Текст книги "Побег из Фестунг Бреслау (ЛП)"
Автор книги: Анджей Земянский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 26 страниц)
– Болеслав Дробнер.
Шильке с Холмсом старались держаться боковых улочек. А это было нелегко. В городе, пересеченном десятками рек, всегда необходимо было выйти на какой-нибудь мост. Так что идти напрямик, кратчайшим путем они не могли. Помнили они и о том, что в районе Ярхундертхалле полно ужасно злых русских охранников, которые следили за постепенно уменьшающимися горами никому не нужного оружия.
– А ты уверен, что Крупманн приехал именно оттуда? – спросил Шильке, когда они присели на лавке среди буйной зелени, заполнившей небольшой сквер.
Холмс вынул из кармана карту и разложил на коленях. Палец его двигался вдоль ниточки, обозначавшей Уферцайле.
– Здесь, – остановил он палец в какой-то точке.
– Политехнический институт.
– Именно с этой стороны. Ты знаешь, что там находится?
Шильке пожал плечами. Крупнейшее в Германии техническое учебное заведение сам он посетил всего лишь раз в жизни. И только лишь затем, чтобы доставить письмо одному профессору, который был родом из его сторон и был приятелем семьи. Письмо являлось дополнением к официальному уведомлению – соседи пытались в нем самыми осторожными словами сообщить профессору о том, что всех его близких в живых уже нет. Пожилой ученый на первый взгляд принял известие весьма достойно и со спокойствием. Но через пару дней он покончил с собой.
Холмс закурил и продолжил изучать карту.
– Когда ты вышел из броневика переговорить с Крупманном, я, как обычно, выслал Хайни, чтобы тот обнаружил их грузовик.
– И переговорил с водителем? И эсэсовец что-то сказал?
– Тебе нечего удивляться. Ведь он видел перед собой вооруженного немецкого парня, да еще в чине ефрейтора. И он описал ему всю трассу за тот день. Ничего секретного в ней не было.
– Да, Хайни у нас чертовски шустрый. Интересно, как он справится с тем, что его мир уже не существует?
– Не беспокойся. Он сделает это так же, как и все вокруг. – Холмс глубоко затянулся дымом. – Меня заставляет задуматься, что так перепугало гестаповцев, а Крупманна заставило театрально выбраться на фронт, к Лангенау.
– Об этом ты тоже знаешь от парня?
– Нет. Просто меня удивило, что гестаповцы, как только убили их начальника, тут же согласились с моим предложением.
– Каким предложением?
– Чтобы не устраивать какого-либо дела по вопросу таинственного покушения, а в бумагах написать, что Крупманн погиб парой сотней метров далее, на линии фронта. От случайной пули.
Шильке кивнул и тяжело поднялся с места.
– Это и вправду странно. Даже невероятно.
Они двинулись дальше, пробиваясь через развалины. Наша парочка предпочла не приближаться к аэродрому на Щайтнигер Штерн, хрен его знает, что там творилось. С тыла они пробились на Ганзаштрассе, затем добрались до зданий Политехнического Института, а вот там их остановил русский патруль.
– Куда, германцы[77]77
Ну что, не мог Автор подключить какого-нибудь специалиста по русскому языку времен Второй мировой войны? «Германцы», так могли говорить русские солдаты разве что в Первую мировую…
[Закрыть], а? – Рослый солдат с ППШ проверил, имеются ли у этих двух наручные часы. Понятное дело, что имелись, вот только солдат никак не мог догадаться, что они спрятаны в носках.
– Мы не германцы, мы поляки.
– А, мародеры… Здесь нельзя.
– Вот, товарищ… – Холмс вытащил из кармана плаща бутылку самогона и подал солдату.
– О-о. – Русский вытащил затычку из скрученной газеты и понюхал содержимое. – Хорошая. Адин час, быстро.
Холмс и Шильке спокойно пошли дальше. Солдат что-то еще крикнул им вслед, чего Шильке не понял.
– Что еще он хочет?
– Нам нельзя выносить чего-то довольно крупного, а не то кто-то увидит.
– Ага.
Через пару минут они добрались до обозначенного на карте входа и вошли в мрачный, прохладный коридор.
– Это что за факультет?
– Понятия не имею. Кто-то остроумно сорвал табличку вместе со свастикой.
Шильке открыл первую же дверь сбоку.
– И что?
– Администрация. Сплошные столы и бумажки.
– Таким способом мы ничего не найдем. Нужно поискать швейцара.
– Думаешь, его оставили? – Они дошли до крупной развилки и открытой лестничной клетки. Окружающие их пустота и тишина действовали успокоительно после неустанных нападений насекомых на улице.
– Ну почем же? Должны же они были оставить кого-то, кто знает, как в этих лабиринтах найти нужные вещи.
Шильке с Холмсом вышли на внутренний дворик возле котельной. Швейцарская и действительно была целехонькой, а сильный пинок в двери убедил проживающего в ней старичка, что наилучшей формой приветствия гостей будет как можно более быстрый подъем рук вверх.
– Ну вот все и стало известно, – очень вежливым тоном начал Холмс. – Так с какого времени вы в НСДАП?
– Я, нет… – Глаза старика буквально вылезали из орбит. – С тридцать пятого, герр офицер.
– И кто кричал громче всех "Хайль Гитлер!" на митингах сотрудников администрации?
Поднятые вверх руки начали трястись.
– Ну я, только ведь я был должен… Обязан.
– Все были должны! А кто выносил приватные вещи выброшенных из института евреев и сжигал их в котельной?
Шильке находился под впечатлением. Понятное дело, все это должен был делать этот вот старик. Холмс прекрасно знал, какими аргументами воспользоваться. Швейцар походил на живое желе.
– А кто срывал и сжигал портреты еврейских ученых, а?
– Меня заставили! Винтовкой угрожали!
Даже Холмсу пришлось усмехнуться, слыша подобную аргументацию.
– Винтовкой, говоришь? – Он подошел поближе. – Садись!
Старичок сделал несколько шагов и уселся на кровати. Наивный человек.
– Встать! – Холмс схватил простынь и одеяло, сбрасывая их на пол. После этого он сорвал матрас и вытащил из-под него старую винтовку Маузер. – ЭТОЙ винтовкой угрожали? – ласково спросил он, водя стволом из стороны в сторону. – Этой?
– Нет, нет, – бедняга истекал потом. – Мне его дали, когда началась война с советами. Я только швейцар, честное слово. Я должен следить…
– Ну ладно. – Холмс отложил ненужное оружие. – Итак, все сведения о тебе у нас уже есть. – Он глянул на Шильке. – Ну что, к стенке?
Тот кивнул.
– Я бы не цацкался.
Швейцар упал на колени.
– Умоляю, умоляю вас, я ничего не сделал…
Холмс присел к столу.
– Ты помнишь тот день, когда окружили Берлин? Сюда прибыло десятка полтора гестаповцев.
Старик поднял глаза.
– Да, помню, естественно. Они приказали провести их на электротехническое отделение.
– Куда конкретно?
– Вот конкретно я и не знаю, тогда здесь появилось множество народу. Здесь был лазарет, которым ведали монашенки, был…
– Лазарет? – заинтересовался Шильке. – А где он теперь? – Большим пальцем он указал на пустое помещение за окном. – Что случилось с раненными, которые не могли ходить?
Старичок снова перепугался.
– Я не знаю! Ничего не видел! Честное слово, ничего не видел!
– Ладно, ладно, – теперь Холмс говорил тихим, успокаивающим тоном. – И к кому ты этих гестаповцев провел?
– Я только одного провел. Остальные ожидали.
– К кому? – повторил Холмс.
– К доктору Клаусу.
– И чем он занимался?
– Он специалист по современной связи.
– И что они делали вместе?
– В кабинете было полно людей, так что они пошли в лекционный зал. Тот гестаповец о чем-то спрашивал, а доктор резко отрицал, потом начал чего-то рисовать на доске. И писать уравнения, которые сразу же и стирал. Гестаповец спрашивал, а тот отрицал и снова писал уравнения, которые потом же и стирал.
– О чем они говорили?
– Не знаю. Я сидел на стуле в коридоре. Двери были открыты, но они разговаривали тихо. До меня доходили отдельные слова, в основном – доктора, когда он чем-то был взволнован.
– И что за слова?
– "Невозможно", "это совершенно невозможно", "этого сделать нельзя", "это не будет работать". Все продолжалось где-то с час. Но потом гестаповец говорил что-то шепотом, а заинтригованный доктор расхаживать по залу и о чем-то думать. Он был взволнован. Снова он начал писать что-то на доске, потом стер написанное рукавом и разложил руки. В чем-то ему пришлось с тем согласиться.
– И что дальше?
– Ничего. Гестаповец вышел взбешенный, его буквально трясло, доктор же остался в зале смотреть на пустую доску, а мне нужно было провести офицера.
Холмс кивнул.
– И тебе, естественно, не известно, что случилось с Клаусом?
Старик пожал плечами.
– То был последний раз, когда я его видел. Его, вроде как, должны были эвакуировать, только я сомневаюсь, ведь уже ничего не летало.
Холмс глянул на Шильке, который пожал плечами.
– А винтовку советую выбросить, – буркнул он, собираясь к выходу.
Внутренний дворик приветствовал их жарой и избытком света. Пришлось щурить глаза. В громадный, прохладный коридор Холмс и Шильке вошли с вздохом облегчения.
– И как? Что-нибудь у тебя вырисовывается?
Холмс прикусил губу и глянул в сторону.
– Можешь смеяться. Но, похоже, так.
– Выходит, только я один тупой. Ведь Клауса так легко мы не найдем.
– Даже и не знаю, нужен ли он нам.
Они вышли лестницу главного входа, где их вновь ослепило солнце.
– И что же это за мародеры, которые ничего не выносят, – отозвался кто-то на вполне сносном польском языке. – Как вам не стыдно?
Заслоняя глаза руками, Шильке с Холмсом увидели советского лейтенанта в компании нескольких солдат.
– Они не пришли сюда просто так, в темную, – бросил Холмс. – Не забывай о процедуре для подобных случаев.
Шильке кивнул. Оба они подошли к патрулю поближе.
– Прошу связать меня с офицером Смерша. Мы оба агенты польской разведки.
– Что вы говорите? – русский усмехнулся. – Польские агенты. И что это вы здесь делаете?
Процедуры, предусмотренные подобными обстоятельствами, говорили четко: никаких дискуссий.
– Прошу связать нас с каким-нибудь офицером Смерш. Незамедлительно.
Русский захохотал.
– Ну конечно же, дорогие господа. Свяжем. – Он указал на два американских джипа на мостовой. – И даже из вежливости завезем. Этот вот господин поедет на первой машине, а этот – на второй. И никаких разговоров, пожалуйста.
Джип, на котором везли Холмса, перед самым Фрайхайтсбрюке свернул направо, прямо на гигантский аэродром посреди города. А вот джип с Шильке – налево, непосредственно на мост. Вонь, окутавшая их на другой стороне реки, была просто невероятной. Гарь, гниль, остатки разлагающихся пищевых продуктов и человеческих тел. Смрад буквально неописуемый. Число насекомых и всяческой мошки, пирующих со всех сторон, было таково, что колеса джипа оставляли черные следы в отвратительной каше. Из-за комарья Шильке посильнее натянул на голову рабочую фуражку и наставил воротник. К губам прижал платок, пытаясь глубоко не дышать.
Центр, а точнее его чудовищные остатки, представлял собой ужасный вид. В развалинах не стихали пожары, затягивая своими дымами подробности мрачного пейзажа конца света. Повсюду стояли сотни различнейших транспортных средств: крестьянские телеги, элегантные экипажи, разбитые грузовики, легковые машины, которые тянули лошади, военные транспортеры самых разных армий, похоронные дроги, платформы на колесах – все они были заняты солдатами Красной Армии в различном состоянии трезвости и в различных фазах насыщения собранными повсюду материальными ценностями. Какофония звуков, извлекаемых из самых различных динамиков: начиная от обычных граммофонов, и заканчивая громкоговорителями мощных пропагандистских установок, боролась с отзвуками пирушек, происходящих в оставшихся целыми заведениях общественного питания. Зато патрули были организованы образцово. Немногочисленные гражданские лица старались держать ушки на макушке.
Чудовищная дорога длилась ужасно долго. Джипу приходилось продвигаться по чуть-чуть и лавировать среди куч строительного мусора, чтобы найти хоть кусок нормального дорожного покрытия. Наконец, всего лишь через пару часов, джип припарковался на тротуаре под универмагом Дыкхоффа. Тот же самый маршрут, да еще осуществленный пешком, занял бы не более получаса. Высаживаясь, Шильке глянул вверх. О чудо, здание, спроектированное Мендельсоном, не было разрушено; на верхних этажах в окнах даже стекла остались целыми. Капитан усмехнулся про себя. Надпись "Дыкхофф" уже сорвали, но современное здание выглядело на удивление хорошо.
По боковой лестнице Шильке завели на самый верхний этаж, где он получил небольшую комнатку с письменным столом, стулом и огромным диваном. "Получил" было самым подходящим определением, так как помещение ни в чем не походило на тюремную камеру. В окне не было решеток, всего лишь тонкие бумажные жалюзи. Шильке не стал поднимать их, да и зачем. По другой стороне не было на что глядеть, а вот жара доставала все сильней. К счастью, на столе кто-то оставил две бутылки минеральной воды, пачку военных сухарей и баночку варенья. Все было не так и паршиво, оценил немец. Интерьер ни в чем не походил на известные по описаниям комнаты прославленной лубянской гостиницы в Москве. Оставшись один, Шильке оценил собственные запасы. Полторы пачки американских сигарет, бензиновая зажигалка, коробочка английских мятных карамелек, противосолнечные очки и носовой платок. Их носка он вынул весьма важные в данной ситуации наручные часы и уселся на удобном диване. Нет, нет, он никак не мог жаловаться. НКВД предстало в шикарном издании.
Разбудили его на следующий день в шесть утра. Молчаливый солдат провел Шильке в северо-западный угол, в громадный кабинет какого-то директора. Помещение производило громадное впечатление. Профилированная, гигантская оконная рама заставляла представить кабину гигантского бомбардировщика; современная, покрытая кожей мебель; стильное оснащение и работающий от генератора кондиционер пробуждали ассоциации с каким-то футуристическим отелем на Луне или даже на Марсе, тем более, учитывая то, что находилось за окнами.
– Проходите, пожалуйста, герр капитан. – Из-за огромного письменного стола поднялся русский майор. Он был уже в возрасте, лет пятьдесят, а то и пятьдесят пять, разговаривал он на отличном немецком языке. – Присаживайтесь, – указал он на кожаное кресло.
Шильке чувствовал, что этого человека необходимо очень и даже очень опасаться.
– Признаюсь, герр майор, что я весьма поражен тем, как относятся к пленным, – пожал он протянутую руку.
– Герр капитан, вы никакой не пленник. Просто из чистого любопытства хотелось бы узнать о паре вещей, прямо, скажем так, из источника.
– Спрашивайте, пожалуйста.
Русский слегка усмехнулся.
– Как вы видите свое будущее? – совершенно неожиданно бросил он.
– Не понял?
– Разве вы не разговаривали об этом с Холмсом, когда принимали решение о сотрудничестве с поляками?
– Тогда – нет, впоследствии – в какой-то мере – да.
– И?
– Длужевский нарисовал мне два возможных сценария. Если я буду непригодным или опасным, то могу стать надзирателем высокого ранга в лагере для немецких военнопленных где-нибудь в сибирских снегах.
Русский вновь усмехнулся. Ему явно понравилась непосредственность поляка в описании будущего.
– Второй сценарий будет реализовываться, если я окажусь пригодным и нестрашным. И, мне кажется, именно это и есть мой случай. Я знаю много сведений о Верфольфе, знаю многих людей, которых вы можете разыскивать, я ориентируюсь во многих нюансах города и его архивов. Полякам я буду нужен в течение пары лет. А потом выеду в ту часть Германии, которую в настоящее время оккупируют советские войска, получу виллу и стану служить либо в тамошних органах безопасности, либо в разведке.
Русский склонил голову, восхищаясь даром предвидения Длужевского.
– Звучит весьма разумно, – сказал он. – А не хотелось бы вам как можно быстрее отправиться в родную Баварию?
– Туда меня ничего не тянет.
– Это почему же?
– Неподалеку от имения родителей находился один из крупнейших железнодорожных виадуков, который давно и безуспешно бомбардировали союзники. В конце концов, разъяренные англичане сбросили на него бомбу Grand Slam[78]78
«Grand Slam» (англ. «большой хлопо́к») – сейсмическая бомба, применявшаяся Королевскими ВВС против важных стратегических объектов в годы Второй мировой войны. Бомба «Grand Slam» была разработана британским инженером Барнсом Уоллесом и стала развитием идей, заложенных в его предыдущую разработку – бомбу «Tallboy». Десятитонная авиационная бомба Grand Slam стала самой мощной неядерной бомбой Второй мировой войны. Принцип их действия заключался в следующем: мощная бомба в обтекаемом прочном корпусе достигала земной поверхности на очень высокой скорости, углубляясь в грунт до детонации. При подземном взрыве происходило локальное землетрясение, которое повреждало и разрушало ближайшие подземные сооружения противника, а также наземные цели. – Из Интернета
[Закрыть]. И теперь нет ни виадука, ни родного дома, ни моих близких.
Русский, изображая печаль и сочувствие, покачал головой. Какое-то время он сидел молча, потом вынул из ящика стола дело Шильке из Абвера. Ребята и вправду действовали шустро. Можно восхититься русской разведкой. Майор глянул на допрашиваемого, какую реакцию вызовет эта папка, а Шильке делал все возможное, чтобы скрыть заливающую его именно сейчас войну облегчения. Ведь эти материалы писал, в основном, его величайший враг, майор Хайгель. И в нынешней ситуации содержащиеся там потоки клеветы и обвинений становились для него наилучшими похвалами. Словами из чистого золота.
– Вам известно, что думали о вас ваши начальники?
– Не имею ни малейшего понятия, – солгал Шильке.
– Они определяют вас как неудачника, ветреника, не слишком-то занимающегося работой. Хуже того: они пишут, что вы не слишком преданы нацистским идеям, а ваши политические взгляды весьма нестойкие. Они даже подозревают вас в мятежных убеждениях, которые, правда, не проявились, но исключительно благодаря вашей лени и небрежности.
Шильке перестал притворяться, будто бы не испытывает облегчения. Он громко вздохнул.
– Боже, – шепнул он. – Автор этих слов и подозревать не мог, какой замечательный подарок делает мне для этих времен!
Русский громко рассмеялся. Пару раз он даже хлопнул ладонью по материалам дела.
– Именно так. – Он вытер пальцами веки. – Именно так. Думаю, что автор этих слов сам весьма желал бы иметь подобные записи в своем деле вместо гитлеровских поощрений. Впрочем, он находится здесь.
– Хайгель находится в этом здании?
– Да. Но не в жилых помещениях. Он сидит в подвале, где воды по колена, и плавают крысы. Но мнения о вас он никак не изменил. Все так же он считает вас юным плутишкой, оппортунистом и совершенно безидейным человеком. Он даже сообщил, что гестапо давно уже следило за вами.
– Ну, давно – это, похоже, преувеличение. Но Крупманн и вправду возненавидел меня, когда я выхватил Холмса у него из-под носа. Как-то он догадался, что это я.
Майор кивнул. Из ящика он вынул экземпляр книги, в которой Шерлок с Майкрофтом спасают Бреслау из рук обезумевшего гения преступлений, профессора Мориарти.
– Тааак… Чтобы впоследствии обеспечить вам алиби, все закрытые на Лубянке советские писатели должны были работать целые сутки. Но стоило. Сегодня я читал ночью, вполне неплохая книжка. Конан Дойл не постыдился бы.
– Русские писатели известны своим искусством.
– В особенности, когда ведущим издание редактором является Лаврентий Берия, – согласился майор.
Шильке удалось скрыть удовлетворение.
– А нельзя ли попросить у вам один экземпляр? До сих пор, как-то не имел возможности…
– Да, конечно, – русский подал ему книжку. – Рекомендую, – снизил он голос. – А возвращаясь к вашему делу…
– Ну, замечательно. Теперь, помимо германской разведки, я стану посмешищем еще и для разведки советской.
– Это почему же?
– Теперь вы станете рассказывать про мой картонный аэродром, на который сбросили деревянную бомбу.
Русский явно был сконфужен. Скорее всего, об этом среди его коллег уже ходили слухи.
– Ну что же, – он явно пытался скрыть то, что было у него на уме. – Лично я этим особо не морочил бы голову. Ведь картонная версия Люфтваффе весьма человечна, – слегка прикусил он нижнюю губу. – Но, возвращаясь к нашей основной теме… Вы и вправду никогда не были увлечены национал-социализмом?
– Вы замечательно выбрали оформление для этой беседы, герр майор. – Вы же не поверите, будто бы нормальный человек будет держаться с людьми, которые имели вот это, – Шильке широко расставил руки, чтобы показать великолепие футуристического кабинета, его панорамные гнутые окна, кондиционер, модернистскую мебель и изысканную отделку, – и довели вот до чего, – указал он на горящие развалины за окном. – Правда? И я, что, должен был бы идти с ними вместе в маршах? Жечь книги на кострах? Прошу прощения, но слишком интеллигентен, чтобы позволить обмануть себя их болтовней, называемой пропагандой.
– Ага, – русский понял это по-своему. – Выходит, пацифист.
И он сделал соответствующую заметку в деле Шильке. В его новом, естественно, деле.
– Прошу ничего не бояться, – прибавил он и объяснил: – Я написал "Издавна заявляет о себе как антифашист". Означает то же самое, но звучит получше.
Закончив писать, майор поднялся и подал Шильке руку.
– На сегодня это все. К сожалению, вы еще будете нашим гостем какое-то время.
– Долго?
– До того момента, когда сюда придут поляки. Вы же их агент.
Это означало, что допросов его ждет еще достаточно.
– Спуститесь с сержантом на первый этаж. Там вы получите необходимые вещи.
Рослый словно дуб русский солдат провел Шильке к боковой лестничной клетке. Спускаясь вниз немец размышлял о коварстве НКВД. Вот интересно, а не заведет ли тот его в подтопленный подвал с плавающими крысами? К счастью, целью их путешествия и вправду оказался склад.
– Здесь вы можете умыться и переодеться, товарищ, – пояснил охранник. – Наверху воды нет.
Холодный душ и вправду принес Шильке облегчение. Вымытый, побритый и пахнущий одеколоном он переоделся в спортивный костюм английского покроя. Удивляться было нечего, ведь это же был универмаг, всего было в достатке. Еще Шильке получил картонную коробку с сокровищами: посуда, столовое серебро, минеральная вода, рыбные консервы и тушенка, хлеб, сыр, бутылка коньяка. С этой добычей под мышкой Шильке двинулся по подземному коридору за сержантом.
– У вас темные очки имеются? – спросил охранник.
– Да, есть.
– Тогда наденьте, товарищ.
– Зачем? Здесь свет довольно приятный.
– Ааа… Там лампочки без защиты, и тому подобное. Лучше наденьте.
Удивленный Шильке исполнил его просьбу. Смысл совета русского стал понятен лишь после того, как тот открыл дверь. Шильке со своим полным добра ящиком, в безупречном костюме, пахнущий и отдохнувший, должен был пройти перед поставленными перед стеной, выведенными из мокрого подвала коллегами из абвера. Темные американские очки оказались спасительными, не позволяя скрестить взгляды в момент, когда он делал глубокий вдох. Ему были видны только очертания исхудавших лиц. В том числе, и лица Хайгкля. Шильке пытался держать себя в руках, пытался не видеть мокрых мундиров бывших коллег. К счастью, охранники с винтовками не разрешали произнести хотя бы слово.
– Ну ладна, – в самом конце коридора сержант пропустил Шильке вперед и закрыл металлическую дверь. – Можно снять очки, товарищ. Это чтобы на лестнице не споткнуться.
Очутившись в своей уютной комнатке с диваном, Шильке сгрузил ящик на стол. Он с трудом дышал. Но ведь я с ними никогда не держался! – воскликнул он про себя. – Так ведь, -ответило ему эхо в голове, – там и не стояли сплошные нацисты. В абвере выродков и убийц было, скорее всего, мало. Погоди, погоди… Дрожащими пальцами Шильке достал сигарету и попытался прикурить ее. Спокойно. Ведь не он же их схватил, не он их туда посадил, не он стал причиной для этого. Успокойся! – приказал он себе в мыслях. – Веди себя профессионально.
Для чего служила вся эта конфронтация? Очень просто. Таким образом, русские выслали два сообщения. Первое ему: видишь, они уже знают, какой стороны ты придерживаешься. Любой шаг назад теперь уже невозможен. Для них ты предатель, и сообщение об этом распространится и дальше. Второе известие было предназначено для заключенных: вот видите? Мы знаем о вас все, знаем больше, чем вы сами о себе знаете. Так что не пытайтесь лгать или крутить, говорите все, как на исповеди. И это с тихим подтекстом: вы предпочитаете свою нынешнюю ситуацию или ту, в которой оказался ваш бывший коллега?
Ну ладно. Шильке понимал, что испытания в этом здании могут быть наиболее тяжкими, чем все, чего ожидал. Русские ничего не делали на шармака. Они были профессионалами. Дитер откупорил бутылку с коньяком и сделал большой глоток. Нет, ведь и сам он обязан повести себя столь же профессионально, ведь они предпочли бы, чтобы утром у него разваливалась голова, чтобы он едва держался на ногах, чтобы мысли у него путались. А перебьетесь! Шильке отставил пузатую бутылку и снял крышку с минеральной воды.
Допросы даже и не были бы особенно мучительными, если бы не факт, что необходимо было следить за каждым словом, вызывая при этом впечатление человека делового, расслабленного и охотного к сотрудничеству. Допрашивающие часто менялись. Как-то раз беседу вел мужчина, которого Шильке в мыслях назвал «чиновником». Характеризовался он тем, что его интересовали исключительно факты, даты, фамилии места, которые он трудолюбиво увековечивал в протоколах. Никаких личных замечаний или отступлений. Его противоположностью был «дядя Ваня», которого, собственно, ничего не интересовало. Он рассказывал о собственной семье, расспрашивал о детстве Шильке, строил планы на будущее, распространялся о нынешней ситуации Германии. Разговоры с ним, такие, «по душам», приводили к тому, что нужно было быть осторожным вдвойне. А «дядя» угощал немца то блинами, говоря, что «прямо от бабушки прибыли», то замечательным копченым мясом "это отец делал" и даже варениками со сметаной "это жена прислала, очень вкусны"[79]79
eto żena prisłała, oczeń wkusny
[Закрыть]. Как же, как же. Шильке сочувствовал заключенному-повару, который, наверняка, готовил все это двумя этажами ниже, глотая слюнки от голода. Тем не менее, у бедняги имелся талант, и сам Шильке впервые попробовал русскую кухню, узнал, что такое пельмени и почему ими следует «отведывать».
Но самыми интересными были беседы с майором, который принимал его в самый первый раз. Вот он был мастером смены настроения. Когда во время милейшей беседы входил адъютант, майор, казалось, его не замечал. Несчастный лейтенант торчал по стойке "смирно" минут двадцать, прежде чем глаза его хозяина соблаговолили его заметить. Майор забирал папку, подписывал прием и, все так же, рассказывая анекдоты, читал какие-то журналы. Вдруг лицо его делалось строгим.
– Ну тааак, – цедил он, щуря глаза. – Все ясно. Теперь уже все ясно.
Не прерывая чтения, он вытаскивал из папки небольшой мешочек, развязывал шнурок и высыпал на столешницу горсть бриллиантов.
– Тааак, тааак, – ни на мгновение он не отводил взгляда от страницы. – Все знаем, – второй ладонью перебирал он блестящие камушки. – Ничего себе…
В такие минуты Шильке чуть кондрашка не хватала, стараясь проявлять безразличие. Потом он не покрывался только лишь потому, что представлял себе, что погружает лицо в миске с ледяной водой.
Во время одного из допросов майор, оторвав наконец-то взгляд от текста, бросил:
– Ну как, видите? – глянул он на бриллианты. – Плохие люди, плохие, не дают жить, – минута раздумий. – Это же авгиевы конюшни, только я же не Геркулес.
Шильке чувствовал, как в нем все закипает.
– Вы знаете, что это такое?
– Бриллианты?
– Вы их уже видели?
– Один камень похож на другой. Черт его знает, те это или не те.
– А вот расскажите мне, пожалуйста, где вы столкнулись с бриллиантами?
Шильке тяжко вздохнул, только этот вздох был деланным. Он прекрасно владел собой… Хотя, возможно это было только его искренним желанием.
– Приняв мой план проникновения в преступный мир, по моей просьбе директор Колья Кирхофф присал мне немного камушков. А к ним доллары, фунты и множество других полезных мелочей.
– Ага, и вы все потратили. Прошу прошения, не потратили, но использовали?
Шильке начал крутиться на стуле. Главное, не пересолить с актерством.
– Ну… Доллары и фунты – да. Потратил.
– А бриллианты?
– А кто бы их так тщательно пересчитывал? Тем более, после войны.
– И это означает…
– Кое-чего у меня осталось.
– А конкретно, сколько?
– Ну… Немного осталось. – Шильке нервно потер подбородок. – Конкретно, все остались.
– Холмс об этом знал?
– Не имею ни малейшего понятия. Хотя сомневаюсь, между нами было определенное различие в подходе к делу.
– Скажите, пожалуйста, что за разница.
– Ну, понимаете, он сражался за свою страну, за свою родину. А я… Я сражался за всеобщий мир во всем мире.
Майор понимающе усмехнулся.
– Насколько я понимаю, бриллианты до сих пор находятся в вашем владении?
– В определенном смысле. Они спрятаны в беседке возле тайного хода в лагерь. Вместе с моей летной курткой, автоматом Томпсона и немецкими документами.
Русский перегнулся через стол и похлопал Шильке по плечу. После этого он встал, открыл шкаф и бросил на стол американскую куртку и "томмиган".
– Красивые вещи. Будет лучше, если вы оставите их себе на память. В особенности, автомат весьма способен пригодиться в городе, власть в котором сейчас захватывают мародеры.
Майор вновь занял стратегическую позицию за столом и вернулся к извлеченном из папки документу. Шильке не успел насладиться чувством облегчения.
– О! – потряс майор листком. – Джульен Боу. Он уже у нас в руках и всех сдает.
Очередной инфаркт, а по крайней мере – его первые признаки.
– Ну да, всех сдает!
– Я знаю Джулиена Боу, – с громадным трудом Шильке старался удерживать спокойный, безразличный тон.
– Как это "знаю". Ведь вы же застрелили его на крыше Вертхайма.
Шильке рискнул пошутить:
– Так кого же вы схватили, раз я Боу застрелил?
Русский начал смеяться.
– А наши службы способны вытащить покойничка даже из могилы. Что у вас с ним было общего? Он был замешан в ваше следствие, касающееся мошенничества с произведениями искусства?
– Вовсе нет. Мне были нужны какие-нибудь компрометирующие материалы на Крупманна, потому что у меня уже начала гореть земля под ногами. Мысль эту мне подсунул Барбель Штехер, человек из преступного мира много знал об интересе гестаповца к материальным ценностям. А по моей просьбе его запеленговал Холмс.
– И вы позволили скрыться британскому агенту. Холмс помогал вам с этим?
– Нет, герр майор. Я получил от англичанина интересующие меня материалы, впрочем, все это есть в моем деле.
– Он дал это за так, даром?
– Герр майор, я был в мундире абвера. Отдал за то, что я его не арестовал.
– Ну да, да.
– Я и не ожидал, что он убежит. Я дал ему на словах гарантию неприкасаемости, а этот трус не поверил мне и сбежал. Поставив меня, тем самым, в неудобной ситуации.
– Почему в неудобной?
– Потому что я уже написал в рапорте Титцу, что запеленговал его и веду наблюдение. Мне грозила компрометация, а то и что-нибудь хуже. Потому мы организовали фиктивную перестрелку на крыше, чтобы спасать мою задницу.
– Понятно.
Снова чувство облегчения. Русский сказал на одно слово больше, чем надо. "Понятно". Вроде и ничего, но он не спросил, откуда взялась оригинальная английская радиостанция в руках абвера. Если бы Джулиен Боу и вправду сидел у него в подвале, он разыграл бы все по-другому.
– На сегодня вроде как все. Я ведь вас не замучил, правда?
– Ну что вы.
Охранник провел немца в комнатку, в которой Шильке уже успел обжиться. Он сел на диван, мрачно глядя на трясущиеся руки. Не было сил даже пот с лица оттереть. Только охранник не дал времени долго раздумывать. Он с треском открыл дверь.
– Выхади! С вещами!
С вещами на выход. Эти слова Шильке уже знал по историям о Лубянке. Это могло означать только две возможности. Перевозка в другую тюрьму или лагерь или поход под ближайшую стенку. Несколько не соображая, Шильке начал собирать свое барахло. Погоди, он что, должен идти с автоматом в руках? Выходит, его ведут не на казнь. Они хотят, чтобы он так думал, не сомневался. С пустой обоймой много чего не сделает, а вдру – в последний момент – признается. Господи! Шильке едва удерживался на ведущей вниз лестнице. Кожаная куртка весила все больше. На первом этаже немец никак не мог отдышаться. Пойдут ниже, в подвал? Или все это лишь знаменитый русский "Большой Театр"?
