Текст книги "Геракл"

Автор книги: Антонио Дионис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Темной стеной вставал лес. Шумел, тая неведомую угрозу. Лесоруб наспех развязал узел на шее лани и подтолкнул животное:

Иди-иди себе!

А сам, развернув повозку, опрометью кинулся обратно из этих диких мест, дивясь рассказам бывалых лесорубов, что это лучшее место в горах.

Лучшее-то оно лучшее, но я буду пить воду, заедая хлебом, чем останусь тут хоть на минуту! – бормотал лесоруб, подгоняя, как умел, свою тощую клячонку.

Когда он из-за плеча обернулся, среди ветвей в последний раз мелькнула тень лани и исчезла.

А лань, сделав на всякий случай круг, миновала чащобу и устремилась по едва заметной тропе, не различимой и самому опытному оку.

Лес благоухал летними запахами, цветами, умытой росою землей. Лань далеко обошла заснеженные перевалы и горы, которыми уводила охотников прежде. Теперь ее путь лежал в светлую ореховую рощицу через дубняк. Вековые дубы окружали зеленую веселую поляну, где на рассвете такая сладкая трава. Но теперь было не до того. В несколько прыжков лань преодолела открытое пространство. Еще раз запутала след и поднырнула под низко переплетенные ветви орешника.

Там, смешной и одинокий, истосковавшись по матери, спал детеныш лани. Он был неуклюжий и некрасивый. И рогов, ни золотых, ни каких-нибудь вообще, у глупыша не было. Но он был для матери дороже и прекраснее всех сокровищ.

Вот ты и вернулась! -с улыбкой взирала Артемида с небес на свою любимицу.

Но мешать счастливому семейству не стала. Этот детеныш был у лани первенцем. И она, повинуясь инстинкту, со старательной неумелостью пыталась заботиться о малыше, порой допекая своей заботой. Детеныш был желтенький, словно топленое молоко. Его удивленные глаза смотрели на мир с мутноватой заинтересованностью. Он блаженно вытягивал шею, пока материнский шершавый язычок, лаская, вылизывал слипшуюся шерстку, больше похожую на пух.

Лань испытывала еще большее блаженство, обмывая, лаская и толкая сынишку. Тот зачмокал губами, ткнулся носом матери в брюхо, отыскивая сладкий родной запах. Захватил губами тугой сосок и счастливо зажмурился, напитываясь материнским молоком. А лань, пока ее сын кормился, чутко вслушивалась в покойную жизнь леса, стрижа ушами при намеке на шорох.

Чудесная лань могла позволить себе подшутить над охотниками и даже дать себя поймать, когда она была одна.

Но рисковать первенцем лань не смогла бы, даже угрожай что-либо ее жизни. Ее и так мучала совесть, что пришлось на полдня и ночь покинуть малыша в одиночестве, повинуясь приказу Артемиды. Но, хотя богиня и обещала присмотреть за детенышем, только увидев мирно спящего малыша, лань-мать успокоилась.

То-то бы удивился и разозлился Геракл, узнай он, что стал жертвой невинного розыгрыша!

Лань провела языком по мордочке сына:

Так бы и поймал бы он меня, если б я этого не захотела!

ЧЕТВЕРТЫЙ ПОДВИГ
У горы Эриманф

Щедрая осень с улыбкой смотрит на землю. Хоть солнце висит над горизонтом ниже, чем летом – жарче горят земные краски. Желтеют спелостью поля. А даже черная пашня говорит о людском труде – перепаханные жирные пласты отдохнут за короткую зиму; вновь весной падет на землю семя, чтобы прорасти нежной зеленью. А придет час – одарит пашня человека дарами.

Убран виноград. Сладкий виноградный дух плодов и ягод стоит над селениями. То и дело искрится смех юных дев – то в медных чанах, высоко поднимая колени и забрав одежды, топчут виноградные кисти девушки, а потом наливают молодое вино в глиняные амфоры, заливая горловину растопленным воском.

Но невеселы крестьяне, что поселились у подножия Эриманфской горы. Пусты их амбары. Пауки ткут свою паутину в сухих сосудах – не пить крестьянам зимою сладких вин и напитков.

Повадился на крестьянские поля и огороды огромный вепрь: сколько не выслеживали его охотники, каких сторожей не выставляли в дозор крестьяне. К утру на месте посадок чернели безобразные раны, а растения были подрыты и выдраны с корнем, ссыхая на развороченной земле. Находили следы копыт, видели многолетние стволы деревьев, обезображенные чудовищными клыками. Но, как не старались, не могли поймать хитрого вепря.

Что за напасть! – горевали крестьяне, видя, как гибнет труд ранней весны и тяжелого лета.– Видно, зимой нам с семьями придется побираться в поисках пропитания!

Попадись мне эта скотина,– грозились самые смелые,– с живого содрал бы шкуру!

Но вепрь был хитер и осторожен, безобразничая по ночам только там, где не было сторожей, а сытые псы ловили мух.

Все видели, как вепрь не раз скрывался в густых зарослях, окружавших подножие горы. С собаками и факелами охотники многократно обшаривали пещеру. Никто не заметил, как вепрь, открыто протрусив к пещере, сворачивал в боковой туннель. Туннель шел глубоко под гору, где плескалась жидкая грязь. Наевшийся вепрь плюхался в мутную жижу и блаженствовал, слыша, как где-то наверху его поносят глупые люди. Маленькие красные глазки, заплывшие жиром, светились злобным пламенем. Довольное рохканье отражали своды пещерки – тут вепрь чувствовал себя в безнаказанной безопасности.

Наконец, проделки жирной твари жителям надоели. Они решили обратиться за помощью к царю Эврисфею. Выбрали в гонцы самого говорливого, и тот отправился в путь.

Царь Эврисфей наслаждался пышною трапезой, когда воины доложили о прибытии крестьянина с каким-то ходатайством, но упрямец непременно желает видеть царя.

Ну, пусть войдет! – сытость делала царя снисходительным.

Воины, подталкивая перепуганного посланника древками копий, впихнули малого в залу, где с приближенными пировал царь. От смачных запахов и многочисленной снеди у крестьянина, проделавшего неблизкий путь, в животе заурчало.

Иное показалось царю Эврисфею – принял он звук за оскорбление и запустил в бедолагу бараньей лопаткой. Баранина угодила крестьянину на голову и шлепнулась на темя, как горячий блин. Жир стекал по лицу несчастного и ни в чем неповинного. Но так велик был его голод, что крестьянин, не долго думая, возблагодарил царя за подарок и, оторвав жирный кус мяса, принялся уплетать угощенье за обе щеки. Потом вытер блестящие салом пальцы об одежды и с выжиданием уставился на царя. В другое время Эврисфей не спустил бы проделки бедняге, ибо славился царь жестоким и вспыльчивым нравом. Но умелые повара при дворе, лучшие виноделы на царской службе. Усмехнулся царь, пригласил крестьянина разделить трапезу, а между делом и расспросил, что привело того в Микены.

Рассказал крестьянин об одолевшей их селение напасти, о прожорливом вепре, уничтожившем весь урожай.

И, если не найдется на него управа, умирать нам и малым детям с голоду! -так закончил речь крестьянин, заодно прикончив стоящий поблизости кувшин с вином.

И когда царь, испытывая жажду хотел напиться из того же источника, лишь редкие капли пролились в подставленную чашу.

Как?! -вскричал великий царь.– Мало того, что горазд ты пить хмельное вино, так ты еще осмелился предложить мне. великому и мудрому царю, гоняться за свиньей?!

От усталости и доброй еды крестьянин осоловел и, поводя мутными очами, лишь икал в ответ на грозные речи царя. А потом, обессиленный, упал на плиты, украшавшие пол дворца, и захрапел. А какой смысл ругаться с человеком, когда тот все равно ничего не слышит? Царь задумался: вот и представился случай поквитаться с гордецом Гераклом. Геракл – не царь, вот пусть и погоняется за поросячьим хвостиком. Так решил великий царь Эврисфей, велел призвать во дворец Геракла.

Когда царские гонцы нашли Геракла, тот занимался тем, что от нечего делать метал стрелы в дубовую чурку. Уже не один десяток стрел перевел герой, по самый кончик вогнав стрелы в крепкое дерево, от чего пень походил на ощерившегося иглами дико– образа.

Услышав, что царю есть в нем нужда, Геракл охотно подхватился и, перебросив колчан и тугой лук через плечо, явился пред Эврисфеем.

Повеление царя удивило Геракла. Но еще больше возмутила героя трусость Эриманфских крестьян.

Видно, совсем они обленились, раз не могут справиться с таким простым делом! – размышлял Геракл по дороге.

Солнце куталось в туманную дымку. Тревожно перекликались птицы, чуть не касаясь лица Геракла. День предвещал непогоду.

Геракл решил свернуть с дороги, укрывшись в лесу на время дождя. Лесная дорога, широкая и хорошо утоптанная, вела меж гладких стволов старых деревьев, высоко вознесших пушистые кроны. Заглядевшись, Геракл споткнулся о выступавший из почвы корень могучего дуба и растянулся во весь рост.

Тут же послышался смех, сопровождаемый перестуком копыт.

Всадники? – удивился герой, не ожидавший кого– либо встретить.

Поднялся на ноги и огляделся. Тотчас из молодой поросли выступило странное существо с туловищем коня, но с торсом и головой человека.

Кентавры! – мелькнула догадка: Геракл не раз слышал о злобном нраве и жестокости людей-коней. Но небольшого роста кентавр глядел на незнакомца с улыбкой, не внушавшей недоверия и опасений.

Кентавр, скучавший по случаю отлучки сородичей, пригласил Геракла разделить с ним трапезу и ночлег.

Ветер крепчал, переходя в бурю. Вихрь пронесся по лесу, ломая сучья и выдирая с корнями небольшие деревья. Редкие тяжелые капли темными пятнами упали на устланную хвоей почву. Нарастал ливень, сменившийся градом.

Кентавр в нетерпеливом ожидании ответа перебирал ногами, собираясь умчаться.

Вопреки поверьям, кентавры – вольное племя, не были ни злобны, ни жестоки. Лишь легкомысленны и беззаботны, как дети. Привыкшие свою жизнь соизмерять со стремительным полетом табуна по степи, той же горячности и страсти кентавры ожидали и от остальной части человечества. Но люди тяжелы на подъем, им трудно оторвать седалище с мягкой циновки. Где им понять, как пахнет полынь в полнолунье, как серебрятся поникшие травы, покрытые росою перед рассветом? И горло сжимает тоска вперемежку с восторгом, когда впереди заманчиво тлеет костер, а ты мчишься, раскрывшись ветру, и встречный поток теребит твои волосы и осушает слезы восторга, когда ты, едва касаясь земли, паришь, слыша рядом перестук ног сородичей?

Кентавр уже совсем повернулся, когда Геракл решился принять приглашение. Кентавр провел героя неприметной лесной тропой. Вначале деревья по-прежнему стройными свечами взмывали в небо. Потом кроны сплелись, наклонились над самой головой. Геракл пригнулся, шествуя следом за новым знакомцем. Глаза, после света, не различали смутных очертаний помещения. Но, попривыкнув, Геракл понял, что они находятся в горной пещере.

Очаг посередине и брошенные на песок циновки говорили о людском жилье.

Кентавр засуетился, готовя угощение гостю. Зачерствелая лепешка, кумыс да пару горстей орехов голод чуть приглушили. Кентавр, смущаясь за скудную трапезу, предложил гостю горсть красных ягод с глянцевыми боками, похожими на бочонок с воткнутым в горлышко пучком сухой травы.

Геракл, держа ягоды на вытянутой ладони заколебался. Между тем его новый приятель, с набитым ртом, яростно жестикулировал, пожирая плоды и приглашая Геракла разделить удовольствие.

Герой раскусил один плод: тотчас маленькие волосатые семечки с царапучими хвостиками впились в язык и небо. Геракл, сморщившись, выплюнул подношение. Ладонью левой руки ударил под правую – ягоды разлетелись по всей пещере.

Что за мерзость ты мне подсунул? -возмутился Геракл.

Кентавр, казалось, был удивлен, рассматривая свое любимое лакомство, но, хоть и мыслил кентавр по-человечески, желудок-то у него был конский и мог переварить любую гадость, будь то горькая ягода или сопревший пук травы, долго пролежавший в сырости.

Геракл тогда развязал котомку – брюхо по-прежнему просило пощады, и, разделив по-братски кусок оленины, угостил кентавра. Человек-лошадь хлеб взял, а мясо, попробовав на язык, вернул. Геракл лишь пожал плечами – кентавры, как и любая лошадь, были вегетарианцами и на дух не переносили запаха мясной пищи.

Пока Геракл насыщался мясом, а кентавр бережно перекатывал во рту кусочки хлеба, герой успел приглядеться к новому знакомцу. Судя по лицу, кентавр был молод. Темные каштановые волосы обрамляли высокий и чистый лоб. Серые глаза с редко встречающимся у людей оттенком, были, как отражение облаков в озерной воде: все мысли и перемены настроений отражались в черном омуте зрачков. Нос, пожалуй, коротковатый, и подбородок, украшенный редким легким пухом, как бывает у юношей, подтверждали первоначальную догадку – яе все кентавры были те, о которых рассказывали непослушным младенцам на ночь. По крайней мере, в облике задумавшегося кентавра ничего ужасающего и кровожадного.

Скажи,– осмелился Геракл,– зачем твое племя нападает на мирных жителей? Для чего вы пугаете округу, сея разрушение и гибель людям и животным?

Ответом был прямой взгляд серых глаз.

Не знаю,– потупился юноша.– Это случается всякий раз, когда дни становятся короче, а ночи холоднее. Тогда мое племя вдруг впадает в беспричинную тоску. Некоторые заболевают, уныло бродя в одиночестве по холмам и равнинам. Некоторые так и не возвращаются в родные места. Хочется стать птицей, чтобы сильные крылья унесли тебя в другие страны. Хочется чего-то, сам не знаю, как выразить,– слезы показались на пушистых ресницах кентавра. Он умолк.

Но Геракл его понял: ему тоже было ведомо это неясное томление души, когда ты словно вспоминаешь о своих прошлых жизнях, и тоскуешь о тех, кто был частью тебя до твоего рождения. И Гераклу было известно то чувство, когда хочется выть от тоски и бессилия. А еще лучше в пылу поединка забыть о навеянных осенью снах. Раскаленные клещи впились в сердце героя от пронзительного взгляда кентавра.

А нет ли у тебя доброго вина? – встряхнулся герой: он знал, что нет средства лучше от тоски и кручины, как пьянящий напиток, заставляющий язык заплетаться, а кровь бежать по жилам быстрее.

На мгновение юноша смутился, но нечасто у кентавров в жилище бывают гости. Он махнул рукой на запреты и выкатил из темной норы, вырытой в стене пещеры, обитый металлическими кольцами бочонок.

Подарок самого Диониса, бога веселья! – похвалился кентавр, выбивая дубовую затычку.

С пенистым шипением вырвалось и хлынуло вино: подставляй кубки! наполняй чаши! Пусть пеной через край бьет веселье.

Пустили чашу из рук в руки, осушая до дна янтарный напиток.

Удружил Дионис!-выдохнул Геракл, утирая стекающую по подбородку живительную влагу.

Забыл герой о данном ему поручении, забыл, куда лежит его путь. Празднуют, пируют человек и кентавр. И что им за дело, что хлещет в ночи неистовый дождь, и Зевс посылает на землю огненные молнии? Грохочет гром. Или, чу?, чудится в ветре быстрый топот копыт летящего без пути, без дороги яростного табуна.

Не почудилось бражникам. Продирают глаза пьянчужки. А в пещеру, мокрые и злые, влетают кентавры.

Что-то бормочет заплетающимся языком юноша. Пытается встать Геракл на непослушные ноги. Качается пол пещеры, пляшут перед глазами стены и свод. Двоится перед очами героя или в самом деле старый кентавр грозит обоими кулаками перед носом пьянчуги, выпившего на пару с дерзким собутыльником целый бочонок.

Чуть не плачут кентавры над погубленным добром. А Геракл утешает:

Мы вам помогли! Вот как раскачивается пещера, а это мы вдвоем раскачали стены. Представьте, кентавры, какой горный обвал учинили б вы все, если б хлебнули из винного бочонка?

Да ты издеваешься! – не вытерпел бородатый кентавр, тоже великий любитель выпить. И попытался ткнуть Геракла кулаком под ребра.

Не понравилась герою щекотка. Непослушными пальцами вытащил он из колчана стрелу – и пал кентавр, пронзенный.

Не на шутку рассердились кентавры, сгрудились грозной толпой, обещая расплатиться с Гераклом за смерть сородича.

Наступают, грозя растоптать Геракла крепкими копытами, на части разорвать мускулистыми руками. Но не мешкает герой, одну за другой расстреливая смертоносные стрелы. Горы трупов уже устилают пол пещеры, а Гераклу неймется – добивает он уцелевших.

И взмолился его недавний собутыльник, враз протрезвев от ужасного вида павших сородичей:

Остановись, Геракл! Не простишь ты себе того, что совершил во хмелю и во гневе! – и протянул раскрытую ладонь, останавливая стрелу.

Спохватился Геракл – но поздно. Упал его недолгий друг и умер, оцарапавшись о наконечник стрелы. А были то стрелы, окропленные черной кровью девятиголовой гидры.

Зарекся герой поступать, не подумав. Но лишь хладеющие трупы были свидетелями клятвы. И зарыдал Геракл, видя дело рук своих. Покинул он пещеру, а вход завалил огромными валунами, оставив кентавров в гранитной гробнице.

Долго стоял Геракл перед входом: часто ли мы отвечаем за неразумность своих поступков?

Затем пошел прочь лесною дорогой, опустив голову в кручине. И вдруг будто смерч пронесся наперерез. Присмотрелся Геракл: невиданной величины вепрь вломился в кустарник, калеча деревья и оставляя за собой широкую просеку.

Вмиг позабыл огорчения Геракл: что проку усопшим от напрасных сожалений?

Двинулся следом за вепрем, что мчался быстрее доброго скакуна. Дивился Геракл быстроте жирной туши. Колыхались складки сала на брюхе, лоснились нагретые бока вепря, но и гончей не догнать заколдованного зверя. Поверил Геракл, что не ленность и трусость принудили жителей обратиться за помощью – много часов гнался герой за вепрем, не теряя из виду, но и не настигая. Наконец, обессилел и вепрь. Остановился, выставив клыки и готовясь дорого продать свою шкуру. Ударил Геракл вепря по огромному лбу палицей– только звон пошел по лесу, а зверь даже не шевельнулся, изваянием замер под ударом. Еще пуще удивился герой – он-то знал силу своего удара. Тогда пошел вепрь в атаку, роя копытами землю и норовя поддеть Геракла огромными клыками.

Увернулся Геракл. Запетлял по лесу. Теперь охотник превратился в добычу, улепетывая от разъяренного вепря.

Вдруг одна мысль мелькнула у Геракла. По дороге сюда он видел странное дерево, крепкое от корня, но затем раздвоившееся.

Быстрее лани понесся Геракл. Вот и заветное дерево. Стоит, шелестя двумя кронами. Меж раздвоившихся стволов проскользнул Геракл, а вепрь, с размаху последовавший за добычей, в горячке сунулся следом. Но больно жирен был хищный вепрь, слишком долго он сладко ел и крепко спал – застрял вепрь. Ни туда, ни сюда не сдвинуть стиснутые стволами бока. Взревел вепрь. А Геракл лишь посмеивается:

– Будешь знать, как жрать на дармовщинку!

Из тонких и гибких лиан сплел Геракл прочную веревку, опутал ноги и морду вепря. Поднатужившись, взвалил добычу на спину и отправился обратно в Микены.

Долог путь – ерзает тяжелая туша вепря. Своим ревом пугает хищный вепрь окрестных жителей.

Издалека услыхал жуткий грохот царь Эврисфей – решил он, что это близится его погибель. Хуже позора была угроза бесценной жизни царя. Тень угрозы. Заметался царь, выискивая укрытие. И наконец приметил огромный чан, в который во время дождя собирали воду для хозяйских нужд. Чан был полон наполовину. Дохлые мухи и всякий сор плавали на мутной поверхности. Запах тухлой воды распространялся вокруг – служанки, занятые любовью, давно позабыли о чане, брошенном под открытым небом.

А рев и грохот приближался. Не стал колебаться Эврисфей – нырнул в чан, только ноздри да клок волос над поверхностью торчат.

Но заметил Геракл бегство трусливого царя. Захохотал :

Вот славное корыто для моего вепря! – и сделал вид, что наклоняет морду животного к мутной воде.

Ошалел от ужаса Эврисфей, увидев над собой огромную морду, украшенную кривыми клыками. Нырнул на дно, погружаясь. А Геракл лишь хохочет

Прими же скорей, царь, подарок!

Убери! Убери его отсюда! – взмолился, отфыркиваясь, Эврисфей, порядком наглотавшийся грязной смердящей воды

Геракл прищурился, махнул рукой: Так и быть! Эй, горожане, кто любит жареную свинину?

ПЯТЫЙ ПОДВИГ
Стимфальское озеро

Азан застонал, пытаясь высвободиться из-под груды наваленных тел. Чья-то синяя ступня упиралась в грудь юноше. Он ужом вывернулся и, помогая себе руками и коленями, начал выбираться наверх, отталкиваясь от мертвых тел.

Труды были мучительны, и Азан, совсем обессилевший от страшного лабиринта и пережитого ужаса, перевалился через край рва. Упал на песок, ткнувшись в землю носом. Свежевзрыхленный песок попал в рот, запорошил глаза. Со стоном Азан, потея, перевернулся на спину. Резкая боль прошила брюшину, отдаваясь в позвоночнике щемящим эхом. Азан стиснул зубы. Отдышался. Попытался подняться, опираясь о песок коленом, а потом пополз по пустыне, время от времени теряя сознание и впадая в забытье. Руководствовался по звездам, хотя замутненное сознание время от времени двоило изображение. Тогда Азан в слепом стремлении вернуться к людям прижимался щекой к земле и отдыхал на выстывшем за ночь песке.

Предвидь мы результаты своих деяний, не лучше ль было б остаться там, где нас бросила капризная судьба?

Но, считал юноша, о пережитом ужасе и еще одном странном видении надо было рассказать во что бы то ни стало.

Пустыня, казавшаяся из зеленой долины мертвым морем бескрайней желтизны, равнодушно жила своей шепотливой и шуршащей жизнью Ей не было дела до ползущего по песку человека, скорее похожего на гигантскую змею, елозящую по земле, но не теряющую направления.

Очередная передышка затянулась Ныла спина Коле ни и подушечки ладоней вспухли Но пуще всего беспокоила боль, время от времени перехватывающая живот и поясницу и отбирающая дыхание Память восстанавливала разрозненные картинки, складывая воедино калейдоскоп прошлых суток

Первое что вспомнил Азан, это духоту и густой привкус лета на губах. Отговорившись жарой, Азан упросил отца устроиться на ночь во дворе Отец сделал вид, что поверил оба знали причину, но незачем матери до времени знать, что ее мальчик, ее Азан давно принадлежит другой женщине.

Как насмешница Инара завладела мыслями Азана, парень понять не мог. Но стоило вертушке-капризнице пообещать юноше свидание, как Азан добровольно отдал себя на съедение ночной мошкаре Встала луна Азан побежал к кипарисовой рощице на краю селения Стройные свечи насмешливо перешептывались над головой Омерзительно трещали цикады. Азан переступал в нетерпении с ноги на ногу. Потом сидел, привалившись спиной к стволу. Видел, как мигнула и погасла первой звезда, предвещая скорый рассвет

Обманщица сладко спала дома! Азана стало клонить в сон. Он зевнул. Потянулся, с силой меся кулаками воздух над головой. Когда деревенский пастух засвиристел, собирая стадо, Азан, прячась в густых тенях крон, пробрался домой.

В жилище заходить не хотелось – не избежать насмешек. Азан залез под повозку, приткнувшуюся к деревянным бревнам сарая, подгреб под себя пук соломы и, укрывшись конской попоной, задремал, стоило голове коснуться земли. Но только смежил Азан веки, стоит перед ним, смеется, скаля зубы, ветреная красавица, манит. Протянул руку Азан, вот-вот схватит девушку за края одеяния – пальцы ткнулись в что-то липкое и вонючее. Азан проснулся, очумело рассматривая руку пальцы чернели свежим дегтем, которым он же сам с вечера обильно смазал оси колес Кое-как обтерши ладонь и пальцы пуком травы, Азан сердито нырнул под попону, твердо решив не думать о негоднице Инаре. Уснул, словно рухнув в омут с большой высоты или каменистого утеса. А следом посыпались камни, плюхавшиеся в воду с шумом и грохотом. Азан хотел вынырнуть, но камнепад густел, частым перестуком дробя поверхность реки или озера.

Странный звук, ворвавшийся в сон, назойливо повторяясь, нарастал, приближался. Азан проснулся, зевая. Высунул из-под попоны всклоченную голову и тут же забился обратно. Сердце билось в бешеном ритме – в бешеном галопе летели на селение черные всадники.

Неведомо откуда напали конные варвары. С жарким дыханием пустыни вынесло их на равнину. Дикие гортанные звуки извергали их глотки. Кони, рослые, с широкой грудью, почти не касались земли копытами, пластая по воздуху гривы и роскошные хвосты. Страшнее смерча, ворвались всадники в селение. И горе тому, кто не успел укрыться.

Азан поглубже зажался к земле. В спину давило сучковатое бревно стены сарая. Нога затекла в неудобном положении. Но юноша лишь вздрагивал, слыша отчаянные крики односельчан и жалобный плач женщин.

Неведение было страшнее опасности: Азан осторожно выглянул. Жуткое зрелище предстало пред ним. Конники, не спешиваясь, копьями сгоняли жителей в центр деревни. Упрямых заставляли смиряться острием длинных и узких кинжалов.

Отряд варваров разделился. Часть собирала людскую дань, а другие, вооружившись горящими факелами, предавали огню жилища. Кровью обливалось сердце Азана, когда рослый детина, с жирными ляжками и тупым лицом протрусил по улице и остановился у жилища Азана. Поднес факел. Огонь охотно лизнул сухую солому кровли. Распробовал. Взъярился, яростно поедая крышу. Чадный дым заволок жуткую картину туманом. Стены держались дольше. Но вот хрупкое строение, предназначенное, скорее, для обозначения человеческого приюта, чем как средство защиты от напастей, охваченное пламенем, рухнуло. Азан взмолился лишь о том, чтобы родители и сестра успели выскочить через заднюю дверь. Родных в людской толпе, пчелиным роем жужжащей в окружении черных варваров, Азан не разглядел, надеясь, что им удалось спастись каким-то образом.

Вдруг сердце юноши – пойманный жаворонок, щемительно сжалось,– воздух пронзил девичий крик. Столько ужаса и отчаяния было в крике, что не в силах вынести человеческая душа. Азан узнал голос любимой – кричала Инара. А. варвар смеялся, таща девушку за длинные косы. Наклонился, подхватывая хрупкое тело. Перебросил через широкую спину своего коня.

Сердце Азана лопнуло и разорвалось. Неведомая сила выхватила юношу из-под повозки – он бросился наперерез всаднику.

Конь, увидев перед собой неожиданно возникшую преграду, встал на дыбы, кося лиловым глазом. Животное переступало ногами, не смея растоптать человека Но у наездника не было благородства лошади – варвар вскинул веревку. Азан почувствовал, как, скользнув, веревка обвилась вокруг щиколоток; парень не устоял, рухнув в дорожную пыль.

Потом его тащили, пинали, мучали. Каждый камешек на дороге отзывался синяками на теле. Удалось повернуться на спину, шмыгая разбитым окровавленным носом. Кровь, пот и прилипшая пыль мешали смотреть, но, изловчившись, Азан заметил направление, в котором удалялись варвары от селения. Будь конный похититель один, разбилось бы тело Азана о камни Но всадники, отяжеленные награбленным, ехали медленно, переговаривались. Позади рассеивалось дымное марево над пожарищем на месте мирного селения, еще несколько часов назад и не подозревавшего о напасти.

Смутные и странные слухи давно ходили по окрестным селениям. Люди шепотом пересказывали друг другу дикие и кровавые подробности нападений, которым где-то кто-то подвергся минувшей ночью или на прошлой не деле. Но кто верит, пока беда не коснется, что судьба именно тебя изберет в жертву?

Жалел Азан о своей беспечности, корил односельчан Поверь они слухам, устроить бы засаду, да прибить камнями с горы черных варваров, пока они миновали б ущелье, разделявшее долину от желтых песков пустыни А чужеземцев в похитителях выдавала и странная одежда и непривычная речь – иного пути, как через пустыню, у разбойников не было.

Всадник, рядом с которым кошкой царапалась Инара, а конь тащил за собой и парня, поотстал от своих. Спешился. Наклонившись над Азаном, удостоверился, что тот жив и даже может кусаться – только-только увидел юноша наклоненную к себе фигуру, тут же впился в чернокожую кисть с чуть более светлой ладонью.

Как щенка, отшвырнул юношу разбойник, потирая прокушенную руку. Достал из-за пояса нож с причудливой гравировкой.

– Тут и конец! – подумал Азан, прикрывая глаза, чтобы не видеть, в какое место ударит сверкающий металл.

Но лишь ругнулся сквозь зубы варвар, а лезвием перерезал веревку. Подтолкнул: иди, мол.

Хотел заупрямиться Азан, но надежда, слепая вера в удачу, заставили подняться и, медленно перебирая ногами, двинуться вперед. Нагнали остальных. Только тут Азан догадался, что конные демоны – работорговцы; не крови жаждут они, а дешевых рабов, которые в цене на южных базарах.

Односельчане, тоже поверившие в то, что жизнь их никто пока отбирать не собирается, повеселели. Уже без понуканий вытаскивают и переставляют ноги в глубоком песке.

Шли, пока солнце не встало в зените, испепеляя лучами всякое движение в пустыне. По приказу варваров, зарылись в песок, укрывшись в слабой тени барханов. Двинулись снова, когда завечерело. Но уже уныние волнами прошло по рядам усталых людей. Лишь кони и всадники были по-прежнему свежи и неутомимы. Люди падали. Некоторые уже не сумели встать. Их добивали, нанизывая на копье, словно распластанную на песке бабочку. Остальные отворачивались от густеющих пятен крови под мертвым телом. Шли дальше. Дальше, без перерыва.

И когда казалось, что пустыне не будет конца, миражом перед людьми выросло озеро. Позабыв о стражах, с неведомо откуда взявшимися силами, бросились люди вперед, увязая в болотистом побережье и падая лицами в мутную воду. Жадно хлебали. Плескали горсти воды на тело. И радостной показалась еще час назад презренная жизнь.

Брось кость собаке – обретешь друга навек.

Люди почти с благоговением взирали на стражей, возвышавшихся на черных скакунах с блестящими боками и кудрявыми гривами. А чернокожие всадники, словно влитые в седло, смотрели снисходительно, с отчетливо отражавшемся на лицах презрением. И вдруг повернувшись, погнали прочь лошадей.

Лишь топот копыт да пыльные тени мелькают – скачет черный отряд. А впереди всех – воин, отличающийся от прочих мощью и статью. Ростом он возвышался даже над высокорослыми спутниками. Был светлокож и строен. Лицо, густо поросшее курчавой растительностью, дышало бесстрашием и отвагой. Но впечатление портила злая умная усмешка, змеей кривившая губы. Красиво вылепленная голова, украшенная золотым шлемом, повернулась в сторону оставленных на берегу озера пленников. Сверкнули насмешкой глаза воина, но ничего не промолвил он летящим бок о бок с ним всадникам, лишь крылатые сандалии пришпорили бока лошади, придавая скорость и так неистовой скачке.

А люди, внезапно избавившиеся от опасности, возблагодарили богов за милость.

Азан разыскал Инару – девушка безропотно и доверчиво прислонилась к его груди, пристыженная и притихшая.

Азан был почти счастлив: в толпе уцелели и его родные.

Люди, голодные, но избавившиеся от жажды, шумно обсуждали странное приключение. Ни обратный путь через пустыню, ни погибшее в огне селение не могли пересилить радость от спасения из плена и избавления от угрозы гибели.

– Смотрите! Смотрите! – вдруг выкрикнул кто-то, указывая пальцем в пустынное небо с редкими космами облаков.