Текст книги "Чужой праздник (СИ)"

Автор книги: Анна Ломтева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

– Но мы можем поторговаться за помощь, – говорит вдруг Елена. И пока я не успела возразить или задать вопросы, она продолжает:

– Вы же хотели открыть Стамбул. И вы теперь точно не можете сделать это сами.

Кажется, Ёзге именно этого и ждала. Она откидывается на спинку стула, укладывает руки на стол и в упор смотрит на меня. И отвечает – как бы Елене, но на самом деле мне:

– Мы можем поторговаться.

Глава 47.

Морской окунь Насте попался отличный. Размороженный, конечно, но правильно: рыбки были хорошего ярко-красного цвета, чешуя с них не облазила, шипастые плавники не обломаны и не обтрёпаны пятнистые хвосты. Пока в кастрюльке закипала вода для риса, Настя, облачившись в резиновые перчатки и вооружившись кухонными ножницами, аккуратно состригала длинные плавниковые шипы.

У Насти было отличное настроение. В понедельник она вела всего одну пару у первокурсников, и ничего не мешало ей потом тихо улизнуть из универа и сесть на трамвай, который неспешно довёз её до тихого, незаметного переулка. Переулок в свою очередь привёл Настю к старому деревянному дому с колоритной резьбой по фасаду и парой огромных старых яблонь в палисаднике. Сейчас, в конце октября, деверья стояли уже совсем голые, а толстый слой листьев, покрывающий палисадник, потемнел и подраскис от дождей.

О том, что происходило в этом доме, Настя поклялась никому не сообщать. Это было одновременно необычно, как-то театрально-глуповато, но и завлекательно. Там происходило… странное. Соня заставила её стоять, закрыв глаза, посреди большой пустой комнаты и чуять. Она ходила вокруг, двигала как-то руками, Настя ощущала время от времени лёгкие потоки воздуха перед лицом и вокруг тела, а больше – ничего. Но, когда Соня скомандовала открыть глаза, то сама выглядела до смешного довольной.

– Я ничего не поняла, – призналась Настя.

– Тебе и не надо, – посмеиваясь ответила «наставница». – Сейчас проверим кое-что, – и, даже не договорив, Соня быстро шагнула к Насте.

Что произошло – Настя не уловила. Кажется, она выставила руки перед собой, чтобы не дать Соне приблизиться, коснуться… Между ними сильно и коротко дунуло ветром, и вдруг оказалось, что Соня стоит в дальнем углу, опершись о стену, и тяжело дышит. И улыбается во весь рот.

– Что? – Настя шагнула к ней, – Я… что?

– Молодец, девочка, – Соня отпустила наконец стену и посмотрела зачем-то на свои ладони, – Хорошо дело пошло. Давай чаю выпьем, я тебе ещё кое-что расскажу.

Настя улыбалась. Её руки сами привычно совершали необходимые действия: вынимали пакет с мукой, сыпали в миску, обваливали куски рыбы и укладывали на разогретую сковородку с шипящим маслом. А Настя вспоминала объяснения Сони – и ах, какие перспективы ей открывались.

Как минимум, она наконец сможет уничтожить эту соплю поганую. Эту серую моль, которую – как жаль! – не получилось спровадить на тот свет с первого раза. Надо же, в первый раз, когда она подумала об этом, её саму ужаснула эта мысль. А теперь она словно стала… привычной. Почти нормальной. Тем более, что не будет никакого насилия. Никто не найдёт ни капли крови, ни даже голой косточки. Никто даже не узнает, что с этой… с этой девицей что-то произошло.

Настя вооружилась лопаточкой и принялась аккуратно переворачивать обжаренные с одной стороны кусочки рыбы. Сковорода шипела, плюясь маслом, но Настя, как обычно, ловко избежала ожогов. Теперь надо было засыпать в кипящую воду рис. Двадцать минут – и ужин будет готов.

Она уже собирала на стол, а Сашка как раз пришёл и мыл руки, когда зазвонил мобильник. С неприятным предчувствием Настя пошла доставать телефон из кармана пальто. Не ошиблась: звонила «поганая сопля». Настя сбросила звонок, но телефон тут же заорал снова. Можно было снова сбросить, внести телефон в чёрный список, но… «С неё станется ногами прийти», – подумала женщина, чувствуя, как тает хорошее настроение, а вместо него разрастается злость. Телефон орал.

– Насть, да возьми уже! – завопил из ванной муж.

– Иду, иду, – ответила она громко, открывая дверь квартиры и выскальзывая на лестничную площадку. Нажала «приём». Из трубки – ни привета, ни ответа! – донеслось:

– Настя, не будь дурой. Соня опасна, а для тебя – прям особенно опасна, она тебя сожрёт и кости выплюнет, а по пути наделает проблем остальным!

– Да ладно, – Настя сунула носок тапки в щель у косяка, чтобы дверь не захлопнулась, и взялась за телефон обеими руками. – Можешь не трудиться. Она мне всё объяснила. Давно пора всю эту херь прекратить. Ты в курсе вообще, что такие, как я, людей убивают?

– Ну да, ты чуть было меня не прикончила, – ответила трубка, хмыкая.

– Я не нарочно! И тебе повезло, а вот обычным людям – не везёт. А мы можем сделать так, чтобы всё это прекратилось… хотя бы у нас тут. Сначала закроем наш город. Потом поедем в соседний… У Сони везде знакомые. Казань, Уфа… Пермь. Потом на юг. Закроем всю европейскую часть. Хоть какая-то польза будет от этой… этого…

– Так вы, значит, благодетельницы, – сказала трубка почти весело, – Это Соня так тебе сказала, да? Закроете, значит, да?

– Если бы у тебя была хоть капля совести, ты бы вернулась и нам помогла, – сказала Настя, стараясь придать голосу простодушной искренности, – Я, в конце концов, на тебя зла не держу. Мы как бы… квиты.

– Ой, да правда что-ли?! – из трубки чуть ли не ультразвуком взвизгнуло, – То есть, это ты меня чуть не убила, но мы квиты?

– Ты пыталась моего парня увести, – напомнила Настя, – Это не лучше!

– Бля, Настя, ну ты и дура, – и, прежде чем она успела что-то сказать, зазвучали короткие гудки отбоя.

«Дура не дура – а мы ещё посмотрим», усмехнулась она, убирая трубку в карман брюк и возвращаясь в квартиру.

– Ну, что там? – Сашка уже сидел за столом. Рыба исходила душистым паром, сливочное масло блестело на рисе, а в стаканах золотилось хорошее чешское пиво, которое Сашка повадился покупать в разлив в «Пражском погребке» в центре. Настя вдохнула, выдохнула и, натянув спокойное выражение лица, села за стол.

– С кафедры звонили. Я, оказывается, учебный план по первачкам забыла сдать.

Сашка округлил глаза:

– Да ладно! Полсеместра прошло!

– Ну, вот так, – она изобразила стыдливую ухмылку, – Прикинь, впервые такая проруха у меня. И Воронов тоже в ээээ некотором удивлении. Он должен был заметить, но промухал.

Сашка что-то сказал по поводу умственных способностей замзавуча, Настя ответила, разговор покатился дальше по привычной колее. Про работу, про родителей, про планы на неделю и выходные.

Позже, убирая в раковину грязные тарелки, она вдруг замерла. В ушах зазвучал торопливый, резкий голос:

«Соня опасна, а для тебя – прям особенно».

Настя отмахнулась от прорвавшейся тревоги, схватилась наливать чайник, зажигать газ, вытряхивать из заварника старую заварку. Не было причин верить ей. Не было причин сомневаться в наставнице, которая просто и внятно излагала суть дела, показывала задачи и обещала дать ключи к их решению.

Самое главное – то, что Соня сказала ей в самом конце, то, в чём, наверное, только она и могла ей помочь.

«Мы найдём твоего брата».

Хотелось верить – и не верилось. Столько лет прошло, и они ведь даже не знали точно, как именно она его толкнула.

«Я пока не могу понять, но зацепки есть», сказала Соня. «Вероятность невелика, но… надежда есть».

Настя осознала, что стоит, положив руки на подоконник, и смотрит в темноту за окном. Там снова, кажется, шёл дождь. Настя потянулась к форточке, открыла сперва внутреннюю, потом, повозившись с упрямым шпингалетом – внешнюю створку. В кухню сильно, свежо и мокро дунуло наружей, как будто царящий там ветер сунул в форточку большую шкодливую лапу. Настя подставила лицо прохладному потоку воздуха и ненадолго прикрыла глаза. Как будто летишь…

Что-то спросил из комнаты Сашка. Настя постояла ещё немного, потом со вздохом вернулась к действительности и принялась закупоривать непослушные створки.

Закрыла, подошла к дверному проёму, отделяющему коридор от комнаты, и спросила:

– Что ты хотел? Я не расслышала.

Сашка сидел, вперившись, по обыкновению, в свой ноут.

– Аааа, да ладно, я тебе в аську ссылку кинул… Там, форум Винского, насчёт поездок, помнишь?

– А, – она повернулась и пошла на кухню, заваривать чай.

Глава 48.

Руки у меня были в растительном масле. Чистенькую раковину Ёзге я тоже уляпала будь здоров. Хорошо, что Елена поймала меня в дверях и велела снять футболку, иначе я испачкала бы и её тоже.

Сводилка оттиралась плохо. Честно говоря, я не разделяла опасений Ёзге и остальных, что эта финтифлюшка на виске сделает меня настолько приметной. В конце концов, можно было просто замазать тональным кремом.

Но они насели на меня вдвоём. Вообще, сначала Ёзге назвала меня дурой, заявив, что в моей ситуации набивать на тело такой явный опознавательный знак – самоубийственная тупость.

– Это же временная, – сказала я, – Неделя, две – и она сойдёт.

– Зачем ты вообще на себя лепишь такое… убожество? – поинтересовалась Елена.

За живое задела. Я ответила нарочито грубо:

– Я же тебя не спрашиваю, зачем ты таскаешь в ушах по полкило золота и мажешь целовальник розовой помадой.

Елена явно сдержалась с усилием. Сказала:

– Вот поэтому ты никогда настоящей художницей и не станешь. Будешь всю жизнь рисовать сладкие картинки для банок с чаем и обложки для любовных романов. Чему тебя только в твоей шараге учили, интересно.

– Учили чему надо, – начала я, невольно повышая голос. Мы даже не заметили, что перешли на русский.

– Стоп, – Ёзге подняла руку, точно ставя между нами барьер. – Хватит. Ты, – она повернулась ко мне, – Иди, убирай картинку. А ты, – она опустила руку и повернулась к Елене, – расскажешь мне всё, что знаешь про Соню. Всё, о чём вы говорили, о чём ты слышала от других… если слышала. – Она посмотрела на дочерей, которые безмолвно сидели за столом: Кара сгорбилась над столешницей, положив подбородок на руку, Акса привычно повисла на спинке стула. Ёзге вздохнула и что-то тихо сказала по-турецки.

Акса тут же вскочила и развила бурную деятельность. Вытащила и сунула мне в руки бутыль с растительным маслом, включила снова чайник и полезла в холодильник. Она явно была в курсе, как сводятся такие временные татушки.

Я пожала плечами и отправилась в ванную, надеясь, что там есть какие-нибудь ватные диски или шарики. Не пальцами же отскребать. Тогда-то Елена меня и поймала буквально за футболку, велев раздеться.

И вот я сидела, беря один за другим ватные диски из большой упаковки, наливала на них масло и тёрла кожу вокруг глаза – надбровную дугу, висок, скулу. Сводилка медленно распадалась и сходила на вату мелкими хлопьями. Кожа уже покраснела и чесалась.

Наконец, мне удалось оттереть почти всё. Я включила воду и попыталась смыть с лица остатки картинки и масло. Натёртую кожу защипало от мыла, и я мрачно прикинула, сколько теперь буду ходить с красным пятном на пол-лица. Это, конечно, куда менее заметно, чем картинка, чёрт побери.

Кое-как отмывшись, я выключила воду и прислушалась. На кухне болтали на английском – шустро, в три голоса. Кто-то засмеялся, судя по тембру – Ёзге, к ней присоединились остальные. Досада и раздражение накатили, как всегда, внезапно и очень сильно. Я медленно стянула полотенце с блестящей трубы радиатора, уткнула в пушистую ткань лицо. Сильнее всего хотелось сбежать прямо сейчас. Я осторожно опустилась на пол, села, прислонившись к стене. Сбежать несложно, но потом-то что?

Судя по всему, Соня хочет и может меня достать. Ей ведь даже трудиться особо не придётся, просто подождёт, когда я в очередной раз приду навестить бабушку. Что же теперь, совсем не возвращаться? Или бегать, оглядываясь на каждый угол и дёргаясь от каждой тени? И где гарантии, что у Сони нет каких-нибудь агентов в других городах. Те же толкачки…

На кухне снова рассмеялись. Весело вам там, подумала я мрачно. У вас-то всё в порядке. Вас-то не хочет поймать чокнутая ведьма, чтобы вставить в свой замысел… Я вдруг вспомнила слова, когда-то сказанные вот на той самой кухне. «Вставит тебя, как ключик в замочек».

Да щас!

Я встала, повесила полотенце на место и повернулась к полке с банками и тюбиками. Раз уж они заставили меня протереть свою рожу до дыр, я имею право на любой понравившийся мне крем.

Когда я вернулась на кухню, одёргивая футболку, Ёзге встретила меня утомлённым взглядом, в котором явно читалось «сколько же с тобой проблем». Я прошла мимо стола, благоухая как небольшая парфюмерная лавка – кто же знал, что в этой банке такое пахучее зелье! – и залезла на подоконник у открытого окна. Спросила, стараясь, чтобы голос звучал дружелюбно:

– Ну что, много выяснили?

– Нам нужна твоя тетрадка, – сказала Елена. Вид у неё тоже был утомлённый и недовольный. Вроде только что они тут гоготали, как табун лошадок, а теперь хором наводят пессимизм. Мне в спину толкнулся теплом разогретый воздух с улицы, и я вспомнила, что Елене просто жарко.

– Она довольно далеко, – призналась я, – Мне надо было вынести её за границы возможностей Сони. Она ведь привязана к месту…

– Как любой «муравьиный лев», – кивнула Ёзге, – Ну и куда ты?..

– Далеко, – повторила я, – Но я могу за ней сходить. Сегодня уйду, завтра вернусь.

Они все вчетвером воззрились на меня, как на чудо-юдо.

– А сразу ты не можешь? – спросила Ёзге.

– Могу, – охотно ответила я, – Но мне будет нехорошо. Помнишь, как я блевать умею?

Ёзге скривилась, похлопала ладонью по столу, повернулась к Елене. Та только плечами пожала: я-то, мол, что?

Я спокойно ждала. На данном этапе разговора я ещё могла навязать свои условия. У Ёзге не было обо мне почти никакой информации, она не могла быть уверена в том, что я говорю правду, но и поймать меня на вранье, к счастью, не могла. Последствия прыжков у всех путешественниц были разные, как и степень их проявления. Пусть думает, что я не могу часто прыгать, пусть считает меня слабее, чем я есть на самом деле.

– Ладно, – наконец сказала Ёзге. – Сегодня туда, завтра обратно. Помощь какая-то тебе нужна?

– Нет, – я встала, – Пока нет. – щека саднила, я невольно коснулась воспалённой кожи пальцами и тут же отдёрнула руку. – Хотя… отсюда есть незаметный выход? На случай, если ваши запретительницы следят.

– Не следят, – спокойно сказала Ёзге, – Они знают, что ты у нас. Я им сама позвонила. Можешь прямо отсюда прыгать.

Да щас, подумала я. Прямо у тебя на глазах, ещё скажи.

– От меня след сильный, – я сунула руки в карманы и пошла к выходу. Никто из них, к счастью, не стал меня останавливать.

В действительности, мне было плевать на след. Да и на запретительниц по большому счёту – тоже. Среди них, насколько я знала, не было таких монстров, как Соня, никто из них не мог мне причинить существенного вреда.

Но я хотела пройтись по городу.

Я понимала, почему Елена выбрала Стамбул. Кроме того спокойствия, которое ей давал «закрытый» город, он ещё каким-то образом был источником силы. Никаких специальных данных на этот счёт у меня не было. Ни в тетрадке Норы Витальевны, ни в обрывочных историях, рассказанных Елене когда-то Соней, не было сведений об этом. Но что-то тут всё-таки имелось, определённо. Возможно, так ощущалась сеть замков, охраняющих город, или какая-то необычность была тут и раньше, до закрытия. Какой-то… источник вероятности. Что-то, порождающее возможности. Тут даже дышалось по-особенному, несмотря на жару и городскую пыль.

Время давно перевалило за полдень. Температура поднялась до двадцати пяти градусов (об этом мне сообщил большой градусник-вывеска на кафе-мороженом неподалёку), дул ровный, не слишком сильный ветерок. Я спустилась из тесно застроенного квартала к трамвайной линии, идущей к Султанахмет. Сколько раз я бы ни оказывалась в Стамбуле, его масштабы меня поражают снова и снова. Вот она, европейская часть города, смотришь на неё на карте – вроде бы, всё рядом. А попробуй добраться от Гранд Базара к площади Таксим, и совсем иначе начинаешь видеть эти улицы.

И снова, как при каждой встрече, город помедлил немного, дал мне роздыху чуть больше суток, а теперь я опять начала слышать Замки.

Ближайший сейчас был относительно недалеко, в Цистернах Йеребатан. Я как-то специально сходила туда на экскурсию, прошла галереями, проложенными для туристов, чувствуя, как зов бестелесного голоса то усиливается, то ослабевает, меняет мелодию и тембр, отдаётся где-то под сводом черепа почти до боли или зудит едва заметно в кончиках пальцев. Та часть подземелья, где находился Замок, конечно, была недоступна. Я задержалась тогда возле ограждения, пересекающего каменный помост между двумя колоннами. Постояла, глядя в сумрачную перспективу колоннады, где исчезали светильники и опускалась в десятке метров от меня непроглядная тьма – зов шёл оттуда. Нескончаемая изменчивая песня, кружащаяся, как назойливая муха, возвращающаяся сама к себе снова и снова.

Кто-то из экскурсантов задел меня, проходя мимо, и я, очнувшись, быстрым шагом пошла прочь.

Удивительное дело, ни то, что надо мной утратил власть триггер, ни знание, почему Замки мне поют, не сделало эту песню менее завораживающей. Это было само по себе удивительно.

Сейчас я шла вдоль трамвайных рельсов, вместе с толпой переходя то к сувенирной лавочке с магнитиками-плитками в «дворцовом» стиле, то к кафешке на вынос, от которой разило зирой и пыхало жаром в постоянно открытые двери; обходила лотки торговцев всякой копеечной чепухой, табачные киоски, обменные пункты. Эта часть города казалась не просто беспокойной, она кишела и клубилась, как муравейник. Она была напичкана чем угодно, и именно тут я чувствовала себя свободнее и спокойнее всего.

Как будто плывешь в бурных водах.

Мне бы стоило не гулять, как бестолковая туристка, толкаясь и уворачиваясь от столкновений, глазея по сторонам и вдыхая эти «южные» и «восточные» ароматы. Мне бы стоило сразу шагнуть в ближайшую тихую подворотню и прыгнуть. Я шла и говорила себе: сейчас. Ещё немножко. Ещё чуть-чуть этого солнечного жара на коже, этого гомона в ушах, этой пыльной пестроты перед глазами.

Ещё немного…

Глава 49.

Некоторые вещи было бы идеально узнавать из книг. Из чьих-то внятных, систематических объяснений, да даже из обрывочных слухов и недомолвок, наконец. Обидно узнавать очень важные вещи от того, кто не желает тебе добра. Особенно важные вещи о самой себе.

Меня, в общем, никогда особо не били. Я пару раз дралась в школе, мне случалось не очень удачно падать, но ещё ни разу меня не пытались намеренно и жестоко избить.

Я вышла из прыжка привычно аккуратно, как обычно словно спрыгивая с небольшой высоты на полусогнутые ноги. Успела увидеть «свой» ориентир, расписанную граффити стену какой-то служебной постройки парка, и тут же что-то рвануло меня сзади за плечо, роняя и почти вбивая в землю. От удара я временно перестала соображать, но прийти в себя мне не дали – мне тут же прилетели в лицо быстрые, точные и очень болезненные удары. Я попыталась отмахнуться, но куда там: нападающий очень умело делал мне больно. Едва я подняла руки к лицу, как он коротко и крепко ударил меня чуть ниже рёбер. В глазах окончательно почернело, воздух исчез из окружающего мира, а внутри всё взвыло от боли.

Некто наклонился почти к моему лицу и прошептал, медленно выдавливая мне в ухо английские слова:

– Не возвращайся. Хочешь жить – в Стамбул не возвращайся.

Я пыталась вздохнуть. Я сипела, скрючившись на боку, скребя одной рукой землю, а вторую прижав к животу. Я едва ли о чём-то могла думать в тот момент.

Но когда миновали самые мерзкие минуты, когда я снова могла дышать (короткими, болезненными вздохами, отдававшимися внутри жгучими вспышками боли), первая мысль, пришедшая мне в голову, была: как он тут оказался?

Откуда он знал? Ждал здесь?

Нет, не «он». Это не может быть «он», меня наверняка била женщина. Я кое-как отползла к покрытой граффити стене постройки, прислонилась. Ужаснулась звуку собственного скрипящего и хрипящего дыхания и попыталась вспомнить всё, что произошло за краткие минуты нападения.

Меня рванули за плечо даже раньше, чем я коснулась ногами поверхности, именно поэтому я так крепко приложилась спиной.

Вариантов было, в общем, немного: кто-то знал, что это «моё» место и ждал меня, или…

Или меня отследили ещё в Стамбуле и…

На этом моя мысль забастовала.

Я закрыла глаза, обхватила голову руками и снова сделала попытку.

Маленькие, крепкие кулаки. Справа удар был каким-то особо болезненным… Левша? Или… Я медленно ощупала челюсть, боль дёрнула сильнее, а пальцы влипли в мокрое – ссадина. На левой руке у напавшей было кольцо, или несколько колец.

Когда она наклонилась ко мне и открыла рот – на меня сильно пахнуло табаком и ментолом.

Не могла она знать, что я выйду здесь. Этот город – моё сокровище, моё любимое укрытие, мой секрет. Я перехожу в него прямо крайне редко, я пользовалась этой точкой раз, может быть, пять. Это единственный город, который подпускает меня так близко – не в самое сердце, но уж точно в гигантские лёгкие огромного парка, дышащего посреди пружинящих мышц центральных улиц.

Обычно я приезжаю сюда на поезде, прилетаю на самолёте, прибываю, одним словом, как добропорядочная туристка с приличным паспортом и билетами на своё собственное имя. Снимаю комнату в хостеле и провожу пару недель в блаженном безделье, гуляя по улицам, заходя в музеи, валяясь на травке в парках.

На травке в парке… я хрипло захихикала. Звук вышел тот ещё, простуженная ворона каркает приятнее.

Не могла она знать…

Я кое-как встала, держась за разукрашенную стену. Постояла, проверяя, насколько послушен вестибулярный аппарат. Потом осторожно провела языком под распухшей верхней губой, под нижней. Зубы целы. Это было одновременно так ужасно и так киношно, что я не выдержала и снова закаркала. Боль под рёбрами постепенно уменьшалась, словно внутри успокаивалась огненная змея, медленно сворачивалась, делая клубок всё плотнее. Совсем она не уйдёт, конечно. Не сегодня.

«Хочешь жить – в Стамбул не возвращайся».

Я осторожно отпустила стену и пошла прочь из этого тихого закутка.

Парк был как обычно великолепен. Длинные променады на всей их протяжённости сопровождали высокие деревья с раскидистыми кронами, растущие на покрытых сосновой мульчёй широких полосах земли. За ними начинались ровные, густые газоны, местами разделённые на отдельные полянки группами кустов и цветниками. Оттуда, где я медленно брела по краю пешеходной дорожки, было слышно голоса фонтанов и плеск воды большого рукотворного озера, оно скрывалось за ровной грядой каштанов, идущей чуть поодаль. Мимо меня то и дело пробегали, проезжали на велосипедах, скейтах и роликах люди самого разного возраста. Здесь было почти так же жарко, как в Стамбуле, но поклонникам здорового образа жизни это нисколько не мешало.

Мне повезло, на ближайшем перекрёстке, где встречались пешеходные дорожки, стоял питьевой фонтанчик. На пластине, прикрученной чуть ниже краника, было написано Agua potable. Да хоть бы и не питьевая, подумала я, протягивая руки к холодной струе, как-то пофиг вообще на данный момент.

Я умылась, прополоскала рот, выпила осторожно несколько глотков. Отошла к ближайшей лавочке, села. Физически я, кажется, пострадала не очень сильно, но вот страх…

Я была, честно говоря, в ужасе.

Она не могла ждать меня здесь, значит – ну, давай, сделай усилие, пошевели мозгами и закончи мысль – ты притащила её с собой.

Разве такое возможно?

Я неосторожно потрясла головой и чуть не свалилась со скамейки – заштормило. Замерла, держась за голову, стараясь дышать ровно и спокойно.

И стала вспоминать, что было прямо перед прыжком.

Да, я прошлась ещё немного вдоль трамвайной линии, свернула в переулок, уходящий от Гранд Базара к тихим и очень дорогим гостиницам. Прошла мимо нескольких окружённых зеленью зданий, оставляя позади суету и шум. Мимо кто-то пропыхтел на мотороллере, дунуло горячим воздухом и выхлопом. Я зашла в закуток между столбом, высоким забором очередного отеля и высокой зелёной изгородью и прыгнула.

Там всё было как обычно. Невыносимо яркое чёрное солнце, ровный ветер, свинцовая поверхность под ногами. Несколько неизмеримых мгновений на то, чтобы взять направление и потянуться туда, заставить не-море под ногами быстро лететь назад, проматывая не-километры за не-секунды. Наконец нужное место отзывается внутри, точно магнит, который тащит иголку. Я позволяю себе упасть вниз, через неощутимую плёнку не-моря, и…

Меня швыряют об землю, схватив за плечо.

Пустой переулок. Мимо проезжает мотороллер, сворачивает за ближайшее здание. Я захожу в закуток между столбом и живой изгородью, и прямо лицом к бетонному забору…

Мотороллер, кольца, сигареты, ментол.

Блядь. О боже. Блядь.

Несколько минут ушло на то, чтобы осознать догадку. Мне придётся вернуться, тут никуда не денешься, но эти – те, которые проследили за мной, чтобы напугать меня – они должны думать, что я достаточно напугана. Значит, я не вернусь завтра, и послезавтра не вернусь, и ближайшие пару недель мне придётся провести в бегах.

Если они отправили за мной кого-то, если они знали, что я смогу «забрать» с собой человека, значит, они примерно представляли, как далеко я могу отправиться. И ещё это значит, что их человек совершенно не опасался остаться в незнакомом месте один.

Я сунулась во внутренний карман куртки и обнаружила, что телефон разбит: корпус расколот, выпали несколько кнопок, ни признака жизни на экране. Я встала, добрела до ближайшей урны и, вытащив симку, кинула убитый аппарат в мусор.

Потом, продираясь как попало, пролезла через ближайшие кусты на относительно закрытую полянку и снова прыгнула.

Не так уж и много у меня было запасных вариантов.

Солнце садилось у края поля, пробиваясь через щётку облетевшей рощицы. Я шла, обняв себя обеими руками, то и дело вздрагивая под ледяным ветром и оскальзываясь на разбитой грунтовке, которая петляла, точно пьяная. Впереди вставали серые блоки пятиэтажек и торчали кое-где кирпичные частные дома. Там меня, разумеется, особо не ждут, но уж такова в последнее время моя судьба – сваливаться на голову разным хорошим людям и создавать им сложности.

Возле очередного кирпичного домика с новой железной крышей я сошла с раздолбанного асфальта пригородной улицы и нажала на тугую кнопку электрического звонка, белую под черным лепестком резины, прикрученной для защиты от сырости. Тут же загавкала собака, заскребла когтями в деревянную дверь веранды изнутри. Долго-долго я ждала человеческих шагов, и наконец облезло-голубая дверь открылась, на крыльцо выглянула невысокая полноватая девушка в спортивном костюме. Рыжие волосы закручены бубликом на макушке, брови мрачно нахмурены. Из-под ног выскочила маленькая чёрно-белая собачка с кривыми ногами, зашлась в истеричном лае.

Девушка резко прикрикнула:

– Бублик, тихо!

Собачка заворчала, покрутилась ещё под ногами и убежала в дом. Рыжая оглядела меня с ног до головы и спросила без предисловий:

– Чего тебе?

Берём гордость, чувство собственного достоинства и уверенность в себе. Сворачиваем в трубочку и запихиваем… куда подальше. Я изобразила на лице нечто вроде улыбки и сказала:

– Здравствуй, Олеся. Ты была права, а я зря тебя не послушала. Помоги мне, пожалуйста.

Олеся ещё раз оглядела меня с ног до головы и пробурчала:

– Учти, спать будешь на полу.

Глава 50.

Опаснее всего эйфория первых успехов. Утратить контроль над Этим, перестать осознавать, что именно делаешь, выпустить этого опасного джинна из бутылки. Решить, что раз уж ты особенная

(ты особенная)

то жизни других людей ничего не значат по сравнению с твоей. Что ты можешь казнить и миловать, мстить и наказывать, уничтожать и унижать.

Настя медленно шла по улице, глубоко засунув руки в карманы. Руки в перчатках, руки, сжатые в кулаки.

Только что она едва не отправила на тот свет одного из своих студентов.

Настя шла, всем телом ощущая удары каблуков-шпилек по асфальту, чуть прикрытому первым снегом. В этом году в первых числах ноября вдруг резко похолодало и пошёл мелкий, противный снег, совсем не похожий на волшебные «первые» хлопья, которых ждёшь в самом начале зимы. Но ноябрь ведь ещё и не зима.

Она просто устала. Слишком много всего пришлось на эти первые числа ноября. Новые навыки и знания, новые люди, новые планы. И много-много старой, местами надоевшей работы

(ты особенная)

которая последние дни казалась всё менее важной, всё менее нужной.

Даже муж её раздражал так, как никогда прежде.

Настя сжала кулаки ещё крепче. Ничего, она справится. У Насти Таракановой нет недостатков. Она справится и с этим. С гневом, с минутными приступами презрения и ненависти к этим обычным людишкам

(ты особенная)

которые даже не подозревают, насколько близко оказываются к краю рядом с ней.

Осталось немного. Она уже почти освоила обычный бросок, она толкает всё точнее и аккуратнее. Она может толкнуть человека на метр в сторону так, что тот почти ничего не поймёт. Рано или поздно она освоит последний приём, самый важный, тот самый бросок, и тогда настанет время взять за шкирку серую жабку, сраную мышь-путешественницу, взять и швырнуть её как следует. Так, как та даже не может себе представить.

Настя поняла, что не просто идёт, а несётся, вколачивая каблуки в асфальт, так, что того и гляди поскользнётся и шлёпнется в снежно-грязевую смесь.

Вздохнула, замедлила шаги, разжала кулаки, чувствуя, как от дикого напряжения болят суставы. Ничего, вон перекрёсток, и дом Сони уже видно за мрачной путаницей древесных веток и электрических проводов.

Сюда она каждый день шла со смешанными чувствами. Соня её завораживала и немного тревожила. На вид она, как ни посмотри, была обыкновенная. Совершенно такая же, как некоторые Настины родственницы или мамины подруги. Тётка! Невнятных предпенсионных лет, с плотным телом, которое не хотелось назвать «толстым». Не хорошая фигура и не плохая, просто тело, какое-то совершенно перпендикулярное самому понятию «фигура». Вьющиеся тёмные волосы, вечно подобранные в короткую толстую косу или пучок. Невыразительное лицо с чуть отёчными веками, кругловатыми щеками и глубокими носогубными складками. Улыбается – выглядит добродушной, и даже симпатичной, убирает улыбку с лица – и тут же становится одной из тех обобщённых мрачных баб, которые пихают тебя в спину в автобусе, сквозь зубы матерят в очереди перед кассой супермаркета или просто целеустремлённо шагают по улице с сумками в руках, уставившись под ноги и нахмурим брови.

Одно слово, тётка.

Но Настя никогда не была дурой. Она быстро осознала, что этот тётковый антураж ничего общего не имеет с Сониной сущностью. Соня удобно и привычно жила в образе мрачноватой, уставшей от жизни и несколько затюканной бытом женщины средних лет просто потому, что это самый, пожалуй, незаметный «костюм» на подмостках жизни. Такие Сони ведь везде. Они составляют часть привычного фона в общественном транспорте, на улице, в магазине. Кто их считал и различал, этих полноватых, озабоченных, спешащих и обременённых вечной поклажей женщин?