Текст книги "Чужой праздник (СИ)"

Автор книги: Анна Ломтева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Часть 4. Люди и обстоятельства (Настя)

Глава 38.

2005

У Насти Таракановой нет недостатков.

Она с детства понимает, что полагается быть скромной, поэтому никогда не станет хвалиться своими достижениями и достоинствами, но она твёрдо знает: у неё нет недостатков, это очевидно. Она умна, это говорят ей все с детского сада. Она хорошо учится и прекрасно работает.

Она красива, это видно ей в зеркало и подтверждается тем, как относятся к ней люди, как они смотрят на неё – со сладким умилением, пока она была маленькой, с симпатией и теплом, когда она чуть подросла и с опасливым восхищением, когда она стала совсем взрослой.

Она аккуратна и внимательна. У неё самые чистые тетради в классе, и в обычной школе, и в музыкальной. И конспекты у неё самые лучшие во всей параллели, от первого курса и до последнего.

(Настя не врёт себе, не преувеличивает и не прячет правду, она просто умеет видеть всю картину в целом, не замечая мелких незначительных моментов)

Настя умеет готовить. Она знает, как делать песочное и слоёное тесто, тесто для пирожков и коржи для торта. Она знает рецепты десятков салатов, умеет выбирать мясо и рыбу, духовка слушается её по щелчку пальцев. Новогодний стол – это всегда «Настюш, ну просто слов нет!».

Настя умеет шить. И вязать, ну, разумеется, она же девочка! У её родителей никогда не было особенных проблем с деньгами, но традиция – прабабушка оставила после себя изумительное вышитое гладью бельё; бабушка обвязывала всю семью, в том числе – вычёсывая своих колли, которых она заводила, одну за другой, много лет после смерти дедушки. Мать коллекционировала журналы с выкройками, так что даже в самые скудные на деньги и магазины годы Настя и её сестра ходили «с иголочки». Брату тоже перепадало, хотя он, по словам матери, пошёл «не в их породу»: среди ладных, крепких, круглолицых и темноглазых Таракановых он был точно приёмный со своей долговязостью и зелёными глазами. Как ни одень – пугало. Отец говорил матери – «В твоего отца пацан», вроде бы, не обвиняя, но намекая. Дед по материнской линии был беспутный. И жил странно, и помер рано, и сходство с ним было не похвалой.

Настя прекрасно играет на гитаре и великолепно поёт. Романс, бардовская песня, даже пара песен собственного сочинения, про которые она обычно скромно говорит «а вот ещё такую знаю» – имеют одинаковый успех сперва на тусовках с подружками, потом на студенческих вечеринках и на праздниках в НИИ. Настя могла бы стать и профессиональной исполнительницей, но у неё был план получше. Она шла на физфак, точно зная, чего хочет от жизни: умного мужа и надёжную преподавательскую должность.

Настя не дура и понимала всегда, что это объемная задача, большая цель, на достижение которой у неё может уйти несколько лет. «Несколько» она предпочитала считать однозначной цифрой, но не обольщалась очень-то уж.

В октябре две тысячи пятого года Настя могла бы уже уверенно заявить, что добилась почти всего, что планировала. У неё был умный муж (и какое-то время даже красивый, хотя, подобно многим академическим собратьям, округляться и лысеть он начал уже к тридцати). У неё была диссертация, которую Настя в спокойном темпе начала писать, должность ассистента на кафедре и приятный, размеренный образ жизни в целом.

Настя могла бы считать себя успешной и счастливой, если бы не одно событие в прошлом.

Вероятно, ей следовало всё-таки ограничиться посещением психотерапевта. Остаться на светлой стороне, на стороне разума и рационального мышления, среди ясных и имеющих смысл терминов и понятий. Психологическая травма, связанная с утратой близкого человека, говорила её терапевт, может проявляться самыми разными симптомами. Работа горевания, объясняла психотерапевт, во многом обесценена и утрачена в современном обществе, поэтому психика, не имея подпорки в виде ритуала или процедуры, диссоциируется с непрожитой болью, которая уходит в глубину подсознания и оттуда создаёт напряжения.

Настя на этих душеспасительных текстах собаку съела. Они не помогали.

Возможно, вся эта умная и тонкая работа с внутренним миром могла бы её вытащить, если бы она имела возможность рассказать не только о боли, но и о вине. Но в первый же сеанс, стоило ей заикнуться об этом, терапевт довольно решительно остановила её словами «вот чего вы точно не должны – так это искать свою вину в прошлых событиях».

Ирония заключалась в том, что её вина была, и была несомненной, только эту вину никак нельзя было вписать в ясный рациональный мир, в котором жила психотерапевтка, а также муж Насти, её коллеги, её родители и вообще большинство людей её круга. То, что терапевт назвала иррациональным стремлением создать иллюзию контроля через вину, её мать обозначила бы словами «не дури, при чём тут ты».

Несколько лет она старалась забыть обстоятельства исчезновения брата, но потом появилась эта коза, недоразумение, бледная моль с обгрызенными ногтями, и вдруг попала пальцем прямо в больное. Настя тогда сумела справиться с собой только при помощи гнева. Она убежала в гнев, как в убежище, а потом и от разговора убежала – физически, ножками, оставив позади недоумевающую девушку, которую очень удобно было возненавидеть по сумме причин.

Уже через пару месяцев она с этой жабкой поквиталась: умный и красивый всё-таки на Насте женился. В общем, понятно, что его метания в любом случае были бы недолгими. Ну не конкурентка была Насте эта жалкая Света. Но скорость, с которой Сашка на этот раз принял решение, всё-таки грела Насте душу.

И пять лет она прожила, задвинув брата, странное, вину и серую моль куда подальше, посещая психотерапевта и уговаривая себя, что ничего страшного с ней больше никогда не случится. В конце концов, надо просто ограничивать себя в спиртном и… быть сдержанной.

В две тысячи пятом случилось сразу несколько неприятных вещей: болели родственники у неё и у мужа, развелась сестра (и осела гирей на родителях, которым было тяжело, но которым и в голову бы не пришло не помогать дочери), потом случилась нехорошая история на кафедре – её это не касалось, но общая атмосфера… Настя неудачно попыталась заговорить с мужем о детях, но тот воспринял идею даже не в штыки – насмешками. Он готовился к защите своей диссертации, весь год просиживая в институте почти что днями и ночами, и после защиты не собирался сбавлять обороты. В конце концов, он по факту был уже завлабом, планы громоздились до неба, и возраст был самый продуктивный для подвигов. В итоге они поругались прямо на кафедре, да крепко – у Насти впервые за несколько лет капитально сдали нервы.

В досаде, едва не плача, она пошла в круглосуточный ларёк, один из последних могикан ушедшей эпохи, купила бутылку белого вина, а дома засела за комп с бокалом читать ЖЖ. Guilty pleasure, говорила она подругам с как бы неловким смешком. Люблю читать блоги неудачников и распиздяев, помогает не забывать, что у меня всё отлично. В данный момент это была самая что ни на есть истинная правда.

Сашка явился после десяти, увидел на две трети пустую бутылку, но неожиданно не стал ни язвить, ни возмущаться – просто забрал остаток себе, буркнув: «Тут некоторым хватит уже». Плюхнулся на диван, отпил глоток и посмотрел на экран через Настино плечо:

– Чего читаешь?

Настя вдруг почувствовала, как бросился жар в лицо, запылали щёки, уши. Медленно она закрыла вкладку браузера и сказала легким голосом:

– Жежешку. Нашла одну девицу забавную, она себя мнит продвинутым, как это называется… арт-блогером, что ли? – Настя хихикнула. – Типа ездит туда-сюда, рисует картинки, пишет текстики такие девочковые. Про магию пути, одиночество и самовыражение в искусстве. Девочки такие девочки. Нормально учиться не получилось, так она вот пытается творческую личность изображать. Подписчиков тыщи!

Сашка отпил ещё вина, глядя в бокал. Они помолчали, и Настя почувствовала, что это молчание как-то изменяется минута за минутой – они молчали уже не друг от друга, а как бы вместе.

– Насчёт того разговора… – начал Сашка, но Настя даже руками замахала:

– Ладно, ладно! Ты сто раз прав. Времени ещё вагон, сейчас и в тридцать рожают, и позже. Нам вполне можно пожить для себя, позаниматься карьерой. На меня прямо затмение какое-то нашло, ей-богу! А потом я подумала и осознала, что ты был прав.

Сашка самодовольно усмехнулся:

– Конечно! – допил вино, опустил бокал на пол возле дивана и поманил жену к себе. Настя отправила комп в ждущий режим и переместилась на диван.

А на рассвете она проснулась в постели одна.

Глава 39.

Для песочного теста берут полтора стакана муки на сто граммов сливочного масла. Муку надо просеять, чтобы насытить кислородом и разрушить комки, а маслу дать размягчиться при комнатной температуре. При помощи ножа нужно порубить масло с мукой до образования крошки, а оставшиеся комки растереть быстро пальцами…

Настя, хлюпая носом, рубила масляно-мучную смесь в большой миске. Мука так и летела во все стороны, но Настя не обращала на это внимания. Она изо всех сил крошила оставшиеся кусочки мягкого масла, замешивая их в муку. Из глаз женщины то и дело вытекали крупные капли, катились по щекам и срывались вниз, иногда прямо в миску с будущим тестом. В носу булькало, в горле тоже, и иногда против воли у неё вырывались не просто всхлипы, а настоящие рыдания.

Наконец масляно-мучная крошка в миске стала практически идеальной. Настя швырнула нож в раковину, открыла холодильник и подвывая вытащила с верхней полки стакан с водой. Бухнула на стол, чуть плеснув на клеёнку. Рваными движениями вздёрнула рукава свитера повыше и принялась с откровенными рыданиями собирать мучную крошку в ком, плеская ледяную воду из стакана. Через пару минут лоснящийся «колобок» уже отлипал от рук и миски, и Настя, сунув его в пакет и завернув, положила свёрток в холодильник. Захлопнула холодильник (на нём закачалась ваза с сухоцветами), медленно отошла к столу и осела на табуретку.

Полчаса. Замешанное песочное тесто должно полежать в холодильнике полчаса, прежде чем его можно будет раскатать и сформовать печенье.

Настя посидела, прикрыв глаза. Шмыгнула носом, едва не утёрла лицо масляно-мучными руками, но вовремя одумалась. Вдруг ей послышался странный тихий звук – точно в окно билась муха или гудел где-то шмель. Настя замерла – но звук уже пропал. Она заставила себя встать и принялась методично наводить порядок: убрать муку, выкинуть в мусорку фольгу от масла, вымыть руки, протереть все поверхности, сполоснуть и убрать на сушилку стакан. Рутинные действия успокаивали, отвлекали от жутких мыслей.

Настя вытерла руки, взяла с холодильника мобильный телефон и ткнула в кнопку быстрого набора. Гудки, гудки, тишина, затем – «абонент не отвечает или вне зоны доступа, попробуйте позвонить позднее». Прослушав эту фразу на русском и английском несколько раз, Настя нажала отбой (и снова, вроде, где-то жужжал шмель, но перестал), положила телефон обратно на холодильник и посмотрела на часы. Любимые её изумительные старинные «ходики» с круглым циферблатом, вокруг которого заворачивались металлические еловые лапы с шишками. Круглый маятник ходил туда-сюда с тихим щёлканьем, на концах свисающих цепочек завода висели тоже еловые шишки. Ходики, казалось, усмехались: прошло пять минут. Настя, почувствовав новый приступ рыданий, зажмурилась, потрясла головой, тихонько повыла в нос. Открыла глаза и снова уставилась на часы. Половина восьмого в субботу означала, что звони-не звони – на кафедре ещё никого нет. Она и звонила уже, конечно, не добившись толку от мобильного. Если Сашка зачем-то вскочил в выходной с ранней рани и ушёл в институт – он должен был бы взять свой телефон. Но тот не отвечал, абонент не абонент, что хочешь, то и думай. Телефон лабы она не помнила, конечно, но лаба в половине коридора от преподавательской, если бы там в тишине субботнего утра надрывался телефон, Сашка бы услышал.

(Если бы он был там)

Настя снова взяла в руки телефон, подержала, поняла, что не сможет ещё раз услышать механический голос, твердящий про абонента, и бессильно сунула аппаратик куда-то на стол, за солонку с перечницей. Положила руки на столешницу, а голову на руки, и спросила сама себя – неужели правда. Неужели то, что когда-то случилось (если случилось), повторилось снова. Неужели она была так глупа, что забыла, что потеряла бдительность, что позволила этому случиться.

(Но ведь это невозможно, так не бывает, не в реальной жизни)

Она, сама не замечая того, снова начала тихо подвывать и всхлипывать.

(Должно быть рациональное объяснение)

И в этот момент загремел стационарный телефон. Настю подбросило на табуретке – звонок у телефона был мерзкий, допотопный аппарат трещал, как разъяренный трамвай на перекрёстке. Настя вскочила и бросилась в коридор.

– Алло! – заорала она в трубку. На том конце выдержали оскорблённую паузу, а затем недовольный голос свекрови осведомился:

– Это, Настенька, ты, что ли?

– Я, – Настя прислонилась к дверному косяку и неосознанно принялась накручивать на палец витой телефонный провод, – Здравствуйте, Виктория Михайловна!

– А Сашенька что трубку не берёт? – спросила свекровь всё тем же недовольным тоном, – Что за манера, я ему на сотовый уже десять минут звоню!

«В полвосьмого в субботу?!» – Настя выронила из пальцев провод, мысленно заметалась:

– А… он… Видимо, телефон разряжен! Саша, дело в том, что… он вышел… тут… Сосед зашёл…

– Утром в субботу? – язвительно спросила Виктория Михайловна.

– Там что-то с электричеством! – в отчаянии выпалила Настя, – Я ему скажу, чтобы перезвонил!

– Да уж, скажи, будь любезна, – свекровин голос буквально сочился ядом, и это было изумительно, потому что она ещё никогда не позволяла себе такого откровенного беспричинного наезда, – А лучше сразу передай этому засранцу, что он сам с отцом договаривался на раннее утро, я не знаю, за каким чёртом, потому что я из-за их этой поездки не выспалась…

– Подождите, – Настя неожиданно немного успокоилась, – А что за поездка? Он не говорил ничего…

– На радиорынок они собирались… Подожди… – свекровь, кажется, прикрыла трубку рукой, и Настя провела несколько минут в тревожном оцепенении, буквально не дыша.

– Ну, отбой тревоги, – всплыла свекровь, – Явился, голубчик! Телефон забыл дома, говорит. Могла бы и не выгораживать его, кстати, – и Виктория Михайловна, не прощаясь, положила трубку.

Настя почувствовала, что комната слегка плывёт перед глазами. Машинально она положила телефонную трубку, промахнулась, и трубка прыгнула со столика на пол, жутко треснув о половицы. Настя посмотрела вниз, на эту кремовую пластмассовую загогулину, на тянущийся из неё наверх растянутой спиралью шнур. Её словно приморозило, она стояла и смотрела, смотрела, как в дурацком фильме. Телефонная трубка гипнотизировала её ровным узором из чёрных круглых дырочек, как будто смотрела на неё целым выводком маленьких злобных глазок.

Наконец, она заставила себя отвести взгляд. Почти наощупь подняла трубку и положила, на этот раз аккуратно, на рычаги аппарата. Потом развернулась и пошла на кухню.

Ходики подмигнули ей: прошло пятнадцать минут, и её тесту осталось лежать в холодильнике ещё столько же.

Настя постояла в центре небольшой кухни, приходя в себя от своей недавней истерики и от неожиданного звонка. Потом её вдруг словно толкнуло: телефон. Он забыл его дома, значит… Она вернулась в комнату, прошла вокруг, заглядывая на полки, подоконники и другие очевидные места, потом, ничего не найдя, подошла к дивану и сунула руку под подушку.

Так и есть. Его «моторола» лежала с краю, между подушкой и валиком дивана. И, как тут же убедилась Настя, была переведена в виброрежим.

Её вдруг окатило таким приступом гнева, что жар полыхнул в лицо, разлился по телу. «Ах ты, поганец, – подумала она о ненаглядном муже, – Псина ты сутулая, козёл, устроил мне нервячку…» – она сжала Сашкин телефон так, что не будь это старая добрая прочная модель, ему бы тут и пришёл конец. Настя от греха сунула телефон обратно под подушку и пошла включать духовку.

Пока духовка грелась, она поставила на табурет противень, вынула формочки для нарезания печенья, пакетики и баночки со специями, приготовила кисточку и взбила яйцо в стакане – смазывать печенюшки перед выпечкой. Лицо у неё всё ещё пылало от гнева и стыда (хотя в последнем она бы ни за что не призналась), но руки действовали так же спокойно и умело. Как и всегда.

Настя поглядывала на часы, и в нужный момент вытащила тесто их холодильника. Вытерла начисто стол, припорошила столешницу мукой и принялась быстро раскатывать тесто. На противне уже ждала пергаментная бумага. Быстро и уверенно Настины руки водили скалкой, потом вдавливали формочки в тесто, потом перекладывали печенье на пергамент, смазывали яйцом и присыпали сверху где смесью куркумы и перца, где корицей и гвоздикой с мускатным орехом, где молотыми орехами с сахарной пудрой.

Она справилась с тестом за десять минут и задвинула противень в духовку, не забыв засечь время. Двенадцать-пятнадцать минут на среднем огне, чтобы небольшие печенья успели приготовиться, но не были пересушены.

Настя снова вымыла стол, все использованные предметы, сполоснула и вытерла руки. Постояла, держа в руках полотенце и чувствуя себя немного опустошённой. «Кофе», – подумала она, заглянула в шкафчик и поняла, что банка пуста. Настя повесила полотенце на место, глянула на часы – у неё ещё было несколько минут – и полезла на антресоль, в «запасную» коробку. Там она всегда держала пачку-другую чая, зернового кофе и спичек, макароны, пакет риса, одним словом – стратегический запас. Она имела обыкновение планировать покупки и всегда закупала следующую упаковку, когда брала из запаса предпоследнюю.

На удивление, в этот раз она, видимо, забыла про кофе, потому что в «запасной» коробке его тоже не было. Снова попытался вспыхнуть гнев, но Настя сказала себе, что это ерунда. Сейчас она вынет из духовки печенье, накроет его салфеткой и сходит тогда в ближайший супермаркет, купит кофе. Полчаса туда-сюда, не о чем говорить.

Печенье удалось, как и всегда. Настя поставила на стол большую алюминиевую подставку, водрузила на неё противень и накрыла большой квадратной льняной салфеткой. Салфетка была с монограммой её прабабушки и досталась ей в числе прочего «приданого» на свадьбу. Настя вспомнила, как ей было неловко по этому поводу перед Сашкиной роднёй, потому что выглядело ужасно провинциально и по-мещански это вручение коробок с бельём и сервизом, но сейчас – сейчас она была рада всем этим салфеткам, пододеяльникам и полотенцам. Они пришли с ней в ужасный холостяцкий дом её мужа и, как маленькая тихая армия, завоевали для неё кухню, и комнату, и ванную.

Дождь кончился, но поднялся довольно сильный ветер. Небо было точно беспокойная речная вода, слои облаков всех оттенков серого бежали над головой, расточаясь на лоскуты и снова сливаясь в большие неровные полотнища. Мокрый асфальт покрывали опавшие листья всех цветов осени. Настя шла, сунув руки в карманы пальто и слушая, как глухо ударяют в дорожку её каблуки-шпильки. В такие дни она всегда приходила в пункт назначения с небольшим «гербарием», наколотым на каждый каблук. Раньше это её всегда раздражало, но сейчас она вдруг нашла это забавным и даже милым.

Утреннее потрясение слегка сдвинуло её взгляд на жизнь. Нельзя сказать, что она вдруг исполнилась благодарности за каждый прожитый миг (её всегда смешили тексты, в которых герой переживал такое), но как будто вдруг немного поменялись масштабы. Эта осенняя улица, эти листья, смешно наколотые на каблук, это тревожное небо с вуалями облаков – всё было успокаивающе настоящим. Асфальт был твёрдым и мокрым, и он держал собой её вес. Ветер был холодным и напитанным водой, и он весьма реально толкал её равнодушным плечом, как торопливый прохожий на переходе. Серые фасады были настоящими, и вывеска супермаркета «Экономь-ка», красная с зелёным, была дурацкой и настоящей, и люди в сырой одежде с капающими зонтами были настоящими. От них исходило тепло, они занимали место. Среди всего этого не могло произойти ничего необычного.

(Никто не пропал бесследно)

Настя зашла в магазин почти улыбаясь. Она взяла корзинку и прошла мимо полок, складывая в неё лимон, упаковку яиц, пару пакетов зернового кофе, коробку макарон-пружинок и пару пучков зелени. Ей пришло в голову, что надо докупить молотого чили, который тоже иногда шёл в печенье, и она направилась к стойке со специями.

Там стоял спиной к проходу какой-то невысокий парень, медленно проводя ладонью по коротко стриженному затылку и явно в чём-то сомневаясь. Застиранные джинсы, зелёная хэбэшная куртка с вышитым тигром и клёпками и «говнодавы» на толстенной подошве позволяли подозревать в нём старшеклассника, отправленного родителями в магазин и сейчас решающего очень сложную задачу наподобие «перец молотый или горошком, если не уточнили».

– Молодой человек, позвольте… – начала Настя, и тут парень обернулся.

Настя невольно шумно вдохнула и отшатнулась на шаг.

Глава 40.

– Т-ты, – сказала она с запинкой.

– Тео – на неё смотрела худая коротко стриженная женщина с неприятно-прозрачными серо-зелёными глазами. В ушах у женщины были серьги-гвоздики, имитирующие шурупы. А слева – надо же, прежде Настя этого не видела – обегала край глазницы черная хитро закрученная линия, заворачивалась в спираль на виске и спускалась немного вниз простым завитком.

– Нравится? – худая подняла руку, коснулась указательным пальцем своей скулы, обозначая направление на висок.

– Нет, – сказала Настя холодно.

– Это хорошо, – худая улыбнулась, и Насте вдруг показалось, что у неё во рту примерно три тысячи зубов. Это было чудовищно глупо, потому что её собеседница была последней, кого Настя в своей жизни могла бы бояться. Но эта внезапная встреча (почему она в городе? В блоге было написано – Лиссабон?) и эта татуировка (фу, надо ж такое придумать), и эта улыбка – как будто её собеседница что-то знает…

Настя расправила плечи, вспомнила про твёрдый надёжный пол под ногами и несомненную реальную корзинку с продуктами в руке. И сказала, подпуская в голос ещё холода, так, чтобы слова казались буквально заиндевевшими по краям:

– Не буду врать, что рада встрече. Кроме того, мне пора идти. Меня муж дома ждёт.

Худая стёрла улыбку с лица. Сказала:

– Всё врёшь ведь.

Жар бросился Насте в лицо, пальцы сжались. Она сказала, больше не изображая холод голосом:

– А ты кто такая, сучка наглая, чтобы меня…

– Да ну, хорош, – собеседница тряхнула головой, перебив её тираду в самом начале, – Дура ты, Настя. Я всего-то хотела тебе помощь предложить, что ж ты сразу кидаешься.

Настя не выдержала. Она так редко позволяла себе настоящий гнев, настоящую злость, она всегда была такой выдержанной, такой хорошо воспитанной, такой лёгкой в общении. Она всегда так старалась быть… так старалась…

Их разделяла всего пара шагов. Настя уронила корзинку на пол и шагнула вперёд. Что она собиралась сделать? Ударить её? Схватить за шею и придушить? Выдрать ей волосы?

Она успела только протянуть руки вперёд. На мгновение всё вокруг словно подёрнулось дымкой, или качнулось, как воздух над раскалённым асфальтом. Настя заморгала. Перед ней появилась озадаченная женщина в безрукавке работника магазина:

– Девушка! С вами всё в порядке? Девушка!

Настя посмотрела на неё. Потом на свою корзинку, которая удачно приземлилась на плоское дно тут же, возле её ноги.

– Вы хорошо себя чувствуете? – допытывалась работница.

Настя постояла, схватившись за щёки обеими руками. Лицо горело. Женщина подошла поближе и хотела было коснуться её плеча, но Настя быстро отшатнулась и резко сказала:

– Ничего! Ничего страшного. Голова… закружилась. Спасибо, я в порядке. – она подхватила корзинку и почти бегом устремилась к кассам.

«Это не алкоголь, и я вовсе ничего не забыла», – думала она, сидя на мокрой качели, прислонившись головой к ледяному поручню. «Это и в первый раз был не алкоголь». Она закрыла глаза. Металл леденил висок, и сейчас это было хорошо и приятно. Такой твёрдый, холодный реальный металл, по-настоящему обжигающий холодом её охваченную жаром голову.

Она впервые за много лет не просто вспоминала ту ночь на даче, но вспоминала её иначе. Вспоминала совсем другие вещи.

Прежде она всегда вспоминала, как много они выпили и как поздно ушли спать. Теперь она вспоминала то, какие вещи говорил ей брат. Как они обсуждали то, что не должны были обсуждать. Как она злилась и как ушла в дом. Как она проснулась от его рук на своём теле, как орала на него, и как он пытался закрыть ей рот, и бормотал – тихо, тихо, ну не ори, я больше не буду, ну чего ты, я ничего не сделал, ну!

И как она была уверена, что после того удара (отличного, в который она вложила весь свой пьяный гнев и лежащее под ним разочарование) он убежал. Убежал, конечно, ведь его точно видели утром знакомые – он ехал на электричке в город.

Ехал-ехал, да не доехал. «В чём дело? Что случилось? – Я не знаю. – Но вечером вы вместе были? – Вместе, да… – И?.. – Ну, мы… поругались… – И?! – Я не знаю!»

Она не знала.

Теперь, выходит, знала?

И видели ли его на самом деле?

Настя посидела ещё немного и теперь начинала зябнуть. Что бы ни воспламеняло её ещё четверть часа назад, все эти эмоции схлынули, лицо уже не горело, а сырость доски постепенно пробиралась сквозь пальто. «Изгваздала, наверное, в хлам», – подумала Настя с тоской, медленно вставая с качелей. Сделать хотя бы шаг она не успела: ей навстречу через детскую площадку шла незнакомая пожилая женщина. Настя поёжилась и c нехорошим предчувствием опустилась обратно на холодную сырую доску. Женщина подошла, остановилась в паре шагов.

– Привет.

– Вы кто? – спросила Настя. Незнакомка оглянулась по сторонам, скептически оглядела мокрые качели и сказала:

– На данный момент я твоя большая удача. Будет хорошо, если ты меня пригласишь в гости.

Настя нахохлилась, сунула замерзшие руки в карманы (а где же мои перчатки, промелькнуло у неё в голове) и легонько пнула пакет с продуктами, стоящий тут же, на мокрой увядшей траве. Сказала, не отказывая себе в удовольствии быть откровенно нелюбезной:

– С чего это? Я вас не знаю.

– Зато я тебя знаю. – Незнакомка снова огляделась, сказала уверенно:

– Через пару минут дождь начнётся. Сильный. Давай, кончай кобениться, девочка. Поднимай жопу с качельки и веди меня в тепло. – И, видя, как Настя оскорблённо выпрямляется на качели, добавила:

– Если я сейчас уйду – к тебе другие придут. Они с тобой разговаривать не будут. Они тебя сразу ликвидируют.

– За… что? – пискнула Настя.

– А ты сама не знаешь, – улыбнулась тётка. На вид она была просто до оскомины обычная, таких в любом городском трамвае половина. Невысокая, за пятьдесят, в невзрачной джинсовой куртке и джинсах, из ворота куртки торчит воротник серого свитера «с рынка», отголоска девяностых. На ногах раскисшие грязные сине-серые кроссы. Пушистая голубая резиночка держит редкие волнистые тёмные волосы в худосочном хвостике. И завершающим характерным аккордом – невзрачные серьги из «турецкого» золота с жемчужинами.

– Всё разглядела? – беззлобно спросила тётка, – Вставай, пошли. Меня Соня зовут, можешь на «ты».

Настя встала, подняла с земли пакет с покупками и пошла к своему подъезду.

Квартира встретила теплом и тишиной. Настя, сама того не осознавая, принялась тут же включать везде свет, как будто эти желтоватого света лампочки могли защитить её от непонятного и опасного, которое ввалилось в её жизнь и норовило угнездиться всерьёз.

– Тапки дай, – бесцеремонно заявила Соня, стащив с ног свои грязные кроссы, – Пол у вас холодный.

Настя безропотно вытащила из обувницы под вешалкой «гостевые» тапки, кинула на пол и ушла разбирать покупки, предоставив гостье осматриваться. Она не особо тревожилась насчёт кражи: дверь в квартире открывалась только ключом, сейчас замок был закрыт, а ключи, вся связка, лежали у Насти в кармане брюк. Без её разрешения гостья просто так из квартиры не выйдет. А уж Настя позаботится о том, чтобы она дождалась прихода её мужа. «Сашка с ней разберётся», – думала она, почти успокоившись в привычных стенах. Раскидала покупки по местам, отсыпала из пакета кофе, смолола на раз электрической кофемолкой.

Соня тем временем зашла в ванную, вымыла руки, потом прошлась по квартире и, наконец, явилась на кухню. Настя ждала её, уже поставив турку на огонь.

– Кофе варишь, – одобрительно сказала Соня, – Ну, славно. Я присяду, – она протиснулась за стол на кухонный уголок, стоящий у стены. – Побеседовать придётся, разговор небыстрый, так что кофе – это хорошо.

– Слушайте, что вам надо, а? – Настя скрестила руки на груди, сжав пальцами собственные плечи. – Вы же понимаете, что сейчас мой муж домой вернётся и вас отсюда выкинет? Или полицию вызовет.

Соня откинулась на спинку диванчика и ответила:

– Да не появится твой муж ещё добрых пару часов. Девица, которую ты, скорее всего, убила, давно за тобой следит, я думаю. И время выбрала такое, чтобы никто не помешал.

Мирный ритм её речи опутывал, дурил Настю. Она вдруг осознала сказанное тёткой вполне.

– Кого это я убила? – спросила она и удивилась, как слабо и жалобно это прозвучало, – Что вы такое… несёте!

– Да брось, Настя, – Соня смотрела в её глаза. Её веки были тёмными и чуть нависшими, от уголков глаз расходились морщины. Она выглядела безобидной и обыденной, и при этом спокойно произносила совершенно невозможные, дикие вещи.

– Ты ведь не впервые кого-то толкнула, да? – Соня держала её взглядом, как поводком.

– Нне… знаю… – Настя с усилием отвернулась от пугающей её тётки, уставилась на сосуд с кофе – а там уже поднималась светлая пена с тёмными вкраплениями, уже вырывался из-под пены пар, так что Настя обрадованно переключила внимание: повернуть регулятор конфорки, подхватить турку за деревянную ручку с колечком, постучать донышком по бамбуковой подставке.

Соня терпеливо ждала.

Настя постояла немного, мечась взглядом и мыслями между туркой, блюдом с печеньем, сахарницей и приготовленными заранее чашками. «…Которую ты, скорее всего, убила…» Настя встряхнулась и начала разливать кофе. Очень медленно и аккуратно. Ни капли на голубую столешницу «под камень». Разлила, расставила на столе всё, что нужно, положила чайные ложечки. Села.

– Молодец, – сказала Соня, – Успокоилась? Теперь давай я тебе объясню кое-что.

– Что? – Настя подняла на гостью взгляд. Та смотрела всё так же мирно, но, по всей видимости, собиралась продолжить говорить бредовые жуткие вещи.

– Начнём с того, что ты ни в чём не виновата, – сказала Соня, – Не повезло тебе. Тут отчасти моя вина. Последние годы было совсем мало новых девочек, зато подружка твоя после каждого прыжка фонила так, что вообще никого не видно и не слышно. Из прежних все разъехались, а я уже не девочка, чтобы по городу шарахаться и специально искать.