Текст книги "Геракл"

Автор книги: Антонио Дионис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Антонио Дионис
ГЕРАКЛ

Перевод с английского и литературная обработка текста Я. Бохан

ЧАСТЬ I ГРИМАСЫ ОЛИМПА

Гера

Тяжелая чаша, изукрашенная рубинами и изумрудами, тяжело грохнулась о мраморные плиты пола и покатилась, оставляя пурпурную дорожку. Терпкое вино из позднего винограда растеклось по полу кровавой лужицей. Взметнулось пламя в светильниках.

Гера, любимая жена всемогущего Зевса, откинула шкуру, и, зябко поджимая пальцы, пробежала к окну. В покои царицы мягким котенком вползал туман и стлался белесыми полосами. Гера встряхнула кудрями. Черные густые пряди, как живые, встрепенулись, окутывая богиню черным плащом. Богиня пристально вглядывалась вдаль, закусив нижнюю губу. Знакомое томление токами пробежало по ее телу. От напряжения мелкие капельки пота собрались на лбу. Они сливались, холодной струйкой стекали по коже лица, но богиня словно оцепенела. И лишь глаза метали злые молнии, юркие, словно земные ядовитые змейки.

Гера не впервые боролась с ревностью, но всякий раз проигрывала неравную борьбу. Богиня не была красавицей, но всякий, хоть раз вкусив сладость, разлитую в пышных формах женского тела, подпадал под очарование небесной царицы. Очень уж своенравно сливались в ней недоступность небес и земное сладострастие. Особенно неповторимы были глаза Геры -черные маслины, глядящие сквозь темень ресниц, обещающие усталому путнику покой и приют в жаркий день. И горделивые ниточки бровей, презрительно черканувшие чело богини.

Словом, чернокожий раб, замерший в тяжелых складках занавеси, плотоядно облизывал вывернутые губы, встречающая горделивое светило. Фионил сначала помогал приемному отцу, вприпрыжку горным козленком скакал по утесам, беспечно швыряя камешки в бездну. Потом, когда водонос занемог, пришла очередь Фионила тащить на спине тяжелый кувшин. Благо горный родник был чист и светел, как слеза ребенка, холоден до озноба, словно взгляд высокомерной красавицы – постоянные покупатели жаловали воду старого водоноса. И очень жалели, когда Фионил, спустившись однажды ветреным утром принес в городок у подножия гор печальную весть. Фионил похоронил приемного родителя по обряду, и сам взялся за нелегкое ремесло: горбом, как известно, лишь заработаешь на миску похлебки да стаканчик кислого вина к празднику.

Но Фионил был молод и белозуб. Далеко по площади разносился его звонкий голос:

А вот вода! Свежая вода! Кому вода! – и случайный прохожий, завороженный звенящей в воздухе радостью, хотя нехотя, бросал в пыль пару медяков мальчишке-водоносу.

В то утро, когда боги послали Фионилу Физбу, он от пробуждения чувствовал необычайное волнение в крови. Проснулся разом, откинув баранью шкуру, служившую в непогодь плащом, а по ночам постелью. Рядом вертелся ручной козленок, тычась розовым носом в ладони. Фионил раскрошил ему оставшуюся от ужина краюху хлеба, схватил кувшин и, не удосужившись набрать, как обычно, воды ринулся вниз, словно его кусали за пятки бешеные собаки.

Родничок зажурчал вслед с укоризной, но Фионил отмахнулся:

Потом! Прости, друг, но потом!

Родник, козленок, горы вокруг, вздымающие к небесам островерхие пики с бело-кремовыми шапками снега – живя в одиночестве Фионил привык разговаривать с природой, как с ровней. Но сегодня его ждало необыкновенное.

Городок, против обыкновения, еще спал, прижимаясь друг к дружке маленькими домишками и расплескиваясь перед приезжими горделивыми площадями. Дворцы, миражами парящие над городком, жизнь знати, о которой население знало все и всегда, но, увы, понаслышке,– Фионил не знал этой праздничной стороны городка у подножия гор. Ему милей и привычней ранняя брань торговок в зеленых рядах, заспанный кузнец, еле-еле продравший глаза и с порога зевающий на прохожих. Молочницы, изящно покачивающие бедрами. Даже стаи бродячих псов, бесцеремонно шастающие перед лавкой мясника. Диковатые глаза уличных лекарей и озорные и искрометные улыбки девушек под матушкиным присмотром.

Но Фионила будто гнал жадный пожар. Юноша, сам себе не отдавая отчета, бестолково раз за разом мчал по узеньким улочкам. Спускался по лестницам только затем, чтобы спугнуть жирных голубей на поручнях и тут же взбежать обратно. Наконец, обессилевший, Фионил присел на корточки у стены вросшей в землю хижины, лишь по недоразумению могущей называться человеческим жильем. Однако петли скрипнули, дверь с натугой завизжала, пропуская под белое солнце старую каргу не менее, чем ста лет от роду.

О боги! – уставился Фионил на мерзкое создание.– Или, скорее, демоны!-озадаченно протянул юноша, разглядывая лысую головку с пучком седых волоконцев на макушке, выпирающие синие вены на дряблой коже. Особенно его поразили когти старой ведьмы: ничего человеческого не было в загнутых окаменелых ногтях.

Фионил, как приваренный, навалился спиной на стену хижины, чувствуя, как, несмотря на клубящийся дневной жар, его пробирает противная и мелкая дрожь, словно от прикосновения крысы в ночи. Но еще более повергло в ужас то, что старуха была черная, как смертный грех!

Фионил не был так глуп или наивен, он не раз видел чернокожих чужеземцев, прибывавших из неведомой Эфиопии. Он, открыв рот, слушал о невиданных чудесах, о благонравных правителях, об удивительных животных, шея которых была втрое длиннее туловища. Но Фионил никак и вообразить не мог, что подобное чудище, словно выползшее из-под земли, способно воочию явиться средь бела дня.

Ну, чего уставился? – чудище отверзло рот, обдав юношу запахом жареного лука и тлена.– Чего надобно?

Говорило чудище, по крайней мере, на почти человеческом языке, а пришептывание и отсутствие некоторых звуков Фионил простил – сковавший его поначалу ужас потихоньку отпускал.

Однако Фионил подхватился на ноги и, рискуя протаранить старуху, колыхавшуюся дряблыми телесами прямо перед ним, сделал движение сбежать.

И уже его правая нога зависла в воздухе, а в левой пятке отозвалось жжение быстрого бега, как, словно видение, позади старой карги вырос цветок. Пахнуло свежестью и прохладой.

В первое мгновение Фионил не мог бы сказать, красива или нет появившаяся из хижины девушка. А второго мгновения попросту не было. Сердце екнуло: «Вот она! Вот то, что обещал мой ночной сон!» – и Фионил теперь твердо знал, что он всегда и везде состоит из двух половинок. Но эта, доселе неведомая ему половинка, не в пример ему прекраснее и божественней.

Сладостная,– открыл юноша рот,– действительно ли существуешь, или это солнце напекло мою непокрытую голову? И ты призрак моей души?

Девушка хихикнула, прикрыв розовой ладошкой пунцовые губы.

Какой ты смешной! А я так вижу тебя каждое утро, когда ты будишь нас своим ослиным ревом!

Но скажи она, что Фионил – и сам осел, юноша точно так же не заметил бы оскорбления. Он смотрел очарованный, а рука непроизвольно тянулась коснуться руки девушки, пощупать грубое полотно ее одеяния, казавшееся на стройном стане дороже заморских шелков.

Кто ты, любовь моя? – Фионил, не замечая, до боли сжал узкую кисть девушки в своей лапище.

Я – Физба, дочь вдовы горшечника, слон ты эдакий,– поморщилась девушка, выдернув покрасневшую руку.– Но как звать тебя?-ресницы взметнулись, открыв ясный и прямой взор карих глаз.

Я – Фионил, водонос. И как жаль, что, просыпаясь от моего крика, ты ни разу до сего дня не явилась мне на пути! – голос юноши дрожал от неприкрытой обиды.

Подумать только, сколько потрачено впустую дней, месяцев, лет. Прожитые без Физбы годы вдруг показались пустыми и тусклыми. Фионил позабыл детские радости и юношеские грезы, когда он, счастливый, распластавшись на нагретом солнцем камне, грезил и мечтал о чем-то, чему нет названия, но от чего радостно трепещет сердце, а душа наполняется покоем. Теперь у Фионила не было ни сердца, ни души, а только жалкая телесная оболочка, стремящаяся к стоящему против солнца созданию.

Между тем день улыбнулся еще шире. Осклабился. Опережая полуденный зной, горожане заспешили по своим неотложным делам-делишкам. То двое, то поодиночке, прохожие останавливались, пялясь на странную троицу. Некоторые подхихикивали, тыча пальцами в окаменевшего мальчишку-водоноса, вцепившегося в хорошенькую дочку горшечника. Но вот в толпе пронесся утренним бризом шепоток, потом недовольный говор перерос в возбужденные выкрики.

Колдунья! Колдунья! – запела и отшатнулась толпа. Фионил на секунду пришел в себя, с удивлением оглядывая летний день в знакомом до пустячного тупичка городке. Юноше показалось на мгновение, что что-то, мутно прозрачное, застит глаза, но в следующее мгновение зрение вернулось.

Но не было ни прохожих, ни солнца в пронзительной синеве, ни покосившегося домишки. Лишь Физба теперь уже добровольно сжимала его руку. Они стояли одни на высоком утесе, далеко выдававшемся в море, крепко обнимая друг друга. Море сизой пластиной вставало вертикально огромными волнами. Фионил чувствовал на своем лице соленые брызги. Подол одеяния девушки промок насквозь, и Фионил чувствовал, как дрожит от холода ее зябнущее тело. К реву волн и дальним неразборчивым крикам позади примешивалось еще что– то. Какой-то неясный звук, происхождение которого Фионил никак не мог разобрать.

«Да это же у меня зубы стучат!» – изумился юноша, тщетно пытаясь удержать пляшущие челюсти.

Физба внезапно бросилась юноше на грудь и, прильнув, судорожно зарыдала. Фионил не знал, не любил женских слез. Он удивленно обеими ладонями приподнял голову подруги, развернул лицо девушки к себе, пытаясь невнятным шепотом и поцелуями остановить соленый-соленый поток.

Что? – попытался расслышать Фионил жалобный лепет, неслышимо срывавшийся с обметанных губ.

Боги оставили нас! Мы погибнем, мы все погибнем! – как безумная, шептала девушка, сотрясаясь в рыданиях.– Мы прогневали Великий Олимп, и нет нам пощады от мести богов! – внезапно слабый шепот обрел силу, и Физба, выскользнув из объятий Фионила, ринулась в зловещую бездну.

Лишь мгновение черным пламенем трепетали ее черные кудри, море заглотало беззвучную жертву и вдруг расстелилось до горизонта лазурной простыней. Еще мгновение назад верещала на разные злобные голоса буря, еще миг назад рваные клочья туч гончими псами неслись над головой, и лишь одинокий зловеще багряный луч сиял в зените, словно око вампира, жаждущего крови. И вот природа с улыбкой взирает на мокрую фигуру на вершине утеса. Фионил содрогнулся – его шаг к бездне был позади.

Неправда, что предатели живут припеваючи. Нет, легче не жить, чем ежесекундно чувствовать, как что– то жаркое и острое с ядовитым клинком впивается тебе в грудь и, медленно проворачиваясь, жалит в сердце. Фионил бросился на мокрый камень и зарыдал, сотрясаясь в рычании. То не был голос человека, так стонет и мечется раненый тигр, пытаясь вырвать из пробитого бока копье охотника. Так желтоглазая пума мечется по узкой теснине, в азарте погони далеко обставившая преследователей и теперь ими же брошенная в безысходности.

А там, в долине умирали выжившие. Раненые взывали к небу о помощи. И трупы валялись вперемежку с живыми. Но глухи небеса к мольбам слабых и равнодушны. А посреди хаоса смерти на каменном островке рыдал тот, кто был причиной побоища и гибели сотен и сотен, хоть и перед лицом неведомой матери Фионил не сумел бы разъяснить, в чем его вина. И тогда поднялся юноша с колен, и, обратя лицо к небу, воскликнул:

– Пусть будут прокляты те, кто из мести иль скуки, от ненависти иль недомыслия учинил это злодейство! Пусть боги покарают его лютой карой, пусть не найдет он покоя ни среди мертвых, ни среди живых, ибо нет предела морской пучине и нет предела подлости человеческой!

Громовой хохот был ответом. Хохотала земля, вздыбливаясь валунами и расходясь в зияющих трещинах ухмылки, грохотали небеса, раскачивая на небосводе светило, море смеялось мириадой сверкающих брызг. И пришел ответ, но его не расслушать.

Тот же слезливый туман – и просветление. Фионил почувствовал, что его, лежащего, бьют по щекам и плещут в лицо водой. Сквозь дымку проступило и разъяснилось светлое личико Физбы, озабоченно склонившейся к нему на коленях. Черные локоны свисали тяжелыми канатами, смешиваясь, сплетаясь со светлыми прядями Фионила.

Что?.. Что это было?..– ни мокрых камней, ни простертых окровавленных тел. Лишь бормотала поодаль безумная грязная старуха.

Разве можно бродить в такую жару? – ласково пеняла девушка, прохладными ладонями отирая лицо Фионила.

А...– все еще не веря глазам, недоверчиво попытался приподнять голову юноша,– город цел? Я видел развалины!

Город? -девушка приподнялась на одно колено, изумленно бросив взгляд через плечо на пыльные улочки с торопящимися в сень жилищ обитателями.– Вы, видно, совсем ослабели от этой проклятущей жары!

Но Фионил все еще чувствовал пронизывающий ветер и хохочущий голос с небес, орущий что-то оскорбительное и желчное.

А та старуха? Черная эфиопка?-заозирался юноша.

Девушка озадаченно прикусила нижнюю губу, окликнула кого-то из глубины хижины:

Маменька! Принеси виноградного сока для юноши!

Из прохладного полумрака упала женская тень, и уже добрые руки протягивали глиняную чашу к пересохшим губам юноши.

– Пейте!-улыбнулась слегка увядшая женщина. Но следы былой красоты, как сусальная позолота, проступали в мягких очертаниях лица, правильной форме носа, в слегка усталых глазах.– Ну, и напугали вы нас, когда вдруг свалились прямо перед нашими окнами! – ласково покачала головой женщина.– Физба уж собиралась за лекарем мальчонку посылать, но, хвала богам, вот уже и румянец у вас на щеках!

Физба? Вашу дочь зовут Физба? -встрепенулся Фионил: хоть что-то из его видений было правдой.

Мне показалось...– начал он, но умолк, так не вязались его видения с полуденным сонным зноем и мирным жужжанием мух над навозной кучей.

И он один услышал шепот грязной нищенки, тянувшей монотонную песнь попрошаек:

Ты увидел кусочек своей судьбы и судьбы своего народа. Это было предостережением грекам и Греции...

Фионил наморщил лоб, но тут же легкая ладонь девушки разгладила мимолетную морщинку и подслушанная мысль ушла, словно ее никогда и не было.

Зато были счастливые встречи по вечерам, когда кожа Физбы пахла свежей водой и была чуть солоноватой от морской пены. Они наслаждались друг другом, утоляя испепеляющий жар, и не могли насытиться. Фионил знал и любил каждый изгиб ее податливого тела, чувствовал, как под его ладонью набухают бутоном розы соски.

Горячие губы, жадные в темноте, раскрываются ему

навстречу, словно раковина-жемчужница.

И только на небо, полное любопытных звезд, Фионил никогда не смотрел, предпочитая блеск обкатанных морскими волнами камешков-голышей в лунном свете.

Мать Физбы на забавы молодых смотрела сквозь пальцы. Она сама в девичестве помнила, как шелковиста на ощупь кожа любимого, а постылый муж всегда найдется для такой красавицы, как Физба Напрасно шушукались соседские кумушки.

Это достойный юноша,– объясняла она,– что из того, что он не богат и еще ничего не обещал?

Соседки поджимали губы и укоризненно уходили.

Она морочит тебя! – подзуживали приятели Фионила.– Ты – игрушка в руках ненасытной сучонки!

Но Фионил бросался на обидчиков с кулаками под дружный смех толпы. Его Физба, его душа, была чиста и невинна. Правда, порой Фионила изумляли чересчур яростные ласки подруги, слишком искусными казались ее объятия и поцелуи.

Кто обучал тебя? – шептал он удивленно, от слоняясь.

Любовь к тебе! – пушистым зверьком жалась к нему девушка, наматывая свои густые пряди ему на пальцы. И он снова забывал обо всем

В тот день Фионила задержали в его горной хижине неотложные дела. Его подросший козленок оказался стельной козой, и принес хозяину хорошенькое белорунное потомство в виде двух прелестных козляток. Фионил лишь скреб в затылке, размышляя, что, собственно, делать с привалившим счастьем Он из-за Физбы забывал есть и пить, а нахальный козленок, взбрыкнув копытцами, наотрез отказался от собственных детенышей Подоить козу юноша кое-как подоил, но все последующее рисовалось ему в самых мрачных тонах

Козлята с первых .минут жизни проявили трогательную беспомощность. Фионил никак не мог припомнить, так ли дрожал и жалобно блеял его питомец своего козленка Фионил выудил из горной расселины, причем тот, несмотря на длительную голодовку,– шкура висела на вздымающихся ребрах – решительно упирался всеми четырьмя копытцами, норовя проткнуть благодетеля бугорками рожек. Эта ж новоявленная малышня лишь слабо посмакивала смоченный в молоке протянутый палец: кормление затянулось до обеда. Потом процедуру пришлось повторять раз за разом – в хлопотах Фионил опомнился лишь тогда, когда козлята, укутанные в его плащ, блаженно прикрыли незрячие глазки, а остророгий месяц посеребрил горные пики, бросил колеблющийся след на тропинку вниз.

Однако? – удивился Фионил, напоследок еще раз проверив, надежно ли укрыты козлята.

Ночь, бросила на горы черный плащ небрежными складками укрыв городок с редкими огоньками светящихся окон. Фионил, знавший горы лучше, чем свою биографию, темноты не боялся. Наоборот, таинственные шорохи, пробежавшая мышь, вспугнутая в кустах сонная птица будили в юноше те давние чувства, когда горы были его домом, и горные обитатели – его единственными друзьями. Но внизу, в долине, ждала Физба, и Фионил, насвистывая, спускался навстречу судьбе.

В жизни каждого из нас бывают мгновения, словно отмеченные росчерком рока. Что-то почудилось юноше в темноте. Здесь, высоко в горах, он услышал слабый девичий вскрик и всплеск упавшего и ударившегося о воду тела. Звук назойливо повторился.

Фионил заспешил, подгоняемый знакомым чувством, что впереди ждет что-то необычное и, пожалуй, не слишком приятное. Последние несколько кварталов Фионил почти бежал, приспешая шаги. Из-под затворенных дверей пробивался луч светильника.

Хвала богам! – Фионил попытался унять вспугнутое дыхание. Осторожно постучал. Стукнул сильнее, не получив ответа. Дверь неожиданно легко поддалась. Юноша из темноты в свет сощурился, с удивлением присматриваясь к незамысловатой обстановке. Только тут ему пришло в голову, что за месяцы ласк он никогда не был у девушки в доме. Впрочем, почти таким он и представлял жилище любимой. Но что-то было не так. Вернее, что-то изменилось в тот самый момент, когда Фионил переступил порог хижины. И еще эта нелепая огромная кровать под тяжелым балдахином с золочеными кистями по углам. В постели дышали и копошились, по меньшей мере, двое Узорчатое покрывало, наброшенное на голые тела наискосок, скрывали мужчину но тяжелые черные локоны любимой, свисавшие долу и тускло блестевшие в свете ночника Фионил не спутает ни с какими волосами в мире Ярость краской прихлынула к лицу разжигая ненависть и румянец Рука сама собой нащупала короткий кинжал на поясе

Изменница! крик запоздал на мгновение

Фионил сдернул покрывало и занес смертоносное оружие И тут же ошарашенно отступил Физба все еще была возбуждена мужскими ласками Так до боли знакомо вздымалась в трепетном дыхании страсти грудь. Ложбинка между грудей с капельками пота. Фионил помнил их солоноватый вкус Раскинутые безвольно ноги, и густое мутноватое семя, вытекающее из лона и стекающее по внутренней стороне бедер подруги Но Физба была одна!

Когда первое оцепенение прошло, Фионил, стыдясь сам себя, перевернул скудное убранство вверх дном, даже попытался приподнять неподъемный кованный медью ларь

Потаскушка! Продажная девка!-бормотал он сквозь зубы, но уже не так уверенно.

Физба, завернувшись в покрывало, сердито молчала Ее матушки тоже не было видно.

Фионил наконец уселся на деревянную лавку упершись в дерево позади себя ладонями он чувствовал себя одураченным, хотя никак не мог понять, что же здесь произошло, и как мог исчезнуть на глазах тот боров, который извивался на теле Физбы

– А теперь ты на коленях будешь ползать за мной и молить о прощении,– проронила Физба-, высматривая в темном углу нечто, видимое только ей – Но я не прощу!

Фионил почувствовал, как в сердце впиваются незримые раскаленные клещи в эту минуту он любил девушку, как никогда, даже в самые сладостные часы их ночных бдений. Белый мраморный лоб и сверкающие гневом глаза придавали фигурке на разметанной постели дьявольское очарование. Фионил ощутил медленно растущий жар внизу живота и потянулся к возлюбленной, желая ее с неистовой страстью. И эти карие бусины неспелого винограда смягчились, манили, уступали

Когда отброшенная одежда в беспорядке сжалась у ног владельца, Физба отбросила покрывало, открывая навстречу свое тело.

Остановись, негодница! – голос, раздавшийся неведомо откуда, пригвоздил любовников к месту.

Фионил был не столько напуган, сколько зол: еще какая-то тетка приползла не вовремя! Он медленно обернулся: тетушка была на диво хороша. Лишь гневная гримаса портила прекрасное лицо; словно талантливый скульптор изваял свое творение в благородном мраморе, вложив все свое искусство и прозаложив душу в придачу, но дрогнул резец, не послушавшись мастера – и безнадежен, и погублен человеческий труд.

Но было что-то еще, что было противно человеческому глазу Физба сжалась, стараясь превратиться в ничто. Фионил присмотрелся: чудная женщина не касалась пола. Ее развевающиеся одежды открывали розовые ступни с маленькими розовыми жемчужинами пальцев. Женщина нетерпеливо переступила с ноги на ногу и, по-прежнему, не ступая на пол, приблизилась к любовникам.

Ты. -брезгливо бросила она, оглядев Физбу, но тут же обернула чудесный лик к Фионилу

И ты... Ты глуп, водонос! Тебе было даровано видение свыше! Ты не спас бы свой народ, но смог бы прослыть мучеником и героем! О тебе слагались бы легенды и песни, но ты предпочел горькой судьбе – сладость девки-подстилки. Причем не первой свежести! – брызнула вдруг желчная фраза.

Значит, все, все, что я видел: мертвые люди, пожарище, развалины вместо цветущих садов – это правда?! – ужаснулся Фионил. Все, что так долго и тщательно прятала его память, вернулось, чтобы раздавить, уничтожить.– И, значит,– тут ужас достиг апогея,– Физба бросится в пучину?!

Фортуна ошиблась,– женщина ответила коротким смешком, похожим на всхлип,– ты не достоин внимания богов! Даже и теперь тебе дороже всего твоя потаскушка. Возмездия! – голос богини, Фионил наконец признал ее, походил на карканье старой вороны.

Возмездия! -выкрикнула богиня вторично.

Упал и покатился глиняный кувшин с виноградным соком. Колеблющийся язычок светильника взмахнул крылом, далеко по углам разгоняя полумрак.

Двери хлопнули и затрепетали, словно отброшенные гигантской дланью. И тут же по хижине разлился седоватый дурман. Он туманился клочьями, завихряясь вокруг неподвижно замершего Фионила. Услужливо лизнул края одежд богини. Собрался кудрявящейся волной и двинул к окаменевшей в ужасе девушке. Туман подбирался к жертве постепенно и медленно, словно сытый хищник, забавляющийся ужасом беспомощной жертвы. Вот один из седых язычков, играючи, тронул босую ступню Физбы, выглядывающую из-под покрывала. Другой, посмелее, мазнул по судорожно сжатой в кулаки с побелевшими пальцами руке. И весь вал накрыл девушку с головой. Содрогнулись стены от пронзительного женского крика. Взвыли собаки в соседских дворах. Захлопали удивленные ставни в близких окнах. А Физба кричала, будто с нее живой сдирают кожу. Фионил инстинктивно дернулся на крик любимой, но туман крепкими путами держал его ноги, впрочем, не причиняя вреда.

Вот голос любимой взвился до пронзительных нот, переходя в звериное рычание. Там, в седом тумане, всхлипывал и судорожно задыхался человек.

Фионил не помнил себя. Он снова стоял на мокром утесе, а в его объятиях плакала любимая, но слова говорила другие:

Ты! Это ты все погубил! Ты! Ты – убийца!

И снова щемящее, но более острое чувство предательства.

Ведь часто бывает: в словах, в неразумных и опрометчивых, мы предаем раз за разом свою землю, свой народ, мы с усмешкой издеваемся над тем, что в тайниках души почитали святыней, но перед одним-единственным человеком бывает так стыдно, как не бывает стыдно перед всем белым светом.

Прекратите! Прекратите! Прекратите! – Фионил сжал уши ладонями, слыша сквозь пальцы пронзительный крик. И снова он был повинен в чьей-то гибели – и снова не мог понять, в чем его грех, где его вина.

Возмездия! –кто-то осторожно отнял от ушей его руки. Прекрасная богиня и он были в хижине одни. Исчез и сизый туман. Лишь буркотанье людей за приотворенной дверью, робкое напуганное, напоминало о том, что только что произошло.

Богиня усмехалась сытой летней кошкой. Было что– то льстиво кошачье в ее плавных движениях рук, медлительном наклоне головы:

Вот все и кончилось, водонос!-и голос был сытый, кошачий.

Нет! – полыхнуло багровое пламя Золотое сияние разлилось по хижине, просачиваясь сквозь кровлю и отгоняя в ночь, в подпол, в укрытие напуганных людей.

Нет, Гера! Это только начало! Ты посмела вмешаться в мои дела? Ты требовала возмездия?! -пышнокудрый старец возник ниоткуда, твердо ступая по воздуху, словно попирая ступнями мрамор лестницы

Фионил, как ни был напуган и оглушен, оторопел какому смертному доводилось лицезреть великого бога богов?

Но Зевсу не было дела до смешного юного водоноса, любившего на морском берегу девчонку и нянчившего новорожденных козлят Его пронзительный взгляд испепелял горделиво надменную Геру, решительную в своей правоте супругу блудливого мужа

Так будет возмездие! Отныне этот невежда, за которого ты так рьяно вступилась, будет приставлен к тебе навеки рабом! Нет, он не будет прислуживать за столом или развлекать тебя пением. В его обязанности будет каждый раз сообщать тебе место и время моих наслаждений! А уж я позабочусь, чтобы работы у него было вдоволь! – Зевс усмехнулся, оглядел парочку и так, как прибыл, прошествовал обратно.

А где золотая колесница и огнедышащие кони? – тупо не придумал ничего умнее Фионил

Глупые людские сказки!-огрызнулась Гера. Зло глянула на юношу и, подобрав одеяния, приказала. – Собирайся!

Фионилу не оставалось иного, как подчиниться.

Гера, покровительница брака, бесновалась неспроста. Мудрейший бог богов попирал права царицы – что уж требовать от простых смертных. Не раз и не два пыталась Гера усовестить сластолюбивого мужа. Порой Зевс уступал, но ныне во взгляде мудрейшего Гера женским чутьем уловила, что придется подчиниться. Богиня чуть слышно выдохнула сквозь вытянутые трубочкой губы.

Тут же ночь просветлела, золотое сияние вихрем метнулось по небу То мчались на зов хозяйки чудные бессмертные кони, запряженные в золотую колесницу Развевались шелковистые гривы, кроили воздух золотые подковы, подбитые алмазными гвоздиками, такими малюсенькими, что казалось: брызжет из-под копыт чудо– коней радужный каскад. Рвутся кони, вздымаются крутые бока. Вот уже обдает жаром хрипящих ноздрей.

О боги! – отшатнулся Фионил, пятясь от направленных прямо в грудь копыт.

Слышал он, что добра и милостива Гера. Но ее огненные кони затопчут всякого, кому не мило господство их властительницы. Фионил зажмурился, вознося молитвы богам, а жаркое дыхание диких зверей палило щеки.

Хватит причитать! – резко бросила Гера и осадила скакунов. Кони, как котята, попытались дотянуться шершавыми языками до лица богини.

Ну-ну, мои малыши!-охорашивала богиня любимцев.

В эту минуту в ней не было ничего ни божественного, ни величественного. Просто влюбленная в животных женщина тешится живой забавой. Фионил приободрился.

«Да полно,– юркнула и забилась в самый дальний уголок сознания мысль,– не привиделся ли мне страшный сон? Вот минет час, я очнусь в своей хибаре, покормлю козлят и, набрав свежей воды, спущусь в долину к возлюбленной Физбе по знакомой тропинке!»

Он так ясно представил, как свежо и прохладно утро в горах, как пищат ранние пташки, как заспанная Физба, зевая хорошеньким ртом и потягиваясь, выглянет из хижины горшечника, что до крови, выкручивая кожу, ущипнул себя за запястье. Кожа нестерпимо горела, на запястье проступил синеватый синяк, но кошмар не закончился.

Более того, неведомым чудом Фионил лежал, скрюченный, в колеснице, и ножка богини игриво подпихивала юношу в бок. Кони неслись вскачь, да так, что захватывало дух. Фионил попытался повернуться: не много углядишь, лежа ничком на белой шкуре, покрывавшей ноги богини. Но лишь ускользающая синева представилась его взору. Фионил перевесился через край и тут же зажмурился: под ним разлитым на сковородке желтым блином лежал материк, окруженный синим кружевом моря. В синь кое-где вкраплялись зеленые пятна островков. Колесница вздымалась все выше и выше. Земля затягивалась белесой дымкой, и вот совсем пропала из виду.

А люди говорили, что боги денно и нощно следят за людьми, что никакой поступок человека не останется не примеченным со светлого Олимпа,– разочарованно протянул юноша, выжидательно поглядывая на богиню.

Гера расхохоталась, сверкнув белоснежной полоской зубов. Мало ли сказок напридумывали для себя люди! – встряхнула богиня кудрями, на минуту задумавшись. Но тут же снова усмехнулась: – Хороша бы я была, если б круглые сутки не спускала глаз с водоноса! Мне б в своем дому разобраться...– почему-то грустно вздохнула Гера.

Но как же тогда...– начал Фионил и замолк.

Он хотел разузнать у богини, как же тогда боги определяют, кто достоин их милости, а кто нет, кому приносить дары из сосуда добра, а кого наказать подношением из сосуда зла. Но, в сущности, пришло Фионилу на ум, он сам и никто из его знакомцев от богов не получил и мелкой монеты.

Град в прошлом году побил виноградники и у праведников, и у грешников, а утренние заморозки прошлись по молодым посевам пшеницы с одинаковой для всех разрушительной силой, заставив городок и ближайшие селения голодать до нового урожая.

Правда, твердили, что мойры – богини судьбы, наперед знают твою судьбу, сучат и сучат бесконечную нить дней и ночей человеческого бытия, но в это-то Фионил мало верил с самого начала. Да и, вознося поминутно хвалу великим богам, Фионил никогда всерьез не задумывался, а доходит ли его мольба до вершителей. В ежедневных заботах о куске хлеба не до многодумных размышлений о тех, кого все равно никто никогда не видел.

Фионил, сам вспугнутый нитью своих размышлений, зябко поежился: выходит, он, никогда не полагаясь на милость богов, никогда в них не верил?!

Юноша опасливо покосился на Геру: читать мысли богиня точно не умела, весело болтая в воздухе босой ногой и грызя гранат. Фрукт упрямился, обдавая богиню терпкими брызгами и заливая одежды. Но Гера лишь морщилась, если сок попадал в глаза, и снова вгрызалась жадными зубками в треугольные зернышки.