Вскоре его секретарь Григорий Терентьев известил, что встречи с правителем ждёт посетитель.

   – Какой посетитель? – придирчиво спросил Баранов, давая понять, что так не докладывают.

Но, строго взглянув на Терентьева, догадался: что-то здесь не так. Смуглое лицо креола сияло, словно он приготовил для своего хозяина приятный сюрприз.

А потом, не дожидаясь приглашения, в комнату зашёл дюжий рыжеволосый человек с прищуренным взглядом ясно-голубых глаз, и Баранов оторопело уставился на него, как на выходца с того света. Преодолев замешательство, радостно вскричал:

   – Тимофей? Тараканов! Живой!

Редко давал он волю своим чувствам, но сейчас чуть не бегом поспешил к вошедшему, обнял его, пристально вгляделся в потемневшее от солнца лицо, с тревогой спросил:

   – Где остальные? Где Булыгин? Что с «Николаем»?

И гость сразу помрачнел, глухо сказал:

   – Скончался Николай Исакович, царствие ему небесное! И «Святой Николай» погиб...

   – Рассказывай! – торопясь узнать подробности, приказал Баранов.

Ново-Архангельск,

20 сентября 1808 года

В то лето промысел в разделяющих острова проливах был скромным, и Баранов решил, что пора серьёзно исследовать побережье Нового Альбиона и Калифорнии с целью отыскания богатых морскими бобрами угодий, равно как и разведки места, пригодного для основания будущего поселения. Вот уже пять лет посылал он в Калифорнию промысловые партии на американских судах, и возглавлявшие их промышленники – Швецов, Слободчиков, Тараканов сообщили много поучительного о природе и климате побережья, о бухтах, где в изобилии водятся морские бобры, и о том, где расположены испанские миссии. Однако до сих пор картина складывалась отрывочная, его доверенные лица могли описать лишь участки берега, где приставали американские корабли. Теперь же надо было составить целостную картину побережья, со всеми реками, бухтами и заливами, положить всё это на карту, отметив и места, пригодные для якорных стоянок.

Задача была серьёзная, и успешное её выполнение открывало перед компанией далёкие и многообещающие виды, о чём когда-то думали они вместе с Николаем Петровичем Резановым после успешного похода камергера в гавань Сан-Франциско. Исследовать побережье намечалось двумя партиями, на двух судах.

Один корабль, бриг «Святой Николай», уже подготовили для отплытия к берегам Нового Альбиона. За два дня до отхода судна Баранов пригласил к себе назначенного командиром брига штурмана Булыгина и промышленника Тараканова, шедшего на бриге в должности суперкарго, чтобы дать им последнее напутствие.

Эти двое неплохо дополняли друг друга. Штурман Булыгин был грамотным мореходцем, служил в компании уже семь лет, неоднократно плавал к берегам Камчатки и вдоль северо-западных берегов Америки. Тараканов регулярно возглавлял промысловые партии, ходившие на американских судах в Калифорнию.

Баранов объяснил им основную цель экспедиции и для чего необходима тщательная разведка местности.

   – Через месяц, – говорил он, стоя возле стола, на котором была разложена весьма приблизительная карта Нового Альбиона и калифорнийского побережья, – туда же отправится «Кадьяк» под командой Кускова. С ним пойдёт Слободчиков. Вы следуйте до пролива де Фука, а потом вниз, к югу, делая промеры и замечая берег на карте. На реку Колумбия заходить не стоит. Как слышал я, морского бобра на ней нет, правильно, Тимофей?

   – Морского бобра на ней нет, – подтвердил Тараканов, – лишь речной, да окрест горные звери водятся.

   – А этого добра нам пока не надобно. К тому же, – продолжал Баранов, – есть слух, что бостонские американцы ©поместиться на той реке задумали, колонию строить и, может, сторговали уже народам, на реке живущим, огнестрельное оружие, отчего только хлопоты могут быть. Как прикинул я, главное место вашего табора должно быть возле залива Бодего. Что скажешь, Тимофей, о заливе?

   – Для бобрового промысла лучшего места не сыскать, – сказал Тараканов. – Бывал я там и с Оливером Кимпбеллом, и с Джозефом О'Кейном. С приливами заходит в залив множество бобров кормиться. Там и водорослей для них довольно, и крабов. Я, сидя на берегу близ устья, из ружья зараз штук пять – семь бобров набивал. И рыбалка знатная, коли поставить сеть недалече от входа в залив и гнать рыбу сверху. Ежели бурун будет в устье, то попасть туда, – Тараканов склонился к карте, – вот здесь примерно можно, переносом через песчаную отмель, или из Драконовой бухты, где тоже удобный перенос вглубь залива есть, менее двух вёрст длиной.

   – Я почему о Бодего думаю, – продолжал Баранов развивать свою мысль. – С тем заливом бухта Сан-Франциско граничит, а на устье бухты последняя к норду гишпанская миссия стоит. С местом будущего нашего поселения в Калифорнии Кусков будет определяться. Ежели решит, что возле Бодего, то так тому и быть. Но ввиду близости гишпанской крепости перешеек меж заливом и бухтою исследовать надобно самым тщательным образом, и притом тихо, чтоб гишпанцы о наших намерениях ничего не узнали. Хорошо, ежели б ты, Тимофей, тот отряд для похода на перешеек возглавил. Возьмёшь с собой людей надёжных, пойдёте с оружием, но лишь на случай нападения на вас, для обороны. А так ни по птице, ни по зверю чтоб ни один выстрел не звучал. Иначе гишпанцы встревожатся и раскроют вас. Перешеек со всем вниманием надо на карту положить, особливо в самом узком его месте. Понял, Тимофей, задачу?

   – Да чего ж не понять? – весело сказал Тараканов.

   – Как у тебя, Николай Исакович, с экипажем, полный ли набор? – спросил Баранов Булыгина.

   – Теперь вроде полный. Тимофей Осипович своими людьми подсобил, среди коих и с флотским опытом имеются.

   – Смотрите, – строго предупредил Баранов, – чтоб согласие меж вас было. Начнутся раздоры – и команда на два лагеря поделится. К народам диким, встреченным по берегам, относитесь с ласкою и человеколюбием, старайтесь снискать дружбу любезными им приманками. Запаслись, Тимофей, товаром?

   – Запаслись, – кивнул Тараканов. – Бисер, корольки, китайка, зеркальца разные – всё, что им мило.

   – Но оружие – ни-ни!

   – Знамо дело.

   – С партией Кускова встретитесь, Николай Исакович, в Тринидадской бухте, вот здесь. – Баранов ткнул пальцем в карту. – Но туда сразу не идите, имея в виду, что Кусков позже вас в поход выйдет. Всё ли вам ясно?

   – Всё ясно, Александр Андреевич, – сказал Булыгин.

   – Тогда – с Богом! Весной буду ждать возвращения.

Побережье Нового Альбиона,

1 ноября 1808 года

Беду натворила буря, разыгравшаяся день назад. Слишком поздно понял Булыгин, как опрометчиво было подходить близко к берегу, где на карте обозначен остров с мрачным названием Дестракшн[1]1
  От англ. Destruction – разрушение, гибель.


[Закрыть]. Ещё недавно свирепый ветер вдруг стих, паруса брига бессильно опали, а чудовищная зыбь продолжала упорно толкать судно к каменной гряде. Попытки бросить якорь ничего не дали: несколько часов их болтало на месте, но к ночи подводные камни перетёрли якорные канаты, и бриг опять пришёл в движение к своему неизбежному концу.

Ветер, казалось, играл с ними в смертельную игру: когда был нужен, стихал; когда становился опасен для корабля, задувал вновь. Последний раз, будто сжалившись над измученными бессонной ночью моряками, он подхватил «Св. Николая» и почти вынес в открытое море, но тут переломилась фок-рея, задуло к берегу, и беспомощное судно погнало назад, пока не впечатало в скрытый буруном песок. Бриг лёг наискось, и волны, перекатываясь через палубу, начали деловито ворочать его с боку на бок, захлёстывая трюм.

Тараканов в числе первых с ружьём в руках спрыгнул в воду.

Сидевшие на камнях бакланы, недовольные непрошеным вторжением, резко крича, поднялись в хмурое грозовое небо.

Пока всё, что представляло наибольшую ценность, не намокло, нельзя было терять ни минуты, и часть команды стала принимать у оставшихся на борту оружие, продовольствие, бочонки с порохом. Из парусов быстро соорудили на берегу две просторные палатки. Подобранный на песке плавник дал пищу для жаркого костра, и промокшие до костей промышленники собрались у огня, проклиная погоду и своё невезение.

Булыгин, поручив Тараканову осуществлять порядок на берегу, вернулся с группой матросов к судну, чтобы спустить стеньги и реи, снять верхнюю оснастку и тем ослабить болтанку корабля. Был отлив, вода быстро отходила от берега, обнажая песчаное дно.

Дым костра выдал их, и вскоре к лагерю стали собираться жители леса в обычной для них одежде из звериных шкур. Многие были вооружены копьями и луками.

Тем временем Тараканов в одной из палаток размещал принятый с корабля груз. Ему помогали двое кадьякских алеутов, мужчина и женщина, а русская, по имени Анна Петровна, жена штурмана Булыгина, безучастно сидела в дальнем от входа конце палатки и, как догадывался Тараканов, горько сожалела о том, что согласилась отправиться в это плавание. В российских американских колониях русских женщин почти не было; большинство промышленных брало в жёны местных жительниц из туземных племён, и штурман, вероятно, слишком боялся за судьбу своего счастья, если не желал расставаться с супругой даже в дальних походах. Он, кажется, не задумывался, что привилегированное положение, в какое поставил себя, может вызывать раздражение у других членов команды, тем более что Анна Петровна, с её густыми русыми волосами, спокойным взглядом больших серо-голубых глаз, с ровным, устойчивым против капризов характером, была очень привлекательна и вызывала у многих, кто знал её, греховные мысли, стоит ли штурман Булыгин доставшегося ему сокровища.

   – Слышите, Тимофей? Что-то там происходит, – обеспокоенно сказала Анна Петровна.

Снаружи действительно доносились шум и крики. Тараканов выглянул из палатки и, сразу оценив ситуацию, дал распоряжение охранять груз, проявлять сдержанность, не вступать в стычки с дикими, «отжимать их от табора без ссор». Бросив взгляд на корабль, он увидел, как ушедшие с Булыгиным матросы осторожно спускают с борта одну из лёгких пушек.

Тараканов вернулся в палатку, и почти сразу в неё самовольно влез обвешанный украшениями из медвежьих когтей индеец лет сорока, судя по его богатой одежде, тоен племени, и начал возбуждённо тараторить на своём языке. Тараканов попробовал найти понимание на русском, английском, наречиях кадьякских алеутов и ситхинских колошей, но тщетно. И тогда жестами он объяснил тоену, что они пришли сюда с добрыми намерениями и воевать не хотят. Вождь в свою очередь дал понять, что приглашает навестить его жилище в лесу и люди его племени готовы совершить кое-какой товарный обмен.

Пока в палатке шли переговоры, за пределами её шум усилился, внезапно прозвучало несколько выстрелов.

Тараканов, схватив ружьё, бросился из палатки и почти сразу ощутил косой удар копьём в грудь, заставивший его прыгнуть от нападавшего в сторону. Но тот наклонился и, подобрав с земли увесистый голыш, угостил им промышленника по голове, так что Тараканов поневоле присел на заготовленные для костра дрова. Боль ли от раны подействовала на него или угрожающий вид размалёванного воина, вновь устремившегося вперёд с копьём в руках, но дальнейшее случилось слишком быстро: ружьё Тараканова будто само по себе исторгло огонь, и нападавший воин рухнул на землю.

То, чего они хотели избежать, всё же свершилось. Ударами копий и камней почти все из находившихся на берегу промышленных были переранены, но и несколько выстрелов команды «Николая» принесли кровавую жатву.

Подобрав раненых и одного из убитых, туземцы скрылись в лесу.

Стали держать совет, как быть дальше. Осмотр места убедил, что здесь оставаться нельзя: берег низкий, заливаемый водами прибоя. Лес с враждебно настроенными туземцами тоже не внушал доверия.

Булыгин с Таракановым пришли к общему решению, о чём штурман и известил свой отряд:

   – Придётся, господа промышленные, уходить нам отсюда. Будем идти на юг, к Тринидадской бухте, где назначена встреча с отрядом Кускова. Ежели верить карте, на пути нет ни рек, ни заливов, – стало быть, в несколько дней шестьдесят вёрст одолеем. Здесь же ждёт нас верная гибель от диких племён.

   – А что с бригом, неужто им оставим? – выкрикнул рябой мужик Иван Бологое.

   – Придётся оставить. Пока грабить будут и делить поживу, постараемся подальше уйти. А сейчас, ежели нет противных этому решению, будем собираться в путь.

Булыгин распорядился взять на каждого по два ружья и по пистолету, патроны в сумах, продуктов на неделю, поделить три бочонка пороху. Остальное огнестрельное оружие, поломав предварительно замки, кинули в воду. Туда же последовали собранные на месте стычки копья диких, лишние топоры, ножи и прочие обременительные в походе железные вещи, которые не стоило оставлять противнику, выразившему свою враждебность.

Переправившись через небольшую речку на корабельном ялике, пошли берегом. Настроение у всех было сумрачное. Особенно скверно чувствовал себя Тараканов: не сумел удержаться и обагрил руки кровью. Только сопровождавшая их в плавании собака, сибирская лайка по кличке Норка, возбуждённо носилась вдоль каравана, радуясь свободе.

За рекой начинался плавный подъём, и, когда взошли на холм, открылась панорама извилистого берега. В том месте, где оставили лежащий на боку бриг, был виден огонь и поднимались в небо густые клубы чёрного дыма.

Ночь в лесу под охраной часовых прошла спокойно. Но днём их вновь нагнала группа диких, в одном из которых Тараканов признал тоена, с которым он пытался достичь взаимопонимания в палатке. Туземцы, предпочитавшие язык конкретных картин, объяснили им рисунком на земле, что идти берегом не стоит: на пути встретятся ручьи, реки и непроходимые утёсы; лучше свернуть на лесную дорогу.

Вождь и его спутники не выразили ни злобы, ни печали по поводу вчерашней кровавой стычки, но Тараканов решил преподать им небольшой урок на будущее. Он прикрепил к дереву на расстоянии тридцати саженей деревянную доску, нарисовал на ней кружок величиной с чашку и, отойдя на отмеренную дистанцию, выстрелил из ружья пулей. Репутация лучшего стрелка в американских колониях России его не подвела: кружок был поражён, и Тараканов продемонстрировал вождю и его сородичам пробитое насквозь дерево. Те внимательно осмотрели доску, сами замерили расстояние до цели и молча удалились.