Текст книги "Человек находит себя"
Автор книги: Андрей Черкасов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)
3
Ярцева, Шадрина и Алексея Соловьева выбрали делегатами на городскую партийную конференцию. Перед отъездом Алексей сказал Вале:
– Одна остаешься, с глазу на глаз с ним, – он похлопал ладошкой по чугунной станине станка. – Что заест, Ваську зови, он в курсе.
Заело на второй день.
Но ни станок, ни сама Валя не были тому виной; просто неожиданно вышел из строя один вертикальный фрезер. Стульному цеху угрожала остановка. Нужно было принимать меры.
Таня распорядилась перенести обработку верхних концов стульных ножек на карусельный фрезер. Работа была непривычная; Валя струсила, созналась, что у нее ничего не получится. Таня и Вася Трефелов вдвоем сделали всю настройку и полсмены не отходили от Вали. Наконец станок заработал как следует. Но дело подвигалось слишком медленно.
И тогда совсем неожиданно Вале пришла смелая мысль. Что если увеличить закладку? Получится или нет? «Если выйдет, значит, я гожусь для настоящего дела!» – решила она.
Вечерняя смена кончалась. После гудка Валя по обыкновению взялась за приборку станка, выпросив для чего-то у Васи запасную фрезу.
– Зачем тебе? – спросил Вася.
– Та затупилась, а я хочу станок настроить заранее, чтобы завтра без задержки.
Подошла Таня. Теперь они с Валей обычно уходили с фабрики вместе.
– Ты что, не идешь?
– Задержусь. Ты… иди, Таня, иди. Я только вот фрезу сменю, – ответила Валя и наклонилась к станку, чтобы спрятать неожиданно заливший щеки румянец: она впервые соврала Тане. Но… что делать, уж очень хотелось испытать все самой, проверить себя.
– Может, помочь тебе? – предложила Таня.
– Нет-нет… не надо. Сама…
Любченко, сменивший Таню, тоже заметил, что Валя долго возится у станка, не уходит.
– Ты что, Светлова? Без хозяина затерло?
– Настройка сбилась, – отговорилась Валя и обрадовалась, что Любченко в эту минуту кто-то позвал.
Она установила на шпинделе две фрезы вместо одной. Отрегулировала прижимы, проверила настройку… Пустила компрессор. Палец ее замер на секунду в гладкой ямочке пусковой кнопки станка. Валя глубоко вздохнула, оглядела все еще раз и… нажала кнопку.
Такого волнения, такой тревоги и нервного напряжения Валя не испытывала еще никогда в жизни. «Неужели получилось? Прямо так, сразу, без всяких недоразумений?»
Стол фрезера начал второй оборот, и вот здесь… Валя ощутила где-то в шее, возле ключиц холодок оторопи: одна из ножек – верхняя в паре – поползла… Да-да, поползла под давлением фрезы. Секунда – и ножку вышвырнет из цулаги! Валю даже затрясло от страха. Не сводя глаз с уползающей ножки, она ощупью нашарила кнопку вдруг вспотевшими пальцами…
Станок стал. Валя села рядом, вытерла дрожащей рукою лоб. Успокоившись, переложила ножки, пустила станок снова, Нет! Не выйдет! Ножки упрямо выползали из-под прижимов. Валя растерялась.
Подошел Любченко. Он осмотрел станок, первые пары обработанных ножек… На болезненном его лице появилась радостная улыбка:.
– Валентина! Сама додумалась?
– Сама, да без толку, – огорченно проговорила Валя, показывая испорченные бруски.
– Ну, это пустяк, – успокоил Любченко. – Упоры торцовые повыше сделать, и только! Видишь? – он показал на крайнюю цулагу. – Туда и сталкивает фрезой ножку. Постой, сейчас сделаем!
И Любченко принялся помогать…
Был третий час ночи. Валя фрезеровала одну за другой закладки и не могла оторваться от работы. Спать не хотелось. Усталости не было. Только почему-то слегка кружилась голова, но кружилась приятно, как от быстрого захватывающего полета. Неистовая радость звенела, бушевала в Вале и чем-то теплым осторожно и нежно сжимала горло. Время шло, а Валя никак не могла оторваться от станка.
Кончилась еще одна смена, вторая сегодня для Вали. Цех опустел. А она все не выключала фрезер. Подошел Любченко.
– Да ты что, Светлова? Отдыхать надо.
– Сейчас… Еще немного осталось. Любченко покачал головой и ушел.
«Отдыхать… – думала Валя. – Да на что мне отдыхать?»
Уже наступил тот пустой час между ночной и утренней сменой, когда никого не бывает в цехе. Валя прикинула: успеет ли она за этот час кончить все, что осталось? «Вот бы хорошо-то было! – подумала она. – Может, подачу увеличить?»
Колебалась Валя недолго. «Поставлю на третью…»– решила она. Переключила скорость.
Дело пошло быстрее. Валя настолько увлеклась работой, что внезапно появившаяся в столе мелкая, как бы лихорадочная дрожь – правда, чуть заметная – не вызвала у нее тревоги…
Наконец Валя выключила станок. Все! Она удовлетворенно оглядела гору отфрезерованных ножек и только теперь почувствовала, что не осталось ни капельки сил. Невольно она прислонилась к литой колонне станины, прижалась к прохладному металлу щекой. И вдруг, обхватив колонну руками… поцеловала ее холодный безучастный металл. Отчаянно сконфузилась от этого своего порыва, оглянулась и… увидела Алексея.
Он приехал ночью. От Тани, которая только что пришла со смены, узнал, что фрезер приспособили для новой работы и что получилось неплохо, но застряли с другими деталями.
– Ладно, – сказал Алексей. – Я утром выйду пораньше, вместо вечерней смены, а Валя пускай так с пяти и выходит…
И вот пришел в цех.
И стоял совсем рядом с Валей.
– Ой! – Валя вскрикнула и, окончательно теряя силы, опустилась на свободный стеллаж, закрыла ладонями пылающее лицо.
– Валя? Работала, что ли?
Он подошел к станку и понял все. А Валя все сидела, закрыв лицо, словно боялась отнять руки. Алексей подошел к Вале.
– Мне ничего не сказали про сдвоенные фрезы. Вот молодцы-то, додумались! Таня, наверно, да?
– Я… – выдохнула Валя, поглядывая на Алексея сквозь чуть разомкнутые пальцы.
Он сел рядом, отнял ее руки от лица. Валя снова ойкнула и добавила, будто оправдываясь: – Любченко помог… ползло все вначале.
– Выходит, я зря и на работу шел? Ты уже все за меня сделала! – Помолчав, Алексей сказал, как почудилось Вале, совсем по-особенному: – Ну и молодец ты у меня, Валя!
И Валя вдруг заметила, что он внимательно разглядывает ее губы. Она быстро и машинально провела по ним тыльной стороной кисти и увидела на ней… темный, масляный должно быть, след. Видно, машинное масло попало как-то на колонну станка. Забыв про усталость, Валя вскочила и скорее, с невероятным усердием стала протирать станок ветошью. Это было очень кстати, потому что теперь Алексей не мог видеть ее лица, которое, как показалось Вале, отливает уже попросту клюквенным цветом. Чувствуя, как задрожали ноги от слабости, Валя с усилием подавила эту противную дрожь.
«Видно, здорово я устала все же», —подумала она, придерживаясь за станину.
Алексей с любопытством перебирал отфрезерованные стульные ножки. Валя улыбнулась.
«Зато ты теперь отдохнешь, Алешенька…»
А Алексей все перебирал, разглядывал и почему-то хмурился. Потом обернулся и протянул Вале одну из обработанных ножек.
– Взгляни.
– А что? – Валя взяла.
– Фрезеровка волнистая, замечаешь?
В самом деле, фрезерованная поверхность была неровная, в мелких волнах.
– Отчего это, Алеша? – Валю вдруг взяла оторопь: «Неужели из-за подачи?»
Алексей молча включил станок.
– Да ты на третьей фрезеровала!
– Ну да…
Не слушая Валиных объяснений, Алексей остановил станок и склонился, разглядывая фрезы. Потом снова включил. Взял Валину руку и приложил ее к колонне станка.
– Чувствуешь?
Колонна дрожала мелкой неприятной дрожью, от которой у Вали появился противный зуд в локте, в плече.
– Неужели… Шпиндель погнут.
– Алешенька… – Вале показалось, что даже пол пошел куда-то из-под ног. – Ведь я заметила, заметила, что стол дрожал, только я…
– Не огорчайся особенно, – начал успокаивать Алексей, увидев, что Валя даже в лице изменилась, – дело поправимое: шпиндель запасный поставим. А вот фрезы надо было тебе зубьями вразбежку, – понимаешь? Нагрузка меньше была бы.
Вале показалось, будто вылили из нее всю радость и наполнили взамен чем-то горьким и терпким.
– Ничего, – все успокаивал Алексей, – ты тут не особенно и виновата: дело непривычное…
– Нет! – с неожиданной решительностью сказала Валя. – Не успокаивай, не жалей меня! Работать как следует не научилась, так хоть виноватой дай мне себя по-настоящему почувствовать! Может, вот с этого-то и полагается жизнь начинать… Не успокаивай!
Она шагнула к Алексею и даже с какой-то гордостью повторила:
– И нечего меня жалеть.
4
Проект полуавтоматической линии поспел в первых числах января. Гречаник вызвал Алексея и торжественно вручил ему аккуратную пухлую папку с гладкими шуршащими кальками.
– Ну, Алексей Иванович, – сказал он, – знакомьтесь, и… надо будет начинать строить!
Бережно, в обеих руках держал папку Алексей. Раскрыл наугад. Тронул ладонью прозрачную прохладную кальку. Снова закрыл папку. Прочел на корочке: «Проект опытной полуавтоматической линии для механической обработки деталей стула на базе станков общего пользования. Новогорская мебельная фабрика. Автор проекта Соловьев А. И.»
«Автор проекта… Соловьев А. И.», – мысленно повторил он и протянул руку Гречанику. – Спасибо…
Гречаник радостно улыбнулся, пожал руку.
Дома Алексей до поздней ночи сидел над проектом. Перелистывал, разглядывал чертежи. Все это было не раз обдумано, исправлено, изменено. Он прекрасно знает, что именно и как изменено. Вот закроет глаза и ясно видит эту будущую свою линию, словно не дальше как сегодня был возле нее в цехе. В цехе, где ее еще нет… Да-да! Именно такой она будет, именно такой!
Снова и снова углубляясь в чертежи, Алексей разворачивал какой-нибудь большой и особенно сложный, водил пальцем по контурам, пытаясь разобраться в каждой линии. Запутанные контуры. Сечения. Совмещенные разрезы. И все это наложено одно на другое – не знаешь, как и распутаться в этом бесчисленном множестве линий…
Он долго не мог уснуть. Лежал на спине, положив руки под голову, и смотрел на темный потолок. На потолке лежала косая коротенькая полоска света, пробивавшаяся через щель в занавеске из рабочей комнаты отца. Иван Филиппович, тихонько напевая что-то себе в усы, «колдовал» над последней своей скрипкой, готовя ее в Москву. Ровно и глубоко дышала Варвара Степановна: она лишь недавно окончила дневные хлопоты. За дверью Таниной комнаты было тихо.
Алексей вспоминал, как создавался его проект. Случалось, конструкторы из техотдела говорили: «Эта деталь, Алексей Иванович, работать долго не будет, вот если бы…» И он часто даже глубокой ночью уходил на фабрику. Ходил возле станков, разглядывал в ремонтном цехе разные узлы машин, разбирал их, собирал снова. Мудрил, выдумывал.
«Свинья все-таки я, – думалось Алексею. – Никому не давал покоя. Васяга словно в работниках у меня состоял…»
Васю он часто тащил с собой лишь затем, чтобы тот помог ему сделать какой-нибудь несложный расчет. Васе это нравилось: он втайне любил блеснуть своими, весьма общими впрочем, познаниями в математике, которые рядом с тем, что знал Алексей, выглядели довольно внушительно,
Однажды – это особенно хорошо запомнилось Алексею – Вася ушел с ним в цех сразу после кино, даже не проводив домой Нюру Козырькову, к которой последнее время был особенно внимателен. Нюра очень гордилась этим вниманием и, шагая под руку со «знаменитым цеховым поэтом» (она была убеждена в том, что Вася – знаменитость), цвела от счастья и высоко задирала и без того задранный курносый нос.
Алексей тогда шел к Васе домой, но встретил его на улице. Вернее, нагнал их с Нюрой. Он слышал, как Нюра выпытывала:
– Нет, а ты про любовь можешь стихи, можешь, да?
– Не могу, – мрачно отвечал Вася, – все равно ведь, как у Пушкина, не выйдет.
– А как у Пушкина, как, ну-ка? – не успокаивалась Нюра.
– А вот… – Вася набирал воздуха и торжественно, хотя и вполголоса, декламировал:
– «В крови горит огонь желанья, душа тобой уязвлена. Лобзай меня…»
Нюра затихла.
В это время с ними поравнялся Алексей.
– Вот что, Васяга, придется тебе на фабрику со мной стопать. Ясен вопрос? Проводи девушку и…
– Она дойдет, – немедленно решил Вася и пояснил – Ты, Нюра, обижаться только не вздумай. Стихи и это все, понимаешь… после. – И ушел с Алексеем.
– Свинья, настоящая свинья, – еще раз и уже вслух выругал себя Алексей.
Он сел на кровати. Встал. Сунул ноги в валенки и вышел на улицу. Невозможно было оставаться дома.
В окошке Таниной комнаты горел свет. Мороз сдал. Узоры на стеклах обтаяли, и Алексей разглядел Таню. Она сидела, должно быть, над книгой, а может, писала что-то: рук ее не было видное Зато хорошо видны были косы, развязанные, но не распущенные еще. Одна из них спускалась через плечо к столу.
«Не спишь еще… Таня, – подумал Алексей. – Пишешь…»
Давно был тот разговор, который покончил все, а она до сих пор не идет из сердца. Да и уйдет ли вообще? Нет, видно, не вышло сразу обрубить в себе все. Надо, ох как надо бы обрубить! А сил нет…
Алексей шел к фабрике. Нужно было куда-то девать себя, побыть рядом с людьми, проветриться.
В фанеровочном цехе Алексей неожиданно увидел Горна. Главного механика вызвали экстренно: не ладилось с гидравлическим прессом.
– С добрым утром, юноша! – кивнул Горн. – Не спится? Какая из трех причин мешает?
– Из каких трех? – не понял Алексей.
– Существуют три причины бессонницы, зарегистрированные наукой, – серьезно ответил Александр Иванович, вытерев руки о тряпку и бросив короткое: «Можете включать!» – Три причины, я говорю: творчество, любовь и блохи. Причем последняя – самая безобидная.
– Все шутите, Александр Иванович, – покачал головой Алексей. – Спать ночью не дали, а вам и горя мало.
– Запомните, юноша! – запихивая тряпку в карман, торжественно проговорил Горн и взял Алексея за пуговицу ватника. – Запомните, что только три вида живых существ на нашей планете живут дольше остальных: слон, ворон и… механик, наделенный чувством юмора. Да-да! Рекомендую этот «витамин»! А теперь прошу растолковать причину ночной прогулки и вашего жеваного вида, ну-с!
Горн отпустил пуговицу и взял Алексея под руку. Они пошли вдоль цеха.
– Признаться, Александр Иванович, – ответил Алексей, – просто девать себя некуда. Большущее дело сделано, полегчать бы должно, а я прочитал сегодня на папке: «Автор проекта Соловьев А. И.» и такое чувство стало… ну, знаете, как лентяй несет бревно «втроем». Идет он между двух работяг, на чьи плечи оно взвалено, и пыжится – вот, мол, я какой! А сам едва плечом касается. Вот и я тоже… «Соловьев А. И.»!
Алексей произнес это с такой откровенной досадой, что Горн невольно насторожился:
– Это вы, юноша, собственно о чем же?
– Да все о том! Автор проекта я, а проект делал дядя! Кабы не вы все, ну… напрочь покисло бы у меня это. Ведь вот смотрю в чертежи, все там мое вроде, а в ином такой туман – хоть кричи. Вернее, там-то все ясно, а здесь туман, вот! – Он постучал себя ладошкой по лбу.
– Ах вот, оказывается, что! «Оделась туманами Сиерра Нева-ада!»—довольно фальшиво пропел Горн. – Ну, позвольте, юноша, с вами не согласиться. Да-да! Радоваться надо, а не нос вешать! Да и чего вам надо, собственно? Младенец явился на свет, мамаша – вы, а мы, остальные, – всего-навсего бригада акушерок… – Горн похлопал Алексея по плечу. – Ну, а насчет туманцу я вам и раньше говорил: разгонять надо. А пока – голову выше! Грудь колесом! Эх, Алексей Иванович, работищи-то нам с вами столько предстоит, что… Словом, руками за дело возьметесь – будьте спокойны: и в голове, и в чертежах все прояснится…
Наговорившись с Горном, Алексей возвращался домой с облегченным сердцем. Остановился возле палисадника. В Танином окне все еще горел свет, только занавески теперь были задернуты. Алексей тяжело поднялся на крыльцо. И тотчас, словно от его тяжелых шагов, свет погас.
Алексей вошел в дом, зажег свет и, усевшись за стол, снова развернул папку с чертежами. «Завтра во вторую смену, – подумал он, – выспаться успею».
5
Сергей Сысоев пришел к Ярцеву злой и взволнованный.
– Не могу больше, Мирон Кондратьевич! Все!
Он тяжело сел на черный клеенчатый диван, снял ушанку и устало откинулся на высокую спинку. Руки его беспомощно легли рядом.
– Что стряслось, Сергей Ильич?
– Выполнял я партийное поручение честно, крепился, терпел, а теперь, вижу, хватит! Нет никакого терпежу…
– Да ты толком расскажи, – попросил парторг.
– Никаких сил больше нет! Терпенью конец…
– Коммунисту истерика не к лицу, Сергей Ильич, – спокойно сказал Ярцев. – Давай отдышись и выкладывай, с чем пришел.
Сысоев поднялся, подошел к столу и, налив себе воды из графина, залпом выпил целый стакан. Потом утер губы и сел на прежнее место. Молча собирался с мыслями. Наконец заговорил:
– Давно я, Мирон Кондратьевич, добивался, чтобы на свою работу, на столярство, перевели, помните, должно быть… Тоска по ней. Такая тоска… Даже руки болеть начали от этой самой тоски: и ноют, и ноют… Только на том собрании партийном, как поручили контроль на складе, я промолчал. Промолчал бы и теперь, да чую, ну не прет дело… Вот Любченко, Озерцова – с ними легко, аккуратный народ, но как до Шпульникова дойдет у меня…
Тут, собственно, и начиналась главная беда Сысоева. Без недоразумений, принимавших иной раз характер и размеры скандала, не обходилось почти никогда, особенно если за Шпульникова вступался Костылев. Постоянное его заступничество привело к тому, что Шпульников совсем распоясался. Правда, Сысоев еще ни разу не уступил, но нескончаемые скандалы, или, как говорил он, нервотрепки, вконец измотали его.
В это утро Сысоев обнаружил возле дверей своего склада партию деталей, которые только вчера он бесповоротно забраковал. Детали лежали аккуратными стопками и, очевидно, приготовлены были к сдаче. Приглядевшись, Сергей Ильич заметил, что его карандашные пометки, сделанные вчера, просто-напросто счищены. Попавший в тупик Шпульников пытался второй раз подсунуть брак.
Шпульников работал во второй смене, поэтому Сысоев позвал Костылева, показал ему брак и предупредил, что ни одной детали без Шпульникова принимать не будет. Костылев отмахнулся было, но детали потребовали сборщики, и Костылев забеспокоился. Он сам пересмотрел все, но убедился, что Шпульникову помочь бессилен.
Шпульникова вызвали. Он пришел в воинственном настроении, вполне уверенный в помощи Костылева «ежели что», и с бранью набросился на Сысоева. Он перебирал детали, подносил то одну, то другую к самому лицу Сысоева, шумел:
– Ну что в ней брак, ну что? От других хуже принимаешь, а мои из принципа в сторону, да? Вот… Тебе Любченко поллитровки домой таскает, – думаешь, не знаю? Вот… Тебе и от Шпульникова то же требуется, да? Не дождешься! Вот… Не на того нарвался! – Шпульников сыпал оскорблениями и оглядывался по сторонам, отыскивая Костылева, но тот предусмотрительно исчез по каким-то обычным «неотложным» делам.
Сысоев дал Шпульникову выговориться, а когда тот выдохся, сказал, сдерживая раздражение:
– Забирай брак и девай куда хочешь. Подмоги не жди, смотался твой начальник. Видишь, не идет выручать? Понял?
Но Шпульников не понял. Он снова накинулся на Сысоева и в конце концов вывел его из себя.
– Убирайся отсюдова! – зычно гаркнул Сысоев. – Иди жалуйся!
– Буду жаловаться! В газету напишу! В райком партии поеду, расскажу, какой ты есть коммунист, продажная душа!
– Какой я есть коммунист, это мне перед партией отвечать, а не перед тобой!
… – Вот хоть верьте, хоть нет, Мирон Кондратьевич, – закончил свой рассказ Сысоев, – еще минута, и ляпнул бы я его промеж глаз! Не знаю, как удержался только. – Сысоев снова подошел к столу, снова налил воды, опрокинул стакан в горло.
– Вот и все. Дайте нервы в порядок привести, пускай к батьке на «художественный» переведут. Не мое это дело «блох» на складе ловить, не гожусь. Терпежу больше нет!
Он сел на стул возле стола, повесил голову.
– Значит, у коммуниста Сысоева «не стало терпежу»? – подвел итог Ярцев. – Так, та-ак… Значит, все наше большущее, наше партийное дело исчерпано, так что ли? – Ярцев сцепил пальцы и положил на сомкнутые руки подбородок, отчего на щеках его и возле рта собрались строгие складки. Он оперся локтями о стол и не сводил с лица Сысоева спокойных упрекающих глаз.
– Зачем так, Мирон Кондратьевич? – несколько растерянно проговорил Сысоев. – Я ж просто замену прошу. Ну невмоготу раз! Поймите… Есть кроме меня-то.
– Ты солдат? – перебил Ярцев.
– На Карельском сражался.
– Из-под огня бегал?
– Меня под огнем в партию принимали, – высоко поднимая голову, медленно и раздельно глухим голосом проговорил Сысоев.
– Ну вот, видишь? А здесь?.. Пускай другие коммунисты «под огнем», а Сысоеву работку полегче?
Сергей Ильич понуро молчал, водил пальцами по кромке стола. Стол этот еще год назад он сам полировал. А сейчас заметил: чьи-то пальцы успели протереть полировку до самого дерева… Он убрал руку. Ярцев заметил, улыбнулся.
– Вот объясни-ка ты мне, Сергей Ильич, – задушевно и мягко заговорил он, – неужели в мирные дни душа у человека перерождается, а? Похоже это на людей ленинской закалки, как скажешь? Там огонь и смерть, умирать стоя собирался, – а здесь? От плевков побежал в кусты отлеживаться?
– Так я же…
– Ну, конечно, ты хотел бы, чтобы противники нашего большого дела, и твоего дела, заметь, хвалили тебя. А партийная-то организация надеялась… Ну что ж, думать станем, как заменить.
Эти слова Ярцев произнес твердо. Расцепил пальцы. Опустил руки на стол.
– Мне помочь надо, посодействовать, Мирон Кондратьевич, – начал Сысоев. Но Ярцев перебил его:
– Но ты же не помощи просил, а замены. Эх, Сергей Ильич! Разве годится партийную организацию на испуг брать?
Сысоев молчал. Тихо посапывал под окном радиатор парового отопления. Становилось жарко. Ярцев встал, подошел к окну, распахнул форточку. Клубы морозного воздуха ворвались в комнату, закрутились… Сергей Ильич смотрел на широкую крепкую спину Ярцева, стоявшего у форточки, на его затылок. Пальцы снова проехались по кромке стола. Сысоев вдруг спохватился, убрал руку. А Ярцев, не оборачиваясь, сказал:
– Так, говоришь, Шпульников на тебя в газету хотел?..
– Пускай пишет! – хмуро отозвался Сысоев.
– Опоздал он. Кто-то опередил. – Ярцев обернулся к столу и развернул свежий номер газеты. – Вот, почитай. – И протянул газету Сысоеву.
На третьей странице была статья под заголовком: «Трудовые успехи северогорских мебельщиков». Сергей Ильич торопливо читал:
«…Грехи еще есть, но качество мебели уже неузнаваемо изменилось. И это говорит самый строгий контролер – покупатель…»
Дальше шли фамилии: «Беспартийный бухгалтер Е. М. Лужица… коммунист С. И. Сысоев, принципиальная строгость которого крепко помогает делу; промежуточный склад Сысоева стал непреодолимым рубежом для брака…»
Сергей Ильич дочитал статью. Лицо его стало виноватым и растерянным.
– Ну и как же теперь? – с улыбкой прищурился Ярцев.
– Воля ваша… – глухо проговорил Сысоев, опуская голову.
– То-то вот наша воля. Наша воля и без твоей не обошлась. Ну ладно, пошли к директору, разбираться будем сейчас.
