Текст книги "Побег из Фестунг Бреслау (ЛП)"
Автор книги: Анджей Земянский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)
Мины солдат говорили, что с чем-нибудь подобным они, как раз, справятся.
– Ну ладно. Вот одежды я вам не достал. Гражданское вы должны были обеспечить себе сами.
– Так у нас уже имеется, – снова вырвалось у кого-то.
Тут уже все начали смеяться.
– И последнее. Денежное содержание. Мне кажется неразумным платить его в марках, а рублей в кассе у нас нет. Так что последняя выплата будет в долларах.
– Ураааа! – солдаты начали аплодировать.
– Да тише вы, тише! – успокаивал их Ватсон.
– Это все. Если каким-то чудом после войны кто-нибудь встретит меня в Бреслау… – Шильке откашлялся. – То есть, во Вроцлаве… В общем, не подходите поговорить, не приветствуйте, не отдавайте салют – просто идете в свою сторону. С этого момента мы не знакомы и никогда друг друга не видели. То, что вы помните, никогда не происходило, а наша история никогда не имела места.
– Так точно!
– Это уже и вправду конец. Разойдись. – Шильке повернулся, чтобы уйти, но еще задержался. – Помните, не будьте глупцами, не дайте себя убить.
Один из солдат подошел к нему поближе. Это был толстый силезец, строящий из себя заику.
– Герр капитан, – сейчас-то он совершенно не заикался. – Я от имени всех хотел сказать, что… – Он не слишком знал, как оформить мысли в слова. – Что если бы было таких как вы офицеров… таких как вы людей… так этот мир был бы более, блин, человечным.
Шильке отдал ему шкатулку с документами и деньгами.
– Раздели среди всех. А нам нужно исчезать.
– Так точно!
– И без всяких "так точно", "разрешите идти", без отдачи чести и тому подобного. Просто: до свидания, – и он подал толстяку руку.
Силезец улыбнулся, крепко пожал руку в ответ.
– До свидания, герр капи… До свидания, герр Шильке. Желаю удачи.
– И вам того же.
Все вместе: Шильке, Холмс, Ватсон и Хайни ушли, не говоря ни слова. Только парень еще оборачивался несколько раз, ловя взгляды солдат. Что его явно мучило.
– Герр капитан… – заговорщическим тоном шепнул он.
– Что?
– А мы, что, дезертируем?
Холмс фыркнул. Ватсон чуть не упал.
– Вне всякого сомнения, – серьезно ответил Шильке. – В данный момент мы как раз этим и занимаемся.
Только сам он ничего особенного все так же не испытывал. Ну, может… Эта темная парковая аллея, зелень вокруг, тонущая во мраке. Атмосфера конца света. Место, которое, в каком-то смысле, перестанет сейчас существовать. Нет, нет, аллейка не исчезнет. Но уже завтра она не будет такой же самой. Она будет принадлежать иному миру, который управляется по иным законам. Перед глазами у него встали запутанные судьбы города, истории людей, его творившего. И вдруг до него дошло, что это последняя ночь Бреслау, завтра этот город исчезнет. По крайней мере, та его часть, которую не заглушила нацистская дробь. А может и нет? Возможно, именно эта часть и сохранится? Прощай, Бреслау, приветствую тебя, Вроцлав. Ведомый каким-то иррациональным импульсом, Шильке погладил лавочку, мимо которой они проходили.
Темная тропа вывела их прямиком на Адольф Гитлер Штрассе. Здесь они свернули налево, чтобы дойти до первых зданий жилого массива – сада Цимпель, который в плане своем выглядел словно орел. Холмс открыл висячий замок на двери небольшого складика с сельскохозяйственными орудиями на краю одного из участков, а потом, когда все уже втиснулись в тесное помещение, через отвешенную доску ради безопасности вновь закрыл дверь на замок.
Они быстро переоделись в рабочие комбинезоны, вытащенные из тайника в двойной крыше. Все их вещи следовало разделить и попрятать в разных местах. Только оружие и документы отправились в основной тайник. Все остальное следовало оставить в менее безопасных местах. После того Холмс запустил подземный телеграф – удивительно простое и эффективное решение, не пробуждающее чьих-либо подозрений, поскольку он представлял собой просто туго натянутую веревку. Достаточно было стучать по веревке чем-нибудь металлическим. Ответ азбукой Морзе поступил уже через несколько секунд.
– Ползем по очереди. Смотрите, чтобы в карманах не было ничего металлического.
Сам тоннель представлял собой соединенные и закопанные под землей металлические бочки. Любой громкий звук мог бы выдать их позицию. К счастью, слишком далеко ползти не пришлось. Тоннель, скорее всего, вел только под улицей и за ограду лагеря. Для Шильке и его больной спины это было, тем не менее, марафонской дистанцией. С громадным трудом он выбрался наверх по другой стороне, в какую-то котельную. Ожидавший их здесь мужчина раздал всем документы.
– Фамилии и даты зазубрите как "Отче наш", – шепнул он. – Для немцев мы выдумали простейшие.
– Справимся.
– Тогда сейчас в лазарет, – проводник повел их по длинному коридору.
– Зачем в лазарет?
– Завтра рабочие должны будут пойти на работу, как и обычно. А в группах вас никто не знает, работу вы тоже не знаете. А в лазарете к вам никто не прицепится.
Через несколько минут они добрались до какого-то неприглядного, насколько можно было судить при ночном освещении, барака. Проводник открыл дверь и пропустил всех вовнутрь. В небольшой комнате их ждали врач с рослым санитаром.
– О Боже, – всплеснул врач руками. – Целых четверо!
– Пан доктор, мы не с пустыми руками, – Холмс протянул ему приличных размеров коробку. – За место платим: пенициллин, цибазол, витаминные таблетки.
– Пенициллин? – врач взял коробку так осторожно, как будто там был нитроглицерин. – Пенициллин?
– Чистейший. Прямо из Англии.
Врач глянул на своего рослого помощника.
– Пан Сташек, тогда отправляйтесь к инженеру Венгржину и сообщите ему, что я передумал. Завтра он не умрет, а будет жить дальше.
– Но, пан доктор, пан инженер ведь не поверит.
– Тогда продайте ему как-нибудь красиво. Скажите, что его молитвы были выслушаны, и что Матерь Божья Остробрамская согласилась совершить чудо!
– Так ведь он же из Варшавы. Наверняка ведь молится Ченстоховской Богоматери.
– Ой, да ладно. – Певучий виленский акцент едва позволял Шильке понимать доктора. – Ну не станут же бабы ссориться, какая для него более подходящая. В небе оно не очень к месту. – Врач глянул на часы. – Передайте ему, что чудо я совершу уже через четверть часика.
– Хорошо, пан доктор.
– Ну а вас я приглашаю вот сюда.
Доктор открыл дверь в лазарет
Не все пациенты в это время спали. Шильке уловил несколько взглядов. Но никто не задал ни единого вопроса, не прозвучало ни одного комментария. Неожиданно до него дошло. Это совершенно другая ментальность. Конспирация у всех была в крови. И все эти придворные формы в подобного рода месте: "пан", "пани", ритуалы, этикет. Совершенно иной мир. Неожиданно он понял, что эта прогулка по парковой аллее обладала символическим измерением. Он уже очутился на территории Польши. Чуточку быстрее, чем остальные немцы в этом городе.
Принудительных работников, как и каждое утро, собрали на плацу, откуда они должны были отправится на определенные участки. Все проходило по устоявшемуся за много лет сценарию. Шильке удивил только один факт. Все поляки знали, что ночью был подписан акт о капитуляции, а вот никто из немцев об этом не имел ни малейшего понятия. Откуда они знали? Ведь никто из четверки Холмса наверняка не проговорился. Тогда откуда? В лазарете, потому что здесь было больше всего места, даже собрался тайный полевой польский суд, который заранее разделил охранников по степени их виновности. Но тут оказалось, что смертного приговора заслуживал только один из них, исключительная сволочь и бандит. Вот только приговор исполнять никто не желал. В связи с этим, суд сменил его на более суровый: смертный приговор с дополнительными пытками перед тем, и все это необходимо осуществить чужими руками. Заинтригованный Шильке насторожил уши, чтобы узнать, каким же образом они собираются все это провести. И поляки оказались мастерами в вопросе комбинирования.
– Это очень просто, – объяснял пожилой человек с короткой, тщательно удерживаемой бородкой. – Как только случится подходящий момент, мы его схватим и силой сделаем на левом предплечье татуировку СС.
– Замечательная идея! – согласился председатель судейской коллегии. – А татуировки кто-нибудь делать умеет?
Тут же объявился уголовник, который сидел в тюрьме еще перед войной.
– Я умею, – сообщил он. – Только я не знаю, как такая эсэсовская татуировка выглядит. В жизни не видел гестаповца[71]71
Товарищи, genossen, так в тексте. А ведь "гестаповец «эсэсовец». – Прим.перевод.
[Закрыть] голым.
– Это всего лишь вытатуированная группа крови, – пояснил бородач. – На левом предплечье.
– Но, прошу прощения, где конкретно?
– Ой, только без преувеличений. Русские – это тебе не аптекари. Штангенциркулем измерять не станут.
С этим все согласились.
– Но ведь он станет отрицать, документы предъявми, – появились сомнения.
– А документы исчезнут. Но, уважаемые, вы подумайте на минутку. Кому русские поверят? Ему или нам? В конце концов, мы же их союзники.
Громкий смех, похоже, говорил о том, что союз с Россией не является особо крепкой конструкцией.
– А если эта свинья переживет гулаг? – появились сомнения еще у кого-то.
– Ой, Боже ж ты мой. Заберем у него винтовку и сделаем на прикладе насечки, как снайперы. А ниже надпись по-немецки: мои русские". Достаточно?
Вся судейская коллегия снова рассмеялась. Заседание было закончено. Шильке только головой качал. Он уже имел возможность ознакомится с польской находчивостью при случае "дезертирства" офицера в ходе обороны рокового мота с компанией пенсионеров. Ничего не делается силой, "через колено", все как-нибудь с вывертом, и лучше всего, если грязную работу сделает кто-то другой. Немец находился под впечатлением польской ментальности.
В лазарете сделалось пусто. Если не считать врача, днем сюда никто не заглядывал. В полдень санитар с помощницей принесли еду. Шильке еще не проголодался. Пациенты с соседних коек с охотой поделили его порцию между собой. Наверняка они знали, что это немец, понимали его молчание и причину, по которой он не раскрывал рот. Все общение проводилось жестами. Холмс, Ватсон и Хайни отсыпались за предыдущие ночи. Шильке спать не мог, уж слишком сильно болела спина. В связи с этим он слушал ведущиеся вокруг беседы. Оказалось, что он неплохо понимает по-польски, тем более, когда рабочие разговаривали просто.
– В общем, завтра-послезавтра ужас закончится, – сказал молодой человек со сложным переломом руки. Более всего его беспокоило то, что когда снова можно будет мародерствовать, сам он получить лишь половину "добычи", которую мог бы иметь, это по причине больной руки. – Как скоро Советы доберутся сюда?
– Они уже тут.
– Нет, я говорю про этот лагерь. Сколько это займет у них времени?
– А черт их знает. Наверняка, сначала ведь по центру пойдут. Следить за сдачей оружия.
– Все будет очень быстро. – В дискуссию включился какой-то пожилой мужчина с обширной раной на бедре. Это к нему попал цибазол от Холмса. – Им надо проверить, не прячутся ли по домам какие-то группы с оружием.
– Так ведь в каждую хибару не заглянут.
– Чтоб ты не удивлялся. Здесь они появятся скоро. А ужас вскоре закончится.
– Уже вижу, как кончается. Это ты немцев не знаешь.
– Но как? – возмутился молодой, поправляя повязку на руке. – Глупо ведь убивать кого-то, подписав капитуляцию.
Раненный в ногу только смеялся.
– Мы возили жратву в тюрьму, – сообщил он. – Ту самую, на Клечкау Штрассе. Так среди заключенных, которые ее забирали, был один поляк. Он все нам рассказал. Там у них имеется гильотина, но не такая, как во времена французской революции. Механическая. Кладешь осужденного, нажимаешь кнопку, и делу конец. Так в последние дни у них забило сточный канал.
– Какой канал?
– По которому стекала кровь. Забился отрубленными головами, а вытащить никак не удавалось. Уж слишком быстро они эти башки рубили.
– И это они так наших убивали?
– Каких там наших? Своим черепушки сносили. Только слишком быстро. Теперь им приходится расстреливать. Вот уних там ужас. Хотят убить всех тех, что сидят с приговорами.
Выходит, Крупманн был прав. Казни будут продолжаться до последнего. До того момента, когда первый русский появится в дверях тюрьмы. Вот в отношении гильотины ошибался. Ну не мог он предвидеть того, что оборудование сможет отказать.
– Этот поляк разные вещи рассказывал. Самое смешное было, вроде как, во время январской эвакуации. Поначалу сажали со смертными приговорами тех, кто хотел уехать из Бреслау, когда было нельзя. А когда объявили приказ, так у многих баб случилась истерия, что это же надо оставить все нажитое и шагать через сугробы. И истерия была такая, что они бегали по улицам, плакали и вопили. И слишком многие наболтали слишком много. Вот они и сидели в тех же камерах, что и те, которые желали выехать раньше. А потом вместе отправлялись на гильотину.
Слушатели стали смеяться.
– Эээ… – вмешался молодой. – Я кое-что получше расскажу. Под конец у них людей все меньше становилось, потому что фольксштурм забирал. Короче, идем мы на работу, а в качестве конвоира дали нам какого-то дедка. А он ужасный холерик и дурак, все время кричал на нас и все время о чем-то забывал. А когда мы уже работать начали, так в каждую дырку лез, хотя совсем же не его дело, так что даже немецкого мастера до живого достал. В общем, возвращаемся мы. Тут останавливает нас патруль, проверка документов. Оказывается дедок забыл поставить печати, что был на работах. Тут нас проверяют, а у нас все бумаги в порядке, потому что про наши документы должен был мастер позаботиться, ведь если чего не так, его бы за шкирку взяли и… – Молодой провел ребром здоровой руки по шее. – А дед скандалить начал, короче, его и забрали. Наш сержант в караульной рассердился и на следующий день дал нам другого деда. Короче, идем мы на работу. Глядь, а на виселице болтается вчерашний дед с надписью, мол, саботажник. Так мы новому объяснили, чтобы его не встретила судьба предшественника, нужно позаботиться про все печати. Он так перепугался, что целый день про эти печати только и думал. Руки у него так тряслись, что он для храбрости соточку и заложил. Но этого ему показалось мало, вот он и добавил. Возвращаемся. Снова патруль нас останавливает. У нас бумаги в порядке, у деда тоже, с той лишь разницей, что мы прямо стоим, а дед качается. Двоим нашим пришлось его придерживать, а третий винтовку к нему прижимал, потому что в руки он ее брать боялся. Начальник патруля как это увидел, так деда сразу и зацапал. Сержанта в караулке чуть кондрашка не хватила, так он орал, что покажет нам, потому что наша группа каждый день своего конвоира теряет. На третий день он выделил нам молокососа-фанатика из Гитлерюгенд. Вот же свинья и гад был. И он нас так достал, что милости быть не могло. Во время проверки у него бумаги зихер, и у нас тоже. Но мы себя странно ведем. Как будто бы чего-то боимся. Так что сразу досмотр. У нас ничего нет. Тут командир патруля подумал-подумал и приказал обыскать молокососа. Ну и нашли у него в ранце две горсти сахара и военную упаковку.
Окружающие парня пациенты начали хохотать. Один только не очень понимающий спросил:
– А откуда у него взялись те две горсти с военной упаковкой?
– Да видно кто-то благожелательный подбросил, чтобы встречу с дедками подсластить.
– Новый взрыв хохота.
Шильке пытался вздремнуть. Разбудил его только шум, сопровождающий возвращавшихся работников. Немцы о капитуляции уже знали. Вот только лагерные охранники понятия не имели, что им делать. Идти на сборные пункты вместе со сдающимися военными или же торчать здесь и продолжать охранять принудительных работников? Многие из них вспоминали свои давние грехи. Неожиданно они осознали наличие тысяч человек, в отношении которых они сами были жестокими, и которые сейчас сделаются хозяевами ситуации. До них дошло, что они сидят верхом на многотонной бомбе, которая в любой момент может взорваться. Начались побеги с места службы, у пары охранников нервы сдали слишком быстро, ими тут же заинтересовался ближайший полевой суд, и их повесили, но не публично, а в укрытии, на каком-то чердаке. Какое безумие! Шильке казалось, что здесь множество таких, которые уже сейчас были готовы подлизаться к русским. Пока же что приводилась в порядок лагерная картотека, готовились документы, заключенные получили более приличный ужин, а в лазарете появились новые одеяла и лекарства.
Ночью несколько смельчаков по подземному тоннелю вышло на разбой. Когда вернулись, то рассказывали невероятные истории.
– В домах, бери, чего только пожелаешь!
– Немцы вылезают из подвалов и с недоверием глядят на развалины, которые когда-то были их городом. Достаточно разок на такого прикрикнуть, и он уже не знает, что делать, охотнее всего – удирать.
– Военные сдают оружие. Ну, говорю вам, эти немцы шизанутые. Вы не поверите, но перед сдачей они чистили винтовки, словно перед гарнизонным смотром. А на той площади, где фонтан и две скульптуры голых мужиков, которые мечами львов убивают, тех скульптур уже не видно. Такие горы винтовок выросли.
– А в центр лучше и не идти. Вонь такая, словно навозную яму вскрыли. Или даже бойню со сгнившим мясом. И такте тучи мух, тараканов, комаров и другой гадости, что я в жизни еще не видел. Лучше всего держаться за Одером.
– А с русскими надо держать ухо востро. Празднуют и лазят совершенно пьяные. Нас не трогают, но им нужно четко сказать, кто есть кто. Научитесь сказать по-русски: "Я поляк, я принудительный работник". Не забудьте.
– А немцев убивают?
– Да нет, не особенно. Но вот немецкой женщиной я бы быть не хотел.
Шильке с Холмсом заварили себе чаю на примусе в каморке возле лазарета. Кое-какие запасы у них оставались. Ватсон пошел вынюхивать новости, а Хайни лежал и ни с кем не разговаривал. Помимо по-настоящему больных, он был, похоже, единственным человеком в лагере, который лежал в кровати. Все остальные в нарастающем возбуждении крутились повсюду и беспрерывно болтали. Охранники не знали, что делать. Сегодня они просто боялись войти в бараки.
– Русские! Русские идут!!!
Лазарет располагался ближе всего к входным воротам, так что все в спешке бросились к окнам. Даже "инженеры", конструирующие сложную химическую установку, оторвались от своей срочной работы.
– Вот рем! – показал кто-то пальцем.
Шильке сощурил глаза. К воротам неспешно подходило пятеро русских солдат. Сила победившей армии была заметна. Автоматы солдаты держали не в готовности, а как кому было удобно, к неожиданной стрельбе они никак готовы не были. Форма в беспорядке, двое вообще сбросили мундиры, обмотав их рукавами вокруг бедер. Каски висели на ремешках. Было похоже, что они уже никого не боялись. Им даже не нужно было строить грозных мин.
Один из охранников, как полагается, отрапортовал. Ближе всего стоявший русский отпихнул его, как бы прогоняя настырную муху, даже не поглядев в ту сторону. Смущение немца, к которому отнеслись таким вот образом, вызвало восторг собравшихся возле окон поляков.
– Ваня, еще и пинка ему приложи! – кричали они, хотя по причине наглухо забитых окон стоящие на плацу никак не могли их слышать. – С каблука и в беретик!
Русские раскрыли ворота. Неспешно, оглядываясь, они вступили в лагерь. Лазарет был ближе всего, поэтому они именно сюда и направились в первую очередь.
– Отойдите от окон, – отозвался кто-то из наиболее разумных. – А то увидят такую кучу народа и стрелять начнут.
Эти слова имели лишь частичный эффект. Но могло показаться, что, по крайней мере, половина из собравшихся в большом помещении задержала дыхание, слыша скрежет замка. Первым вошел русский с ППШ в руках, затем к нему присоединился второй.
– Вы кто? – рявкнул он по-немецки, увидав столько мужчин в одинаковых комбинезонах. – Какое подразделение?
– Никакое не подразделение, – ответил кто-то, тоже по-немецки. – Мы заключенные.
– Врешь! Я видел заключенных, у них полосы на одежде. А у вас форма.
– Это не форма, а комбинезоны.
– Врешь ты все. – Русский подошел поближе. – Это что за установка? – указал он на аппаратуру, монтируемую "инженерами". – Это что такое?
– Ракета Фау-3, – вырвалось у пацана с больной рукой.
Русский солдат поднял ППШ. К счастью, кто-то заехал молодому в ухо. Атмосфера делалась напряженной.
– Это не ракета Фау-3, – включился Холмс на замечательном русском языке. – Самогонку будем тут гнать.
Русский на момент потерял дар речи.
– А ты кто? Русский?
– Нет, я поляк, работник.
– Мы все тут поляки, – заговорили и другие. – Нас сюда вывезли на работы! Мы поляки! Работники, понимаешь? Мы – принудительные работники. Нас тут держат.
Русский перебросил ППШ за спину.
– А, поляки… – буркнул он. – Ну, в общем, вас тут уже никто не держит.
– А самогонка когда будет? – спросил второй солдат.
Атмосфера явно расслабилась, а через минуту плотины рухнули.
– Будет, как только добудем продукты. А машинка почти что готова.
Неожиданно все начали вопить, перекрикивая один другого.
– Русские, уррааа!!! Мы союзники. Мы братья, дай пять, дай поцелую…
Кто-то начал успокаивать толпу. Пожилой мужчина с тщательно стриженной бородкой пропихался к осободителям.
– Пан господин, – кричал он. – Пан господин, а хотите медаль получить?
– Медаль? А за что?
– А у нас тут очень важный эсэсовец имеется с татуировкой под мышкой. Ужасный гестаповец.
– И где же он?
– Сейчас его выдадим, пан господин.
Несколько работников со склада грязного белья привело связанного, словно вареная колбаса, с кляпом во рту охранника, которому ночью силой сделали эсэсовскую татуировку. Тут же – не слишком удачное – произведение и продемонстрировали. В соответствии с предположениями, русский аптекарской точности не проявил и не вытащил из кармана штангенциркуля, чтобы татуировку проверить.
– Вот же свинья…
– А тут еще кое-что. – Кто-то сзади подал винтовку с насечками на прикладе. – Во! Глядите какая надпись!
Лицо русского неожиданно сделалось суровым.
– Да я тебя… – передернул он затвор автомата. – Да я тебя на месте, тут же…
Поляки начали толкать друг друга. Ведь приговор подпольного суда звучал не так.
– Нет, нет, пан господин. Пожалуйста, не здесь. Пускай он отправляется в гулаг и узнает то, что мы пережили тут.
– Не убивать его, – подключились и другие. – Не убивать.
Немцу удалось выплюнуть кляп, и он завопил:
– Я обычный охранник! Это они мне тут сделали, они меня убить хотят! Это коварные польские свиньи!
– Что? – русский заехал охраннику кулаком в лицо. – Ах ты, гнида гестаповская, ты уже так запутался в собственной лжи, что и не знаешь, что поляки просят тебе жизнь сохранить. – Охранник снова получил кулаком. – Черт с ними. Пускай будет так, как они хотят!
Момент раздумий. Улыбка.
– Хорошо! Посетишь наши колымские курорты. Посетишь… весьма глубоко. С соответствующей отметкой в деле.
Шильке восхищенно усмехнулся. Подпольный суд действовал безошибочно и с огромной точностью. А русский осмотрел присутствующих.
– Ну, раз уже мы познакомились, то те, которые должны были самогон Фау-3 делать, то пускай за продуктами бегут[72]72
И что это за русский, который не имеет понятия о технологии изготовления самогонки? Аппарат, да, нужен. Но ведь нужно изготовить еще и бражку! А ее так быстро не приготовишь. Биология и химия руководствуются своими законами, а не подгоночными требованиями социалистической необходимости и военного времени! Даже самую «скоростную» брагу можно изготовить только за сутки (опять же, для ее изготовления нужна ультразвуковая стиральная машина, а где можно было ее взять в только что взятом Бреслау?), да и результат не фонтан – перегонять нужно не менее двух раз. – Прим.перевод.
[Закрыть]. И за работу, за работу, не лениться!
Со всех сторон раздались крики:
– А как же! Союзников нужно угостить! Освободителей!
Холмс наклонился к Шильке.
– Сматываемся отсюда.
– Почему?
– Знаешь, Фау-1 летала довольно далеко, Фау-2 – еще дальше. А видя профессиональность "инженеров", выпьешь этого Фау-3, пернешь, и ты уже на Луне.
Для лагеря принудительных работников из Польши начались медовые месяцы. По крайней мере, для тех, которые желали остаться на месте, потому что им некуда было возвращаться. Весь громадный – неизвестно чей – город принадлежал им.В выжженном войной мире, в глазах лишенных абсолютно всего людей его запасы казались даже более богатыми, чем содержимое сказочного сезама. Правда, людей, желавших воспользоваться этими сокровищами, было много, но запасов имелось еще больше. Разведывательные группы отправились на Дикий Запад, наслаждаясь отсутствием власти и организации. Но быстро оказалось, что будет лучше, если женщины останутся в лагере под иллюзорной, но единственно возможной и более-менее надежной охраной польских охранников. Разведчики быстро донесли, что немецких женщин русским скоро может и не хватить. Именно тогда-то и начали собирать оружие. Пока что украдкой и на собственный риск.
Разведчики же приносили сведения о том, как передвигаться по городу. Территория ближайшего Ярхундертхалле[73]73
Зал Столетия, одна из достопримечательностей Вроцлава. О нем одном написано много любопытных книг.
[Закрыть] была вообще недоступной. Там высились достигавшие неба кучи немецких винтовок, которые немногочисленные грузовики сонно куда-то вывозили. Абсолютный запрет доступа действовал и в отношении памятника Геркулесу, а так же библиотеки на Тумском Острове. Здесь охранников было до и больше, причем, все они были обозлены тем, что не могут присоединиться к грабящим все и вся коллегам. А в самом центре безумствовали пожары. Одни из них были последствиями войны, дома, загоревшиеся в ходе боев, которых сейчас никто не гасил. Другие – поджоги, проведенные русскими. Их «разведчики» шастали по лишенным электричества домам, подсвечивая себе ветками, обернутыми тряпками, которые они бросал, когда те уже становились не нужными. Смрад в центре сделался настолько чудовищным, что невозможно было выдержать. Повсюду разлагающиеся пища и тела, которых никто не убирал. Тут же появились ужасающие количества мух, комаров и червей, жирующих на останках. Идя туда, нужно было одеть что-нибудь с длинными рукавами, до запястий, а голову обмотать тряпкой. В некоторых местах пройти попросту было невозможно. Отгонять всю эту живность не удавалось, эта дрянь лезла в глаза и уши, захватывая любой клочок незащищенного тела. Те, которые там были, описывали происходящее как одну из кар египетских.
Что же касается самих русских – они вели себя нормально. С ними и поговорить можно было, и коммерцию устроить. К мародерам тоже особенно не цеплялись, разве что те как раз тащили что-то такое, что нравилось русскому. Но хотя бы мужчины с их стороны не испытывали каких-то осложнений. Главное, иметь при себе кенкарту[74]74
Кенкарта (удостоверение, нем. Kennkarte) – основной документ, который удостоверял личность во времена Третьего рейха, впервые введена в обращение в июле 1938 года. Как правило, кенкарту получали посредством соответствующего полицейского управления. Для получения кенкарты заявитель должен был заполнить заявление и предоставить свидетельство о рождении; в некоторых случаях – свидетельство о браке, а так же сдать отпечатки пальцев. Каждый гражданин Германии должен был иметь кенкарту при себе и предъявлять ее по требованию чиновников или полиции. – Из Википедии
[Закрыть] или какой-то документ из лагеря, что ты был принудительным работником. Обязательно! Потому что молодых мужчин без таких бумаг могут задержать и доставить на Шлёссплатц, а там начальник из ГПУ станет такого унижать или доставить в тюрьму в качестве «важного немца», которых советы постоянно вылавливают. Любой ценой нужно доказать, что ты поляк, и иметь для этого надежные документы.
С простыми солдатами сотрудничество идет на всю катушку, торговые сделки заключаются молниеносно, и оба народа в этих делах доверяют друг другу безгранично. Обязательной валютой являются наручные часы и спирт. Золото у русских имеется в небольших количествах, иногда – замечательные консервы. Табак у них покупать не следует, поскольку курить его невозможно. Но тут нужно быть осторожными с узкоглазыми, потому что часто они не говорят даже по-русски и вообще люди дикие. Настоящие русские и сами не любят с ними связываться.
Немцы сходят с тротуара, даже просто увидав идущего человека. Их даже можно остановить и обыскать, только толку от этого никакого. Всех их давным-давно обыскали освободители. В квартиры, даже жилые, тоже можно заходить. Лучше всего при этом громко кричать, и не важно на каком языке. Тогда хозяева пугаются. Пустых помещений валом. Даже не все немецкие склады охраняются.
Доставленные сведения явно обрадовали обитателей лагеря. Тем более, что производство собственной, лагерной "валюты" идет на полную катушку. Понятное дело, что сахара не было, но тут никакой проблемы. Инспекция окрестных домов в кварталах Цимпель и Бишофсвальде быстро показала, что германские хозяйки в изготовлении домашних заготовок были образцовыми. Количество баночек с вареньем и джемами, сносимых отовсюду, из каждой домашней кладовой, полностью успокаивало текущие потребности в Verrgeltungsvaffe, то есть, оружии возмездия, как окрестили произведение "инженеров", ранее известное как Фау-3. Снабженные стеклянными снарядами с ним многочисленные разведчики приносили в лагерь охапки добычи.
Шильке с Холмсом размышляли над тем, когда будет самый подходящий момент, чтобы покинуть лагерь.
– Слушай, а ты не обязан куда-то обратиться? – спросил Шильке. – Война ведь уже закончилась.
– И куда же это?
– Ну, к командованию.
Холмс пожал плечами.
– К русскому? И на кой черт мне отвечать на массу ненужных вопросов?
Вот тут Шильке не понял.
– Но ведь вы же союзники.
– Ну да, конечно. Только ты не знаешь русских. Подозрительность – это их вторая натура.
– У тебя нет инструкций на подобный случай?
– Конечно же – есть. Я должен установить связь с командованием. Но как это сделать, если связи нет? В этом случае я обязан обратиться к первому же встреченному мною польскому патрулю, попросить связать меня с офицером, а через него – требовать свидания с офицером из разведки. И я в домике. Но… ты здесь видел где-нибудь польский патруль?
– Ага, тогда это означает, что ждем?
– Не обязательно. Еще у меня имеется контакт с одним человеком. Зовут его Болеслав Дробнер. Либо он уже находится в городе, либо вскоре приедет. У него будет связь, и он сделает нечто такое, что его можно будет легко найти.
Шильке кивнул. Он над чем-то раздумывал.
– А почему ты не воспользуешься радиостанцией?
Холмс с Ватсоном расхохотались.
– Знаешь… Чужая радиостанция, втихую передающая в занятом русскими городе, пускай даже и союзная… Мне кажется, это могло бы быть превратно понято.
Шильке махнул рукой.
– Даже не знаю, а чего вы боитесь. Ведь у русских даже нет гониометрии[75]75
Гониометрия (от греч. gonia – угол и греч. metreo – измеряю), часть тригонометрии, изучающая свойства тригонометрических функций и зависимости между ними, в которой рассматриваются способы измерения углов. Шильке, конечно же, имел в виду «радиогониометрию» (радиопеленгование) – определение направления на источник радиосигнала с помощью антенн, вычисление расстояния до источника с помощью триангуляции.
[Закрыть].
Холмс неожиданно поднял голову.
– Что?
– Знаешь… – теперь немец передразнивал Холмса. – Немного посидел в разведке, вот и узнал то да се. – Он тепло улыбнулся. – У русских нет гониометрии[76]76
Ой врет автор, как сивый мерин врет. Вот фрагмент из журнала «Радиотехник» № 8 за 1919 год: "Радиогониометрия: определение направления передающих радиостанций (точнее выражаясь: определение фронта приходящей электромагнитной волны). В мирное время это применение имеет большое значение для определения направления и местоположения движущейся радиоустановки (морского или воздушного корабля), а также для самоопределения подвижной станцией ее географического положения. В военное время радиогониометрия имеет огромное значение для целей военной разведки, определения числа и положения радиостанций противника; радиогониометрия занимает первое место в новой, возникшей за время войны, отрасли военно-разведочного дела, «радиослежке». Рациональная радиогониометрия практически может быть осуществлена лишь помощью ориентированного радиоприема (а не способами, основанными на изменении силы тока в приемной антенне в зависимости от расстояния ее от передающей радиостанции). (http://sergeyhry.narod.ru/rt1919_08_15.htm )". Сеть радиопеленгационных станций планировалось установить возле Выборга еще в 1916 году… Ну и так далее.
[Закрыть]. Они не располагают переленгаторами, и они не в состоянии установить места, откуда передает вражеская радиостанция.
– Господи Иисусе, ты уверен?
– Уверен. Разве что они захватили те две машины, которыми мы пользовались в Бреслау. Но это они имеют только оборудование. А вот когда его освоят… понятия не имею.
Холмс поднялся и начал кружить между кроватей. Чего-то Шильке никак не мог понять.
– Это так важно?
Холмс остановился.
– Не знаю, – честно ответил он. – Но у меня открылся клапан в мозгу. Очень странно… Что-то мне…
Закончить он не успел, поскольку в лазарет влетел один из "разведчиков" с тяжелой добычей, которую он тащил в мешке на спине.
– Люди, вы не поверите, – крикнул он прямо от двери. – Во Вроцлаве уже имеется наш польский президент!
– Кто у нас имеется? – спросил кто-то с боку.
– Президент. Заседает он на давней Блюхер Штрассе. Можно записаться, доложить о проблемах. Можно получить ордер на квартиру и вообще какие-то бумаги.
– Президент, президент… – переспрашивали люди. – Кто такой? Как зовут?
