Текст книги "Побег из Фестунг Бреслау (ЛП)"
Автор книги: Анджей Земянский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)
Охранник провел его к выходу и указал на двери.
– Иди, товарищ. Там ваши ждут.
Шильке вышел на раскаленный от солнца тротуар, лавина света попросту ослепила его. Так завернут в последний момент или нет?
– Сюда, сюда, пан капитан, – услышал он обращение по-польски.
Шильке раскрыл глаза пошире. Неподалеку был припаркован джип с бело-красным флажком. Рядом стоял полковник в польском мундире в фуражке-конфедератке, водитель и Холмс, тоже в польском парадном мундире с майорскими знаками отличия. Ему не хватало только сабли.
– И все-таки, со щитом возвращаешься. – Длужевский указал на перевешенный через плечо Шильке автомат. – Я на тебя рассчитывал.
Шильке не мог извлечь из себя ни единого слова. Никогда в жизни не рассчитывал он на то, что так обрадуется при виде польского мундира. Подобное никогда бы не пришло ему в голову. Несколько ошеломленный, он подошел ближе. Незнакомый полковник подал ему руку и похвастался своими знаниями немецкого языка.
– Чертовски сложно было вас вытащить. Чертовски сложно… И вдруг он перешел на английский язык: – Welcome in Poland, captain.
Мир после конца света выглядел более-менее, как и когда-то. С разваленных улиц постепенно исчезали различные транспортные средства советских бойцов, солдат пытались разместить по казармам. Места было много, немецких военных сооружений, находящихся по краям центра города, война практически не коснулась. Те, что на юге, были заняты с самого начала, те, что с севера, в свою очередь, находились на не слишком активном участке фронта. Кое-где можно было заметить и новых жителей. Эти появлялись из ниоткуда, из тумана, из далеких, таинственных земель. Они тащили свои тележки со скромным имением, с любопытством разглядываясь п сторонам. Шильке заметил в их взглядах нечто сумасшедшее. Глядя на море развалин, на картину уничтожения и разрушения, он не отметил в их глазах выражения разочарованности. Вот не было ничего подобного. Сразу же появлялись и зачатки организации. В отличие от иных народов без верховной власти, без каких-либо приказов, без принятого сверху плана действий. Поляки взялись за то, чтобы гасить пожары. Они использовали самое различное оснащение, обычным видом были вытащенные из музеев пожарные насосы. И каким-то образом они действовали. Уже значительно позже Шильке узнал царящий среди этих людей принцип: «как-нибудь будет». Что самое интересное, эти слова всегда как-то сбывались. Удивительная эффективность в преодолении препятствий.
– А что там с Хайни? – спросил Шильке, когда все они добрались до Тржебницкого моста.
– Он с Ватсоном. Когда мы пропали, Ватсон сразу же связался с Дробнером. Тот – через Краков – с польской армией. Меня вытащили достаточно быстро. Акцентируя на слове "достаточно". А с тобой было сложнее. – Холмс усмехнулся и акцентировал уже это последнее слово. – Но каким-то образом справились.
– И что теперь?
– Минутку. Мы уже подъезжаем.
Остановились они под той секретной виллой абвера, в которой все проживали во время осады Фестунг Бреслау. Их приветствовала та же самая немецкая уборщица, которая когда-то застала голых Шильке с Ритой. Женщина не проявила ни малейшего удивления ни при виде Шильке в английском костюме, ни при виде офицеров в польской форме. Форма как форма, такая же красивая, как и предыдущая, наверное, в глажке будет точно такой же, а сапоги чистить бкдет одинаково. Самое главное, чтобы новое начальство платили точно так же регулярно, как старые.
– А где Ватсон? – спросил Шильке, когда они уже попрощались с полковником.
– Завтра придут, ведь вечер приближается.
– А причем тут вечер?
– Бискупин и Сенпольно[80]80
Районы Бреслау-Вроцлава, граничат с востока с Щитницким парком (это тот, где Зал Столетия и зоопарк).
[Закрыть] – сложные территории, чтобы пройти их ночью. Дикий Запад.
– Что?
– Мародеры, дезертиры, обычные бандиты – на любой выбор, – Холмс открыл входную дверь. – Кофе будешь?
– Черт! Я мечтал об этом.
– Только придется чуточку подождать. Нет ни электричества, ни газа.
Когда они прошли в кухню, Холмс показал приятелю свое новое приобретение: золотистую, резную колонну, в которую он тут же начал запихивать угольки.
– Это самовар, – пояснил он. – От русских выцыганил.
– А я слышал, что он, вроде как, для чая…
– Ой… Можно взять только кипяток и заварить им кофе по-турецки.
– На нашей старой террасе?
– Ну! Ты не расклеивайся. А еще имеется русское варенье. Гораздо лучше немецкого.
Когда они наконец-то уселись на террасе в лучах заходящего солнца, достаточно далеко от пожарищ и дымов центра, Шильке почувствовал истинное облегчение. Холмс рассказывал о ситуации в городе, в котором временные, гражданские немецкие власти подлизывались к советскому коменданту по вопросам распределения карточек на продукты питания, распределения работы и жилья. Но русские считали Вроцлав обычной военной добычей, гражданской власти в надлежащем смысле практически не было. Случались даже стычки между отдельными отрядами Красной Армии, как, например, спор о разделе муки со склада на улице Сенкевича. Ситуация гражданский жителей была весьма сложной. Контора президента Дробнера соседствовала дверь в дверь с немецким бургомистром, избранным какой-то антифашистской организации. Войска Польского во Вроцлаве пока что не было, а несколько убеков[81]81
Офицеры из Службы (Государственной) Безопасности (Urząd Bezpieki).
[Закрыть], приехавшие первыми, совершенно не интересовались делами, которыми должна была заниматься милиция.
– Когда же появится милиция? – заинтересовался Шильке.
– Один Господь ведает. Это когда город официально передадут нам в руки.
– То есть: правит тот, у кого оружие? Русские, которых судьба города абсолютно не волнует?
Холмс глянул на приятеля, в его взгляде можно было заметить издевку.
– Эх, Дитер… До сих пор ты мало чего узнал о поляках.
– Так поясни. У кого ствол в руках, тот и правит?
Холмс только вздохнул.
– С Дробнером во Вроцлав прибыла Научно-Культурная Группа. Как говорит само название, они занялись культурным распространением науки, то есть, организовали Академическую Стражу, составленную из будущих студентов, и в настоящее время это вторая по огневой силе – после Красной Армии – организация.
– Студенты с винтовками? – Шильке презрительно пожал плечами.
– А ты как считаешь, кто здесь будет учиться? Когда русские насели на Армию Крайову в остальных районах страны, многие солдаты очутились здесь. Студенты – это, в основном, партизаны, подготовленные к уличным боям, с боевым опытом, с готовыми командными структурами, вооруженные до зубов.
– Господи Иисусе!
– "Господи Иисусе" – так говорят при виде Ночной Стражи. Там сплошные тихотемные[82]82
См. сноску 46.
[Закрыть], долбанная десантура, предназначенная для специальных заданий.
– О! – сорвался с места Шильке. – Так может у них спросить? Возможно, они что-то знают про ту операцию АК на автостраде?
Холмс только головой качал.
– Парень, не шути так. Мне бы не хотелось, чтобы тебя "культурно и научно" – как звучит название группы – пристрелили.
– Но ведь ты у нас польский майор.
– Пойми, наконец. Да, я майор, но майор "с другой стороны". С тихотемными я не договорюсь. Разве что на ножах.
Шильке сделал глоток кофе.
– Как же все это сложно.
– И поэтому тоже. – Холмс поднял свою чашку, как бы желая произнести тост. – Уже довольно скоро мы отправимся в небытие. В теплое и солнечное небытие с пальмами и экзотическими девушками, а единственной мыслью, которая будет мутить наши умы, будет проблема… – он прервал "речь" и глянул на коллегу.
– Достаточно ли охлаждено мартини, – завершил Шильке.
– Передвинуть зонтик от солнца чуточку влево или чуточку вправо.
– Надраил шофер специальной пастой кузов автомобиля три раза или только два.
– А в теннис выиграю я у тебя или ты у меня.
– А библиотека, которую мы обязательно организуем в нашем частном поселке будет носить имя Гуттенберга или Коллонтая[83]83
Гу́го Коллонта́й (польск. Hugo Kołłątaj) (1750—1812) – общественно-политический деятель польского Просвещения, глава Эдукационной комиссии. Способствовал реформированию системы образования в Польше, преподавания, в том числе, в Краковском университете на польском языке. – Из Википедии
[Закрыть]?
После этого они начали смеяться. Долго и истерично, словно дети.
– Гуттенберга, – буркнул Шильке, вытирая с глаз слезы. – Ну какой нормальный человек выговорит фамилию "Коллонтай"?
– Китайцы. Ну ладно, черт с тобой. Зато гоночная трасса будет имени Третьего Мая[84]84
Национальный праздник Третьего Мая – польский праздник, отмечаемый 3 мая, установленный в 1919 и возобновлённый 1990, в годовщину принятия Конституции Республики Польша 3 мая. 3 мая 1791 года была принята первая конституция современной Европы и вторая в мире после американской. Третьей была Конституция Франции. Конституция была принята Великим Сеймом, который был созван в октябре 1788 года. Впервые праздник был объявлен уже 5 мая 1791 года, через два дня после принятия Конституции. Начиная с 2007 года, 3 мая также является национальным праздником Литвы (но Шильке с Холмсом этого еще не знали!). – Оттуда же.
[Закрыть].
– А как это Третьего Мая может быть "имени"?
– Ты все время рассуждаешь не по-польски. А вот как вооруженные до зубов десантники и городские партизаны могут называться "Культурно-Научной Группой"? У нас все возможно.
Снова они начали смеяться.
– И когда? – через полминуты уже серьезно спросил Шильке.
– Через пару месяцев. Пока что русские глядят на нас, а особенно – на тебя. Пускай чуточку позабудут.
– Ну а… наше следствие.
Холмс затянулся табачным дымом.
– Именно.
Хайни, все еще осовевший, не мог согласиться с собственными мыслями. Иногда целыми днями он сидел, уставившись в собственные пальцы на ногах. Ничто его не интересовало, на все вопросы отвечал односложно, практически ничего не ел, хотя, как оказалось, Ватсон готовил превосходно, и захватил в единоличное владение должность кухмейстера группы. Наш бывший юный ефрейтор считал себя, скорее всего, изменником и дезертиром одновременно. До него не доходили аргументы, что если бы не Холмс, сейчас он торчал бы на Собачьем Поле в бараках, которые до этого времени занимали польские принудительные работники, где сейчас уже царил тиф, пищевые порции напоминали те, что в гулаге, а про медицинскую опеку можно было только мечтать. А ведь он мог попасть куда хуже, например, в лагерь Гросс Розен, в котором заключенных систематически заменяли военнопленными. Парень, опять же, мог узнать и про германские способы отношения к людям в концлагерях. Проигравшую армию вскоре должны были направить вскоре в окрестности Баку, как узнал Холмс. Но это всего лишь временны1 этап, откуда отдельных солдат должны были направлять в более морозные и не такие уютные регионы Советского Союза. Нет, никакие аргументы до юного разума не доходили.
Шильке решил взять парня на прогулку по городу в дидактических целях. Он понятия не имел, хорошая ли это идея, ведь Хайни все это уже видел, но, возможно, на спокойную голову, когда эмоции уже прошли, мальчишка сможет поглядеть не только на образ тотального разрушения. Не только на пожарища – на знак времени – но и на их значение. Так что они молча шли по жаре, пытаясь обходить самые большие кучи мусора. Нарастающая усталость позволяла срабатывать только простейшим рефлексиям, но ведь каждый, кто был здесь ранее, имел перед глазами картину цветущего города, что был здесь несколько месяцев назад. Еще столь недавно совершенный, западный город сейчас превратился в лунный пейзаж. Через какое-то невообразимо долгое время они прошли мимо последнего рубежа обороны с южной стороны – железнодорожного виадука. Дальше развалины находились в еще более ужасном состоянии, тем не менее, широкая улица выглядела намного лучше. Мусор от развалин отсюда убрал, поскольку наступающие русские должны были иметь проезжую дорогу для снабжения. Так что теперь они двинулись быстрей. И Шильке, и Хайни хотелось пить. Но тут Шильке обнаружил разрушенный пивоваренный заводик. Вообще-то его уже обработали мародеры, но в глубоких подвалах все еще сохранились громадные, подземные термосы, из которых можно было налить не до конца еще готового, зато идеально холодного пива. Он наполнил пивом большую банку, и таким образом снабженные, Шильке с Хайни добрались до Южного парка. Хдесь даже деревья были расстреляны, но это было еще зимой. Сейчас же ничто не могло удержать разрыва зелени, как будто бы сама природа решила настоять на своем и заявить, кто здесь по-настоящему правит. Да стреляйте, людишки, убивайте друг друга, самое большее – земля обретет больше плодородия от вашей крови, вот и все. Ваши мелкие делишки старых дубов не интересуют. Казалось, что парк был кусочком Аркадии среди теней Гадеса. Присели они на стенке, являющейся фундаментом ресторана. Все выглядело именно так, как Шильке и предвидел, когда вместе с Ритой был здесь еще перед осадой, в изысканном окружении. Полякам после войны придется пить пиво, сидя только на фундаментах бывшей красоты. Зловещее предсказание исполнилось. Он же сам испытывал нечто странное. Что это? Тоска, ностальгия? Рита…
В себя Шильке пришел при виде странной телеги, которую тащила исхудавшая кляча. Вокруг повозки шествовала крестьянская семья: пожилой мужчина, жена и три дочки и совершенно не соответствующий им, судя по городской одежде, молодой человек.
– Во, а тут станем на попас, – заявил мужик. – Лесочек, милый такой, и озерцо. Конь воды напьется.
– Ой. – Женщин указала на Шильке в элегантном костюме. – А туточки оно начальство какое-то сидит.
– Ну, – сидит, – согласился пожилой и подошел поближе. – Пан начальство, а мы можем тут присесть, а?
– Присаживайтесь, – буркнул Шильке на своем ломаном польском. – Пива хотите? Еще холодное.
– Ой, так оно, так. Конь оно из озера напьется, а у нас сухо во рту от жары. Нигде ни ручейка, вообще ничего, а из лужи – словно кляче – людям оно пить и не пристойно.
– Ну давайте чашки.
Чашки у крестьянской семьи нашлись молниеносно.
– А что-то ты странно по-польски гуторишь, дорогуша. – Пиво явно сделало крестьян смелее. – Ты, видать, из Силезии, местный, а?
– Ммм, – Шильке предпочитал не вдаваться в исторические сложности.
– Ну даешь, старый, совсем слепой стал. – Сопровождавший крестьянскую семью молодой человек снял полуботинки и с наслаждением массировал усталые ноги. – Да ведь это же самые настоящие немцы.
– Как же это?
– Ну вот? Не видишь, что ли? Поляков захотелось ему в Бреслау.
– Так оно ж уже Вроцлав.
Молодой человек только глянул на мужика с усмешкой и перешел на вполне правильный немецкий язык.
– Ну что, сам видишь. Твой Бреслау, теперь это мой Вроцлав, а мое Вильно – теперь уже чужой Вильнюс; интересно, а кто Нидерланды получил? – Смеясь, он протянул руку. – Я – Дарек.
– Дитер. – Шильке и сам чуть не расхохотался. Трилогию Сенкевича[85]85
Сцена из «Потопа»:
– Если ворота будут открыты, пресветлейший государь, – тут снова последовал длинный перечень титулов, – пожалует вашей княжеской милости Люблинское воеводство в наследственное владение.
Услышав это, все остолбенели, остолбенел и сам староста. Форгель уже обводил зал торжествующим взором, как вдруг среди гробовой тишины Заглоба, стоявший за спиной у Замойского, произнес по-польски:
– А ты, пан староста, взамен пожалуй шведскому королю Нидерланды!
Тот, не долго думая, подбоченился и гаркнул на весь зал по-латыни:
– А я жалую его шведскому величеству Нидерланды!
Зал разразился гомерическим хохотом. Тряслись животы и пояса на животах; одни били в ладоши, другие шатались, точно пьяные, иные чуть не падали на соседей – и хохотали без удержу. Форгель побледнел. Он грозно сдвинул брови, но выжидал, сверкая глазами и гордо подняв голову. Наконец, когда раскаты смеха утихли, он коротко, прерывистым голосом спросил:
– Это ваше последнее слово?
В ответ пан староста подкрутил усы.
– Нет! – сказал он, тоже гордо поднимая голову. – У меня есть еще пушки на стенах!
Переговоры были окончены.
[Закрыть] он немного знал.
Дарек подсел к Хайни.
– А ты ведь наверняка из Гитлерюгенд, так?
– Вовсе я не из гитлерюгенда! – возмутился парень. – Я старший ефрейтор регулярной армии!
– Ага. Так ты, видать, и в русских стрелял, а?
– Да, стрелял! – буркнул Хайни несколько на вырост, потому что не стрелял, но ужасно того хотел.
– Вот видишь? Так я тоже.
Хайни потерял дар речи, он глядел на молодого человека, словно на существо из иного мира.
– К.. к… как это?
– Нормально. Из винтовки.
– Ты?
– Ну, я. Как только они стали наводить порядки с виленской АК, мы им тоже чуточку отплатили.
– А в немцев стрелял?
– Ясное дело. А еще в украинцев, литовцев. Кто там знает? Быть может, еще какая нация под прицел подлезла. А имени я ни у кого не спрашивал.
Хайни замер в безграничном изумлении. Дарек начал делать самокрутку из газеты.
– И вот видишь, как оно все кончается, – сказал юноша, облизывая край бумажки. – Сейчас мы сидим, как обычные люди на куче мусора, курим и печально рассуждаем о том, как бы оно свою задницу от всего света спрятать.
Шильке не выдержал и хохотнул. О чудо, Хайни тоже засмеялся.
– Так мы, получается, психи? – спросил он у Дарека.
– Никак не иначе, сосед. Никак иначе. Именно на это и вышло.
– И ты называешь меня соседом?
– Так мы же живем друг рядом с другом уже тысячу лет. Как же иначе называть? А то, что соседи опять в драку полезли и всю деревню разворотили – так это же обычное дело. И не после такого поднимались…
Хайни согласно кивнул.
– Так, может, поумнеем?
Дарек затянулся ядовитым дымом.
– Может, – выдул он вонючее облако. Может этот город нас когда-нибудь соединит.
Город начинал кипеть новой жизнью, одну за другой сдавая мертвые территории. Воны переселенцев накатывались со всех сторон. На поездах, на повозках, даже пешком, таща на тележках свое скромное состояние. Это было как бы обратным действием кошмара январской эвакуации, закончившейся бесчисленным количеством жертв. Теперь же стояло лето, в глазах пострадавших от войны людей была видна надежда. Польская администрация набирала сил, после потсдамского договора у нее уже не было никакой конкуренции. Горячечно организовывались учебные заведения, чтобы осенью начать занятия, ГУР[86]86
Государственное Управление по Репатриации – Państwowy Urząd Repatriacyjny (PUR).
[Закрыть] прилагало все усилия, чтобы учесть и распределить все возможное жилье, кое-где начались наиболее срочные ремонты, которые проводились совместными, польско-немецкими бригадами. Создаваемая ими документация была двуязычной, равно как и все распоряжения. Милиция пыталась ввести порядок, хотя в некоторых районах на востоке и в развалинах юга все это долгое время оставалось в сфере мечтаний, чем реализации. Целые кварталы оставались пока что в руках бандитов, подозрительных типов, дезертиров разных армий и мародеров. Дикий Запад, где, как и в Америке, лучше было иметь полуавтоматический аргумент с полной обоймой в кармане, чем полагаться на защиту шерифа. Старые площади – или то, что от них осталось – довольно быстро возвращались к исполнению своих традиционных ролей: Новы Тарг, Сольная площадь, Нанкера расцветали торговлей, а никому не нужный аэродром в центре города превратился в «Высшую Коммерческую Школу», как с иронией называли его переселенцы из Львова. Вроцлав мгновенно сделался крупнейшей в Европе площадкой по перепродаже награбленного или ворованного добра. Прибывающих инженеров прямо с вокзалов направляли на новое место труда. Появилась вода в кранах, пока что немногочисленных, поехали первые трамваи, тоже немногочисленные, поскольку нельзя было убрать с рельсов остатков тяжелых танков. В развалинах жилых квартир появились козы и свиньи, которых разводили переселенные в город селяне; в некоторых подвалах даже коров держали.
Со времени памятной прогулки на юг в Хайни что-то переломалось. Он начал учить польский и английский языки. Как и город – неспешно, с трудом – но, все-таки, он оживал. Второй перелом произошел, когда он, наконец, познакомился с польскими ровесниками. Они располагали его к себе своей храбростью и отсутствием уважения к каким-либо установленным сверху нормам и приказам, он, в свою очередь – знанием города и сметкой. Шильке посчитал, что парень излечился от травмы, увидав их вместе, торгующими столовым серебром из какого-то разбомбленного ресторана, и не на каком-то базарчике по торговле краденым, а с опытным торговцем из Варшавы, которого интересовал только опт. Закон и беззаконие жили в этом городе в согласии точно так же, как живущие в согласии польские и немецкие мальчишки.
Холмс, как и предполагалось, оказался бесценным для новых сил по установлению в городе закона и порядка. Ему удалось как-то увернуться от сотрудничества с УБ, для милиции же он был сокровищем, но только лишь в качестве консультанта. Зато армия хотела иметь свою долю в получении обратно, и как раз там Длужевский нашел свое место. Что полностью соответствовало его интересам. Комиссии и организации по возврату сокровищ и музейных экспонатов множились, словно грибы после дождя. Его не бывало дома целыми днями. Вот у Ватсона и Шильке занятий было мало. Чаще всего, они просиживали на террасе с огромным атласом мира и книжками о путешествиях, размышляя о том, какой регион земного шара наиболее интересен с их точки зрения.
Вдруг Шильке отложил книгу, воспевающую чудеса Амазонии.
– Вот знаешь, что меня более всего затронуло в ходе допросов в универмаге Дыкхоффа?
– Хмм? – Ватсон оторвался от чтения "Размышлений о политическом будущем ЮАР".
– Там я пережил некий перелом или осознал что-то такое, что даже не до конца могу выразить словами.
Ватсон глянул на приятеля с явной заинтересованностью.
– Ну? И что?
– Ты понимаешь, они не задавали мне никаких вопросов относительно того, знаю я или догадываюсь, возможно, где могут находиться сокровища.
– Быть может, они уже знали, что ты им ничего не скажешь?
– Да нет. Попросту, как будто бы их эта проблема совершенно не интересовала. Скорее всего, они напоминали…
Шильке заколебался и надолго замолк.
– Кого же?
– Кого-то, разозленного на собаку садовника.
– Погоди, погоди, пес садовника – это символ кого-то, кто и сам не съест, но и другому не даст. Некая разновидность незаинтересованной порчи кому-то их дел. Незаинтересованной, – акцентировал Ватсон.
– И вот они вели себя именно так, как будто бы их это допекло до живого. Дело не в том, что кто-то свистнул у них сокровища из-под носа, но потому что он сделал это без какой-либо выгоды. Сам он с этого ничего не поимел.
– Ага, – Ватсон медленно массировал себе виски. – А это означает, что они уверены в том, что таинственная организация понятия не имеет о локализации тайников.
– Именно.
– Интересно!
Дуновение ласкового ветерка вдруг принесло облегчение в послеполуденный жар. Вот тут весьма пригодился бы холодный лимонад. К сожалению, в их распоряжении была лишь вода, подслащенная вареньем, каким-то чудом избежавшим переработки в самогонку.
– Собственно говоря, они злятся, как Колья Кирхофф. И по той же причине.
– Если я тебя правильно понимаю, они разозлены не самим фактом утраты сокровищ, но существованием независимой организации, над которой у них нет контроля.
– Эти слова ты у меня изо рта вынул. И одни, и другие ведут себя одинаково.
Их перебил отзвук двигателя. Джип Холмса был уже не первой молодости, на низких скоростях и во время парковки он шумел точно так же, как их старый броневик. Через минуту они услышали на лестнице стук офицерских сапог.
– Ну что, господа, – воскликнул Холмс от самых дверей. – Хватит гнить, возвращаемся к следствию!
– Что случилось?
– Вроде как и ничего. – Холмс бросил на стол пачку официальных документов. Напечатаны они были на машинке без польских значков, заголовок "Гестапо" чем-то обрезали, а напечатанный внизу лозунг "Хайль Гитлер" был зачеркнут толстым химическим карандашом. – В одной из комиссий, работающей над возвратом скрытых ценностей Третьего Рейха, убит человек.
– Каким образом?
– Его застрелили мародеры. – Холмс указал на документы. – Как же, мародеры! В его собственной, пустой квартире, в которой нечего было брать.
– А кем он был?
– В комиссии? Экспертом, перед войной он закончил историю искусств.
Шильке знал, что это еще не все.
– Перед войной он был историком. А во время войны? – спросил он у приятеля.
Холмс зловеще усмехнулся.
– В Войске Польском он был радистом.
– Господи, – буркнул Ватсон. – История начинает повторяться.
Месторасположение Комиссии по вопросам Инвентаризации Культурных Ценностей на Возвращенных Землях было вычислено практически мгновенно. Их база находилась неподалеку, в огромной трехэтажной вилле на улице Сырокомли, понятное дело – в Карловицах.
– Тоже мне, Инвентаризационная Комиссия, – издевался Холмс. – Но в развалинах, в центре гнездиться не желает. Так что, вполне разумно, как и мы сами, выбрали Карловице. Без разрушений, в сторонке, никто не заглядывает, потому что боится, ведь по ночам здесь разные банды шастают, а днем: справа советские казармы, а с левой стороны – польские. В принципе – идеальное место.
– Да, не то, что центр, – вторил ему Ватсон. – Там ведь в любой момент может заскочить какая-нибудь комиссия по вопросам исследования другой комиссии. К примеру, от имени УБ или под милицейскими штандартами.
– Вот именно, – согласился Шильке. – Только дело тут в том, что в настоящий момент мы их держим в развилке. Это уже не следствие, которое ведется на основании актов, исследование чего-то такого, что уже произошло. Никто ничего не знает, никого уже нет – вот и ищи следов по давным-давно выдохшемуся запаху…
– Они у нас в развилке, – повторил Холмс, склонившись над документами, которые они собирали по данному делу уже несколько недель. – Сейчас мы увидим этих сукиных сынов в действии. Здесь и сейчас.
Их беседу прервал энергичный стук. Вошедший в комнату Хайни выглядел уставшим и даже, как будто, простывшим. Он даже слегка пошатывался на ногах.
– Ну что? Как дела? Устроил что-нибудь с твоими польскими приятелями? – спросил Шильке.
– Так точно, герр капитан. Двое их них уже работают в комиссии курьерами. Так, как вы говорили.
– Ты им сообщил, что мы платим в долларах?
– Конечно, герр капитан. Только более всего их возбуждает не это.
Шильке с Холмсом обменялись взглядами.
– А что же их так радует?
– А та бумага, которую я им дал. В которой написано, что они работают для службы безопасности.
Ватсон только вздохнул.
– Ну правильно, каждый говнюк желает быть секретным агентом.
– Ты неверно их оцениваешь, – буркнул Холмс. – Такая бумажка значительно облегчит им бизнес мародеров.
Шильке начал смеяться. Он повернулся к парню.
– Что-то ты паршиво выглядишь. Что-то нехорошее произошло?
– Нет, герр капитан. Слишком сильно отпраздновали это дело с приятелями.
– Господи Иисусе! Ты самогонку пил?
– Нет, герр капитан, водку мы не пьем. То было французское сухое вино. Красное.
Холмс с Ватсоном начали хихикать. А вот Шильке задумался над одной мелочью, которую остальные как-то не заметили. Хайни сказал "мы", в первый раз не имея в виду немцев, а своих польских ровесников. Чудо? Если так, тогда следует согласиться с тем, что Вроцлав – это такой город, в котором чудеса случаются как по расписанию. Он решил не критиковать парня.
– Иди, выспись. И не забывай: секретные агенты не могут ходить по улице пьяными.
– Так точно!
Когда Хайни вышел, Холмс снова склонился над бумагами.
– Итак, возвращаемся к проблемам со слежкой. Подслушка на их телефонах у нас имеется, но…
– Ну не будут же они такими дураками, чтобы говорить о важных вещах по телефону, – буркнул Шильке.
– Почему, из разговоров всегда можно о чем-то догадаться, – предложил Ватсон.
– Да ладно вам. На телефонном коммутаторе я посадил милиционера. – Холмс разочарованно махнул рукой. – Там люди не обученные, после службы в армии, самое лучшее – из военной жандармерии. а про квалификации и не спрашивай.
– Зато мы будем знать, хотя бы приблизительно, где, кто и с кем должен встретиться.
– Только и того. Если не скажут прямо в трубку "хочу убить Дробнера завтра в шесть вечера", то этот милиционер на телефонной станции ни о чем и не догадается. А слежка за этими людьми? Кто этим должен заниматься? Наши лица они наверняка уже знают. Вот уже несколько недель я горблюсь над сбором данных относительно них. У меня есть список имен, какие-то фрагменты их историй, но они ведь не дураки. На работу берут десятки человек, хотя бы подставленных нами курьеров. Как за всеми ними следить?
– А если поставить микрофоны в их помещениях, – предложил Шильке.
– Откуда ты их возьмешь? Как поставишь?
– Ну, под предлогом ликвидации неразорвавшегося снаряда устроить эвакуацию. Ну а какие-нибудь микрофоны должны же быть на складах "Сименс" или "Телефункен".
– Это нереально. Где ты возьмешь специалистов для такой работы?
В комнате повисла тишина.
– Тогда привлечем туда на работу еще больше наших людей.
– Квадратура круга. Откуда мы их возьмем?
– Господи, я же не говорю о довоенных полицейских. Тот тип, которого застрелили, был ведь историком искусств. Только лишь по случаю во время войны он работал в качестве радиста.
Холмс задумался. Неспешным движением он вытащил из лежащей на столе пачки сигарету и стал разминать ее между пальцев. Ватсон поднес ему огонь.
– Ты прав. Историка они хотели ради хохмы, и для того, чтобы замутить в документах. Чтобы никто не установил, будто кто-то из комиссии занимается еще и секретными делишками. А застрелили его, когда оказалось, что мужик разбирается в связи и случаем скумекал чего-то такое, чего скумекать не должен был. Да, это уже как-то клеится.
– Господи! – Шильке схватился с места. – А кому они, черт подери, отсылают донесения? Что такого мог открыть историк, оказавшийся связистом? Это ведь совершенно не клеится!
– Почему?
– Ответь мне на такой простой вопрос. Если имеется некая конспиративная группа, и она высылает донесения как в время войны, так и после войны, так кому она их отсылает? Кому?
– Ну да.
– Ведь это не может быть польская или советская разведка, потому что после падения Фестунг Бреслау, все эти радиосообщения утратили смысл. А для англов и янки – слишком далеко, чтобы чем-либо интересоваться. Тогда, кому они могли их отсылать?
Холмс усмехнулся из-за своей дымовой завесы.
– А если никому?
– Тогда, от кого они получают инструкции? Кем этот человек является?
Новый клуб дыма направился к потолку.
– Мы сделали ошибку, инстинктивно предположив, что таинственный офицер крипо – это мужчина.
– А теперь я делаю какую-то ошибку, – сказал Шильке. – Так?
– Так.
– Какую?
– Ты сразу же предполагаешь, что сообщения высылает им человек.
Тишина, повисшая в комнате была просто невероятной. Можно было слышать каждую муху, каждого комара. И даже чьи-то быстрые шаги на дорожке перед виллой. Звук шагов прекратился уже перед дверью, они услышали стукЮ скрип двери. Холмс подошел к лестнице, ведущей вниз.
Молодой человек глянул на него.
– Прошу прощения, а Хайни есть?
– Спит где-то тут. – Холмс догадался, что это кто-то из курьеров, которым рекомендовали устроиться в комиссии. – Можешь все передать мне.
Мундир польского майора производил впечатление. Парень не колебался ни секунды.
– В комиссии на завтра запланировали "операцию паника". Вроде как из Варшавы приезжает какой-то ужасно важный профессор Новак. А он очень страшный все будет проверять. Все трясутся, а нас сказали, что если нет конкретных заданий, завтра чтобы на работу и не появляться.
– Понятно. Благодарю.
– Ну, в общем, именно это я и должен был… Ага, прошу прощения, Хайни завтра выйдет как обычно?
– Да, конечно.
Холмс не стал ожидать, когда парень закроет двери. Он вернулся в задымленную комнату и инстинктивно потянулся рукой за следующей сигаретой. Потом глянул на Шильке, который сидел практически неподвижно, закрывая лицо руками.
– Я правильно понял?
– Ты правильно понял, Дитер.
– "Операция паника", профессор Новак. А этот Новак может быть Нойманном?
– Да, Дитер.
– Нойманн вызвал панику в группе упаковщиков, и всем нужно было исчезнуть, – включился Ватсон.
– Некая организация одним и тем же образом действовала в ходе войны и действует сейчас. Кто-нибудь может мне все это объяснить? Кто-нибудь знает ответ?
– Естественно. Мы являемся примером подобной организации, – тихо сказал Холмс. – Мы являемся ответом.
Полевой наблюдательный пункт располагался на водонапорной башне на пересечении улиц Каспровича И Пшибышевского. Они сделали выводы из предыдущих ошибок и неудачных операций. Теперь все должно было сработать лучше, хотя у них было всего два американских walkie-talkie. Ватсон торчал на башне, опасаясь близости советских казарм. Вроде как он и обеспечил бумаги от городского водопровода, только ведь все прекрасно знали, как советы могут отнестись к польским документам, в особенности, у типа, отслеживающего за их окружением через громадный бинокль и имеющего при себе американское оборудование. Только никакого другого выхода не было, шли недели, а у них не было достаточно людей, чтоб вести наблюдение классическими, довоенными методами.
