Текст книги "Геракл"

Автор книги: Антонио Дионис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц)

Его обсмеяли, довольные любым поводом для шуток. Но уже другой, третий увидели приближающуюся к ним смутную тень, словно черно-багровое облако несет вихревой поток.

Раздался шум крыльев, дикие птичьи крики, похожие на рев раненого хищного зверя, ударили по барабанным перепонкам.

Истина открылась ужаснувшимся людям: не варвары и разбойники – их разорители. Были то воины бога войны Ареса, и само беспощадное божество предводительствовало в злобных набегах, не щадя ни детей, ни слабосильных и хворых.

Бог, чьим ремеслом Олимп предопределил смерть, не имел друзей и привязанностей, в кровавых битвах и смертных пиршествах единственно находя утеху и развлечение. Но была у бога Ареса забава, которой он гордился и дорожил пуще глаза: птичья стая, прирученная богом войны

Радовалось сердце Ареса, когда дикая стая взнималась в небо, закрывая медными крыльями солнце. Сверкало кроваво-красное оперение, щелкали железные клювы.

Кружилась стая, делая в воздухе причудливые виражи. С восторгом смотрел, запрокинув голову, бог Арес на своих питомцев. Чтобы никто не докучал любимцам, упросил Арес Олимп сотворить в центре пустыни глубокое озеро, окруженное неприступными скалами. А посреди острова чтобы возвышался утес с многочисленными выступами и пещерами, будет где самкам выхаживать в спокойствии и безопасности птенцов – будущих крылатых демонов бога.

Не стали боги спорить со вспыльчивым Аресом, выполнили его просьбу. И среди пустыни, невидимая для простых глаз, выросла неприступная громада скалистых гор.

Мертво и неподвижно Стимфальское озеро, тая в своих водах страшную тайну, и горе тому, кто отпробует мертвой воды. Слабеет его воля, причудливые видения сменяют явь – и лежит, грезит человек, пока подбираются к нему на железных лапах крылатые хищники.

Бог Арес сам ревниво опекал своих любимцев, всякий раз к ночи доставляя свежую пищу: в набегах на селения и деревни Арес думал не о насилии, а лишь о бедных птенцах, ожидающих в темном гнезде дымящийся кусок человеческой плоти. Кто б назвал бога войны сентиментальным и добродушным?

Но кто из людей укорит себя за жестокость, проявленную к чужим, если возникла потребность в заботе о близких? Гибни миры, пропадай человечество, ухни земля в бездонную черноту вселенной, человечек тащит на ужин семье кусок мяса, вырванного из горла другого.

Стимфальское озеро, соединяясь подземными водами и течениями с озером мертвых, стало б людским кошмаром, если б уцелел хоть один, видавший его мрачную тайну. Озеро, неподвижное и почти черное посередине, к краям светлело, пряча в яркой зелени прибрежного камыша свою суть. Вот и пленники, даже видя кружащие над головой привидения, не могли уверовать, что погибнуть им не от грозных хищников или безжалостных воинов, а от налетевшей внезапно птичьей стаи.

На фоне розовато-сиреневого неба зрелище было даже красивым: парят над землею сильные, гордые птицы, словно огромные красно-огненные листья просыпались листопадом.

Внезапно упала на землю тишина. Вздрогнули женщины. Плотнее сжали губы мужчины. Инара прижалась к груди Азана – он слышал, как трепыхается сердце девушки.

– Ну, что ты, любимая! Это только птицы! – успокаивал Азан плачущую девушку, с беспокойством следя, как кружат над головой, чуть не касаясь лица, гигантские крылья.

Хищники не торопились – им нравилось наблюдать, как удивление при их приближении сменяется страхом. Потом – выбирается первая жертва. И люди бегут, охваченные ужасом. Но нет пути из безумного мира, которого– то и не существует, даже если редкий караван и пройдет вдалеке по пустыне: не увидеть кровавой расправы и жадного пиршества птиц среди невидимого ущелья и несуществующего озера. Лишь для тех, кто подпал под колдовство строго очерченного круга, лишь для тех висит тишина и все ближе и ближе коварные птицы.

Но вот воды озера зашевелились, задышали белым туманом – словно сигнал получили Стимфальские птицы. Тенью спикировала на Азана ближайшая, но промахнулась, лишь крылом махнув по щеке – на коже проступили кровавые шрамы. Другие птицы мучали и терзали рядом свои жертвы. Их алчные крики сливались с воплями раненых людей, пытающихся голыми руками заслониться от огненных молний – птицы, взмыв, вдруг камнем бросались вниз. Но еще скорее летели их выпущенные, точно стрелы, медные перья, пронзая людские тела. Только упал человек – на грудь падает хищник, впиваясь в тело когтями, а железный клюв долбит, выбирая, глаза. Кровавой росой сочатся пустые глазницы, а птица уж ищет другую жертву, взмывая. Ослепленный стонет, умываясь алою кровью. И слышит, как рядом падает на землю жена или дочь, или друг, или сын. Тянется слепыми руками на помощь, но натыкается на удары когтистой лапы. И все побережье страшного озера усеяно слепыми, беспомощными телами с изувеченными руками, пробитыми легкими и страшными черными дырами на животе. А сытые птицы, оторвав от живого еще человека кусок окровавленной плоти, вздымались и мчались к центру озера, где в гнездах жадно раскрывали клюв их птенцы, ждущие пищи.

А люди на ощупь бродили по побережью, пока не натыкались на оханье и стоны знакомого голоса – и тут же скатывались в бездонный ров, откуда не было выхода. И там умирали, истекшие кровью.

Азан, защищая собой Инару, мало что помнил после страшного удара, обрушившегося сзади. Тело словно пронзили тысячи молний – ив спасительном забытье пришло везенье – птица, приняв беспамятство за мертвечину, обратила взор желтых глаз на девушку.

Птицы не трогали мертвых, пока хватало живых. Тело Азана от толчка покатилось и рухнуло в ров на трупы других

Кто знает, не принял бы юноша смерть за награду, если б знал, что увидит, очнувшись?

Не было озера. Не слышно и птиц. Лишь искалеченные тела односельчан. И Инара, сердце,– Инара. Азан чуть не умер от горя, видя лютые муки, выпавшие любимой.

И теперь он должен, обязан доползти чрез пустыню – и пусть посмеют не верить его рассказам!

Слаб человек, непрочно и хрупко его тело. Но воля, заключенная в нелепую оболочку, способна творить чудеса: дополз Азан, добрался до тех, кому мог рассказать свою страшную повесть.

Были удивлены караванщики, наткнувшись в самом сердце пустыни, где на многие дни пути не было ни селения, ни родника, странному человеку, черному и обгоревшему. Кровавое месиво было его телом. Вздувшиеся волдыри ожогов, лопаясь, издавали зловоние. Смутны и бессвязны были его речи и почти неразличимы звуки, вырывавшиеся из опухшего горла. Но умер Азан, лишь окончив рассказ. И из уважения к смерти незнакомца, много дней проведшего в пустыне, из ужаса перед обезображенным трупом седого старца без возраста, подхватили караванщики рассказ Азана, донесли до людей и селений скорбную повесть.

Не поверили все. Но нашлись отчаянные, что по ночам бродили у кромки пустыни, факелами разгоняя ночь и звеня крепким оружием. И много раз они видели всадников, но ни разу не приблизились черные кони к людям в засаде.

Не хотел бог войны сам участвовать в битвах: он-то знал, как изменчива и прихотлива судьба, и, бессмертный, не хотел рисковать своими людьми, ибо были то обычные люди, в жилах которых текла смертная кровь. Лишь безнаказанность за плату звонкой монетой принудила их участвовать в диких набегах.

Разворачивались конники – и исчезали в ночи, чтобы искать тех, беззаботных, что готовы, как овцы, для бойни.

Но негоже герою лишь видеть удирающий хвост противника– слава требует большего. Мало Гераклу, что черных конников никогда не видали в окрестностях Микен – ему надо своими глазами ухватить за перо хищную птицу бога Ареса.

В пятый раз вступил Геракл во дворец царя Эврисфея, требуя внимания и ответа.

О царь! – молвил Геракл.– Где твои глаза, что слышат твои уши, если народ боится шарканья старой кобылы, слепой и хромоногой, принимая каждую клячу за черных конников ночи? Какой ты властитель, если дети боятся поставить силок на пичугу, боясь грозных птиц бога Ареса?

Разозлился царь на дерзкие речи, но прав ведь Геракл; уж бормочут в народе, что Эврисфей не всесилен, если не может поставить всадникам ночи заслоны.

Ну, так пойди и сам разгони крикливую стаю старых ворон, если веришь в бабские сказки! Можешь взять и коня в моей конюшне, если придет охота погоняться за привидениями! – сварливо ответствовал царь Эврисфей.

Плюнул Геракл на мраморные плиты дворца – не видеть народу защиту у Эврисфея. Позвал своего друга Иолая, и долгие ночи герои бодрствовали на кромке пустыни, но ни разу не видели даже тени черных коней и их диких наездников.

Геракл и Иолай двинулись в глубь пустыни, в многодневном походе охотясь за сумрачной тенью. Но даже конского помета не углядели, не то чтобы острова на страшном озере.

Ну, и что дальше? – вопросил Иолай, переворачивая вверх дном пустую баклагу из-под пресной воды.

Да кто его знает!-сумрачно ответствовал Геракл, утирая с лица жаркий пот.

Уж не выдумка ль – птицы Ареса? – запальчиво пробурчал Иолай; ему уже надоело бесцельное шастанье по песку без всякого результата.

– Перед смертью – не шутят! – возразил Геракл.

Тут новая мысль осенила героя. Быстро скинув одежду, состоявшую из львиной шкуры и потертых сандалий, Геракл раскинулся на спине, вытянув руки вдоль тела.

Закрыл глаза, поражая Иолая, который решил, уж не сошел ли приятель с ума от жары и долгих блужданий.

Ну, что ж ты ждешь?-приоткрыл глаз Геракл.– Давай рыдай и кричи, словно я умираю!

Иолай глядел глупым бараном:

Да это-то зачем?

Геракл, рассердившись, сел, упираясь ладонями в песок:

Как ты не понимаешь?! Черные всадники не по являлись в округе, опасаясь засады. Так?

Так,– согласился Иолай, все еще недоумевая.

А птицы кормятся лишь плотью живого человека. Но в длительном переходе конникам никак не сохранить пленников: не жара, так жажда убьют добычу Стимфальских птиц!

А,– додумался Иолай.– Ты надеешься, что всадники услышат нас и клюнут на приманку? Птички-то сколько голодные!

Не знаю, но попробовать стоит,– Геракл обрадовался, что друг его наконец-то уразумел.

Оставалось надеяться, что черные конники будут такие же сообразительные. Геракл вновь разлегся голышом, а Иолай, встав на колени, запричитал, оплакивая умирающего. Его стоны и жалобные рыдания далеко разносились по окрестностям, пока у Иолая не запершило в горле – всадники либо были далеко и не слышали, либо не придали значения двум одиноким фигурам посреди желтых барханов.

Не получилось!-хмуро поднялся Геракл, набрасывая на плечи шкуру: хоть и дубленая у героя кожа, но от долгого лежания на раскаленном песке и шкура зверя потрескается и покоробится. На Иолая и вообще было жалко глядеть: он был, словно печеное яблоко, обожженный и покрасневший.

Ладно, пополним запасы воды, а там продолжим охоту!-Геракл подобрал пустую баклагу и побрел по их же следам.

Иолай плелся сзади, на чем свет проклиная увязающие в песке ноги. Геракл, задумавшись, не обращал внимания на жалобы друга. Быстро темнело. В пустыне не бывает долгих закатов – лишь коснется горизонта огненный шар солнца, и тут же кромешная тьма падает на песок непроницаемым покрывалом.

Геракл упорно стремился достигнуть жилого или хотя б пустующего, но человеческого жилья: кожа горела от грязи и пота, и Геракл был готов прозакладывать жизнь за чан с горячей водой для купания.

Ну, что ты все бурчишь? -вконец разъярился Геракл на беспричинно ноющего Иолая.– Сидел бы дома, да дело с концом!

Я – ничего,– испугался Иолай, зная резкий норов и тяжелую на расправе руку приятеля: не раз Иолаю доставались затрещины от Геракла. Лишь искренняя любовь и привязанность к другу удерживали Иолая рядом с клокочущим вулканом, коим был Геракл в кругу приятелей, которых легко находил, но точно так же легко и терял, рассердившись, бывало, на мелочь, нелепицу. Лишь Иолай упорно находился рядом с Гераклом, здраво рассудив, что, поддайся Иолай желанию, останется герой совсем одинок среди множества людей. А одиночество – страшная штука, особенно, когда его никогда не испытывал.

Долго молчал Иолай, размышляя о странном характере друга, то вспыльчивом, как огонь, то ледяном и замершем в упрямстве и гордыне; был характер Геракла, как ни суди, не сахар.

Что?.. Ты что-то сказал?-сварливо отозвался впереди Геракл, уязвленный терпеливым молчанием Иолая.

Еще не сказал,– не выдержал Иолай,– но очень хочу тебе сказать, что, если мы не изменим направление, то я по воде ходить не умею!

Тут и Геракл с удивлением увидел, как, каким-то чудесным способом, песок превратился в тягучую топь. Ноги вязли в переплетениях влаголюбивых растений – о пустыне не было и помину. Приглядевшись, Геракл рассмотрел темную полосу, еще более черную, чем окружающая земля. Сзади, наткнувшись на плечо Геракла, в темноте ругнулся Иолай.

Тсс! Тише,– пришикнул Геракл на друга и поднял белеющий в ночи палец.– Слушай!

Но Иолай уже и сам различал что-то, подобное на шум дождя по листве. Гортанные крики досказали остальное – так шумят крылья птиц, потревоженных на гнездовье.

Стой!-вдруг произнес Иолай, когда прошли они порядочно в поисках источника шума.– Мне сдается, мы тут были: я запомнил кривую вербу, что, видишь, купает в воде свои сучья!

Так и было: чудом и волей богов очутились, минуя горы, два героя в Стимфальском ущелье, где на озере поселились гигантские птицы. Шуршит тростник под ногами, хлопает топь: шагают герои прямо туда, где чернеет серой громадой скала. Вот достигли они пустынных утесов: ни дерево, ни травинка не прорастет на мертвом камне.

И странная тоска от унылых камней, навевает мертвый пейзаж равнодушие и дрему.

Зевнул Иолай:

Да сдались нам с тобой Стимфальские птицы – пусть другие отправятся на охоту! Сам видишь, пустынно на острове, слух нас обманул, заставляя шум ветра принять за шум крыльев! Желаемое приняли мы за явь, отравившись, обманувшись нашими ощущениями. И видишь: что толку?

Мудро рассудил, Иолай! – согласно кивает приятель, опускаясь на камни.

Молчит, затаившись, озеро, лишь сонный ядовитый туман стелется над смертными водами, навевая сон без пробуждения. Качаются, засыпая, герои. Уж сполз с валуна Иолай, подобрал ноги, как в пуховой постели, на голой земле. И Геракл не в силах поднять свинцовые веки. А птицы, затихшие при людском приближении, уж торопятся; подгоняют родителей голодные раззявленные клювы птенцов.

Осторожно, стараясь не звенеть медными перьями, взмыли птицы над озером, словно красное облако реет, грозя бедой и погибелью.

Проснитесь, герои! Но тяжел и беспробуден сон, навеянный белым туманом, что тут же рассеялся, как головы людей поникли, а очи закрылись. И снова мертво, неподвижно озеро; лишь ожидая другую добычу, проснется – и отравит дыхание, охватит неподвижностью, усыпит бдительность усталого путника.

Сейчас налетит хищная стая, будет рвать спящих когтями, но сон не отпустит, сменившись смертью.

Но не медлит божественная Афина, мудрая дочь Зевса. Ослушалась повеления Зевса не вмешиваться в жизнь Геракла и пришла брату на помощь. Несправедливо, если не в борьбе, не в честном поединке погибнет герой, а падет жертвой неразумного легкомыслия! Так решила Афина, выглянула из светлого дворца, где обитали боги Олимпа. Никто не приметил, как что-то швырнула богиня в окошко.

Легкий предмет, пробивая облака, стремительно рухнул на землю, но уцелел, ударившись о камни. Лишь звон прошел над островом. Спохватился Геракл от внезапного шума, огляделся: уж подбираются к приятелю Иолаю мерзкие твари, с высоты целя в спящего медными перьями, что пробивают, как стрелы.

Тут схватил Геракл подарок Афины, встряхнул. Забеспокоились демоны бога Ареса, кричат, бьют воздух крыльями, но боятся приблизиться. Ведь в руках у Геракла деревянная трещотка, которой отпугивают алчных крылатых ворюг от садов и огородов крестьяне.

Как не страшны на вид птицы, как не злобен их нрав и привычки, но природный инстинкт не зависит от оболочки. Как любой воробей, так и птицы Ареса боятся трещотки, лишь громкими криками выражая ярость и неудовольствие, не в силах приблизиться. Тут растолкал Геракл Иолая:

Хватит дрыхнуть, засоня! Время приниматься за дело!

А?.. Что? – протирает приятель глаза спросонок.

Но без объяснений сует ему в руки Геракл трещотку. Вертит Иолай детскую забаву, а эхо подхватывало и множило шум.

Не медлит Геракл. Подхватил упавший во сне лук, подбирает рассыпавшиеся по траве стрелы. Одна за другой, пронзенные, падают птицы. И, где рухнуло тяжелое тело, появлялась в земле черная дыра, из которой валил смрадный дым. А если среди озера настигала смерть птицу, то вздымались до неба свинцовые волны, смерчем окатывая берег.

Крошилась земля. С шумом и грохотом камнепада рушились скалы, огромными валунами падая в озеро. Внезапно черные воды вздыбились огненным смерчем. Рыжий огненный вал прошелся, разбрасывая яркие языки. И достигли они неба, огнем охватило уцелевших стервятников, которых не настигли стрелы Геракла. И многие птицы погибли.

А уцелевшие, собравшись в унылую стаю, еще долго кружили над разоренным гнездовьем, недосягаемые для огня и стрелы. Затем, видя, что не спасти родных гнезд, с отчаянными криками развернулась дикая стая и, тяжело поднимая крылья, полетела туда, где восходит солнце.

Долго из-под ладони смотрел им вслед Арес, опоздавший спасти любимцев, но застигший развязку расправы. Кровью обливалось сердце бога, видя, сколько погибших и искалеченных птиц приняло смерть от Геракла.

Хотел он накинуться на героев, острым мечом предать их смерти. Но не осмелился восстать против Геракла, любимого сына Зевса. И, зарыдав, повернул своего скакуна.

А друзья, лишь покончив со стаей, вдруг вновь очутились среди пустыни. И долго недоумевали: сон или явь то, что с ними случилось? Лишь трещотка в руках Иолая свидетельствовала о правде того, что произошло.

Да, и еще, больше никто не видел черных конников ночи.

ШЕСТОЙ ПОДВИГ
Эврисфей посылает Геракла чистить конюшни

Пенится молодое вино. Празднует царь Элиды Авгий прибытие гостя. Царь Эврисфей – добрый товарищ в буйных гулянках. Уж не один час празднуют цари, предаваясь возлияниям и чревоугодию. Раскраснелись оба. Распустил Эврисфей одежды – душно и жарко во дворце Авгия, плотно заперты двери и окна.

Тогда на нетвердых ногах идет Эврисфей во двор на прохладу. Посмеиваясь, шатается Авгий следом.

Спустились в сад, где в буйном цвету яркие розы. Но и тут не может избавиться Эврисфей от странного запаха, преследующего повсюду. Наконец, не выдержав смрада, спрашивает у царя Авгия:

Не в обиду, великий царь! Всем ты славен: плодородны твои земли, многочисленны стада! Народ твой выглядит сытым и здоровым! Но отчего в твоем царстве стоит такая противная вонь?!

Да после привыкнешь! – утешил царь Авгий.– За себя говорю – вначале тоже было противно, и кусок застревал в горле. Но теперь, как видишь, ем за троих – и ничего, что воняет!

А был Авгий и в самом деле толст и дороден.

Но все ж – что за причина? – не отступается Эврисфей.

Пришлось Авгию признать, что смрад идет от бесчисленных стойл, хлевов и конюшен, которые по крыши заросли грязью и перегноем – и все слуги царя, работая день и ночь, не могут справиться с такой уймой навоза

Нерадивы твои слуги и обленились! – возразил Эврисфей, будучи в крепком подпитии.

Обиделся Авгий, вспылил:

Ну, что ж, поделись своими – а там посмотрим, кто останется в твоем царстве, если твои люди попробуют очистить мои постройки для скота!

Да зачем же я буду посылать всех – отдам одного, но до тех пор, пока не заблестят твои стойла, хлева и конюшни!

Не иначе помрачился у Эврисфея разум, или злобная Гера надоумила пьянчужку: решил Эврисфей унизить Геракла, отдав героя в услужение Авгию. Да заодно посмотреть, так ли легко будет герою новое поручение.

Захохотал Авгий, услышав странное предложение Эврисфея:

Столько люди не живут, сколько времени понадобится одному человеку, чтобы очистить хоть часть построек!

А уж то не твоя забота! -возразил царь Эврисфей.

И тотчас отправил гонца в Микены, чтоб призвали Геракла.

Вспылил Геракл, узнав, какое низкое дело предложил ему Эврисфей. Но потом рассудил, что именно отказа ждет подлый царь.

Явился Геракл в Элиду. Предстал пред Авгием:

Я готов пойти к тебе на службу, но давай обговорим плату! -заявил Геракл.

Сколько ты хочешь? – усмехнулся Авгий.

Призадумался Геракл.

Десятую часть твоего добра, если я в день очищу стойла – не покажется много?

Царя чуть удар не хватил от хохота. Смеется царь, колышется жирное брюхо, подергиваются дряблые щеки.

Наконец, устал царь смеяться. Молвил:

Надо б было нанять тебя вместо придворного шута, да уж ладно, коль раньше про то не подумал! Получишь ты требуемую плату, если, конечно, не утонешь в навозе!

Снес Геракл и эту насмешку, лишь попросил себе крепкую лопату. Тут же слуги, повинуясь мановению Авгия, принесли с десяток на выбор. Но, к какой не притронется Геракл, тут же гнется металл, соломинкой ломается деревянный черенок.

Плохие твои лопаты! – подсмеивается Геракл.

Новые лопаты несут слуги: уж целая груда покореженного инструмента валяется посреди двора. Наконец, надоело Гераклу дразнить глупого Авгия-взял он первую, что пришлось и, взвалив на плечо, повернул голову к царю:

Жди к закату, о Авгий!

С тем отвернулся герой и пошел прочь.

Не туда! – крикнул вслед Авгий, видя, что Геракл идет в другую сторону от построек, но потом махнул рукой: пусть делает, что хочет, все равно нелепая то затея – очистить стойла одной лопатой да еще в такой немыслимый срок!

А Геракл, насвистывая, приблизился к протекающей рядом реке. Там, на освежающем ветерке, разложил снедь и перекусил: уж больно невыносимо было во дворце Авгия. Поев, Геракл аккуратно сложил, завернув, остатки снеди и, поплевав на удачу вокруг себя, принялся за работу. Затея Геракла была сколь проста, столь и рискованна, решился герой запрудить реку чтобы быстрые воды хлынули через долину, где стояли стойла и конюшни Авгия. «Вода, не имея исхода, хлынет по новому руслу,– размышлял Геракл, копая канаву, только комья летели.– Но, пожалуй, как бы не затопить людские жилища!»

В полдень, когда канава была достаточно глубока, а вокруг вздымались земляные валы, Геракл, оставив работу, пошел к селению, предупреждая жителей об опасности:

На время соберите пожитки – ступайте с семьями и детьми в горы! Тут будет наводнение! – предупреждал Геракл.

Но смеялись легкодумные люди, не веря:

С чего бы Алфее, столько лет несущей мимо светлые воды, вдруг да изменить русло?!

Я – тому причиной,– честно ответствовал Геракл.

Но не поверили люди. Махнул герой на людскую глупость и вернулся к прерванной работе, подрывшись к самым стойлам Авгия. Потом натаскал Геракл огромных камней. И, бросая валуны с высокого берега, запрудил реку: высокий вал из камней преградил путь теченью. Заметалась река, встретив преграду, а потом растеклась и хлынула бурным потоком по вновь проторенному Гераклом руслу.

Отбросил Геракл лопату, любуясь, как мчится водяная лавина, все смывая на своем пути. Увидел несущийся смерч и царь Авгий. В страхе забился на самую крышу. А река, взбунтовавшись, сметала на своем пути дома и постройки, подхватывала не успевших спастись людишек, детскими голосами кричали и плакали, очутившись в воде, животные. Испугался Геракл содеянному, заторопился разобрать завал из камней. Но многие погибли в пучине, еще больше людей и животных покалечилось, ударившись о землю и камни, когда они были подхвачены шустрым потоком.

Убрал герой валуны – усмирилась река, вернувшись в прежнее тихое русло. А Геракл, взвалив на плечо лопату, явился к Авгию, требуя положенную плату: грязь и навоз унесла река вместе с деревянными постройками и многочисленными животными.

Злой и гневный, слезая с крыши, встретил Геракла царь Авгий. Ни за что не собирался платить он плату, потрясая кулаками и сам требуя возмещения убытков.

Но Геракл, желая проучить жадного и хитрого Авгия, не отступался:

– Мы ведь не обсуждали, как я выполню свое дело! – молвил Геракл.– Ты хотел надо мной надсмеяться, а теперь сам ославлен: будешь знать, каково другому! Давай мне десятую часть своих богатств, как договорились!

Тут выхватил меч царь Авгий, думая в смерти Геракла найти выход не собирался царь уступать всякому проходимцу, из-за которого и так потерпел жестокие убытки.

Но Геракл оказался быстрее. Ударились друг о дружку мечи, высекая искры – бьются герой и Авгий. Вот обманным маневром отвлек Геракл на мгновение взгляд царя – и упал Авгий, не хотевший сдержать слово. Захрипел кровавыми пузырями, а острый меч Геракла докончил дело, пронзив насквозь тело обманщика. Умер Авгий. А Геракл, который не нуждался в богатствах, лишь желая проучить жадность и скупость, оттер свой меч о траву и покинул Элиду.

И лишь разнесенные постройки да мутные лужи зацветшей воды в низинах напоминали о шестом приключении Геракла, окончившемся так нелепо.

С тяжким сердцем покидал Геракл Авгиево царство. Шутки ради разорил он немало крестьянских хозяйств, решив лишь проучить царя да выполнить повеление Эврисфея.

«Отныне,– думал Геракл, видя скорбь и уныние, поселившиеся после наводнения на людских лицах,– я буду прежде думать, а лишь все взвесив, действовать!»

Так зарекался Геракл. Но как часто наши поступки столь далеки от помыслов, а первое желание становится руководством к действию. Не злой умысел владел героем, но обнищавшему семьянину, у которого река унесла

последнюю коровенку, насколько ему от раскаяний легче?

Тогда повернул Геракл дорогу обратно. По холмам и лесам собрал разбежавшиеся стада Авгия, возвернув перепуганных животных. Собрав народ на подмогу, отстроил заново конюшни и стойла.

И, лишь успокоив совесть, вернулся в Микены.