Текст книги "Чужой праздник (СИ)"

Автор книги: Анна Ломтева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

За мечетью стояло несколько небольших киосков: печать, какой-то фастфуд, сигареты и… обменник. Елена от облегчения рванула к нему едва не бегом, тут же попала колесиком чемодана в выбоину и от рывка только чудом не растянулась плашмя. Чемодан так захрустел, что у неё сердце оборвалось – но, отдышавшись и присев на корточки, она обнаружила, что оба колесика пока что целы, цел и низ самого чемодана. Видимо, хрустели осколки выбитой плитки, которой была замощена небольшая площадь вокруг мечети.

Елена посидела, опираясь на чемодан, ещё с минуту, потом медленно поднялась и пошла к киоску-обменнику. Ей не понадобилось даже знание английского, она просто молча протянула оператору пару двадцаток и получила в обмен несколько купюр разного достоинства. Сказала одними губами «спасибо», но оператор уже выжидательно смотрел на следующего клиента.

Елена сложила деньги в свой поясной кошель, удачно прикрытый льняным пиджаком, и пошла в сторону транспортной развязки на площади, поглядывая по сторонам и под ноги.

Если бы она прилетела днём, то сейчас впереди, за площадью, увидела бы залив Золотой Рог, знаменитый Галатский мост, с которого стамбульцы ловят рыбу, и другой берег залива, на котором вверх по холму ползут дома, ограды и деревья. Но сейчас было уже темно, и там, за площадью, была только темнота и огни – очень много огней. А Елена совершенно не хотела красот. Она хотела отель и поспать.

«Трамвай», – сказала она себе, – «Трамвай, потом отель и поспать».

Трамвай проехал мимо, остановился метрах в пятидесяти. Елена было дернулась вслед, но тут же поняла смехотворность даже мысли его догнать, и просто пошла в нужную сторону, стиснув зубы и не обращая внимания на крошечные капельки, выступившие в уголках глаз.

Эти несчастные пятьдесят метров были как огромное издевательство. Она шла, вспоминая, как парила воздушным шариком над московскими тротуарами ещё пять или шесть часов назад. Чемодан казался чугунной гирей, привязанной к руке, а рука как будто стала тонкой и длинной от усилий, и в локоть из запястья стреляло.

Наконец, она дошла до остановки, и тут же подъехал следующий трамвай. Она кое-как забралась в него, с трудом тягая чемодан, который в своей неподъемности уже приближался к небольшой планете. Прислонилась к какому-то поручню и принялась считать остановки.

На другой день она вспомнила, что даже не подумала оплатить проезд – и запоздало порадовалась, что ей повезло не нарваться на какой-нибудь местный контроль. Но ей просто было не до того. Вся оставшаяся концентрация у неё ушла на то, чтобы держаться, держать чемодан и считать остановки. На шестой она, чертыхаясь, вывалилась из вагона, едва не уложив чемодан плашмя и чудом не разложившись сама на тротуаре. Дождалась, когда уедет трамвай и, стискивая зубы и мрачно сведя брови, оглянулась.

Улица Koca Ragimppasa (и Елена даже не пыталась представить, как это читается) оказалась ровно там, где и сказала Юлия – пересекала ту, по которой шли трамвайные пути, и бежала куда-то вниз, чуть изгибаясь влево. Елена перешла проезжую часть, в очередной несчётный раз прокляла чемодан и начала осторожно спускаться по узкому тротуару. Ей нужно было спуститься до самого низа, где улица делала поворот. Улица забирала вниз всё круче, фонари на ней стояли редко, Елена шла, почти молясь неведомому богу, и только старалась не думать, что будет, если она отпустит чемодан или неловко встанет на трещину в асфальте.

Наконец она дошла до поворота, немного выдохнула и с надеждой посмотрела вперёд и вверх. Пятиэтажное здание со светлым фасадом, над которым пафосно висели флаги разных европейских стран, сразу привлекло её внимание. До него был квартал. Она вздохнула и пошла, ориентируясь на освещенный фонарями и светящимся входом пятачок.

Она ошиблась. Призывно светящийся фасад принадлежал отелю «Юксель». Немного постояв в отчаянии и досаде, Елена завертела головой, и через пару минут увидела нужную дверь. Её «Gul Beseker» оказался крошечной гостиничкой типа Bad and Breakfast, чей узкий фасад выходил на улицу наискосок от пафосного здания. Вывеска над входом была едва заметной, и едва-едва светилась дверь с застекленной верхней половиной. Елена вздохнула и поволокла чемодан к этой двери.

Звякнул дверной колокольчик, братец вездесущих «ветряных музык», Елена перетащила чемодан через порог и оказалась в крошечной прихожей, освещённой оранжевой лампой на стойке. Назвать этот пятачок холлом язык не повернулся бы, там от двери до стойки ресепшена было метра три. А противоположных стен по бокам, кажется, можно было коснуться, всего лишь разведя руки. Елена сделала пару шагов и ей навстречу поднялась из-за стойки черноволосая девица в брючном костюме. Сказала

– Хелло! Кен ай хелп ю? – с таким акцентом, что у Елены скулы свело.

– Хелло, – ответила она, отпуская чемодан, словно признавая поражение. Чемодан подумал секунду и таки приземлился плашмя с треском.

– Сори, – сказала Елена, – Айм вери тайред. Айв букед э рум хир.

Девица выскочила из-за стойки, подняла Еленин чемодан, прислонила к стене, снова забежала за стойку и спросила:

– Сюрнейм?

– Мезенская, – ответила она и повторила ещё по слогам: – Ме-зен-ска-я! Елена.

– О, шюр! Вейт а минат, – девица шустро ковырялась в бумажках. «Могли бы и компьютер поставить», – неприязненно подумала Елена, но девица наконец выудила нужный лист и просияла:

– Елена! Ме-син-кай! Айв гат ит! – она помахала бумажкой, шлепнула её на стойку и сказала:

– Ёр пассапорт, плиз!

Елена закатила глаза, но делать нечего – пришлось лезть в сумку.

Через бесконечных пятнадцать минут, после оплаты аванса и подписания документов (слава Аллаху, на английском! – думала Елена), девица, которая представилась Лейлой, вытащила из ящика стола ключ с ярлычком и повела её по крутой лестнице на второй этаж. Чемодан Лейла взяла на себя, глянув только на выражение лица, с которым клиентка уставилась на свой багаж.

Номер был в самом конце коридора. Лейла открыла замок, толкнула дверь и протянула руку, пропуская Елену – «Плиз!».

Елена прошла в номер, забрала у Лейлы чемодан и ключ и закрыла дверь, не слушая, что там девушка пытается донести про информационные буклеты на стойке и возможность заказать чего-то там по телефону.

Она даже не рассмотрела толком номер. Он был невелик, почти весь занят кроватью и шкафом, но Елена первым делом нашла санузел (наконец пописать после нескольких часов пути!), вторым делом нашла окно (и балконную дверь рядом), а потом просто разделась, покидав вещи на пол, выключила свет и заползла в чистую постель. Может быть, было жарко. Может быть, в открытое окно доносились звуки большого города – транспорт, голоса, шаги. Может быть даже, в соседних номерах кто-то и правда «скотчевал» тюки с барахлом – ей ничто из этого не помешало почти моментально провалиться в глубокий, крепкий, не тронутый даже сновидениями сон.

Глава 22.

Обычно говорят «утро вечера мудренее», подразумевая, что с утра легче соображать и решать вопросы. Елена была склонна интерпретировать эту поговорку иначе.

Ранним утром в конце июля двухтысячного года она стояла на балконе своего номера, завернувшись в гостиничное покрывало, и смотрела на нескончаемую череду крыш, сбегающих вниз и вдаль.

Она отлично выспалась и здорово проголодалась. Ей надо было одеться и спуститься вниз, пройти по уже знакомой улице и попробовать найти в окрестностях какую-нибудь едальню, потому что она не стала оплачивать гостиничные завтраки.

И вот она смотрела на месиво улочек, крошево черепичных крыш, хаос домов, деревьев, столбов, заборов и тротуаров и думала, что если сейчас она покинет безопасный остров отеля, то, вероятно, сразу заблудится, потеряется в этих каменных кишках, и никогда не выйдет обратно.

«Каким местом я вообще думала», – спрашивала она себя, – «Когда решила ехать одна в какой-то чертов лабиринт. Это же не город, а монстр, небось, людьми питается!».

Где-то вдали, почти на горизонте, сияло голубое и жемчужное. Справа из-за соседнего здания медленно выбрались лучи солнца и неожиданно горячо скользнули по щеке девушки. Она вздохнула, повернулась и убралась с балкона.

В конце концов, она заставила себя одеться, причесаться, навести на лицо необходимый косметический минимум и спуститься на ресепшен. Давешней Лейлы там не было. Вместо неё за стойкой сидела сурового вида и плотного телосложения женщина в закрытом платье и платке на голове. Она подняла взгляд от потёртой тетради с записями и вдруг улыбнулась Елене изумительно тёплой, широкой улыбкой:

– Здрасти, русскай девочка! Ты вчера заехал, русскай девочка?

Елена, офигевая в край, ответила растеряно:

– Ага… здрасте…

– Красивый девочка какая, – женщина протянула руку, потрогала завиток Елениных волос, перекинутых через плечо. – На наш девочка похожа! – и она весело засмеялась, прищурив глаза.

Елена вдруг подумала, что куда бы она ни пошла, ей везде встречаются такие тётки – возраста её матери, и так же, как её мать, всегда весёлые и готовые к общению.

– Простите, – сказала она, пытаясь собрать в кучу разбегающиеся мысли, – А где бы мне найти карту города?

– Карту тебе, вот карта! – женщина вынула откуда-то из-под стойки брошюру, сложенную гармошкой, – Тут смотри – трамвай отмечено, мечеть отмечено, магазин отмечено! Музей пойдешь – тоже отмечено. Две тыщи лира для наших гостей!

Елена молча вынула из кошелька бумажку нужного достоинства, отдала женщине, забрала брошюру, а женщина вдруг подалась к ней, опершись на стойку и сказала доверительно, понизив голос:

– На Галата мост не ходи есть! Дорого очень. Рыба хочешь – иди Бюйук отель! Там ресторан хороший. Кёфте хочешь – иди за Юниверсите, туда на Фетхибей, там столови дешево, вкусно! Кёфте, искендер кебап, овощи, чай!

– Спасибо большое, – сказала Елена, понимая, что тут же забыла произнесённые названия. Турецкие слова звучали как куриное кудахтанье пополам с журчанием воды, и нипочём не держались в голове.

За её спиной зазвенел колокольчик, вошёл какой-то мужчина и «хозяйка» за стойкой переключила внимание на него. Он оказался местный, и эти двое тут же принялись с невероятной скоростью журчать и квохтать, сверкая улыбками и иногда взмахивая руками. Елена тихонько ретировалась на улицу.

Рыбы она не хотела, чаю и неведомого «кёфте» тоже. Она хотела кофе. Пройдя по улице до поворота наверх, она огляделась на перекрёстке. При свете дня вокруг было ещё бесприютнее, чем вечером. На одном углу прямо на тротуаре валялся здоровенный рыжий пёс. Здание напротив было почти похоронено под слоями бумажных объявлений, обклеивших фасад слоями на всю высоту первого этажа. С ближайшего фонарного столба свисали мотки проводов и какие-то жестяные ящики. Здание дальше глядело забелёнными окнами, поверх которых висела растяжка с турецкой надписью и цифрами – очевидно, это было объявление о сдаче внаём или продаже. Елена сказала себе, что с картой она далеко не заблудится, и пошла наверх, туда, где прошлым вечером сошла с трамвая.

С каждым десятком шагов по улицам она приходила во всё более мрачное и озабоченное настроение. В тот момент она не знала, что поселилась почти в центре торговых кварталов, неподалеку от большой промтоварной галереи и нескольких супермаркетов, куда с начала девяностых толпами наезжали «челноки» из России за одеждой и обувью, косметикой, парфюмерией и игрушками. Неудивительно, что хозяйка гостиницы изрядно насобачилась болтать по-русски – добрых две трети её клиентуры составляли деловитые тётки типа Юли, которые не первый год возили товары из Турции в Россию.

Район Лалели-Университета был очень суетным и шумным. «Очень» – значит, даже по меркам в целом неугомонно жужжащего круглые сутки города. Вокруг Университета сновали, казалось, во всех направлениях студенты. В небольшом скверике на скамейках сидели женщины, присматривающие за детьми, пожилые мужчины с газетами, монументальные закутанные в чёрное бабки, которые невозмутимо дымили сигаретами.

Елена шла, то и дело невольно округляя глаза: вот сидит на низкой скамеечке молодой парень, перед ним какая-то подставка с рядом непонятных торчащих шпеньков, сбоку прямо на асфальте толпятся какие-то бутылочки и баночки. Вот старуха с огромной тележкой, с верхом набитой газетами и картонными ящиками. Вот в тени дерева стоит семья: мужик в майке и шортах, двое маленьких пацанов в штанишках и футболочках и похожая на тень женщина, с головы до ног упрятанная в чёрную накидку, так что на видно даже глаз: отверстия в парандже забраны частой сеткой.

Кому-то другому эти же улицы показались бы экзотическими, манящими, обещающими приключения или хотя бы зрелища. Кто-то другой заметил бы балконы, уставленные горшками с растениями, многочисленных кошек, что вальяжно бродят, сидят, валяются, едят и играют на приступках домов, каменных оградах, полуподвальных окнах и в подворотнях. Увидел бы, как разнообразны закрытые платья-плащи мусульманок, какой на них яркий, непривычный нашему глазу макияж. Подивился бы бродящим там и сям мелким торговцам всем на свете – соковыжималками, прищепками, лотерейными билетами, салфетками, детскими игрушками, носками и сигаретами поштучно. Елена не видела этого всего, потому что не была настроена видеть. Она испытала потрясение, осознав масштабы города (всего-то и увидев с балкона небольшую его часть), и ещё одно – пройдясь парой не самых туристических улиц (но и не самых нехороших, уж точно). Ей нужен был кофе, передышка и подумать.

Она побыстрее прошла мимо череды киосков, мимо забитой людьми трамвайной остановки, углядела небольшую безлюдную улочку и свернула туда. Улочка с одной стороны отгораживалась невысокой, но длинной глухой стеной, на другую выходили двери маленьких магазинчиков. Елена прошла дальше, ещё дальше, и наконец увидела между двух магазинов веселенький голубой фасад с парой окон и приоткрытой белой дверью. На двери была нарисована «ладонь Фатимы», в центре которой приклеили здоровенную круглую стекляшку в виде голубого глаза. «От сглаза», вспомнила Елена из объяснений Юлии. Чуть выше двери висела вывеска Yıldızıcafe.

Елена обрадовалась, что хоть слово «кафе» на турецком выглядит знакомо, и уверенно зашла внутрь.

Кафе было славное. Очень простое: белые стены с парой-тройкой старинных сепийных видов в рамках, белые столики, темный плиточный пол, тёмные деревянные полки позади стойки. Над полками чуть слышно сипел старенький, с пожелтевшим корпусом кондиционер, но сурового офисного холода не было – кафе дышало в меру тёплым, самую малость пыльным воздухом.

Стоило Елене подойти к витрине и увидеть разложенные там сладости, сэндвичи, печенья, вдохнуть запах кофе, корицы и ванили, как она вдруг успокоилась. Там, снаружи, остался медленно нагревающийся на солнце монстр о тысячах крыш и миллионах глаз, а тут было тихо, чисто и совершенно безопасно. Елена встретилась взглядом с тучным усатым мужчиной в белом, который выжидающе смотрел на неё, вытирая руки полотенцем, и сказала:

– Hello! Coffee please!

– Coffee turkish? – спросил он, показывая на стоящую перед ним медную джезву.

– Yes, – она кивнула.

– Some food? Sweeties? – мужчина кинул полотенце на плечо, достал из-под стойки банку, принялся отмерять в джезву молотый кофе.

Елена задумчиво уставилась в витрину. Чего там только не было. Вот чего не было точно: чего-то хотя бы отдалённо знакомого. Какие-то вермишельные золотистые гнёзда с торчащими орешками, поджаристые рулетики, залитые сиропом, полупрозрачные крошечные свёртки, шарики, обсыпанные зернышками, кубики, обсыпанные сверху сахарной пудрой… Елена наугад коснулась пальцем стекла:

– This one, please.

Мужчина кивнул, взял маленькое блюдце, расписанное синими дугами и алыми лепестками, и водрузил на него одно золотистое истекающее сиропом гнездо с орешками. Поставил на стойку и махнул рукой в сторону кассового аппарата, который притулился за небольшой пластиковой перегородкой в углу.

Пока она расплачивалась, сварился её кофе. Толстяк аккуратно поставил перед ней маленькую белую чашечку на маленьком белом блюдечке: слева ложечка, справа пакетик сахара. Склонил голову набок, скупо улыбнулся в усы и пробормотал что-то по-турецки.

– Thank you, – Елена забрала кофе, сладость и, осторожно ступая, направилась к окну, за залитый солнцем столик.

Турецкий кофе оказался дьявольски крепким и вязким, как смола. Половину чашечки, кажется, заполнял осадок. Золотистое гнездо с орехами и сиропом было чудовищно сладким и хрустящим. Елена сделала глоток, откусила кусочек и поняла, что просто не знает, что с этим всем теперь делать. У неё в душе поднимался вал разнообразных чувств, потому что ей вдруг всего стало чересчур. Слишком яркое солнце, слишком шумный город, слишком крепкий кофе и слишком сладкий десерт. Кафе, натянувшее личину тихого приличного местечка, оказалось коварным предателем, агентом горячего опасного города-монстра. Елена возмущённо выпрямилась на стуле, невольно бросив взгляд в окно.

И на неё словно вылили ведро холодной воды. Ну, нет, не ведро – но плеснули в лицо щедрую порцию. Там, на освещённой улочке, в двух шагах от окна, стояла девушка чуть младше её на вид, и смотрела на неё. Она выглядела так, словно не вполне понимала, где находится. Её русые волосы до плеч были взъерошены и «петухами» торчали на затылке. Голубая футболка была мятой и с большими пятнами пота под мышками, джинсы с размахренными штанинами испачканы на коленях. На обвязанной вокруг бёдер клетчатой рубашке с одного боку висели какие-то репьи. Елена добралась до пыльных, когда-то зелёных кед и перевела взгляд на лицо.

Их взгляды встретились. Глаза той, за окном, расширились, рот собрался в «плаксивый комочек» (как выражался Еленин отец). Елена подняла руку и медленно махнула к себе длинным дугообразным движением, точно комара ловила. Глаза незнакомки, и так смотревшие плошками, раскрылись ещё шире, и она чуть не бегом бросилась к двери кафе.

«Какого чёрта я, блин, делаю?» – успела подумать Елена.

А через минуту смотрела на свою главную проблему на ближайшие несколько лет.

Часть 3. Стамбул: замок и ключ

Глава 23.

2015

Ненавижу готовить.

Когда-то, помню, читала книжки вроде «Шоколада» Харрис и воображала себе, как у меня будет собственная кухня, а там – большой стол, мраморная разделочная доска, ножи всех возможных видов и размеров, склянки под специи и крупы, всё-всё-всё, что нужно, чтобы каждый день колдовать с едой.

Очарование готовкой и мечты о кухне держались ровно столько, сколько я жила в родительском доме и вынужденно терпела еду моей матери. Она, бедняга, всегда считала, что умеет готовить, и часто негодовала, что родные не в восторге от её опытов. Стоило мне начать жить отдельно, и все эти прекрасные картинки рецептов, баночек, красивых прихваток и прочих принадлежностей вытеснила плоская, как блин, правда жизни. Готовить скучно, долго и тяжело. Рецептам необходимо внимательно следовать, иначе получится ерунда. Красивые принадлежности стоят уйму денег, а если у тебя нет большой кухни с кучей шкафов и полок, их ещё и положить некуда.

С утра меня хватает только на то, чтобы сварить кофе. В общем, я давно сама себе хозяйка, и вставать в восемь-девять утра мне необязательно. Теоретически я могу встать в полдень, до вечера читать, гулять или сидеть в интернете, а ночью сесть за работу. Одно время я так и жила, но очень недолго. Мне нельзя привлекать много внимания, нельзя иметь слишком много связей, поэтому я не связываюсь с крупными заказчиками и не работаю ни с кем больше двух-трёх раз. Вместо этого я соглашаюсь на мелкие разнообразные работы, берусь за что попало, так, чтобы не быть привязанной к определенному стилю или направлению. Открытки, иллюстрации, дизайн, даже вёрстка иногда. Персонажи, логотипы, чёрта с рогами и чёртову бабушку – если платят.

Собственно, поэтому мои заказчики запросто могут позвонить в любое время суток. И не по важному поводу, а просто лишний раз вслух посомневаться над какой-нибудь ерундой, которую вполне можно обсудить по электронке. Или в скайпе, и не в восемь утра. Чаще всего меня будит именно такой звонок.

Поэтому с утра, ответив на внезапное от очередного тревожно-озабоченного, я обычно бреду на кухню – если на тот момент у меня есть кухня. Достаю из завала в раковине джезву, отмываю её, отмеряю кофе серебряной ложечкой с длинной витой ручкой. Добавляю кубик сахара, наливаю бутилированной воды. Иногда я живу в таком месте, где вода из-под крана ничем не хуже, но я сознательно следую ритуалу. Был у меня период, когда я решила, что мне больше не нужны якоря и страховки, что я отлично обойдусь без верёвочек, привязывающих меня к реальности. Нехороший период, вспоминать его неприятно и не хочется повторять.

Если жизнь складывается так, что кухни у меня нет, я одеваюсь и иду в ближайшее открытое кафе. Оно обычно в том же здании или рядом – иначе я и не выбираю жильё. Хотя бы на это мне заработков хватает.

Сегодня у меня есть кухня, и кофе, и коричневый сахар, и джезва ради разнообразия вымыта с вечера. Как и вся прочая посуда. Ничто так не дисциплинирует, как проживание на чужой жилплощади на правах гостя. Сейчас я выпью кофе, снова вымою маленький тёмный медный сосуд и ложечку с витой ручкой и уложу их в рюкзак, затолкав внутрь пакетики с остатками кофе и сахара.

За окном кухни шумит листва, орут чайки и воет магистральная развязка. Я отмеряю кофе в джезву, бросая взгляды на флаги, которые полощет ветер. Две недели, проведённые в Варне, я смотрела по утрам на эти флаги – полосатый болгарский и синезвёздный флаг Евросоюза.

Ниже флагов темнеет полоса деревьев, из которых выглядывают крыши пятиэтажек. Дальше, за домами и дорожной развязкой, невидимый отсюда простирается парк. А ещё дальше, под высоким обрывом, тянется полоса пляжа и – море.

Я осторожно наливаю из пятилитровой бутыли воду, включаю конфорку электрической плиты, ставлю джезву и снова смотрю в окно. Солнце встало с другой стороны дома и не слепит глаза. Море отсюда не видно, но мне достаточно знать, что оно где-то там. Это одно из моих любимых состояний: утро, лето, открытое окно и море рядом.

Ужасно жалко, что мои две недели здесь закончились.

Я слышу шипение и успеваю убрать джезву с поднявшейся кофейной пенкой с плиты. В первый раз, варя кофе на такой плите, я просто по привычке выключила конфорку. И тут же мой кофе оросил стеклокерамическую панель, подгорел и завонял. Мне всегда приходится всему учиться на своих ошибках, потому что рядом обычно нет никого, кто мог бы сказать, как правильно. Рассказать, что электрическая конфорка не остывает моментально, как газовая, или что отмыть пригоревший кофе со стеклокерамики можно только специальным средством.

Или что люди всегда врут, если только их не припрёшь в угол по-настоящему.

Я наливаю кофе в первую попавшуюся чашку (попалась синяя, с вытертой позолотой на ручке и по верхнему краю), оглядываю кухню, пытаясь вспомнить, куда вчера кинула бумажный пакет с выпечкой. На дверце холодильника висит прижатый магнитом листок, исписанный поразительно кривым почерком. Верхняя строчка крупно взывает: «Света!».

А могла бы и не заметить, если бы не стала искать свои слойки.

Записка уведомляет меня, что мою выпечку скинули с холодильника и разогнали по кухне коты, о чём хозяйка сожалеет и предлагает мне удовольствоваться шоколадкой – молочной или белой, или обеими, из левого ящика стола. Кроме того, она сообщает, что легла поздно (а скорее, рано, если вспомнить звуки на рассвете) и просит утром её не будить.

Обойдусь без шоколадок. Вытаскиваю из хлебницы остаток вчерашнего багета, а из холодильника – мягкий сыр, сооружаю себе пару бутербродов, добавив сверху пасты из острого перца. Шоколадки, скажет тоже.

Хозяйка квартиры – прекрасная женщина. В другой жизни мы могли бы подружиться. Она шумная, весёлая, размашистая и активная, у неё отлично работает голова и всё в порядке с чувством юмора и здравым смыслом. Поэтому она думает, что сегодня вечером я сяду в такси и поеду в аэропорт, чтобы сесть на самолёт до Москвы. Поэтому же она ничего не знает о назначенной мной на вечер встрече.

Это самый неприятный побочный эффект моего образа жизни – мне всё время приходится врать. Недоговаривать, умалчивать, отвечать уклончиво, слегка искажать факты. В общем, по-крупному, я ничего не скрываю: все мои знакомые знают, что я художница, много путешествую, работаю даже в дороге, снимаю временное жильё там и тут, где позволят деньги и удастся получить визу. То возвращаюсь на родину, то остаюсь за границей. Избегаю постоянных отношений, собственного жилья и серьёзных обязательств. Пощу фоточки в инстаграм, веду блог, как все. Для нынешних времён это вполне обычно и не удивительно. Главное – не касаться подробностей и не вдаваться в детали. Я к этому привыкла и несу дезинформацию на автопилоте, не путаясь в показаниях и не теряясь. И не пытаясь ни с кем дружить.

Кофе почти обжигающий. Я осторожно отпиваю крошечными глотками, дую, снова отпиваю.

Кстати, инстаграм. Я отставляю чашку и на цыпочках пробираюсь по коридору мимо комнаты спящей хозяйки, мимо комнаты её подружки, мимо ванной, откуда мне под ноги выкатывается здоровенный чёрный кот, так что я едва на него не встаю. Поднимает крупную голову, показывая белый подбородок и в беззвучном «мяа» открывает рот. Коты в этом доме понятливые, никаких звуков, пока хозяйка спит. Ещё бы не тырили еду – цены бы им не было. «Привет, Тоша», – бормочу я, наклоняясь на ходу и проводя ладонью по котовой спине. Тоша моментально плюхается на пол и сладко тянется.

Вот и «моя» комната. Смартфон, конечно, лежит на подоконнике, подключенный к зарядному устройству. Отключить из розетки, вытащить из гнезда на смартфоне, свернуть, закрепить липучкой, убрать во внутренний карман рюкзака. На прошлом привале я продолбала такое же, только фирменное, а эту китайскую подделку пришлось спешно купить уже здесь, в Болгарии. Вероятно, моя маман могла бы много чего сказать по этому поводу, но у неё нет шансов.

Возвращаюсь на кухню, глядя под ноги (кот всё ещё валяется в коридоре), чтобы допить кофе, доесть бутерброд с сыром и пролистать соцсети. «Напоследок», говорит в голове неприятный голос. Ещё чего, одёргиваю я себя, откуда вообще такие мысли? Всё идёт по плану. Всё будет нормально. Как всегда.

В ленте попадается фотка знакомого места: крупная, красивая женщина стоит, отвернувшись в профиль, на фоне улицы Истик-ляль. Её темные волнистые волосы чуть отведены ветром, а за её спиной виден знаменитый красный трамвайчик. Короткий пост на английском привычно-многозначительно даёт понять, что героиня снимка познала в жизни главное и вполне счастлива. Я немного колеблюсь, раздумывая – написать ли комментарий? – но ограничиваюсь обычным лайком. У нас давно заведено поддерживать связь такими простыми незначительными действиями, без слов, без дополнительных значений. Переключаюсь на вкладку своих лайков – да, она тоже отметилась под моей последней фоткой.

Я заканчиваю пролистывать ленту фейсбука, когда телефон вибрирует, чуть ползя по столешнице – пришло сообщение в мессенджер.

Я не хочу его читать. Я нажимаю на иконку уведомления.

«В 21:00 под главной лестницей у кафе «Посейдон». Подтверди.»

Пишу «Ок», отправляю. И понимаю, что в животе начинает медленно закручиваться узел, словно кишки собрали в горсть и заворачивают, как выжимаемое бельё.

Я могу отказаться сейчас, или позже, или даже в последний момент. Я могу обмануть ту, с кем переписывалась. И она может, кстати, обмануть меня. У неё ещё меньше причин быть откровенной или поступать, как оговорено. А у меня совсем нет причин ей доверять. Она тоже врёт столько, сколько я её знаю, и с чего бы ей измениться? Тем более, что и я вру ей. Ну… недоговариваю. Я возвращаюсь к инстаграму, бездумно листаю фотки, пытаясь отвлечься от тревоги. Но, как назло, вижу фотографию ещё одной эффектной дамочки, которая селфится «губы бантиком» на фоне утреннего пляжа. Сворачиваю приложение, стараясь не думать о том, что эти две тоже подписаны друг на друга.

Из коридора неспешно выплывает кот. Вышагивая лапками в белых «носочках», обходит кухню по периметру, попутно понюхав свою мисочку (сейчас пустую), и прыгает на соседний стул. Усаживается, медленно зевает, вытягивая усы вперёд и на секунду демонстрирует блестящие белые клычки и ребристое розовое нёбо. Смотрит на меня прищуренными жёлтыми глазами, а потом начинает усердно вылизывать переднюю лапу. Я смотрю на кота, такого домашнего, спокойного и уверенного в своём праве лизать лапу тут, на стуле, и завидую. Коту, его хозяйке, её подружке, их соседям. Всем, кто живёт тут круглый год, глядя по утрам на трепещущие под ветром флаги, угадывая дыхание моря за домами и деревьями, слушая вопли гларусов в открытое окно.

Кот заканчивает с одной лапой и принимается за вторую, а я встаю, чтобы вымыть джезву и чашку, вытереть крошки со стола и начать свой рабочий день.

Глава 24.

2000

Ей редко когда бывало настолько стыдно. Причём, ладно бы она что-то некрасивое сделала. Всей её вины на тот момент было, что она грязная и потная, как грузчик после смены. Пока она бродила по улицам, стараясь идти по теневой стороне – чувствовала себя почти нормально. С этим городом они неожиданно неплохо сочетались. Вокруг были толпы, и изрядная часть этих толп состояла из таких же потных людей в несвежей одежде.

Но в кафе было тихо, чисто и как-то очень… прилично. Словечко из лексикона её матери словно само выскочило в памяти. В кафе было прилично, а она выглядела совершенно неприлично, но было уже поздно. Она уже зашла и стояла возле столика, за которым сидела обалденно красивая девица. Сидела, подперев кулаком скулу (а рядом вьётся каштановый локон, а с браслета на запястье свисает хорошенькая эмалевая бабочка), и смотрела на неё с таким видом, как будто у неё собираются милостыню просить.

Тут до Светки и дошло, как всё это выглядит со стороны, как она выглядит, и она тут же почувствовала, как лицо становится горячим, плечи поднимаются сами собой, а пальцы сжимаются – в том числе, кажется, и на ногах.

– Привет, – сказала красотка. По-русски сказала. Значит, Светка не ошиблась, когда пошла за ней от автобусной остановки. За дни, проведённые в Стамбуле, она первая, в ком Светка заподозрила соотечественницу из-за сказанного сквозь зубы «чёрт».

– Ну давай, садись, – она выпрямилась, махнула рукой в сторону стула напротив, – Расскажешь, чего тебе надо.

Не то чтобы Светка мгновенно успокоилась, но чуть-чуть отлегло. Она отодвинула стул, потом вспомнила про рюкзак, стянула со спины, невольно оглядываясь на мрачного мужика за стойкой – он замер и внимательно смотрел в их сторону. Садясь и пристраивая рюкзак к ножке стола, она сказала тихо: