Текст книги "Вишенка (СИ 18+)"
Автор книги: Анна Клим
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)
Глава 26
В пятницу после обеда Кирилл, проходя мимо медпункта, заметил бегущую ему навстречу медсестру Таню.
– Что случилось? Ты чего такая всклокоченная?
– Да Витьку из пятого отряда повезем сейчас в Акимовку, в больницу. Криком кричит, у него с ушами проблема – одно заложило и он ничего не слышит, а другое болит так, что на стенку лезет.
– Слушай, я с вами поеду. Вы ведь туда и обратно?
– Я думаю, у него серные пробки в ушах, так что прочистят и все будет нормально. А тебе зачем?
– Мне в магазин надо.
– Ты с шофером, Петром Григорьевичем, договаривайся. А тебе зачем в магазин, за водкой? Так попроси, он тебе привезет.
– Слушайте, ребята, вы что, сговорились все? У вас кроме водки другие интересы имеются? В пионерском лагере! Серега мне с этой водкой уже все уши прожужжал.
– Ну а что кроме водки? Ты ж не куришь. А батончики, чипсы или Кока-колу и в киоске можно купить, зачем для этого в Акимовку ехать. Неужели презервативы закончились?
– Тань, это, я так понимаю, уже шуточки пошли?
– Да какие там шуточки, – захихикала Татьяна, – весь лагерь про твои отношения с "пионеркой" судачит.
Через полчаса Кирилл уже ехал в машине в направлении пгт Акимовка. На заднем сиденье Таня прижимала к себе мальчишку, гладила его по голове, ласково уговаривала немножко потерпеть. А он стонал, подвывал, силился быть мужчиной, но боль брала верх и он опять заходился громким ревом.
Водитель повез Таню с мальчонкой в районную больницу, а Кирилла высадил около сельского магазина, договорившись забрать на обратном пути.
Это чудо сельской архитектуры представляло из себя что-то среднее между баней и сараем – этакий прадедушка современных супермаркетов, в котором продавалось всё: сало, мыло, спички… Кирилла же интересовал отдел игрушек – хотел купить плюшевого медвежонка.
Он вспомнил, как они с мамой подарили Свете на День рождения большого белого медведя, которого сестра очень любила. Пока была маленькая, возилась с ним, одевала, качала, кормила, от чего тот был вечно в каше и компоте, и приходилось часто его стирать. Когда стала постарше, засыпала с ним и полярный житель защищал ее от темноты, наводивший на нее панический страх.
Кирилл тоже хотел подарить Вишенке медведя, но такой игрушки не оказалось в этом сером захолустье.
Он с досады чертыхнулся, собираясь уходить, но продавщица – толстая сельская баба, с красными, как свекла щеками – ухватила его за рукав:
– А возьмите зайца. Чем он хуже медведя. Смотрите, какой симпатичный.
И она достала откуда-то из недр своего бездонного прилавки длинноухое чудо.
Кирилл обомлел. На него уставилось милейшее существо, чем-то незримо напоминавшее Вишенку, такое же трогательное, наивное, беззащитное. У него были большие розовые уши. Одно приветливо и с оптимизмом торчало вверх, другое – грустно и мечтательно свисало к полу. Такие же розовые были щеки. На животе, прямо на серебристой шкурке красовалась вышитая по-английски надпись: "I love you". Серый пушистый зверюга смотрел на Кирилла двумя круглыми пуговицами цвета спелой вишни того же оттенка, что и Ксюшины глаза, оттенка, сводившего его с ума, который Кирилл теперь очень любил и везде выделял, отмечая своим вниманием. Это обстоятельство решило судьбу вислоухого трусишки.
"Пожалуй, продавщица права. Пусть будет заяц. Ты, Кирилл, опять хочешь сопоставить их, связать воедино, провести параллели, а это другая девочка, не ровняй ее с сестрой, у нее другая жизнь, и должны быть другие игрушки и другие подарки, и у тебя должны быть с нею связаны другие ассоциации."
– Пусть будет заяц. Заверните, пожалуйста…
Глава 27
Кирилл постелил плед на песок и уселся, приглашая Ксюшу. Она села рядом, обхватив руками колени, положив на них подбородок и посмотрела вдаль на море.
Из-за горизонта выползала Луна, полная, огромная, таинственная, с раскинувшимся по белоснежному диску силуэтом девушки, несущей на коромысле ведра: "Ты спина, моя спина, краше чем сама Луна" – пела небесная царевна.
Ксюша любовалась светилом, вспоминая легенду, прошлой ночью рассказанную ей Кириллом Андреевичем, а он, сидя немного позади, гладил ее спину, перебирал волосы, наматывал на палец и снова распускал кольцами отдельные пряди.
Потом откинулся на плед, расправил руки в стороны, как крылья, будто собирался взлететь к этой лунной красавице и таинственно произнес бархатным глубоким голосом:
– Божественная ночь. Шелест волн, свет далеких миров, морская прохлада, «луна, как бледное пятно…» и моё сокровище, здесь, со мной, рядом.
Ксюша оглянулась и тоже откинулась, уютно примостившись щекой на его плече.
– Сегодня предпоследняя ночь, Вишенка. Будет еще одна завтра, а потом ты уедешь. И я не знаю, как буду жить без тебя. Я так привык что мое ясноокое солнышко каждое утро появляется на этой восхитительной лагерной веранде, заспанное и непричесанное, потом озаряет меня целый день лучезарной улыбкой, по вечерам благословенно дарит вместе с ночной прохладой свой ротик, носик, кудряшки на висках и ощущение несказанного счастья. Я не представляю, как смогу существовать без всего этого… – задумчиво, печально, обреченно поплыл над пледом, над песком, над пляжем его голос.
– Я тоже. Я не хочу уезжать, Кирилл Андреевич. Мне так хорошо с Вами, – в ее голосе наметились грустные мокрые нотки и Кирилл, приподнявшись на локте, увидел две огромные серебристые слезинки, застывшие поверх сплюснутых ресниц.
– Ксюшечка, мы всегда будем вместе, не плачь. Вот увидишь, обещаю тебе.
И он, поворачиваясь и нависая над ней темной глыбой, стал целовать эти слезинки, и слипшиеся ресницы, и глаза, и лоб, и щеки, и веснушки на носу.
Склонившись над ней, закрывая собой Луну с женский силуэтом и далекие миры, прикоснулся губами к ее ротику, сначала легко и нежно, потом все сильнее и крепче. А затем впился в губы таким отчаянным, бесконечно долгим поцелуем, что ей стало тяжело дышать. Поцелуи посыпались один за другим все жестче и яростнее, так, что она едва успевала сделать глоток воздуха и снова погружалась в пучину его сумасшедшего неистовства. Лицо горело, щеки пылали. Хотелось высвободиться, отвернуть голову, но рука, на изгибе локтя которой лежала Ксюшина голова, держала девочку крепко, не давая возможности увернуться, всякий раз поворачивая и предоставляя ему нежные губы для нового поцелуя.
Кирилл, наваливаясь на нее всем телом, подминая под себя, как хищник, почуявший слабую жертву, стал ласкать ее с какой-то бешеной, пугающей силой. Его свободная рука скользила по платью, заламывая на нем глубокие складки, перебирая пуговицы, спотыкаясь на оборках, и незаметно пробравшись под ситцевую ткань, продолжала путешествовать по робко вздрагивающему девственному телу с воинственностью древних варваров, совершая дерзкие набеги на животик, грудь, талию, бедра, не оставляя ни единого сантиметра без своего плотоядного внимания. Жаркая, жадная ладонь, скользившая по ее бархатной коже, ныряла под тонкое кружево лифчика, наползала на выпуклость груди, теребила гладкие розовые шляпки сосков, пока под его пальцами они не превратились в маленькие сморщенные горошины. Большая волосатая лапа ползала по голым ногам с алчностью ядовитого паука, подбираясь все выше к паху, скатываясь на внутреннюю сторону бедер, пока не проникла в трусики, где, гуляя по теплому, покрытому мягким пушком, холмику, не соскользнула, наконец, во влажную ложбинку.
Ксюша потеряла ощущение реальности. Мир вокруг поплыл от безумного штормового натиска, от обилия ласк, ставших для нее откровением, от их всепоглощающей стремительности. Она силилась высвободиться, но ее рот был зажат мощью мужских челюстей, тело притиснуто к земле внушительными габаритами. Такого она ЕГО еще не знала, он был неистов, страшен. Он воплощал напор, мощь, силу гигантской океанской волны, которая захватила маленькую Вишенку в водоворот своей грозной стихии и теперь вырваться, высвободиться из этих дьявольских тисков у нее не было сил.
Ее ножки, две зеркальные близняшки, оказались откинутыми друг от друга в разные стороны. Одна захвачена в плен его ногами, другая беспомощно искала в плоскости пледа свою подружку. Трусиков на ней больше не было. Ксюша даже не заметила, когда их лишилась. Она с ужасом почувствовала прижимавшийся к ней, искавший ее, пугавший размерами и твердостью, сердоликовый клинок Сатира.
Ей лишь на миг удалось повернуть голову в бок и Вишенка жалобно застонала:
– Не надо…, не надо…, Кирилл Андреевич, пожалуйста, не надо!
И этот детский робкий крик отчаяния сильнее тучи огненных стрел пронзил его ополоумевший, затуманенный эросом разум. Кирилл будто вынырнул из какого-то сатанинского сна, очнулся, приходя в себя, соображая, где он находится и что происходит.
Резко сел, схватившись руками за голову, словно только что нашел ее, потерянную в тумане сумасшествия. С минуту глубоко дышал, тупо глядя в неведомую точку на горизонте, жадно втягивая носом воздух, подставляя горящее лицо безучастному дыханию ночи. Потом быстро встал, не взглянув на Вишенку и не произнося ни слова, пошел, не оглядываясь, по направлению к кромке воды, застегивая на ходу джинсы.
Ксюша села, отыскав и водрузив на место трусики, поправила платье. В отчаянии заломив руки как для молитвы, смотрела на удаляющегося мужчину широко раскрытыми, перепуганными глазами. Она не знала, что ей делать. Она вдруг почувствовала свою вину перед ним. Видела, что ему очень плохо, с ним что-то случилось. Он, всегда такой нежный и ласковый, сейчас был явно расстроен, может быть, недоволен или сердит. Интуитивно чувствовала, что причиной этому является она.
Ксюша ругала себя за свои слова. Зачем произносила их? Он уходит. Он больше не любит ее. Ему плохо и в этом ее вина. Что делать?
Влажная жаркая ночь дышала и кочевряжилась, и демонически хохотала, вся пропитанная лунным светом и звездами. Широкоплечая фигура резко очерченным силуэтом застыла на фоне темного неба, подсвеченного луной, с твердо упиравшимися в землю ногами (будто собираясь продавить планету насквозь), сцепленными за спиной руками и закинутой к звездам головой.
Так стоял он несколько долгих минут, показавшихся Ксюше вечностью. И вдруг, очнувшись от забытья, стремительно повернулся и быстрым, уверенным, привычным, таким знакомым и родным шагом вернулся, опустился перед ней на колени, взял маленькие ладошки в свои и заговорил:
– Вишенка, девочка, прости меня. Я виноват перед тобой. Я не хотел тебя обидеть. Ты испугалась? Прости, малышка, прости, ягодка моя.
– Нет… Нет… Это Вы меня извините, – с жаром, глотая слезы, прошептала Вишенка. – Я же вижу, Вам плохо. Мне не нужно было так говорить. Это я виновата.
– Ты тут не причем, родная моя. Больше этого не повториться, клянусь тебе.
И Кирилл Андреевич совершенно невинно, трепетно и нежно коснулся своими губами ее дрожащего ротика. Он снова был прежний, не похожий на того страшного монстра, дикого зверя, подмявшего ее под себя, навалившегося на нее всем телом, под тяжестью которого стало так тяжело дышать, невозможно было вырваться и пошевелиться.
– Пойдем, лапуня. Ты вся дрожишь. Вот, накинь мою куртку. Пойдем в лагерь.
Он уже стоял на ногах, подавая ей руку и помогая встать.
– Кирилл Андреевич, может погуляем еще немножко, – робко заикнулась Ксюша.
– Нет, не сегодня. Нам нужно отдохнуть. Завтра тяжелый день, последний в этом заезде, будет много работы. Мы с тобой завтра будем гулять всю ночь до утра. А сегодня хорошенько выспимся. Завтра наша последняя ночь на этом морском побережье.
И Кирилл, обнимая ее за талию, повел по направлению к лагерю. Шли, каждый обремененный своими невеселыми мыслями.
Возле корпуса, Ксюша, замедляя шаг, потянула его за рукав:
– Кирилл Андреевич, извините меня. Это из-за меня так получилось. Не сердитесь, пожалуйста.
– Нет, маленькая, ты не виновата, ты все правильно сделала. Ты спасла меня, понимаешь. Я тебе очень благодарен. Иначе я бы потом себя не простил. И с чего мне на тебя сердиться, глупенькая?
Кириллу вдруг дико захотелось перед ней (или перед своей совестью) оправдаться. Нагнулся и заглянул Ксюше в глаза, проверяя, готова ли она выслушать, понять и принять его аргументы. И прочитав в них огромное желание помочь ему, а также искупить свою вину перед ним, ею придуманную и на себя примеренную, поспешно заговорил:
– Вишенка, я хочу тебе кое-что объяснить. Не знаю, поймешь ли ты меня. Ну, постарайся понять. Ты мне очень нравишься, безумно, неистово. Но у меня нет опыта общения с такими малышками, как ты. Я, порой, теряюсь, не знаю, как себя вести, что я могу себе позволить, а что нет, чтобы не обидеть тебя ненароком, не напугать какими-то своими действиями. У меня раньше были взрослые женщины. Понимаешь?
Потом, помолчав, добавил, обращаясь скорее к самому себе, чем к ней:
– Ну ничего, будем учиться. Все в жизни бывает в первый раз. Любая дорога начинается с первого шага. Правда?
– Кирилл Андреевич, а Вы… Вы бы… взрослую женщину…, ну там…, на берегу…, Вы бы… – она заикалась, робела, не зная как произнести вслух запретное слово. Детская застенчивость твердила ей, что она зашла слишком далеко, нарушая законы приличия.
Кириллу вдруг стало так смешно и забавно наблюдать ее замешательство. Ее слова спотыкались о щекотливую тему и Кирилл не стал дразнить девочку:
– Взрослую женщину – да! Не задумываясь и не терзаясь сомнениями. Взрослая женщина ведь знает на что идет и берет на себя ответственность за свои поступки. А ты еще глупышка. За твои поступки должен брать ответственность я. Я корю и ругаю себя за то, что позволил настолько забыться, так расслабится и вот результат. Я в ужасе от того, что могло случиться. И никогда себе такой несдержанности, такой легкомысленной выходки не прощу.
– Кирилл Андреевич, не корите себя, я же на Вас не сержусь и никакой обиды не держу, и прощаю Вам все ваши поступки наперед, на всю жизнь.
Кирилл усмехнулся:
– Спасибо, крошка, за поддержку. Ты славная. Ты очень хорошая девочка, – и он, приподняв ладонями ее лицо, поцеловал ее в кончик носа. – Всё, беги, ложись спать. Спокойной ночи, Вишенка! – шепнул он на прощание, проводив до палаты, постояв еще немного возле открытой двери, дожидаясь, пока она переоденется и ляжет в постель.
На фоне освещенного луной дверного проема видел ее тоненький стан, видел, как она разделась и впорхнула в ночную сорочку. Удивительно ловко откинув одеяло, прыгнула в кровать и уютно там устроилась, сливаясь с сумраком, с тишиной, с царством сновидений.
Кирилл же, еще долго лежа в постели, крутился с боку на бок, не мог прийти в себя. Ночь, по своей привычке, темным паническим ужасом обволакивала даже те мысли, которые при свете дня выглядели вполне обыденными, усугубляла и усиливала трагизм событий, удваивала, утраивала их важность и значимость, возводила в квадрат чувственные переживания.
Воспоминания недавнего происшествия на берегу накатывалось с удручающей силой и его охватывал страх. Пытался и не мог понять, что так повлияло на него, что заставило настолько забыться и потерять контроль над собой. Может быть, Луна до такой степени подействовала на мужскую психику. Недаром на полнолуние просыпается и выползает на дикий шабаш из своих мрачных щелей и закоулков всякая нечисть (в том числе и из отдаленных закутков сознания и бессознательного).
"Как хорошо, что у Вселенной имеется такое светило, на которое можно безнаказанно переложить свою вину!" – Кирилл невесело ухмыльнулся. Было бы смешно, если бы ему сейчас не было так грустно.
Вновь и вновь задавался вопросом: подстрекаемый каким демоном, он только что чуть не изнасиловал ее. ЕЁ, свою голубку, свою малышку, которую готов был защищать от всякого негодяя, от всякой беды, и вот, сам едва не стал этим негодяем, этой бедой. Соверши он этот гнусный поступок, то пожалуй, не смог бы продолжать с ней отношения, смотреть ей в глаза. Всего мгновение отделяло его от бездны. Она лежала такая распластанная, беззащитная, испуганная… Ведь под ним была не женщина, ждущая ласк, а маленькая девочка, которую плотоядный дикарь, проснувшийся внутри него, готов был растерзать.
"Нет, не таким должен быть первый сексуальный опыт, не таким, не актом изнасилования перепуганного ребенка. Боже. Это мне урок на будущее. Так забыться, так потерять голову… Вот, оказывается, как, совершаются преступления: в состоянии аффекта, в состоянии невменяемости, при выключенных мозгах и возродившихся инстинктах – когда в человеке просыпается зверь, временно задремавший под колыбельную эволюции."
Глава 28
Последний день внес свою ложку дегтя в эту, в общем-то, восхитительную лагерную смену, проходившую довольно спокойно, без особых злоключений, если не считать редких незначительных эксцессов, без которых невозможна жизнь в любом, даже самом дружном коллективе. Ни одна смена не проходила без того, чтобы кто-то не отравился котлетой, не простудился, перекупавшись в море, не ободрал коленки, не обгорел на солнце и так далее. Как в любом коллективе, бывали драки или ссоры, синяки и обиды. Кто-то терялся и его искали, кто-то лежал в изоляторе. Это все бытовые моменты обычной лагерной жизни.
Но то, что случилось в последний день было из ряда вон выходящее событие. Оно заставило переволноваться в равной степени всех жителей этого маленького королевства в Алтагирском лесничестве на берегу Молочного лимана…
Ксюша смотрела вверх, заламывая руки и взывая к Всевышнему, чтобы он помог Кириллу Андреевичу спуститься живым и невредимым и спустить этого глупого мальчишку, так легкомысленно рисковавшего своей жизнью и жизнью ее любимого. Она мысленно ругала этого безмозглого пацана, по непонятной ей придури забравшегося на водонапорную башню, который теперь стоял на самом верху, на тонком выступе, цепляясь за ржавую проволоку и не мог самостоятельно спуститься обратно. С сознанием собственной взрослости, называла его маленьким дураком, хотя он был всего лишь на два года младше.
И дети и взрослые сбегались к каланче со всех сторон лагеря, с запрокинутыми головами и взволнованными лицами, толком не понимая, что случилось, недоумевая, какая нелегкая занесла туда этого сорванца и зачем. А Кирилл уже ступенька за ступенькой поднимался вверх.
Бросился к месту происшествия, как только услышал от путавшихся и заикающихся ребят невнятный рассказ о том, что какой-то мальчик из младшего отряда стоит на водонапорной вышке и может упасть, так как держаться там не за что, кроме ржавого крючка.
Подбежав к башне одним из первых, не задумываясь, кинулся на штурм сооружения, своей верхушкой подпиравшего равнодушное небо.
Ксюша считала каждую ступеньку под его ногами. И случайный наблюдатель, скосившись в то мгновение на ее взволнованное лицо, насладился бы таким букетом отпечатавшихся там чувств, что рассеялись бы любые сомнения: эта девочка безумно влюблена. Тревога, отчаяние, страх, обожание, мольба, восторг, гордость, восхищение – все слилось в одно целое – любовь к нему. Вишенка смотрела на вожатого снизу, наблюдая, как Кирилл Андреевич удаляется все дальше и дальше в бескрайние просторы космоса.
Вот он добрался до верхней подножки, но впереди площадка – узкий поясок, обрамляющий гигантскую голову каланчи. Мальчик стоял на выступе и от него до первой ступеньки лестницы было пару шагов, всего пару маленьких шажочков, но на такой высоте они превращались в метры, километры, пропасть, разделявшие жизнь от смерти, существование от небытия.
Вот Кирилл Андреевич замер и что-то говорит ребенку, вот тянется, проверяя надежность поручней. Мальчик стоит, прижатый спиной к башне, судорожно цепляясь за какой-то торчащий крюк. Вот свободная рука юнца медленно, как на заторможенной киноленте, начинает скользить по ржавому железу в направлении протянутой ему спасительной ладони.
Кирилл максимально перегнулся, нависая над бездной, удерживая равновесие, испытывая на себе действие всех законов физики одновременно, нащупывая ногами архимедову точку опоры – правда, он не собирался переворачивать мир, а хотел лишь спасти ребенка.
Вот их руки встретились и началось медленное движение мальчика к Кириллу, по сантиметру, крохотными шажочками, пока ему хватало вытянутой руки.
Ксюша зажмурилась. Выключила зрение, но включила на полную громкость слух и оголила нервы. Она ловила сердцем окружающие звуки, по возгласам стоявших вокруг зевак пытаясь определить происходящее. Наступавшая мертвая тишина с задержкой дыхания сменялась чьим-то испуганным возгласом, тогда она зажмуривалась еще сильнее и еще сильнее прислушивалась.
И только услышав дружный вздох облегчения, решилась открыть глаза и поднять голову.
Мальчик уже был у Кирилла в руках, крепко обхватил его за шею. Кирилл Андреевич одной рукой держался за перекладину лестницы, свободной прижимал ребенка к себе. Ксюша подумала, что вот точно так и она цеплялась за вожатого, когда тонула, когда искала спасения в грозу. Он спасатель, готовый подставить всякому нуждающемуся сильное плечо и шею, за которую можно надежно уцепиться.
Долгая дорога вниз с драгоценной ношей, шаг за шагом, ступенька за ступенькой. До земли оставалось еще пару таких перекладин, когда уже несколько рук тянулись к перепуганному ребенку.
Директриса держалась за сердце. Сергей принял белого, как полотно, подростка, дробно стучавшего зубами.
– Ах ты негодяй такой, чего ж тебя туда понесло? – приговаривал он, неся ребенка в медпункт.
Кирилл стоял, все еще держась за лестницу, как будто сроднился с ней и теперь ему было жаль расставаться. Медленно приходил в себя. До него только сейчас стал доходить весь смысл своего отчаянного поступка.
Сквозь толпу к нему протиснулась Вишенка и, ни на кого не глядя, ничего не говоря, с полными слез глазами, обняла его за талию.
Если бы мальчик не удержался там, на выступе, если бы Кирилл не удержал его перепуганного, парализованного страхом, если бы он сам не удержал равновесие или оступился. Если бы…, если бы…, если бы… Страшно даже подумать, какие могли быть последствия. Не лучше ли было подождать, пока приехала бы МЧС, пожарные с выдвижной вышкой и профессионалы сняли бы этого оболтуса. У них есть на это право, полномочия, опыт.
Но тогда мальчик еще около часа стоял бы на выступе под облаками, дожидаясь приезда спасателей по песчаной проселочной дороге через лесничество.
А выстоял бы он этот час? Кириллу, когда он взобрался наверх, каждое мгновение показалось таким часом и им не было конца.
Он в который раз спрашивал себя, зачем взвалил ответственность на свои плечи, зачем рисковал ребенком? От директрисы теперь получит нагоняй за самодеятельность. Если бы мальчик упал и разбился… Страшно даже подумать. Нет, не надо об этом…
Вокруг отважного героя гудели восхищенные зрители. Ксюша стояла, крепко прильнув к нему, как будто боялась, что сейчас ее любимый вырвется и броситься опять кого-нибудь спасать и, приложив ухо к груди, слышала, как бешено колотится его сердце. Она одна различала этот дьявольский молот: 100, 120, 150 ударов.
Кирилл беспомощно склонился, прижавшись щекой к русой макушке, и застыл в тупом оцепенении, упиваясь обволакивающем тело покоем и безразличием, которые обычно накатываются после сильного потрясения.
А ведь он сделал это ради нее. Теперь все хвалили его, поздравляли, называли героем. Голоса долетали откуда-то издалека и были ненужные, чужие, пафосные. И только это существо, притиснувшееся к нему, имело сейчас значение, только ее он ощущал. Она ничего не говорила, но это молчание было громче всех хвалебных слов, витавших над площадью вокруг водонапорной башни.
