Текст книги "Чужой праздник (СИ)"

Автор книги: Анна Ломтева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

– Мы шли сюда, но сели не на тот автобус. Вышли, чтобы найти долмуш, и тогда на нас напала эта девочка.

Йилдыз подняла брови в почти театральном выражении удивления:

– «Напала!» Среди бела дня, среди людей, вот так?

– Нет, нет! – Елена вздохнула, – Света за ней побежала… – Тут до неё вдруг дошел смысл всей этой истории с часами. – Девчонка сняла с неё часы! – Она похлопала себя по левому запястью, – Подкралась и расстегнула браслет! Но так, чтобы Света заметила, конечно. И побежала оттуда… Побежала за дома, во двор, туда, где нет людей…

– Естественно, – Йилдыз покривилась, словно горькое в рот попало, – Какая дура будет работать при свидетелях! Увела и там толкнула.

– Но она не рассчитала, что я побегу следом.

– Если вы познакомились только вчера, они могли это пропустить. Им нет необходимости круглосуточно следить, поскольку у них есть и стражница.

– Кто это?

– Стражница? – Йилдыз использовала странное слово watchess, – Это женщина, которая чувствует таких, как мы. Она сама не может перемещаться или перемещать других… обычно. Хотя, твоя наставница – Соня – может. Редкий случай, – Йилдыз качнула головой, – Нам всем повезло, что она достаточно далеко от нас.

Елене стало не по себе. Соня совершенно не показалась ей опасной тогда, больше года назад, когда они сидели в светлой пахнущей кошками комнате, пили кофе и разговаривали о невозможном. Нет, надо говорить – о маловероятном. Необычном. Редком. Они обе были редкостью до сего дня. «Точнее, я думала, что были».

– Она сказала, что таким, как мы, нельзя встречаться. Нельзя находиться рядом, общаться или проводить какие-то опыты, иначе может случиться что-то опасное.

– Да-а-а? – Лицо Йилдыз словно засияло нехорошим оживлением, глаза сделались злющие, но весёлые, так что Елене захотелось отодвинуться от стола подальше. А то и вовсе выйти от греха. Жаль, нельзя.

– И что же должно произойти, а? – Йилдыз подалась вперёд, опершись подбородком о запястье и сверля Елену взглядом, – Рассказала она? Объяснила она тебе, что случится?

Елена покачала головой, чувствуя совершенно нехарактерное для себя замешательство. Словно воображаемые стрелы, которыми было утыкано её эго, кто-то поджёг. Так потерянно она себя не чувствовала уже очень давно.

– Отлично, – Йилдыз откинулась обратно в своё суперкресло, опустила руку куда-то, видимо, под столешницу или в один из ящиков, чем-то пошуршала, чем-то хлопнула. Бросила на стол пачку сигарет и зажигалку, протянула руку к окну, взялась за ручку фрамуги, вдруг замерла. Сказала сама себе:

– А эту вторую старуха не увидела? Или нарочно не стала трогать? – подняла взгляд на Елену, – Странные дела… Ведь твоя подружка так фонит, что сейчас тебя рядом просто не видно.

Елена, которая бездумно наблюдала за этими неугомонными красивыми руками, вздрогнула и ответила:

– Когда я ей позвонила, Соня очень удивилась. Несколько раз спрашивала – что? Как её зовут? Точно именно так? Сколько лет? – Как будто поверить не могла.

– Ещё бы, – буркнула Йилдыз, наконец открывая высокую фрамугу на проветривание, – Такая большая рыба мимо сети!

Она вытащила из пачки сигарету (и не подумав предложить собеседнице), закурила, хмурясь, выдохнула дым. У Елены аж в груди защемило. Женщина напротив даже курила так, как будто её снимали на камеру. Нет, как будто её УЖЕ сняли, смонтировали дубли и теперь показывали идеально вылизанный эпизод. Слова про большую рыбу почти прошли мимо её сознания. Никак они не монтировались с невзрачной угловатой фигурой в потрёпанной одежде. Елена вдруг подумала – а может, и к чёрту? Она не нанималась пасти несуразных безмозглых девиц, ищущих приключения на свою задницу.

– Что с ней сделают? – спросила она неохотно.

– С ней – ничего, – ответила Йилдыз. – Важнее другое. Что она сделает с нами.

Елена вспомнила про свои горящие стрелы – кажется, все эти образы потеряли смысл. Она уже не чувствовала себя глупой, речь не шла о её уме, навыках или манерах. Речь шла о том, внезапно осознала она, что происходящее было совершенно перпендикулярно плоскости всего её жизненного опыта. Её представления о людях, о должном и возможном тут не годились, не работали. Её былая убежденность в том, что, надев на руку браслет с бабочкой, она навсегда оставила позади пару странных нелепых эпизодов, была предельно далека от реальности. Стало даже не то, чтобы страшно, но как-то неуютно и… как-то устало.

– Почему я здесь? – спросила она, – Почему я не могу просто не участвовать в этом? Почему она именно ко мне подошла вчера?

Йилдыз посмотрела на окурок, на котором алый огонёк почти подошёл к фильтру. Протянула руку и выкинула его в щель фрамуги, даже не затушив. Закрыла окно, повернулась к Елене и сказала:

– Потому что есть действия и последствия. И вероятности, конечно.

– Что же я сделала? – Елена не слишком надеялась на объяснения, но очень хотела бы их получить. Хоть какие-то.

Йилдыз ответила неожиданно дружелюбно:

– Ты приехала отдыхать в город, который является самым большим в мире магнитом для нас. Для всех нас, будь то путешественницы, толкательницы или стражницы.

– А те, кто закрывают? – почему-то ей непременно надо было это уточнить.

– Те, кто закрывают, – Йилдыз улыбнулась широко и радостно, и это так странно было на фоне всего их безумного разговора, – Тех, кто закрывают, уже века три не появлялось. Так что об этом можешь не беспокоиться.

Глава 32.

Всю свою сознательную жизнь Светка рисовала или читала. В детстве она увидела в каком-то фильме, как герой кладёт блокнот под подушку, чтобы записывать с утра сны и мысли, которые приходили ночью. Ей тогда так понравилась идея, что она тоже стала класть под подушку блокнот и карандаш в надежде, что сможет нарисовать что-то из сна, пока не забыла. И рисовала несколько дней, выводила какие-то закорючки, подписывала слова, пытаясь успеть между звоном будильника и минутой, когда из кухни придёт мать, со скрипом откроет дверь и поинтересуется, намерена ли дочь идти сегодня в школу.

Потом пришла суббота, и пока Светка наводила порядок в ящиках стола, мать сдергивала бельё с её кровати. Блокнот полетел на пол, за ним – карандаш, а в следующие пятнадцать минут Светка получала качественный заряд воспитания на тему того, что постель – это не помойка, посторонним предметам там делать нечего, вот, пожалуйста, на наволочке следы от грифеля, тебе не надоело быть поросёнком… – и так далее, и тому подобное.

Она ничего не стала объяснять, это было бесполезно. Мать всегда считала её существом злонамеренным и докучным; ничего из того, что она делала, не могло быть хорошо. Даже вполне ровная учёба на «четвёрки» удостаивалась насмешливо-презрительного объяснения «выезжает на хорошей памяти». Поэтому она просто убрала блокнот в стол, решив, что найдет для вдохновения другое время. Для чтения же нашла, говорила она себе.

Читала Светка по большей части в школе, на уроках. В некоторых классах были отличные парты с полкой под столешницей, на которую можно было положить открытую книгу и, чуть отодвинувшись вместе со стулом, читать хоть весь урок. Для учителя девочка на задней парте, сосредоточенно смотрящая вниз, примерно в учебник, выглядит вполне обычно. Так она перечитала всего Джека Лондона и большую часть Жюля Верна в пятом классе, например.

С рисованием было сложнее. Можно было рисовать в трамвае по дороге в школу и обратно. Можно было рисовать дома, пока взрослых нет. Иногда можно было рисовать на перемене, но это было в меру опасно, потому что в пролетарско-гопнической школе, куда её перевели после переезда, таланты не ценили. «Ты чё, типа, художник?» – начинали они. «Ну-ка, дай быра позырю», – и привет, тетрадка вернётся в лучшем случае мятой и рваной, или не вернётся вообще.

Но потом был универ и тёмные годы страха, и вот тогда она привыкла рисовать практически постоянно. В заднем кармане любых штанов у неё всегда были маленькие нелинованные блокноты, самые дешёвые из возможных, и огрызок карандаша, а за хлястик для пояса на боку она цепляла шариковую ручку. В квартире у Сашки, где она жила, везде лежали листы желтоватой писчей бумаги с зарисовками, раскадровками комиксов, просто абстрактными каракулями. В промежутке между Сашкой, когда Светка пыталась справиться с собой и своей жизнью, количество рисунков уменьшилось, зато выросло их качество – спасибо училищу, но в большей степени даже возможности рисовать на заказ. Несмотря на это, у неё в голове всегда как-то по отдельности существовало «правильное» рисование (то есть, настоящие, законченные и кому-то нужные иллюстрации) и то, что она делала всё остальное время.

Начинала утро с быстрого наброска стула, с которого свисает небрежно брошенная майка и почти сползшие джинсы.

Занимала время в автобусе скетчами лиц, рук, ног, сумок, набросками детей и взрослых с пририсованными «баллонами» реплик.

Выкидывала из головы лишние мысли, заполняя очередной лист бумаги линиями и точками, собирая композиции из абстрактных фигур или реальных предметов.

Проводила часы на скамейке в парке, пытаясь ухватить силуэты голубей, клюющих хлеб на дорожке, или бегунов, делающих круг за кругом по тропинкам среди деревьев, или людей с собаками и детскими колясками.

Блокноты и стопки бумаги копились, и как-то раз Светка спросила Горгону, не хочет ли она пойти вместе ночью на косу и устроить небольшой костёр. Горгона посмотрела на неё как на ненормальную и ответила: «Ты можешь принести свой архив (серьёзно, она сказала «архив») и хранить у меня».

Две больших коробки со всем этим добром.

Ранним летним утром Светка лежала на чужом диване, в чужом доме, в чужой стране, и у неё под рукой не было даже блокнота, чтобы набросать высокие стебли какого-то суккулента, широко разросшегося в старом глиняном горшке на подоконнике.

Две больших коробки с изрисованной бумагой, и Горгона, и Сашка, и бог знает сколько ещё разных фрагментов её жизни были где-то там, очень далеко. А она лежала и не знала даже, где её рюкзак с одеждой, дорожным скетчбуком и остатками денег. А ведь всего-то пара недель прошла. Чуть кольнуло чувством вины, но она уже научилась справляться с ним одним небольшим усилием. Они все сами от меня отказались, напомнила Светка себе.

Надо было бы встать. Так светло, и с улицы слышно шум городского транспорта, и из другой части квартиры тянет запахом жареного. Но как только она встанет, окажется, что снова надо выслушивать что-то бредовое, понимать что-то непонятное и бояться чего-то необъяснимого. Она закрыла глаза, повернулась на бок и сунула руку под подушку. Пальцы ткнулись в какую-то твёрдую кромку. Девушка приподнялась, стащила подушку с места и увидела свой скетчбук – толстенькую синюю книжку в твёрдом переплёте, перетянутую черной резинкой, под которую была просунута по верхнему обрезу черная гелевая ручка. Довольно дорогой прошитый блокнот, который она в припадке «пропади оно пропадом» настроения купила после первого удачного скачка, оказавшись в Самаре.

Чувствуя неожиданную и неуместную радость, она уселась на диване, поджав ноги, сняла с книжки резинку и открыла на последнем использованном развороте. Там был вид какой-то стамбульской мечети. Да, это то, что она позавчера рисовала, стоя на Галатском мосту вечером. Ветер, чайки, за спиной проходит трамвай, постукивая и скрежеща. Светка перелистнула страницу, сняла с ручки колпачок и начала рисовать окно, горшок, разросшийся суккулент, пару пустых банок рядом. Штрихи и точки. Изогнутые линии и прямые. Время перестаёт существовать, нет никаких проблем, никакого прошлого и никакого будущего, только линии и точки.

Наконец можно закончить. Свет из окна, тень, отростки цветка и шероховатость горшка, блики на банках, и больше нечего добавить. Она поняла, что как обычно ссутулилась буквой зю, и у неё ужасно затекла шея. Светка положила блокнот разворотом вверх и прижала с краю коленом, чтобы досох рисунок – гелевая ручка здорово смазывается – а сама попыталась выпрямиться и покрутить головой.

Оказывается, рядом с ней стояла Акса. От неожиданности она дернулась и издала невнятный звук. Акса тоже ойкнула и сделала шаг назад, но тут же вернулась в своё обычное скучающе-язвительное настроение и заявила:

– Это ты такая, как это, художница!

Светка захлопнула скетчбук и ответила:

– Да, и что?

– Ничего, – Акса сложно пожала плечами, словно отлепляя от спины майку, – Давай wakeup, мама сказала – думать решать, что делать дальше.

Кухня в этой квартире была замечательная. Большая квадратная комната, стены которой были сплошь покрыты синей и белой плиткой. Среди обычных плиток кое-где встречались расписные, точь-в-точь как во двоце Топкапы, покрытые сложными узорами в виде тюльпанов, гвоздик, свитых вместе стеблей или абстрактных завитушек. Над мойкой красовалась плитка с завитками волн и тремя кораблями под косыми алыми парусами. Светка засмотрелась на роспись и пришла в себя только от тычка между лопаток: Аксе надоело ждать в коридоре, и мелкая нахалка впихнула её в кухню.

На столе ждали тарелки с яичницей, сыром, булочками и розетки с джемом. Акса подтолкнула Светку к ближайшему стулу:

– Садись, давай, это… Breakfast.

Светка села, подошла от плиты Ёзге с дымящейся джезвой, разлила по чашкам кофе – себе и гостье. Перед Аксой стоял высокий стакан, кажется, с газировкой.

Слева пустовал ещё один стул. Ёзге, садясь напротив, вдруг гаркнула во весь голос:

– Кара!

Где-то в другой части квартиры что-то упало, а потом визгливый девчоночий голос завопил в ответ неразборчиво.

Неожиданно Акса тоже что-то завопила по-турецки, и следующие пару минут женщина и два подростка переругивались, ничуть не смущаясь присутствием посторонней. И то правда, она ни слова не понимала, чего бы им смущаться. И, к слову, Светка что-то не заметила, чтобы невидимый член этого скандального трио заикался.

Наконец, в коридоре зашаркали шаги и на соседний стул упала ещё одна тощая загорелая девица. Кара и Акса были очень похожи, но стоило им оказаться рядом, и Светка поняла, что больше никогда их не спутает. Акса была капризной, вела себя вызывающе, но выглядела жизнерадостной и самоуверенной. Кара же совершенно точно ни жизнерадостной, ни уверенной не была. На ней были надеты совершенно неуместные для летнего утра вещи – черные джинсы, черная футболка с длинными рукавами и чёрная головная повязка, отодвигающая со лба её тяжелые густые волосы. Сейчас было понятно, что это девочка, но убери это каре под кепку – и сутулая худая фигурка будет выглядеть совершенно по-пацански.

– Hello, – сказала Светка, – Where is my watch?

Кара покосилась на неё, молча отобрала у сестры стакан с колой и принялась наворачивать свою порцию яичницы, не обращая ни на кого внимания.

– Я тебе объяснил уже, – Акса встала, полезла на полку за другим стаканом, – Эта, она говорит плохо.

– А пять минут назад орала ничего так, – сказала Светка язвительно.

– Орала, и что, все свои. Тут пришла – ты сидишь, – Акса налила себе колы и вернулась за стол, – И не твоё дело вообще. Хватилась за свои часы, – она вонзила вилку в яичницу, – Тебе про свою голову надо думать.

– Shut up, girls, – беззлобно сказала Ёзге, – Breakfast first, then we’ll speak.

И правда. Светка принялась за свою порцию, съела и яичницу, и сыр, и булочкой подобрала остатки с тарелки. А ещё одну булочку намазала джемом и съела с кофе. У неё не было ни малейших причин отказываться от еды – кто его знает, что там дальше и когда она в следующий раз нормально поест.

Ёзге дождалась, когда все доедят, собрала тарелки и чашки, унесла в раковину. Потом распахнула дальнее окно, сняла с высоченного холодильника пачку сигарет и молча закурила. Светка сидела, ожидая, что же будет дальше, чувствуя разительный диссонанс между ощущением довольства в своём выспавшемся, отдохнувшем и сытом теле и тревожным напряжением в голове. Это был редкий случай, когда организм как будто отказался пускать тревогу ниже шеи: не сжималось в животе, не холодели руки и не хотелось бежать куда глаза глядят. Она сидела тёпленькая и расслабленная, а в голове носилось: что же теперь? Что делать? Что СО МНОЙ сделают?

Ёзге докурила, швырнула окурок в помойное ведро под раковиной, но осталась стоять у окна. Сказала пару фраз на турецком, обращаясь к Аксе.

– Мама сейчас тебе объясняет, что вчера не сказали, – перевела Акса, – Мама английский говорит, если непонятно – я объясняю.

– Окей, – сказала Светка и невольно выпрямилась на стуле.

И следующие полчаса слушала и думала изо всех сил.

Она не запомнила конкретных слов, которыми изъяснялась Ёзге. Английский её тогда был и правда совсем слаб, свободно общаться она начала только через пару лет, после занятий с преподавателем и часов практики везде, где других вариантов не было. Но Ёзге и Акса общими усилиями сумели донести до неё вот что.

Много лет в Стамбуле не появлялись свободные путешественницы. Ни свои, ни пришлые. Между местными носительницами способностей, точнее, между их условными сторонами (освободительницами и запретительницами) установился своего рода договор. Они не трогали друг друга и не вербовали новых носительниц. Они поделили город и отыскивали своих, чтобы защитить от самих себя и научить жить с этой особенностью на случай, если они захотят покинуть Стамбул. Они рассказывали новым о существовании договора, о том, как был «закрыт» город (ни Девичья башня, ни осада Константинополя не имели к этому отношения) и оставляли им выбор. Необязательно было присоединяться к тем или другим.

Можно было просто сделать вид, что ничего не происходит, и жить себе обычной жизнью, потому что этот город, точно огромная липучка, делал невозможными или очень маловероятными любые перемещения.

Всё шло отлично почти век, пока не появилась Светка. Тут ей, конечно, следовало почувствовать себя значительной, важной и даже избранной, но создавалось ощущение, что она скорее стала для «ведьм башни» краплёной картой в колоде. В игре, которая давно велась по привычке, без надежды на выигрыш и азарта, так что все успели позабыть о величине ставок.

Всё время, пока она это слушала, её что-то скребло. Сомнения начались ещё вчера, и тут вдруг её осенило. Она спросила, удивляясь, как раньше не заметила слона в комнате:

– Но как Кара могла меня толкнуть, если перемещения невозможны?

– Умная какая, да? – мрачно сказала Акса, а Кара, сидевшая молча тут же, скривилась и шепотом сказала что-то невнятное.

– Мы подошли к самому главному, – сказала Ёзге, стараясь произносить английские слова отчетливо и медленно, – Раньше у нас были Акса и Кара – две. Акса ищейка, видит каждую из нас как есть. Кара толкательница, особенная, она видит… – Ёзге задумалась, сжав губы, потом сказала: – Другой масштаб. Большая… точность. Может толкнуть на шаг в сторону. Может толкать здесь, в городе. Особенная! Но нужна третья. Я путешественница, но я не гожусь. Мой триггер не годится.

Она снова сжала губы в линию. Близнецы смотрели на неё, не отрываясь, и Светка смотрела, а в открытое окно позади неё светило солнце и задувал теплый южный ветер, так что колыхались прижатые магнитиками листки записок на холодильнике, и слышались далёкие голоса, грохот трамвая по рельсам, гудок парома…

– Ты годишься, – Ёзге подняла голову и посмотрела на Светку почему-то грустно.

– Для… чего? – спросила Светка.

– Чтобы попытаться открыть город, – ответила Ёзге, и Светка в два приёма переварила её ответ: сначала грамматическую конструкцию, потом смысл. Звучало бредово… а что тут было не бредово в последние дни?

– Эти, запретительницы, они поймут. Может, уже поняли. – Акса вдруг наклонилась через стол и больно ткнула её в плечо:

– Твоя подружка эта… большая такая девушка! Она пошла к Йилдыз. Дура! Чего полезла в наши дела вообще. У неё вообще проблем нет, чего ей надо!

– Она хотела мне помочь, – ответила Светка, – Мы же не знали. Я вообще ничего не знала про других, Елена самую малость…

Ёзге снова подняла руку к пачке на холодильнике. Светка не выдержала, встала и, стараясь не выглядеть обнаглевшей школьницей, попросила:

– Дай мне тоже, пожалуйста.

Ёзге подняла бровь, спросила:

– Сколько тебе лет?

– Двадцать один, – соврала Светка. Могла бы и не врать, ведь по российским меркам она давно была совершеннолетней. Ёзге, у которой, конечно, было время посмотреть в том числе её паспорт, протянула пачку. Курила Светка до этого редко – денег лишних не было, да и Сашка относился к этому крайне неодобрительно, но теперь его рядом не было, зато всякого другого было навалом. Всякого странного, неприятного, пугающего, заставляющего искать пути отступления. Ей нужно было утешение, и она схватилась за сигарету почти с облегчением. До неё словно дотягивались отголоски времён старшей школы, когда они с Танькой стояли под козырьком подъезда или на её балконе, курили и делились огорчениями.

Защипало горло, легко повело, поплыло в голове. Светка посмотрела в окно, там был невероятной красоты вид: поля черепичных крыш вдруг обрывались, а дальше, за зелёной бахромой деревьев, сверкала вода и поднимался противоположный берег Золотого Рога. Она спросила:

– А почему вы «ведьмы башни»?

– Много лет назад наша семья жила в Бейоглу, в доме с башней, – ответила Ёзге, – Бабка была как ты, путешественница. Она одна из первых женщин в Турции стала синхронной переводчицей и ездила по стране. Использовала это, чтобы выбираться в другие места. Искала способ открыть Стамбул… – Ёзге развела руками: – Не смогла найти тогда толкательницу такой силы. Придумала способ смещать триггер, а у некоторых совсем убирать, надеялась – вот появится такая, как Кара, и они соберут троих. Но так и не вышло. Теперь многие думают, что так даже лучше. Все соблюдают договор: Кара не трогает Йилдыз, Йилдыз не трогает Кару, все остальные ничего не могут и живут спокойно.

– Тогда, может, вы мне просто поможете уехать? – спросила Светка с надеждой.

Ёзге снова поджала губы и уставилась ей в лицо так, словно на нём был написан правильный ответ.

Глава 33.

Елена шла по улице вниз, и думала о том, что весь этот чёртов день то и дело то спускается, то поднимается, так что ноги уже начали болеть.

Она явно свернула не туда. После того, как они договорились обо всём, Йилдыз вывела её на улицу, указала направление и объяснила, где свернуть, чтобы выйти прямиком к автобусной остановке. И Елена пошла куда сказано, кстати, подобрав свою шляпу, которая так и валялась на травке снаружи ограды. Но не иначе как перепутала повороты – автобусной остановки не было и близко. Слева по улице тянулись решетчатые заборы, за которыми вставали красивые дома-виллы, а справа сначала был какой-то парк, а потом начался нескончаемый, кажется, рынок-развал. Соседство рынка и «приличных» домов изумляло, словно по улице шла граница двух разных миров.

Очумев от усталости и солнца, Елена перешла дорогу и вошла под рыночный навес. Людей тут было много, но все они куда-то спешили, или что-то покупали, или болтали между собой, и решительно невозможно было отвлечь кого-то из них, чтобы узнать, где найти хоть какой-нибудь транспорт.

В одном из широких проходов стоял мотороллер, а рядом невысокий молодой парень в солнечных очках болтал по мобильному телефону. Вот он закончил говорить, сунул телефон в сумку на поясе, сел на сиденье и взялся за руль. Елена прибавила шагу и успела обратиться к нему по-английски:

– Извините! Где находится автобусная остановка?

Парень убрал руку с руля, снял очки и посмотрела на Елену. На его смуглом, украшенном короткой бородой лице тут же образовалась типичная хитрая улыбка, но ответил он неожиданно вежливо и тоже на английском:

– А куда вам нужно ехать?

– В район Лалели. Там моя гостиница.

– Какое прекрасное совпадение! – воскликнул парень, начиная сиять улыбкой уж совсем невозможно широко, – Я собираюсь ехать именно туда. Хотите, я вас довезу?

Елена успела за несколько минут прокрутить в голове все самые нехорошие варианты развития событий, но…

– Да, хочу, – сказала она, лучезарно улыбаясь в ответ.

– Отлично! – он повернулся и похлопал по сиденью позади себя, – Я Али!

– А я Лена, – сказала она и взялась за его плечо, чтобы сесть. «Я с ума сошла», – подумала она, перекидывая ногу через скутер и устраиваясь поудобнее. Но она, черт раздери, приехала отдыхать, а Али был симпатичный и хорошо говорил по-английски.

– Ок, поехали, – сказал он и оттолкнулся ногой от асфальта.

Конечно, до гостиницы они не доехали. Али отвёз её на Истик-ляль и, остановившись напротив высоких и затейливо украшенных дверей незнакомого кафе, спросил:

– Ты не против выпить кофе?

– Кофе, да, – Елена была согласна на кофе, или чай, или чёрта лысого с мармеладом и орешками. Хозяин скутера был хоть и мелковат (и даже ниже её ростом, если уж честно говорить), но красив, молод и подтянут. На нём была чистая голубая футболка, бежевые джинсы и конверсы, он приятно пах чем-то свежим и древесным и приятно улыбался, глядя Елене в лицо со немного нахальной доброжелательностью. Идя за ним к столику, она думала, что со всей этой учёбой и работой она сто лет не мутила вот такие внезапные, ни к чему не обязывающие знакомства, которые могли привести к хорошему одноразовому сексу ко взаимной радости участников.

У неё, правда, оставалось ещё это дело на завтра. Йилдыз сказала, что «ведьмы башни» скорее всего поедут на остров во второй половине дня, чтобы остаться там на ночь и попытаться провести свой обряд без чужих глаз. Но оставалась небольшая вероятность, что они будут беречь время и поспешат на паром как можно раньше. Это значило, что им придётся встретиться у станции Кабаташ на рассвете и отплыть на одном из первых рейсовых морских трамвайчиков.

Поэтому, как только Али поставил перед ней чашку и сел напротив, она сказала:

– Мы можем продолжить знакомство после кофе, но не до ночи, – и улыбнулась, стараясь выглядеть легкомысленной и чуть-чуть увлечённой.

– Почему? – спросил он спокойно, не теряя довольного и самоуверенного вида.

– Моя подруга, она местная, – Елена подчеркнула «она местная» голосом, – Хочет показать мне Принцевы острова. Мы договорились завтра встретиться у Кабаташ в семь утра.

Вот тут он изумился. Выпрямился даже на стуле, подался вперёд и спросил:

– Так рано? В это время люди едут на работу. Будет толпа, очень неудобно!

Елена изобразила замешательство и сказала виновато:

– Я не знала. Подруга сказала, что потом днём будет очень жарко…

– Это правда, – мужчина снова заулыбался, расслабившись, отпил кофе – себе он взял турецкий – и заметил:

– Я живу совсем недалеко от станции Кабаташ.

– О, – Елена улыбнулась и тоже принялась за свой американо.

Через пару часов они валялись голыми на двуспальной кровати в большой квартире где-то в районе Бешикташ. Елена запомнила это название, но не запомнила больше почти ничего из объяснений Али, пока он вёз её какими-то переулками и поворотами.

Елена, что называется, кайфовала. Мелкий турок оказался отличным любовником, может, немного слишком горячим – но в остальном почти идеальным. Он умело и вкусно целовался, знал, где, что и как трогать и гладить, не допускал грубости. Без напоминаний надел резинку, а когда они пошли «на второй заход», сперва достал из-под кровати влажные салфетки. В нём не чувствовалось никакой зажатости, никакого смущения или неприятия своей или женской телесности, и в этом он разительно отличался от всех прежних партнёров Елены. Он откровенно наслаждался и увлечённо делал приятно ей, не пытаясь изображать крутизну или к чему-то принудить силой. Он был похож на умелого пловца, скользящего в воде, или на фигуриста, летящего по льду и ввинчивающегося в прыжки: как будто его тело было натренировано для любви, и он предавался ей самозабвенно.

К сумеркам они успели немного утомиться. Али сходил на кухню, принёс из холодильника пакет апельсинового сока. Они уселись спиной к изголовью, подложив подушки и пили сок, передавая друг другу пакет и обмениваясь неважными репликами. Потом он сказал:

– Мне надо поработать, – и, вытащив с захламленного стеллажа потрепанный ноутбук, засел с ним в кресле в одних трусах.

Елена неспешно вымылась в душе, натянула трусы и рубашку и пошла обследовать квартиру. Кухня была крошечная, буквально пенал, куда едва втиснулись электрическая плита, раковина и пара шкафчиков. Зато с другой стороны коридора была здоровенная гостиная с диванами и журнальным столиком. Там тоже стоял стеллаж на всю стену, но если в спальне полки ломились от тетрадей, распечаток и учебников, то здесь они были сплошь забиты художественной литературой. Елена подошла поближе, повела пальцем по корешкам – книги были на турецком, английском, испанском, французском. Она наудачу вытянула книгу с английскими словами на корешке, нашла, где включается свет и устроилась на диване читать.

Ей попалась какая-то драма из жизни британских колоний в Африке. Елена читала, пока незнакомая лексика не поборола контекст в её голове, а глаза не начали отчаянно слипаться. Тогда она положила книжку корешком вверх, сползла в лежачее положение и задремала.

– Леее-нааа! – она слышала сквозь сон, как её кто-то зовёт. Уже во сне она удивилась, как непривычно звучит её имя, никто никогда не звал её с такими интонациями, а уже в следующую секунду она приоткрыла глаза и увидела Али, который наклонился над ней с улыбкой:

– Пойдём, сладенькая, поспишь в кровати.

– Утром мне надо… – начала она, но не смогла продолжить – раззевалась, да так, что челюсть захрустела.

– Утром я тебя разбужу и довезу к Кабаташ, милая, – ответил Али, настойчиво поднимая её с дивана, – Давай, давай! Идём в спальню.

Утром она поняла, почему он был так настойчив. Оказывается, в ночи к нему заявился приятель с девушкой, рассчитывая на тот самый диван в гостиной. Вообще, в этой квартире была ещё одна спальня, но там почему-то кровать стояла без матраса, сверкая голыми досками. В шесть утра Елена была не склонна интересоваться подробностями – она просто молча оделась, выпила свой кофе и вышла в рассветные сумерки на узенькую кривую улочку, уходящую вверх и вниз от подъезда.

Али сиял улыбкой и был отвратительно жизнерадостным и громким, словно и не провёл вечер, азартно трахаясь, а потом половину ночи – ковыряясь в каких-то своих рабочих программах. Он с насмешливыми комментариями выдал Елене запасной шлем, усадил на мотороллер и с ветерком повёз по едва просыпающимся улицам. От его дома до нужного места оказалось в итоге не так уж и близко, но к семи часам утра он её таки доставил. Припарковался неподалёку от входа на станцию, забрал у Елены шлем и, пряча его в отделение под сиденьем, спросил: