Текст книги "Побег из Фестунг Бреслау (ЛП)"
Автор книги: Анджей Земянский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
– Это ранец, – крикнул кто-то. – Ранец его держит.
– Перережьте ремешок штыком! – приказал Шильке.
Кто-то молниеносно выполнил приказ. Солдаты ташили коллегу за руки.
– Что-то его держит!
Неожиданно Риттер скривился.
– Иван меня схватил! Иван схватил меня за ноги!
– Черт подери! Тащите!
– Камрады, спасите! – выл Риттер. – Спасайте меня!
И что тут делать? У тех были его ноги, у немцев – руки. Еще немного, и Риттера разорвали бы наполовину. Что тут делать? Протиснуть гранату над спиной? Тоже погибнет. Стрелять? А как?
– Друзья, не бросайте меня, – плакался Риттер.
Солдаты прибавили усилий. Материал кителя треснул на обоих плечах. Протянулось больше рук, чтобы тащить. В толкучке дергали уже и за голову, за воротник, под руки. Но русские тоже были сильны. Риттер постепенно скрывался в дыре.
– Аааа! Друзья! Друзья!
Его чуть не задушили. Рванули так, словно бы и вправду хотели разорвать на клочья. Интересно, а суставы у него остались целыми?
Внезапно Риттер перестал выть.
– Они мне там чего-то делают… – сообщил он почти что спокойно, с изумлением. – Они мне там чего-то делают.
Солдаты замерли, не отпуская захвата.
– Спа-си-те!... Они мне там… – вдруг заорал Риттер. Он рванулся в пароксизме боли, на секунду застыв в странной позе. Потом глянул на Шильке. – Герр капитан, – шепнул он. – Спасите…
Его коллеги снова стали тянуть. Несчастный еще раз дернулся. И еще, но уже слабее. Собравшиеся вокруг солдаты глядели на своего капитана. Снова то самое мимолетное мгновение, когда необходимо принять немедленное решение. Мгновение страха, неуверенности и разрыва действительности. Что сделал бы Холмс? "Вся жизнь – спектакль", – сказал бы он. "Спектакль в театре людских марионеток должен продолжаться". Черт бы его побрал.
– Спасите… – шепнул Риттер.
Шильке вытащил из-за пояса ближе всего стоявшего солдата две гранаты. Тщательно открутил заглушки, потом сунул рукоятки в руки заклиненной в дыре жертвы. Риттер инстинктивно стиснул пальцы. Шильке вырвал обе чеки.
– Погибни так, как должен погибать немец! Не вымаливая жалости! – Капитан выпрямился. – Отпустите его! – отдал он команду.
Солдаты инстинктивно отскочили.
Русские без труда затащили Риттера к себе. Грохот удвоенного взрыва потряс стеной. Но не сильно – что ни говори, но это ведь была несущая сена. Несколько пар глаз глядело на офицера с явным восхищением.
С боку подскочил сержант.
– Иван занял уже весь коридор. Нам некуда бежать.
Стук копыт валькирий. Ноты Вагнера звучали со всех сторон.
Паника в мыслях, каша в голов, а тут еще вой вооруженных девиц, скачущих на волках. Тех самых девиц, которые обещают скорую смерть воинам.
– Взорвать Молот Тора! – приказал Шильке.
– Мы все погибнем, герр капитан.
Тот даже не повернул головы.
– Выполнять.
У Гросса никаких сомнений не осталось. Раздался модулированный сигнал свистка, что пробивался сквозь барьер всех остальных звуков. Молот Тора. Символ силы, поражающей врагов, неподчинения ударам судьбы, восхода собственной творческой интенции. Но вот кто знал об одной мелочи? Об одном, на первый взгляд, несущественном принципе?
Молот Тора всегда возвращался, словно бумеранг. И вот интересно, в кого он тогда попадал?
Все мгновенно потеряли слух. Силу звука можно было воспринять только через кости, через собственные внутренности и какую-то чудовищную тряску. Могло показаться, что здание школы внезапно рухнет – оно явно дернулось, обсыпая находящихся внутри завалами штукатурки и кирпича. Вокруг бесшумно двигались странные силуэты с открытыми ртами. Дым из коридора валил через все возможные отверстия. Шильке тряс головой. Он понятия не имел, когда начал слышать какие-либо звуки, кроме настырного "пфиииииииииии". Похоже, что в коридоре кто-то выл. Офицер глянул в сторону. Сержант все еще держал во рту свисток. Щеки его мерно выдувались. Господи Иисусе! Он же все время свистел! Шильке услышал это лишь через несколько секунд.
– Не-е-ет!
Парни у другой баррикады, возле германской лестничной клетки, услышали свисток секундой спустя.
– Не-е-ет!
Но было поздно. Вермахт взорвал и вторую мину. Ту, что находилась со стороны русской лестничной клетки. Такаго впечатления, как предыдущая, она не произвела. Одуревшие солдаты прятались за какими-либо переборками, не имея понятия, что делать. Шильке выглянул в коридор. Пути для отступления не было. Коридор с немецкой стороны горел, несколько охваченных огнем вражеских солдат сталкивались один с другим. Снова то летучее мгновение. Один-единственный миг, когда следует принять немедленное решение, пускай даже и плохое, или позволить себя убить. Холмс всегда повторял: "Даже принятие плохого решения в сотню раз лучше, чем непринятие какого-либо решения". Ну что же… Выходит, смерть!
– За мной! – заорал он, – выскакивая в коридор. – За мно-о-ой!!!
И он побежал в сторону советских позиций, прямиком под стволы их винтовок, стреляя из автомата. Через несколько шагов, ослепленный пылью, он споткнулся. Сержант схватил офицера за плечо. Потянул, и оба грохнули в стену, инстинктивно обнявшись, чтобы не упасть. С разгона они выполнили красивейший балетный пируэт, задержавшись на самой средине коридора. Сержант: спиной к русскому. Тот чертов автомат Томпсона постоянно стрелял, потому что шов перчатки застрял между скобой и спусковым крючком, и Шильке никак не мог убрать палец. Сотне патронам в барабанном магазине требовалось много времени, чтобы опорожнить его. Пули калибра 0,45 дюйма, то есть, толщиной, приблизительно, в палец, дырявили остатки стен, свистя рикошетами. Сержантом что-то дернуло. Пуля попала ему в спину. Сержант с офицером глядели друг другу в глаза. Томмиган продолжал стрелять. Шильке не мог убрать пальца с крючка, сержант словил вторую пулю. Через мгновение – еще и третью. Они все так же были прижаты один к одному.
Патроны закончились в тот самый момент, когда его собственные солдаты как раз пробегали рядом. Шильке осторожно положил тело сержанта на грязные кафельные плитки коридора. Сам же, в полусознании, побрел дальше. Пустой автомат он взял в левую руку, вытащил из-под мышки ТТ, но это было лишь рефлексом. Капитан двигался словно лунатик. Он не слышал даже звуков боя. Еще несколько шагов. Еще…
Своих солдат он увидал на захваченной русской баррикаде у лестничной клетки. Ему салютовали, когда он приближался к ним в клубах дыма. А сам забыл, как разговаривают. Вот попросту забыл. Хотел что-то сказать, но не мог. Водил по фигурам солдат взглядом, словно пьяный, а те принимали это за укоризненный взгляд. Тогда они застегивали карманы на пуговицы, приводили обмундирование в порядок. Светлейший господин удостоил взглядом! А тот просто не умел говорить. Дергался с пистолетом, но перезарядить ТТ одной рукой было никак не возможно. И вновь солдаты поняли этот жест неверно. Их командир указывал вниз?
Молоденький ефрейтор был самым шустрым.
– Гранаты! – заорал он. – Вали все, что есть, этажом ниже и вниз.
– Господи Иисусе! – раздалось снизу. – Только не бросайте!
– Наши?!
– Ну конечно! Ничего не бросайте!
– Ну а вы, конкретно, кто?
– Нас отсекли в зале на втором этаже. Не дури, Руди. Это я!
– Это он, – подтвердил ефрейтор. – Это и вправду он. – Потом глянул на капитана: – Спускаемся?
Шильке кивнул. Он до сих пор не был способен выдавить из себя хотя бы слово, а самое паршивое – во рту ему что-то мешало. То, что в этом рту торчало.
Солдаты сбегали вниз, он шел за ними, все так же немой. Шаг за шагом, словно в горячке. Ефрейтор же почувствовал себя в своей роли просто замечательно. Перегнувшись через ограду, он визжал, не думая о том, что кто-нибудь может в него выстрелить:
– Эй, там! Первый этаж! Кто-нибудь из наших имеется?
– Да, так! Мы тут замкнуты в двух классах! У нас нет патронов!
– А Иваны?
– На подходе никого.
Шильке шел дальше, словно автомат. Первый этаж[4]4
Исключительно ради напоминания. В западных странах отсчет этажей начинается со второго. Привычный нам первый этаж – это их партер.
[Закрыть]. Лестница из фойе действительно пустая. Солдаты скачками выпрыгивали из двух помещений, из которых до сих пор не могли выбраться. Не прозвучало ни единого выстрела. Шильке направился по лестнице вниз.
– Нет, нет! Герр капитан!...
Мало того, что он не мог разговаривать, так еще и не расслышал. Или не мог понять, что ему говорят. То, что торчало во рту, ужасно мешало. Но выплюнуть этого он не мог. Солдаты двинулись за капитаном лавой. На самом низу, наконец-то, встретили русских. Сплошны тыловые службы: санитары, раненные, телефонист, пара пехотинцев, обслуга нацеленного на двор пулемета и какой-то лейтенант. Красная Армия и Вермахт пялились одни на других в безграничном изумлении. Одни и другие, что было довольно странно: а чего еще могли они ожидать. Только не столь неожиданно. Никто здесь не ожидал сомкнутых немецких рядов, марширующих по широкой лестнице вниз. Тишина невыносимо тянулась. Как вдруг Шильке выяснил, что же столь сильно мешало ему во рту. Сигара. Давным-давно погасшая, приклеившаяся к губе, чуточку размокшая. Совершенно неожиданно он обрел речь и подошел к лейтенанту.
– Есть у вас агонь? – спросил он на своем ломаном русском языке.
Как будто молния ударила, и грохнул гром. Мужчина, молодой загорелый азиат, двинулся вниз, за ним все его люди. Паническое бегство, которому немцы никак не мешали. Не прозвучало ни единого выстрела. Солдаты стояли словно онемевшие, они глядели на себя, один на другого, потом переводили взгляды на капитана. Первым очнулся ефрейтор. Он послал кого-то за подкреплением, чтобы можно было замкнуть данный отрезок, кричал на людей, приказывая делиться патронами с теми, кто был отрезан на более высоких этажах. Шильке стоял словно статуя. Это был его дебют на фронте, и этого первого раза ему уже хватило по самое не хочу.
– Герр капитан! – вопил ефрейтор. – Здание наше!
Ну и хрен с ним. Единственное, чего Шильке сейчас хотел, это выйти на свежий воздух. Когда он двинулся, солдаты отправились за ним. В дверях образовалась пробка, потому что там они столкнулись с подразделением сменяющих их.
Его же люди, в большинстве своем раненные, шли за ним, как будто капитан был пастухом, ведущим стадо овец в безопасную кошару. До какого-то солдата только сейчас дошло, что случилось, и он прикурил командиру сигару. Шильке глубоко затянулся. За стеной ближайшего жилого дома, за так называемой "безопасной стенкой", они встретили приветственный комитет. Сплошное начальство батальона, полковник с собственной свитой выгрузился из своих кубельвагенов[5]5
Kübelwagen – машина для перевозки мусора, здесь, командирская машина.
[Закрыть]. Шильке прекрасно видел офицеров в безупречных мундирах с планшетами, папками, биноклями Цейса. Все глядели на него. Ну неужто Холмс всегда должен быть прав? Главным был внешний вид и «выигрыш» ситуации. Он, в летной куртке, кожаных перчатках, американских штанах, с «томпсоном» в одной руке и ТТ в другой, в пропотевшем шарфике, с сигарой в зубах. Каждый видел американскую кинохронику, в которой показывали генерала Паттона. Шильке подошел к наиболее высокому по званию.
– Герр полковник… – Он не знал, что говорить дальше, поэтому повторил слова ефрейтора. – Здание наше.
И случилась совершенно неправдоподобная вещь. Полковник первым отдал честь низшему чином. Шильке тоже отдал честь, что было довольно смешно, поскольку в правой руке он до сих пор держал ТТ. Но никому не было до смеха. Его видели совершенно иначе. Как мужчину, который вошел в ад с неполным десятком людей и вышел, ведя за собой половину, казалось бы, уже списанной в потери роты. А кроме того, здание было их – засов данного отрезка фронта до сих пор находился на своем месте.
– Прошу мне верить, герр капитан, – сказал полковник. – Уже вскоре на вашей шее повиснет наш наивысший орден.
– К сожалению, герр полковник, своего задания я выполнить не успел.
– Зато вы спасли наш фронт на этом отрезке. – Полковник сделал приглашающий жест. – Прошу, а это наше кафе. Он провел капитана на веранду небольшого каменного здания и пригласил за столик.
– Вы знаете, мы снимаем солдат с фронта, чтобы они могли отдохнуть хотя бы пару часиков после той мясорубки.
Официант тут же подал кофе и выпечку. Спросил, не желают ли господа по кружечке холодного пива. Оа офицера отказались. Шильке впервые в жизни видел нечто подобное. Он пытался представить, что чувствует солдат, который поначалу должен сражаться в той чертовой школе, взрывать стены, бить штыком в живот врага, чтобы несколькими минутами позднее очутиться в этом кафе. "Пиво, кофе, булочки, сигару, коньяк?" – спрашивает официант. – "Собираю последние заказы, потому что вы сейчас же возвращаетесь, чтобы продолжить резню".
Оказалось, что солдатам в непрерывном режиме поставляли минеральную воду с ближайшего покинутого завода. Пиво привозили из пивоварни Bürgeliches Brauhaus, находящейся неподалеку, булочки изготовлялись в местных пекарнях, на которых сейчас управляли батальонные повара. Сигареты и сигары брали из табачных лавок или из перепроизводства фабрики, которая ранее должна была снабжать своими изделиями всю Силезию, а теперь закидывала Бреслау более, чем шестистами тысячами штук сигарет ежедневно. Неподалеку производили и мины, такие, к примеру, как "Молот Тора". Взрывчатку брали из советских не взорвавшихся снарядов. Оказалось, что инженеры в средине советских снарядов листки с надписями по-немецки: "Только это, товарищи, мы и можем для вас сделать"[6]6
??? Похоже, эту фишку Автор придумал с дикого бодуна, хотя известны случаи, когда снаряды с подобного рода листовками (написанными по-русски) прилетали на советскую сторону (несколько подобного рода случаев было отмечено в Ленинграде, к сожалению ссылок не нашлось). А взрывчатку, да, вытапливали. И до сих пор вытапливают (на Донбассе, в зоне АТО).
[Закрыть].
У полковника имелись неиспользованные запасы красноречия, а вот Шильке чувствовал, что начинает испытывать результаты шока. Ему ужасно хотелось зевать. Пытаясь не разлить кофе, потому что неожиданно начали дрожать руки, он допил чашку.
– Изумительный, – сказал он. – Могу ли я попросить упаковать часть этих вкусностей для моих людей?.
– Ну конечно же, капитан. И не беспокойтесь. Мы отвезем вас в любое указанное вами место.
– К сожалению, придется вам отказать. Моя миссия сугубо секретная. Никто из моих солдат не может знать, где я был и что делал.
– Понятно.
Даже полковник не мог сдержать удивленного взгляда. Как и остальные он дал себя обмануть совершенной пустышкой. В любом случае, для Шильке упаковали приличных размеров пакет, в котором был металлический термос из чьей-то брошенной квартиры и громадная двухлитровая кружка с крышкой, прибывшая сюда из пивоварни.
– Только осторожно, – предупредил официант.
– Благодарю вас.
– Капитан, – полковник тоже поднялся. – Если бы у нас было больше таких, как вы, офицеров, мы могли бы стоять здесь до конца света.
Оба отдали друг другу честь, в соответствии с уставом. Шильке, уже сам, отправился вдоль разрушенной улицы. Ему нужно было увидеть, что происходит с его "страховым полисом". Он не собирался сдаваться в плен или отправляться в гулаг, о котором успел наслушаться много чего, или в какую-либо иную тюрьму. Он был пацифистом, человеком честным и предусмотрительным. Для того и выкупил себе "полис". Он только не любил, когда "полис" называл его гарантией пенсии. Но, тут уж ничего не поделать. За каждую страховку необходимо платить.
Губенштрассе была настолько разрушена советскими снарядами (без листочков: "Товарищи, только это мы и можем для вас сделать"), что Шильке с трудом мог находить дорогу. Он застрял на перекрестке, заблокированном разбитым бронетранспортером, который под советским обстрелом влетел в грузовик. Капитан начал забираться на искусственную гору из кирпича, металла и искореженных транспортных средств. Интересно, а что сделают поляки, когда уже захватят власть в городе?...
Пиво он не разлил. Умело спрыгнул с груды мусора прямо в руки собственных солдат, собравшихся возле служебного хорьха и фургона.
– Все в порядке, герр капитан? – спросил Хайни, небрежно салютуя. Все знали, что их офицер – "свой парень", и что он ни за что не отдаст их на погибель на каком-то Богом забытом отрезке фронта.
– Более менее, – услышал солдат в ответ.
Но Шильке интересовал исключительно его собственный "полис страхования жизни".
– На месте?
– На месте, – большим пальцем Хайни показал на фургон. – Закрылся внутри и только приказал запустить вентилятор, потому что ему жарко.
– О'кей, – бросил по-английски Шильке. Что ни говори, а язык врагов знать надо. – Как дела?
– Спокойно, герр капитан. Один раз пальнули из чего-то крупного, но взорвалось где-то на Холландвайзен. Поликарповы, – это он говорил о легких советских бомбардировщиках, – тоже сегодня не сильно нахальничают. Скука.
– Тогда имеется шанс дожить до вечера.
Шильке открыл заднюю дверь фургона и поднялся вовнутрь.
В тесном пространстве, на большом ящике советской радиостанции сидел Холмс. Персональный полис страхования жизни Шильке, который подал Холмсу пакет с термосом, булочками и бокалом. Тот молниеносно распаковал. Содержимое явно ему нравилось. Начал он с булочек.
– Замечательные! – пробормотал Холмс с набитым ртом. – Превосходные!
Сейчас он не знал, за что взяться в первую очередь: за все еще холодное пиво или за пахучий, ароматный кофе.
– Вижу, что ты понюхал пороха.
– Оставь меня, блин, в покое.
– Ой-ой-ой. Убил кого-то, и теперь у тебя кровь на ручках?
– Заткнись!
– Ну, точно, – у жующего не осталось сомнений. У него вообще никогда не было сомнений. Чертова интеллектуальная машина. – Убил, значит.
– Катись к черту!
– Глупый пацифист. Точно такой же, как и я сам. – Булочки были Холмсу явно по вкусу. Он продолжал говорить с полным ртом. – Вот, типичный немец. Жизнью рискнул, чтобы чего-то узнать, потому что порядок важнее всего.
– Заткнись, сказали же тебе.
– Кретин!
– Идиот!
– Ну ладно, в очередной раз мы представились друг другу.
Холмс языком вытаскивал из зубов остатки земляники и запивал их кофе. А Шильке видел Риттера, которому воткнул в руки две гранаты, а еще сержанта, который случайно заслонил его и получил три пули. Он видел смерть, шествующую по коридору начальной школы.
– Пиво тоже неплохое, – сообщил его "полис". – Это с той пивоварни, трубу которой мы видим?
– Да.
– Да ладно уже, перестань дуться и скажи, чего узнал, моя ты пенсия. И скажи, наконец, ты правду кого-то пришил?
– Да.
– Русского?
– Немца.
– Ну ладно. А Риттера нашел?
– Да. И как раз его убил.
– Блин, ты чего, с ума сошел? Отправился туда и среди сотен солдат – стреляй не хочу – ты должен был пришить именно нашего единственного свидетеля?
Шильке возмущенно глотнул коньяку из своей фляжки. Он ненавидел этого сукина сына. Ненавидел этого типа, который всегда был прав. Он считал его… К сожалению, они были сиамскими братьями. Если погибнет Шильке, конец и Холмсу, чуть ли не в тот же самый момент. Если погибнет Холмс, Шильке сделается человеком без будущего. Разве что это будущее определит ему курорт Гулаг. Они были неразрывны. Сейчас они были приписаны один к другому. Истинные сиамские братья. Смерть одного означает смерть и другого. И воистину: tertium non datur.
– Ну хорошо, – Холмс занялся пивом. – И чего ты узнал?
– Нойманн – это не человек, – ответил Шильке.
– Ага, – Холмс принял данную информацию спокойно. – Это многое объясняет.
"The Holms", именно так звучал его псевдоним, то есть майор Мачей Длужевский, агент польской разведки, медленно поднялся с сундука, в котором пряталась советская радиостанция.
– Это многое объясняет, – повторил он.
декабрь 1944 года
Шильке ненавидел мир с самых малых лет. Ну, может и не так сильно, ребенком он любил получать подарки под елкой. Но потом, по мере того, как подрастания, он начал замечать все это искусственное надувание, притворство, игру видимостей и делание всего на показ. «Ах, как мы друг друга любим, как обожаем семейный настрой, атмосферу благожелательности и веселья». Так он считал даже перед самой войной. Но сейчас вся эта «дружба и благожелательность» еще сильнее обнажали свое ханжество. Праздники… Ах, фантастика! Празднуем на всю катушку, а то, что к этому времени уничтожили несколько сотен миллионов семей во всем мире, нас вообще не касается. Ведь Рождество – это время любви. В Аушвице, наверное, тоже. В ближайшем Гросс Розен, который он должен был неделю назад посетить, наверняка тоже охлаждают шампанское и готовят икру. Ему блевать хотелось. Он был чудовищным пацифистом. К счастью, пацифистом он был чертовски интеллигентным, и потому, раз уж пришлось натянуть на себя мундир, натянул, но не обычного пехотинца. И, благодаря этому, не трясся сейчас на ледяном ветру в каком-нибудь промерзшем окопе. Будучи лейтенантом контрразведки, он сидел себе в тепленьком кабинете большого, замечательного, не тронутого войной города Бреслау.
Лейтенант Шильке отодвинул лежащие перед ним бумаги. Декабрьская, предпраздничная ночь невообразимо доставала его. Все эти рапорты, расписки, оперативные документы, вся эта куча макулатуры, свидетельствующей о бездонной людской глупости. Какой-то щенок из армейских подразделений украл елочку в парке. Что за бессмыслица! Украл себе немножко счастья? Так теперь его поставили перед дилеммой: то ли Иван убьет его в Сочельник, то ли в первый день праздников, то ли во второй? Средняя выживаемость в штрафной роте – это ровно три дня.
Шильке положил руку на толстую картонную папку. Еще большая чушь. На всех железнодорожных вокзалах люди с боем выбивали себе места в поездах, отправлявшихся на запад. К сожалению, имелся запрет покидать город. Приговоры для непокорных все провозглашались и провозглашались. А теперь перестанут, потому что властям теперь придется самим заняться эвакуацией. Но раз не было достаточного количества составов, жители Бреслау могли попасть в город мечты Дрезден… пешком. В самой серёдке зимы. Женщины, матери, дети, старики. Пешком через Гандау[7]7
Аэродром в городской черте Бреслау, в советских документах назывался «Бреслау-Западный».
[Закрыть], Кант, а потом по шоссе при минус двадцать градусов. В сугробах, по крайней мере, не застрянут, поскольку из другого рапорта следовало, что автострада от снега очищена. Но лейтенанта интересовал другой вопрос. Он знал о работе полевых судов и расстрельных взводов, и ему было ужасно интересно, а что случится с осужденными на смерть за попытку бегства перед объявлением принудительной эвакуации. А вот аннулировать приговоры суда было нельзя. Так что и дальше станут расстреливать за то, что теперь сами же приказывают делать? И любопытно, встретятся ли предыдущие осужденные в камерах с новыми, с теми, которые не захотят покинуть Бреслау. Его запутанные мысли обманывали и вели какую-то глушь.
Неожиданный импульс заставил его погасить настольную лампу и открыть окно на всю ширину. Шильке просто поддавался волне холода. Что чувствует солдат на фронте, в такую холодину? Что он чувствует в советском гулаге? Холод совсем даже не парализовал, в первый момент даже был приятен. Шильке понял, что испытывает облегчение, потому что невольно проветрил задымленную комнату. Как и каждый офицер контрразведки, он имел доступ к кинохронике, в том числе – и вражеской. Он видел и советские, и западные фильмы. В памяти застрял один. Он представлял бесконечные колонны немецких солдат, идущих куда-то в белую, холодную пустоту. Один пленный, у которого отобрали сапоги, даже сделал себе лапти из двух корзин для овощей, которые набил соломой. Шильке никак не желал идти вот так, в полнейшей пустоте. В комнате сделалось ужасно холодно, ему самому не хотелось получить воспаление легких. Офицер закрыл окно и зажег лампу. Какое-то время еще глядел, как микроскопические снежинки тают на подоконнике. Он вернулся к письменному столу и разложил карту. Oh, mein Gott!... Англосаксы напирали на западе, русские практически стояли у ворот. Вопрос времени. И Рейх, это всего лишь небольшой кусочек территории, тающий, словно снег на подоконнике.
В общих очертаниях планы обороны восточных территорий были ему известны. Оборона должна была сработать, основываясь на городах-крепостях. План даже был и не глупым, поскольку давал шансы на то, чтобы связать и остановить значительные силы, но… Вот именно: "но". Бреслау, как один из крупнейших городов, располагающихся практически по направлению наступления, будет крепостью ключевой, следовательно, смертельной ловушкой для собственных защитников. А Шильке совершенно не улыбалось идти в никуда в снежной пустоте. Он не желал голодать, чтобы его избивали, допрашивали, медленно доводили до чудовищной смерти от недоедания. Уж слишком много слышал он о том, что там вытворяли с людьми.
Конечно, он не обладал достаточной властью, чтобы получить назначение на западный фронт. Впрочем, там тоже творились ужасные вещи. А он, попросту, не желал отправляться ни в тюрьму, ни в лагерь. Какой угодно. Недавно, в момент депрессии, Шильке размышлял о то, а не оторвать ли себе ноги гранатой. Но, во-первых, он любил обе свои ноги, а во-вторых, это ничего бы не дало, кроме факта, что он будет еще более беспомощным в отношении палачей. На чью-либо жалость в этой войне не было смысла рассчитывать.
Кто-то, не стуча, открыл дверь. Шильке схватился. Это был его шеф, Хайгель – тоже ночная сова, не способная найти себе места в предпраздничном пейзаже.
– Вы еще работаете? В такую пору?
– Яволь, герр…
Хайгель жестом руки заглушил доклад младшего по званию. Глянул на то, что лежало на столе.
– Ну так, все ясно. А может вам бы заняться настоящей работой? Потому что от изучения карты в голове рождаются только дурацкие мысли, – с иронией в голосе бросил он.
– Яволь!
– Ладно. Завтра утром доложитесь у Крупманна из гестапо. У него какое-то дело к вам.
– Яволь!
Не говоря ни слова, Хайгель закрыл двери. Еще один урод, которому он не нравится. Шильке понятия не имел, какие у шефа планы на праздник. Зато он прекрасно знал, где тот собирается провести следующие праздники, те, что будут через год. Хмм. В далекой Аргентине! Хайгель наверняка не сориентируется, откуда Шильке это известно, из каких клочков он собрал данную информацию. Здесь его никто не ценил. Зато врагов прибывало каждый день. Лейтенант был слишком уж самолюбивым, он не умел подлизываться, по каждому делу у него имелось собственное мнение. Просто-напросто, человек-проблема, отброс прогнившей структуры контрразведки, состоящей из карьеристов и оппортунистов.
Но вот теперь он столкнулся с по-настоящему серьезной загвоздкой. Этот крупный, красивый и столь невероятно способствующий город в любое мгновение мог превратиться в смертельную ловушку. Сам Шильке не был настолько богатым, чтобы мечтать об Аргентине. Но у него не было и идеи, как выжить на месте. А то, что он желал выжить, было предельно ясно.
Кабинет Крупманна походил на барочную церковь. Этот гестаповский простолюдин считал себя знатоком искусств и отовсюду привозил для себя различные памятки. В принципе, его следовало бы арестовать, только самая главная проблема заключалась в том, что он был зятем шефа. Так что, вместо кучи приказов о возбуждении следствия, его окружали исключительно милые улыбки коллег. Знаток искусств! Коллекционер, человек, разбирающийся в проблеме!
– Ну, привет, привет. – Сам Крупманн был достаточно приятным в общении типом, если не считать факта, что власть ударила ему в голову. – И что там у вас, у конкурентов, делается? Я слышал, вы Паттона схватили!
– Чего уж там… – кивнул головой Шильке. – Правда, он показал больничный лист, и пришлось отпустить Порядок есть порядок!
– Это точно, – Крупманн милостиво позволил себе рассмеяться. – Никакой чести в том, чтобы ставить больного человека перед полевым судом, нет.
– Какой там еще суд? Розенфельд устроил все заранее.
– Розенфельд? Ха-ха-ха! – На сей раз смех был откровенный. – Это вы так Рузвельта называете? Потому что у нас он имеет прозвище "хромая крыса" или "безногий".
Шильке улыбнулся, потому что следовало. Не привык он вести дискуссии на столь низком уровне.
– Ну да ладно. Так что приготовило нам Святилище Справедливости?
– Да так, глупости всякие. – Гестаповец бросил на стол толстую папку. – В связи с приближением фронта, была созвана специальная группа с целью защиты и сохранения произведений искусства, драгоценностей и других сокровищ на территории Бреслау. Парни проводят инвентаризацию, упаковывают и отсылают в безопасное место. Но… как оно в жизни бывает, двоих кто-то убил. И на третьего было покушение.
– Господ! Но ведь это же дело для крипо. Они что, черт подери, считают, что я буду гоняться за грабителями?
Крупманн наклонился над столешницей.
– Изучив материалы из этой папки, ты сильно удивишься. Очень даже сильно удивишься.
– Тогда скажи прямо, в чем тут дело.
– Кто-то сверху, со среднего уровня, но, тем не менее, сверху, желает, чтобы этим делом занялись службы безопасности. А не какая-то там уголовная полиция. Впрочем, прочти материалы. Они наведут больше света.
– На что?
– Увидишь. Дело конкретное. Это должно быть порядочное следствие, а не какая-то там уголовка, которая на следующий день арестует двух воришек и посадит их в камеру. Тут, похоже, дело не в том.
И именно в этот момент Шильке почувствовал, что в кабинете ужасно завоняло.
– А почему ты сам этим не займешься?
– Если бы у бабушки были усы, она была бы дедушкой, – Неожиданно Крупманн разозлился. – Нет у меня времени на эти игрушки. Я через три дня схвачу самого Холмса!
Шильке закурил. Взял несколько орешков с подноса у телефона. Какое-то время игрался ними, прежде, чем сунуть в рот. Нужно было обдумать сразу несколько проблем. Кто его впутывал и во что? В этот самый момент он не был в состоянии решить. Ему отчаянно требовалась помощь. И вдруг его осенило. Ему нужна была помощь? Он уже знал, где ее найти.
– Кто такой Холмс?
– Хренов агент польской разведки. Я с ним уже год мучаюсь. Но через три дня… – Крупманн холодно усмехнулся. – Он будет сидеть на том же стуле, что и ты. Но орешков он не получит. Получит кое-что другое.
В мозгах Шильке как будто бы вспыхнула сверхновая. Решение всех проблем! Причем, идеальное решение!
– Так кто это такой? И почему ты с ним мучаешься?
– А зачем ты спрашиваешь? – услышал он вместо ответа.
– Потому что фамилия мне кое-что говорит. И я не ассоциирую ее с божественным Шерлоком Конан Дойла.
Крупманн поглядел на него весьма серьезно.
– The Holms, – сказал он.
– "The"? Не "мистер Холмс"?
– Нет. Он желает, чтобы к нему относились как к учреждению. А не как к человеку. "The", а не "Mr". Это учреждение, институция.
– Он прямо так действует тебе на нервы?
– Прямо так. Но это последние его три дня. Мой информатор выставил его в качестве легкой цели.
Крупманн налил себе коньяку из бутылки, извлеченной из ящика стола. Предложил и Шильке, но тот отказался жестом руки. Уж слишком он был занят собственными мыслями, чтобы выпивать.
– И как ты его схватишь?
– А не слишком ли ты много желаешь знать? Займись лучше этими обычными убийцами от произведений искусства, хорошо?
Жаль, что он не прибавил "простак" или прямо "лейтенантишка". Но Шильке уже привык к хамству гестапо. Государство в государстве. Наилучшие, наигениальнейшие и эффективнейшие. Организация богов, которая, правда, на самом старте совершила кардинальную ошибку, презрительно относясь к конкурентной организации и делая из нее своих самых заядлых врагов. Ведь крипо вовсе не намеревалось прощать унижения.
