Текст книги "Человек находит себя"
Автор книги: Андрей Черкасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)
4
«Только бы достать!» – думал Алексей, шагая к маленькому домику, в котором помещалась фабричная библиотека.
Название книги запомнилось хорошо: «Пневматические приборы и инструменты». Мельком он видел ее весной, когда заходил за журналами. Запомнился и цвет обложки, и рисунок на ней, и формат – все, кроме фамилии автора.
– Пустая голова! Раньше не мог вспомнить! – вслух упрекал себя Алексей. – Только бы найти!
В библиотеке близорукий чертежник из технического отдела, низко склонясь над столом, рассматривал номер «Крокодила». У барьера сосредоточенно рылся в каталоге парнишка лет шестнадцати в форменной фуражке ремесленного училища, Саша Лебедь. Других посетителей не было.
Библиотекарша, «бывший инженер» Валя Светлова, голубоглазая, с русыми вьющимися волосами и ямочкой на маленьком подбородке, перебирала на полке книги. Когда вошел Алексей, лицо ее словно осветилось, но радость тут же сменилась растерянностью. Валя нервно перебирала листы только что взятой книги.
– Привет, Валя, – сказал Алексей и протянул через барьер руку.
– Здравствуйте, Алеша, – едва слышно произнесла Валя.
Алексей легонько пожал ее холодные пальцы и, оглядывая стопку книг на столе, спросил:
– Валя, помнишь, я в апреле заходил… книга здесь вот на столе лежала? – Он обстоятельно объяснил ее приметы. – Она у тебя далеко?
– А кто автор, Алеша?
– Кабы я знал! Вот так нужна! – Алексей провел указательным пальцем по горлу. – Корешок у нее еще… сероватый.
Валя наугад взяла с полки несколько книг с сероватыми корешками. Из отдела электротехники вытащила «Сказки» Салтыкова-Щедрина. Сконфузилась и сунула книгу куда-то под газеты на соседней полке.
Алексей прошел за барьер. Вдвоем они долго перебирали книги. Перерыли карточки в каталоге.
– Валентина Леонтьевна, вы не Гольцера ищете? – неожиданно спросил близорукий чертежник, возвращая Вале журнал. – Я видел у нас в отделе. И переплет как раз серый.
– У кого? – в один голос спросили Валя и Алексей.
– Не помню. Да вы поищите по формулярам.
Чертежник ушел. Валя снова стала искать.
– Вот! – обрадованно воскликнула она, но, заглянув в карточку, погрустнела.
– Тут записано на Горна, только Александр Иванович ее вернул, я хорошо помню… Кому же я выдала? – И Валя снова стала перебирать формуляры. Нашла наконец, но тут же поспешно спрятала карточку.
Ему нужна книга. Только книга. Нет, не надо говорить, где она, у кого. Она сама достанет ее. Сегодня же. А завтра… Что завтра? Завтра она принесет ему. Сама. И тогда опять увидит его. Увидит Алешу. И сейчас бы подольше видеть его, смотреть бы, смотреть. Сказать про книгу? Он поблагодарит и уйдет. Сразу. Нет, не говорить. Пусть еще побудет, постоит возле. Алешенька… Завтра она принесет и опять увидит его. А увидеть обязательно надо. Лишний раз увидеть. Лишний раз побыть рядом. Хоть одну минутку. Лишний раз посмотреть на него. Это невыносимо, мучительно и… необходимо!
Первый раз после долгого перерыва – почти с самой весны – она снова увидела Алексея. Он как будто избегал ее. А сегодня пришел. Правда, пришел лишь за книгой, но он здесь, и это уже хорошо само по себе.
– Алеша, я ничего не могу найти, – солгала Валя, краснея, – но дома у меня есть тетрадка, так, может, в ней… В общем, я обязательно разыщу.
– Эх, и не везет же мне! – с досадой сказал Алексей. – Понимаешь, Валя, будь у меня эта книга сегодня, вот сейчас, я бы… – Алексей запнулся, глянул на паренька в ремесленной фуражке и закончил более спокойно: – Ну что ж, ладно; будем считать, что сегодня – это еще вчера, а завтра… В общем, пока, Валя!
Он вышел. Валя смотрела ему вслед и боролась со слезами. «Лгунья! Дрянь бессовестная!» – мысленно ругала она себя.
– Мне бы, Валентина Леонтьевна, книгу поинтересней, – так и не отыскав ничего в каталоге, попросил Саша Лебедь. – Хорошо бы… насчет дерева или… вообще про лес.
Валя как бы очнулась и проговорила так тихо, что сама едва расслышала свой голос:
– Возьми «Русский лес», Саша… Хорошая книга.
– Ну давайте….
Валя нашла карточку с фамилией Лебедь А. М., записала название книги, взяла с полки объемистый том и, поставив номер в карточке, протянула книгу Саше.
Он долго и озадаченно вертел книгу в руках. Виновато улыбнулся.
– Вы мне… Гончарова дали, «Обрыв».
Валя опустила глаза, молча взяла Гончарова. Маленький подбородок ее вздрагивал. Она исправила номер в карточке. С пера упала жирная клякса. Валя долго прикладывала к ней промокашку.
Получив наконец «Русский лес», Саша довольно сказал:
– Вот теперь правильно! – и ушел развалистой, совсем еще мальчишеской походкой.
Когда дверь за ним затворилась, Валя опустилась на стул и, уткнувшись лицом в стопку газет, сложенных на столе, разрыдалась.
5
Илья Тимофеевич Сысоев никак не мог успокоиться после газетной статьи.
– Я худого не скажу, – хмуро говорил он, сдергивая с плеч фартук и сердито кидая его на прибранный уже верстак, – только разве можно придумать злее беду, чем от своей же собственной работенки наплевательство получить.
Он присел на край верстака, оглядел столяров.
– Вот вы не знаете, а я так помню времечко, когда слава наша мебельная с Урала-батюшки, с Северной Горы, в лапотках до Парижа хаживала… Три раза наши-то, уральские, медаль на той Парижской выставке получали. Вот он помнить должен. – Илья Тимофеевич кивнул на Ярыгина, который все еще копошился у своего верстака.
– Было дело, Тимофеич, было, хе-хе… – отозвался Ярыгин, поскабливая ногтями кадык и кривенько усмехаясь.
– То-то вот, что было, – сердито сказал Илья Тимофеевич. – А в нашей семье медалей было две: одна у батьки, за буфет ореховый, другая… – Он сделал ладошку лодочкой и гулко похлопал себя по затылку. – Другая – у меня: хозяин Шарапов наградил. Аршином по шее. Вон она, метка от той медальки осталась. А за что? За самый пустяк – карнизик, слышь, косовато приклеил. Вот оно как нас-то художеству учили…
Столяры-гарнитурщики кончали работу и один за другим собирались к верстаку Ильи Тимофеевича. Любили они послушать рассказы о мебельном прошлом Северной Горы. Зашел в цех и стал в стороне паренек из сборочного Саша Лебедь: Илья Тимофеевич рассказывает, как тут пройти мимо!
– Я и желаю спросить, – продолжал Илья Тимофеевич, – что же сильнее-то, хозяйский аршин или своя совесть? – Он оглядел собравшихся, кивнул на ореховые шкафы. – Выходит, на фабрике у нас от былой-то славы всего-навсего махонький островок остался – мы, гарнитурщики. А что, разве всю такую мебель ладить нельзя?
– Это как же ее, Тимофеич, ладить-то, поясни, друг-товаришш? – подходя, заговорил Ярыгин. – Уж не черезо все ли цеха, не черёзо все ли станочки да руки пропущать, хе-хе? Нет, добренькая-то с механикой этой со всей не уживется. Добренькая из одних рук только…
– Я худого не скажу, – перебил Ярыгина Илья Тимофеевич, – но за такие слова сам бы аршином по шее навернул, Пал Афанасьич. Из одних рук, говоришь? А у нас, что ж, не одни руки нынче, а? Не одни? Механика, говоришь? Что ж, выходит, по-твоему, топор да долото больше могут, чем машины? Не в том дело! В любовности к искусству своему, вот что! Мне до семи-то десятков два годика осталось, да вот полсотни с пятком столярствую, а единой вещи не испортил, окроме того карнизика, да и тот по дурости, по малолетству. А почему, думаешь, не испортил, а? Да потому, что для себя делаю, для радости для своей, для души, и других тоже хочу порадовать, вот и весь тебе секрет.
– А как ты, Тимофеич, насчет того понимаешь, что директор браковщиков смещать хочет? Ладно ли? – спросил кто-то из столяров.
– На мой глаз, ладно, – ответил Илья Тимофеевич. – Коль уж я не захотел по-доброму вещицу соорудить, вы ко мне хоть сотню браковщиков ставьте, все одно погано слеплю.
– Э-хе-хе-е… – вздохнул Ярыгин. – Кабы дело при всем при том подвинулося… – Он подмигнул и добавил: – В газетке-то, небось, продерьгивают, хе-хе…
– Ну и что? – строго сказал Илья Тимофеевич. – Будет срок, подвинется.
– Это как же, друг-товаришш?
– А так вот! Как собрание общее соберут, я давно задумал дело одно внести. Пускай поручают нам образцы соорудить такие, чтоб и делать просто, и красота чтоб была, и удобство, а после по образцам мебель всей фабрикой ладить. Сначала бригадку сколотить, да чтоб считать это на фабрике самым почетным делом и рабочих самолучших выделять, кто браку да шалопайства не допускает. И чтоб остальным завидно было. Так-то вот. Я, конечно, не больно складно поясняю, но, полагаю, понятно. Красота-то она всех манит. Сделаем – оживет слава, завалим – худого не скажу – всех нас березовым батогом по хребту, так-то вот.
– Правильно, Тимофеич!
– Добро будет!
– Что дело, то дело!
– В точности рассудил! – Вразнобой и горячо заговорили столяры.
– А меня возьмете в бригаду? – робко спросил Саша Лебедь, незаметно оказавшийся возле самого верстака Ильи Тимофеевича.
– Ишь ты! – усмехнулся Илья Тимофеевич. – Еще и печь не затоплена, а пирожку уж в масле шипеть охота? Куда ж я тебя возьму?
– Ну, а если будет бригада?
– Будет – не будет!.. А может, не я бригадиром стану?
– Нет, а если вы? А? Илья Тимофеич? – настаивал Саша.
– Коли начальство с головой, так на все это дело при всем при том наплюет, – с улыбочкой съязвил Ярыгин. – Вот и именно да! Не согласен я, Тимофеич! На молодежь надежи нету. Деньгу ей нонче надо, а не художество наше с тобой, друг-товаришш. Им такой рупь подавай, чтобы длиннее стружки фуганочной, а все искусство-то для них, что щепотка перхоти… – Ярыгин поднес к подбородку ладонь и, выпятив губы дудкой, подул на нее: – Ф-ф-фук! – и всему почету конец. Так-то, друг-товаришш, хе-хе!.. – Ярыгин подвинулся к Илье Тимофеевичу и дохнул ему в лицо приторным перегарцем политуры.
Илья Тимофеевич посторонился, а Саша Лебедь даже вспыхнул весь. По лицу его заходили красные пятна,
– Вы, Павел Афанасьич, про молодежь не врите! – сказал он дрогнувшим голосом. – На себя лучше посмотрели бы… – Как и многие на фабрике, Саша не любил Ярыгина. – Вам бы только политуру потягивать, – неожиданно добавил он. – И не стыдно?
– А ты, друг-товаришш, мне сольцы в политурку подсыпал при всем при том? – не повышая голоса и молитвенно закатывая глаза, огрызнулся Ярыгин.
Но его никто не слушал.
– Ладно, Александр, – хлопнув Сашу по плечу, сказал Илья Тимофеевич, – договорились: будет бригада – возьмем к себе. Идет?
6
В просторной комнате красного уголка шло партийное собрание. Доклад делал Токарев.
Ничего особенного, казалось, он не говорил. Все об обыкновенном, о том, что люди делали ежедневно и что давным-давно всем представлялось порядком, нормой, законом. Но сейчас… сейчас все это открывалось с совершенно неожиданной стороны.
– Ну вы сами судите, товарищи, – говорил Токарев, – вникните в то, что сказала нам в цехе рядовая работница: бракеры-то на что? А мне, работнице, – Токарев развел руками, – выходит, наплевать. Вот и вижу, дескать, а пропущу, потому как заработать надо. Так скажите: за что мы работнице этой деньги заплатили?.. Вот мы ахаем: ах! Новиков Бокову глаз подбил! Ах, такой-сякой! Драка, конечно, дело скверное и недопустимое, слов нет, но подумали мы, за что дрался, и в буквальном смысле, Новиков? Да за чистоту отношения человека к своему делу, против сделки с совестью и еще… И еще против «системы нейтрального контроля», которой так ревностно до сих пор поклоняется наш главный инженер,
Токарев сделал паузу и показал рукой на Гречаника. Тот сидел в первом ряду и что-то быстро писал в блокноте.
– А система эта умирает, – продолжал Токарев, – и умереть ей мы с вами должны помочь, всеми силами помочь, да, да!.. За что ежегодно фабрика платит десятки тысяч рублей – зарплату бракерам? Да за наше неверие в совесть рабочего, за наше неумение или… нежелание научить его делать хорошо!
Токарев еще не успел сесть, а председатель собрания подняться со своего места, как слова попросил Гречаник.
– Мастеров мы из организаторов производства превратим в бракеров, – говорил он, – но брака не станет меньше. Один не управится за шестерых! Четкая, простая, строгая технология – вот что надо! И обязательно – нейтральный контроль.
– Нейтральный контроль, нейтральный контроль! – прервал Грсчаника Токарев. – Эта ваша старая кляча давно свалилась в канаву, давно ноги переломала, а вы все еще не вылезаете из седла, да еще плеточкой ее подбадриваете! Разгоню я всех ваших контролеров, запомните это!
– А я не допущу! – Гречаник словно рванул что-то в воздухе стиснутым кулаком, – Не позволю ломать порядок!
– Да у вас из-под развалин этого «порядка» еле голова торчит, а вы все еще руками машете! – крикнул Токарев.
– Бросьте вы этот петушиный бой, наконец, – сказал Ярцев. – Мы для совета собрались, а не для драки. – И обратился к председателю собрания:-Веди собрание, Шадрин!
Строгальщик Шадрин поднялся над столом, высокий и нескладный, с длинными руками, которые держал всегда так, словно не знал, куда деть. Заросшее щетиной лицо его казалось суровым.
– Все у вас? – густым басом спросил он Гречаника. – Кто еще будет говорить? – И оперся о стол руками.
Гречаник подошел к столу, налил полный стакан воды и выпил ее торопливыми большими глотками, проливая воду на пиджак, на галстук… Потом сел в стороне, вытер ладонью пот со лба и едва не уронил очки.
Наступила настороженная тишина. Гречанику сделалось как-то не по себе. Где-то глубоко-глубоко в душе он вдруг засомневался: «А что если прав не я? Что если… Нет, нет! Чепуха. Настоящая чепуха!»
– Кто будет говорить? – повторил Шадрин.
– Без бракеров толку не ждать! – донеслось из задних рядов. – Неверно Токарев говорит!
– Нигде такого нету, чтоб мастера браковали!
– Лошадь два воза не везет! – поддержал кто-то из угла.
– Этак-то и в центральной газете оказаться недолго!
Гречанику сделалось еще больше не по себе. Реплики с мест принадлежали тем, за кем водились грешки по части брака. Получалось и в самом деле как-то нехорошо.
А с мест все продолжали выкрикивать:
– Немыслимо это – фабрика без бракеров!
– Не похвалят за это!..
Шадрин постучал карандашом по стакану:
– Давай по порядку! Кто слово берет?
Поднялся пожилой рабочий из смены Любченки.
– Наши руки делают, – сказал он, – и могут они по-всякому. Есть совесть – плохо делать не заставишь, нету ее – все полетит вверх ногами! Разве за меня бракер делает? Мастер? Главный инженер? Ну, а ежели совести нету да еще и умения нету, вы хоть сами над моей душой стойте неотступно – напорю браку! Вот хоть что, хоть как хотите, а напорю!
Обсуждение делалось все более оживленным. Чем дальше, тем очевиднее становилось, что большинство на стороне Токарева.
– Если головой пораскинем, – сказал мастер Любченко, – так и два воза увезти можно! Это получше, чем брак обратно возами возить! Рабочий самоконтроль надо, вот что! Нет, я не насчет легкой жизни для себя, а для пользы дела. От станка к станку, с операции на операцию, в общем, чтобы друг от друга принимали по всей строгости и чтобы тот отвечал за брак, кто его от соседа принял, под крылышком своим приятеля любезного упрятал….
Не выдержал, взял слово Сергей Сысоев. Говорил он спокойно и неторопливо, но в голосе его звучала обида:
– Почему главный инженер на одних бракеров да на технику надеется? А человек? В бою, выходит, ни геройства, ни патриотизма не требуется? Знай нажимай на спуск, благо сама машинка стреляет!.. Неверно! Нам нужно принцип в человеке воспитать, на точку его поставить: «Могу только хорошо! Обязан!» Нас же много, неужто ж нам сообща-то сознание у людей из затылка в голову не перетащить? Зря, товарищ Гречаник, сомневаетесь, ей-богу, зря!.. Вам вот лишь бы «нейтральный контроль», а у меня возле склада «дровишки» копятся да копятся! Зря! – еще раз повторил он.
Гречаник слушал и хмурился. Ярцев выступил после всех.
– Подведем итог, – сказал он, погружая в волосы растопыренные пальцы. – Кажется, согласились: бракеров не надо. Изживают они себя. Совесть – вот наш неумолимый бракер. И разве не мы, коммунисты фабрики, должны заботиться, чтобы мебель, которую делаем, нашему же брату-рабочему жизнь украшала, чтобы хорошее настроение, радость доставляла, а не огорчения. Можем мы это сделать? Еще как! Рабочий взаимный контроль! Отвечает за качество сам рабочий, за себя и соседа, а мастер – за весь цех. Трудно будет, мешать будут нам, возможно, но своего мы добьемся! Как скажете, товарищи?
– Правильно! – послышалось из рядов. И это «правильно» болью отдалось в голове Гречаника…
Домой после собрания он не пошел. Долго сидел в своем кабинете. Но чем больше обдумывал положение дел, тем больше находилось доказательств, что прав он, а не сторонники рискованного эксперимента. «Я пока доказать не смог, пускай это сделает время. Все равно увидят, как заблуждались!» Но тут же вспоминались возгласы недовольных на партийном собрании…
Гречаник встал, громыхнул креслом. Ушел в цех.
Работала смена Шпульникова. Мастер метался от станка к станку. Рабочие носили и сваливали возле склада детали. Гречаник долго перебирал их. Подозвал Шпульникова.
– Смотрите, что вам подсовывают, – недовольно сказал Гречаник, подавая Шпульникову брак.
Тот разводил руками.
– Ну прямо хоть стой, хоть падай! Вот… Разве два бракера поспеют? Добавлять надо. Иначе погибель, вот…
И скоблил щеку.
Гречаника злило, что неожиданная поддержка его теории пришла от Шпульникова, мастера, которого он не любил за неопрятность и даже считал бездарным. «Неряха, даже побриться не может…»
– Подождите, скоро взаимный контроль вам организуют, – раздраженно сказал он и подумал: «Почему я не сказал – организуем? А, да не все ли равно!»
Дома он отказался от ужина. Попросил только чаю и долго сидел, помешивая в стакане ложечкой. На тревожный вопрос жены, не случилось ли чего на фабрике, ответил:
– Просто устал… – Залпом выпил остывший и показавшийся приторно сладким чай, ушел к себе. Убрал чертежную доску с приколотым к ней чертежом, достал стопку бумаги, сел за стол, написал на первом листе крупными буквами: «Мероприятия по введению рабочего взаимоконтроля». Потом поставил цифру 1, возле нее крупную, набухшую чернилами точку и задумался…
Мимо станции, не останавливаясь, прошел скорый поезд. В ночной тишине долго слышался стук колес. Потом он затих. Ветер донес высокий, протяжный свисток паровоза, после еще один, чуть слышный.
Гречаник откинулся на спинку стула. Снял очки, провел по лицу рукой. Щуря близорукие глаза, долго протирал запылившиеся, захватанные пальцами стекла очков, просматривал их на свет перед настольной лампой.
Ветер встряхивал за окном ветку рябины. Освещенная из комнаты, она казалась желтой, как осенью.
Сзади к Гречанику неслышно подошла жена и положила ему на плечи руки.
– Ты бы поужинал все-таки, – ласково сказала она, – нельзя же так.
Он долго не отвечал. Все не сводил глаз с ветки рябины. Потом, словно очнувшись, устало проговорил:
– Ужинать? Нет, нет… Впрочем… завари мне, пожалуйста, на ночь черного кофе. Только – покрепче.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Валя Светлова познакомилась с Таней в цехе, когда принесла Алексею обещанную книгу. Таня ей понравилась, и очень захотелось сойтись с нею поближе.
Они встретились снова на другой день в фабричной столовой.
Валя рассеянно доедала остывающий борщ. Таня заняла место за соседним столиком.
Одолев борщ, Валя отодвинула тарелку. Сидела, облокотясь на стол, и катала в пальцах шарик из хлебного мякиша.
На Танином столе не оказалось соли. Таня поискала глазами.
– Вам соль? – спросила Валя и, встав с места, принесла солонку. – Здесь постоянно недосаливают. – Она подсела к столу.
Лицо у Вали было обиженное, ямочка на подбородке по-детски беспомощная.
– Трудно в станочном, правда? – спросила Валя. – Я тоже работала, так вконец измучилась. Да и обстановка такая создалась… – Валя помолчала и добавила: – В библиотеке спокойнее.
– У вас тут родные? – спросила Таня.
– Никого…
– В общежитии живете?
– На квартире. Тут недалеко, у Лужицы.
– У какой лужицы? – не поняла Таня.
Валя улыбнулась.
– Это фамилия такая. Лужица, Егор Михайлович, бухгалтер… А вы где устроились?
– У Соловьевых.
Хлебный шарик в Валиных пальцах как-то сам собой сплющился.
– У Соловьевых? – Вале показалось, что она ослышалась.
– Да. Вы заходите ко мне.
– Спасибо. Я все больше в библиотеке по вечерам, а то дома. Даже в кино редко хожу, – сказала Валя, и непонятно было, отговаривается она или, наоборот, с радостью принимает приглашение.
Таня проводила Валю до дверей библиотеки, пообещав заглянуть, когда будет посвободнее. Она спешила.
А Валя, вернувшись, долго смотрела в окно на Таню, которая шагала к цеху, видела, как ее нагнал Алексей, как они пошли вместе. «Счастливая!» – подумала Валя и сама удивилась этой своей мысли.
Выполнить обещание – побывать у Вали в библиотеке – Тане все не удавалось. Домой она возвращалась поздно, усталая, со свинцовой головой и всякий раз даже отказывалась от чая, который предлагала ей Варвара Степановна.
Костылев вел себя по-прежнему. Если Таня просила помочь, обещал «быстренько подойти и разобраться», но или не приходил вовсе или поспешно объяснял на ходу, ссылаясь на то, что его куда-то вызывают. Таня перестала обращаться к нему. А когда он сам любезно справлялся, не затрудняется ли она в чем-нибудь, Таня отвечала: «Я постараюсь разобраться сама».
История с браком вскоре повторилась: Сысоев не принял на склад партию брусков. На этот раз виновата была сама Таня. Помогая работнице настроить станок, она проверила размеры брусков наспех – на двух фрезерах ее давно ждали рабочие и нужно было бежать туда.
К счастью, на этот раз бруски оказались не короче, а длиннее, чем полагалось, и после смены Таня осталась, чтобы переделать их. Когда она уходила с фабрики, уже смеркалось. Усталая, она медленно шла по главной, самой широкой улице поселка. Было тепло и тихо. Собирался дождь.
Возле дома с палисадником Таню остановила музыка. Она лилась, из раскрытых освещенных окон. Кто-то очень хорошо играл на рояле «Лунную сонату» Бетховена.
Таня подошла к невысокой изгороди и оперлась на нее. На улице никого не было, никто не мешал слушать. Таня стояла неподвижно, забыв об усталости, обо всех своих бедах, и слушала, слушала…
– Концерт по заявкам? – неожиданно раздался над самым ухом голос Алексея.
Таня вздрогнула и обернулась. Рядом с Алексеем стоял Ярцев.
– А вы, оказывается, любите музыку, – сказал он.
– Заслушалась, – призналась Таня. – Любимая вещь.
– В чем же дело? Пошли в дом, там слушать удобнее, – предложил Ярцев.
– Как в дом? – не поняла Таня.
– Очень просто, я здесь живу, – ответил Ярцев и обернулся к Алексею: – Заходи, Соловьев.
Он взял Таню под руку. Она отказывалась. Но Ярцев не слушал.
– Пошли-пошли!
– Зайдите, Татьяна Григорьевна, – поддержал Ярцева Алексей. – Мирон Кондратьич у нас человек простой… Домой вместе пойдем.
Они вошли в дом. Их встретила жена Ярцева.
– Знакомьтесь, – сказал Ярцев Тане. – Вот, Лиза, мастера нашего затащил музыку слушать.
Лиза пожала Танину руку.
– Доставай-ка, Елизавета Николаевна, наши любимые пластинки, – сказал Ярцев, подвигая Тане стул. – Усаживайтесь.
– Я думала, у вас на рояле кто-то играет, – призналась она, – так чисто звучит.
– Это мой секрет, собственное усовершенствование обыкновенной радиолы. – Ярцев многозначительно поднял указательный палец. – До смерти люблю фортепьянную музыку, хотя сам… В общем, при распределении талантов мне достался чей-то чужой. – Он рассмеялся и повернулся к Алексею: – Вот, Соловьев, выбирай.
Ярцев подвел Алексея к большой книжной полке. Здесь было множество книг, в том числе редкие. Ярцев давно обещал показать свою библиотеку Алексею.
В дверях соседней комнаты появилась мальчишеская взъерошенная головенка.
– Спать сейчас же, шельмец! – пригрозил Ярцев.
Головенка исчезла, стрельнув большими хитрющими глазами и озорно улыбнувшись. Было ясно, что спать «шельмец» все равно не будет. Лиза достала пластинки…
– Интересно, прежде я был равнодушен к роялю, – сказал Ярцев, усаживаясь на диван. – Фортепьянная музыка казалась скучной. А вот в войну… Лиза, отыщи, пожалуйста, эту…
– А я уже отыскала. – Лиза издали показала пластинку с темно-синим кружком в середине.
– Ну-ну, – кивнул Ярцев. – Послушайте эту вещь, Татьяна Григорьевна.
Лиза поставила пластинку.
– Этюд Шопена до-минор, – тихо сказала Таня, услышав первые звуки.
Ярцев кивнул и откинулся на спинку дивана. Лиза подсела к нему. Алексей перебирал книги и, казалось, ни на что больше не обращал внимания.
Таня слушала, наклонив голову и положив на колени руки. Алексей задержал на ней взгляд. Рука его так и замерла с книгой. Что-то новое, необычное открылось ему вдруг в Танином лице. Алексей так и простоял с раскрытой книгой в руках, пока не кончилась музыка. В комнате стало так тихо, что слышался даже шорох крыльев ночной бабочки, которая билась под абажуром.
– Вот такая же тишина была тогда в зале, – задумчиво сказал Ярцев. – Нравится вам эта вещь?
Таня подняла голову.
– Очень!
– У нас с вами вкусы сходятся, – улыбнулась Лиза. – Мы с ним, – она коснулась Ярцева плечом, – любим эту вещь больше всего. Когда он был в Германии, уже после войны, мне было очень трудно одной. Детей еще не было. Приду домой с работы, и тоскливо, тревожно так… Вот я поставлю эту пластинку и слушаю… А наслушаюсь – как будто с ним поговорила.
– Музыку должен любить каждый, – медленно заговорил Ярцев. – Но чтобы это случилось, надо… Даже не знаю, как это вам объяснить. Надо, чтобы, знаете, ну… произошло что-то с человеком, что-то потрясло его, чтобы пережил что-то во время музыки… Со мной так, должно быть, и получилось.
– Расскажите, – нерешительно попросила Таня.
Ярцев не ответил. Он сидел склонившись. Длинные кисти его загорелых рук свисали с колен. Он все что-то вспоминал. Лиза поднялась с дивана и перебирала пластинки, Алексей листал книгу.
