Текст книги "Снежный ком"
Автор книги: Анатолий Чехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)
Попугай Ара
И какой же распрекрасный праздник для человека и его души этот Птичий рынок!
Мы еще не вошли под арку, а уже увидели девушку в белой кофточке с рыжим котенком на руках. Котенок таращил круглые глупые глазенки, а на шее у него был повязан голубой бант. Значит – мальчик. Девочкам покупают розовое…
Над рынком, вернее, над аркой, словно рыбки, запутавшиеся в сетке, поблескивали серебристые буквы: «Калитниковский рынок». А при чем тут какие-то Калитники? Когда с самого дня основания Москвы этот рынок – Птичий! Приходите и сами увидите, сколько здесь замечательно красивых голубей, канареек, щеглов, синиц и даже… Но вот попугаев-неразлучников, когда мы пришли на рынок и первым делом бросились к птичьей площадке, почему-то не увидели. То ли их еще не приносили, то ли уже продали…
– Кто ждет, тот надеется, – сказал папа. И мы решили подождать. Уже потому, что мы были здесь, слушали, как поют, свистят, щелкают, разливаются трелями, где-то крякают и даже гогочут по-гусиному разные птицы, на душе становилось легко и радостно, а тревога, что попугайчиков не будет, сменялась надеждой.
Счастливые, мы переходили от клетки к клетке и только радостно посматривали друг на друга, весело улыбаясь… Я, конечно, улыбался меньше, чем Павлик, потому что, как сказал папа, «кто ждет, тот еще и сомневается», а я меньше надеялся, чем сомневался.
Но день выдался теплый, солнечный. Попугаев-неразлучников еще могли принести. Поэтому и сомнения у меня были все-таки радостные.
– А давайте, – предложил Павлик, – пойдем и рыбок посмотрим. А потом опять к птицам перейдем…
Пришлось согласиться, потому что Павлик здесь лучше нас с папой знал, куда идти и что смотреть. Правда, насчет того, чтобы пойти и купить новых хомячков, ни я, ни Павлик пока ничего не говорили: Павлик, наверное, просто забыл о них, а я считал, что как только куплю хотя бы одного нового хомячка, своего родного Ваську никогда уже больше не увижу.
Наш Птичий рынок вполне можно было назвать еще и Рыбьим, потому что вся первая его площадка была заставлена замечательно красивыми аквариумами.
В аквариумах быстро бежали ото дна к поверхности пузырьки воздуха, едва заметно колыхались зеленые водоросли, высились в виде подводных замков и гротов всякие цветные камешки. В эти гроты и замки заплывали гуппи, вуалехвосты, сомики, попугаи Камеруни и попугаи Томаси. Были они и с крапинками и без крапинок, в красных, черных точках по серебристым бокам, с серебристыми блестками по черным бокам, голубые, алые, как первомайские флаги, радуя глаз и знатоков и таких вот любителей, какими были мы с папой.
А вот рыбьих попугаев-неразлучников здесь, кажется, не было…
Хозяева всего этого богатства и этой красоты в белых халатах и просто в обыкновенных куртках и пальто то и дело запускали крохотные сачки в свои аквариумы и вылавливали ту или другую рыбку, а потом вытряхивали ее покупателю в баночку с водой. Там она, пометавшись из стороны в сторону, успокаивалась и становилась еще красивее, потому что была одна и все смотрели только на нее.
Серьезные пожилые люди с ребятами и без ребят собирались группами возле такой баночки и вели неторопливый разговор, обсуждая красоту или повадки той или иной рыбки.
Я слышал, как пожилой мужчина, похожий на профессора, сказал:
– А вы знаете, отсадил я его, а он от переживаний и окраску потерял. Метался, метался… Я его обратно пересадил, а он тут же убил ее…
– Скажите, какой Отелло! Настоящая «Синяя Борода»… – отозвался, как я определил, «мастер» – в очках и в спецовке.
Я подтолкнул Павлика и спросил его шепотом:
– Кто кого убил?
– Рыбкин самец рыбкину самочку…
– А за что?
– А к ней другого самца подсаживали для улучшения породы.
– Жалко самочку, – сказал я.
– Конечно, жалко. Не сама же она пересаживалась… Только породу улучшать тоже надо, – пояснил Павлик.
В это время Павлика увидел «профессор», который рассказывал про рыбкиного «Отелло».
– А-а, младший Бояринцев! Здравствуй, здравствуй!.. С чем пожаловал? Как себя чувствуют твои красные циклиды?
– Здрасте, здрасте, – благосклонно ответил Павлик. – Мои красные циклиды чувствуют себя хорошо. А как ваши?
– Не жалуюсь, не жалуюсь… – ответил «профессор».
– Что сегодня покупаете, молодой человек? – спросил у Павлика хозяин аквариума.
Мы с папой только переглянулись.
– Сегодня ничего не покупаю, – так же важно ответил Павлик. – Я с друзьями приехал попугаев-неразлучников смотреть. Вы не видели, никто не приносил?..
– Нет, попугайчиков не видел… Не забывайте нас, молодой человек! Может быть, и сейчас что-нибудь купите?..
– Сейчас некогда, как-нибудь зайду, – пообещал Павлик.
– Младшему Бояринцеву привет! – заметив Павлика, крикнул дяденька, который продавал «попугаев Томаси».
Отовсюду неслось: «Павлик» да «Павлик», «Сынок», «Молодой человек!» И Павлик всем отвечал, всем улыбался и даже рукой махал.
– Да ты, я вижу, здесь известная фигура, – с удивлением сказал папа.
– Совсем я с ними заморочился, – вздохнув, ответил Павлик. – Проходу не дают! Всего уже накупили, опять предлагают! Приходится покупать!..
Немного помолчав, Павлик, видимо, понял, что «хватил лишку».
– Когда с отцом приходим, – пояснил он, – конечно, все отцу кричат: «Привет, товарищ Бояринцев!» Он и отвечает: «Привет, привет!» Ну а когда без него, отвечать приходится мне.
Я с завистью подумал: «Конечно, был бы мой папа заведующим овощной базой, и ему бы кричали на Птичьем рынке: «Привет, товарищ Ручейников!» А кто же станет приветствовать инженера-строителя, если у него никаких овощей нет, а одни лишь только бетонные блоки…»
– Пойдемте хомячков смотреть, – предложил вдруг Павлик. (Значит, не забыл про триста сорок рублей за сотню.)
– А может, еще к птицам пойдем? – сказал я.
– Я знаю, когда надо к птицам идти…
Пришлось соглашаться, но пошли мы все-таки мимо птичьих рядов. И на этот раз, сколько я ни смотрел, попугайчиков-неразлучников там не было.
Незаметно мы оказались неподалеку от места, где продавали корм для рыб.
– Циклопы! Циклопы! Живородки! Дафнии! Циклопы! – приговаривал продавец рыбкиного корма, но мы возле него задерживаться не стали, а прошли на площадку, где продавали разных зверьков.
Павлика и здесь окликнули:
– Эй, Бояринцев! Иди помогать!
Мне стало даже немного обидно: я пришел на рынок с папой, и никто мне не кричал: «Привет, Вячеслав, Ручейников-младший!» Как, мол, поживают твои хомячки! И папу моего тоже никто на Птичьем рынке не знал. Еще бы! Бываем здесь раз в четыре года, как на олимпиаде… И еще мне было обидно: папа есть папа, он всегда и во всем должен быть самым главным, а тут выходит, что главный у нас Павлик.
Еще издали мы увидели перед клеткой с белыми мышами целую толпу ребят. Все они, кто присев на корточки, а кто наклонившись, смотрели на самую маленькую белую мышку, которая уселась отдельно от остальных и «умывалась» – приводила в порядок свою шерстку, ну точно как мой милый Васька.
Белая мышка быстро-быстро потерла лапками мордочку, пригладила прическу за ушами, а потом стала поворачиваться то направо, то налево и оглаживать шерстку на брюшке и боках. И так у нее все это уморительно получалось, что все ребята, не спуская с нее глаз, громко хохотали.
– Как манекенщица в Доме моделей… Тоже показывает товар лицом, – сказал папа. Он даже не улыбнулся: здорово ему, видно, насолили эти манекенщицы…
– Белые мышки! Белые мышки! Разбирайте, пока есть! Полтинник штука! – нахваливал свой товар продавец белых мышей.
Увидев Павлика, он тут же дружески ему кивнул.
– Мне вот эту, – показал толстый мальчишка, на котором штаны были как на барабане. Он ткнул пальцем как раз в ту мышку, которая так потешно умывалась.
– Павлик, достань, – попросил продавец, и Павлик, стянув кверху рукав куртки, бесстрашно запустил руку в клетку через открытую сверху дверцу, ловко схватил умывавшуюся мышь за шкурку на спинке.
Мышка испуганно выгнулась, растопырив все четыре лапки и вытянув хвост. Она так и застыла, повернув голову чуть ли не совсем назад, как будто хотела сказать: «Кто это меня схватил? А, это ты, Павлик? Привет!.. А я тебя сразу не узнала!..»
Она и пискнуть не успела, как Павлик тут же посадил ее в маленькую клеточку, которую подставил ему толстый мальчишка.
Торговля пошла быстро. Павлик доставал из клетки белых мышей одну за другой и передавал их толпившимся вокруг ребятам, а продавец только принимал денежки, топтался на месте да все приговаривал как заведенный:
– Разбирайте, пока есть, всего полтинник, всего полтинник…
Мне тоже хотелось достать хоть одну мышку, но Павлик увлекся и забыл уступить мне свое место. А набиваться ему в помощники я не стал.
– Все! – доложил Павлик и, отряхнувшись, добавил: – У меня рука легкая, как начну кому помогать, весь товар со свистом идет! – А я еще раз позавидовал ему: хорошо быть «своим» человеком в таком месте, как Птичий рынок, и «со свистом» сбывать любой товар…
Я посмотрел на папу, и настроение у меня сразу поправилось. Он с таким веселым видом смотрел и на белых мышей, и на покупавших их ребят, и на клетки с голубями, что, казалось, вот-вот мой серьезный папа кинет кверху свою кепку, сунет два пальца в рот да как засвистит, как свистят голубятники, чтобы и маме на другом конце Москвы было слышно.
Мы проходили мимо столов, на которых небольшими кучками лежало что-то рубиново-красное, а рядом в здоровенных квадратных ваннах была налита вода и в ней быстро передвигались маленькие красненькие и зелененькие полупрозрачные точки.
– Мотыль… Мотыль… Кому мотыль… Ночного улова… – доносился хрипловатый голос.
– Опарыш… Дафнии… Циклопы… Живородок, – вторил ему такой же голос, только уже совсем хриплый.
Торговал опарышем и мотылем одноглазый дядька с черной повязкой, пересекавшей наискось грубое красное лицо.
Был он точь-в-точь как пират Джон Сильвер из кинофильма «Остров сокровищ», где этого пирата играет Борис Андреев.
– Опарыш, опарыш… Насадка для рыбаков, – хриплым басом завлекал покупателей «Джон Сильвер», зорко высматривая единственным глазом, как будто выбирал, кого из покупателей ему первого резать. – На опарыша все идет: лещ, подлещик и судак. Кто не купит, тот – чудак!..
– Такой с вечера приснится, до самого утра икать будешь, – вполголоса сказал папа.
Честно говоря, мне и самому пришла в голову такая же мысль. Да и Павлик, оказывается, так же думал.
– Слышь, Слав, – шепнул он мне на ухо. (Видно было, что Павлик оробел от одного вида продавца опарышей.) – А может, давай купим корм для рыбок?
– Ты этого дядьку знаешь?
– Первый раз вижу.
– По-моему, лучше не надо.
– А если он обидится?
Я даже удивился: перед «Джоном Сильвером», выходит, даже наш Павлик спасовал.
Продавец опарышей, мотыля и планктона с сознанием собственной значительности наливал мутную водичку из квадратной ванны в пол-литровые банки покупателей. Те смотрели на свет эту водичку, качали головами, но деньги платили.
– Вывеска – двигатель торговли, – сказал папа.
Действительно, «вывеска» у «Джона Сильвера» была такая, что лучше уж купить у него этих «живородков», еще и улыбнуться, чтобы не обиделся. Наверняка он сам целыми поварешками ест своих дафний, как французский ученый Аллен Бомбар, который полгода плавал в океане и питался одним планктоном.
– Это он от планктона такой румяный? – потихоньку спросил я у папы.
– Его «планктон» называется «винис вульгарис», а по-русски – самогон, – тоже вполголоса ответил папа.
Несколько раз оглянувшись, мы потихоньку отправились дальше. На этот раз «Джон Сильвер» за нами не погнался. А мог бы…
Чего-чего только не было здесь, на Птичьем рынке! Продавали и разноцветные камни, и разноцветное стекло, и мех для шапок, и живых кроликов и нутрий. Пройдя мимо этих столов, мы опять вернулись в птичий уголок.
Я заметил: как только мы подходили к птицам, папа мрачнел. Наконец он сказал:
– Ну я еще могу понять, когда продают и держат в клетках канареек и попугайчиков. Эти у нас на воле не живут. А синичек и щеглов зачем мучать? Одна пара синиц целый огромный сад от вредителей спасает. Щеглы прекрасно себя чувствуют в естественных условиях… И ведь находятся люди, что отнимают у птиц свободу, а иногда и жизнь…
Мы с Павликом промолчали. Синичек и щеглов, правда, жалко, но попугаев-неразлучников все равно ведь только в клетках можно держать!..
Мы прошли через весь рынок и оказались за его забором с другой стороны, где на площадке, примыкавшей к скверу, продавали собак.
Какие там были замечательные щенки! Толстые, неуклюжие, и в то же время очень красивые, породистые. Это и по ушам и коротким хвостикам было видно. Продавали и взрослых собак – восточноевропейских овчарок, доберманов, эрдельтерьеров, спаниелей, боксеров…
Павлик, конечно же, остановился возле боксера: из-за дружбы с Чероки он на других собак и не смотрел. А мне больше нравились спаниели. У них такие умные, добрые и мягкие мордашки!.. А уши!.. Одно ухо подстелить можно, а другим укрываться… Вот бы папа догадался и купил спаниеля…
– Папа, смотри!..
– Дядя Петя, смотрите!..
Мы с Павликом то и дело старались обратить внимание папы то на одного, то на другого щенка, но папа в собачьем ряду расстроился еще больше, чем в птичьем. Наконец он не выдержал и сказал:
– Ну как вы не понимаете, ребята, что продавать взрослую собаку – все равно что продавать друга – самого верного и самого любящего. Продать и купить можно только маленького щеночка-несмышленыша, который еще и хозяина не знает. А чуть подрастет, сразу выберет себе покровителя на всю жизнь и будет предай только ему до последнего своего дыхания…
– А ты щеночка и купи, – тут же сказал я. – Вот этого…
На нас таращил глупые круглые глазенки толстый и неуклюжий, ужасно симпатичный, неизвестно какой породы собачий ребенок. Я уже почти не надеялся, что мы купим неразлучников.
– Э-э, нет, – сказал папа, – тут уж вы меня не подловите. Щенков так не покупают. Если обзаводиться собакой, так только чистопородной, с хорошей родословной, через клуб собаководов.
– А мы давай через клуб и купим…
– Я знаю, где клуб, – тут же вставил и Павлик.
Папа рассмеялся.
– Ладно, – сказал он, – может быть, когда-нибудь и до щенячьих радостей доберемся, а сейчас на покупку песика у нас просто денег не хватит. И потом нельзя же менять план. Пришли покупать попугаев-неразлучников, значит, будем искать попугаев.
– Ты же сам видишь, – сказал я, – что попугаев сегодня не продают…
И тут я поверил, что у каждого человека есть, как об этом писал норвежский ученый-путешественник Тур Хейердал, свой «Аку-Аку» – добрый дух, который помогает в трудную минуту во всех хороших делах.
Не успели мы с папой поговорить о попугайчиках, как увидели… Генку, по прозвищу Купи-продай.
Ничуть не смущаясь тем, что и в квартиру к нам лазил, и у мамы пытался сумочку утащить, когда продавал ей какие-то подозрительные сапоги, Генка вывернулся из-за чьей-то широкой спины, держа накрытую темной тряпкой клетку, и предложил папе:
– Я слышу, ребята попугаями интересуются… У меня как раз есть для вас то, что надо. Попугай ара из Южной Америки. Продаю срочно и дешево, всего за пятнадцать рублей…
Папа обрадовался самому Генке больше, чем его попугаю.
– Ага! – сказал он. – Вот ты где, голубчик! Тебя-то как раз мне и надо!.. Скажи-ка, дружок, почему ты все сделал не так, как тебе дядя Коля говорил?
Генка нахально улыбнулся и спросил:
– Сейчас рассказывать или, может быть, лучше потом?.. Задание я выполнил в полном ажуре…
– А сто десять рублей где? У тебя или у дяди Коли?..
– Какие сто десять?.. Ах, те?.. Ну так дядя Коля все знает… Вы сами у него спросите. Я ведь тоже никуда не денусь, вместе работаем… Да вы не беспокойтесь, все сделано как надо…
– А это еще надо проверить, – не очень-то приветливо сказал папа.
Я с пятого на десятое понимал их разговор, да мне все это Генкино «купи-продай» и неинтересно было. У меня даже руки задрожали, так захотелось посмотреть, что там у него в клетке за попугай ара. Я нашел дырочку в материи, закрывавшей клетку, и заглянул в нее. В клетке был действительно настоящий ара, точь-в-точь как в детской энциклопедии на, странице «самые красивые птицы мира».
– Папа, – предложил я, – давай купим… У нас же как раз пятнадцать рублей.
В эту минуту я как-то не обратил внимания, что Павлик держится очень настороженно.
– Но ведь у нас план купить пару неразлучников, – сказал папа.
– Один еще лучше, чем пара, – тут же нашелся я. – Меньше будет трещать и щелкать… И потом, он ведь южноамериканский, такой красивый…
– Что-то тут не так, – подозрительно глядя на Генку, сказал папа. – Настоящий ара раз в десять дороже стоит.
– А этот что, не настоящий? – возмутился Генка. – Посмотрите сами. Только не открывайте материю!..
Генка приподнял клетку, и папа тоже заглянул в дырочку, проделанную мной.
– Тем более странно, – убедившись, что в клетке настоящий ара, сказал папа. – А он у тебя ничем не болен?
– Что вы?! Вон как перья блестят!.. Нельзя только клетку на улице открывать: начинает биться, волноваться… А дома ведет себя спокойно, поет, разговаривает…
– Что ж он говорит?
– Как что?.. Попка дурак!.. Привет хозяину!..
– Ну пусть скажет…
– Нет, тут нельзя: разнервничается. Потом ни в жисть не успокоишь.
Павлик наклонился ко мне и зашептал в самое ухо:
– Я этого попугая у Генки несколько раз уже на базаре видел. Он его каждое воскресенье продает. Покупатели разные, а попугай все тот…
Но и это предостережение Павлика нисколько не поколебало мою решимость, а лишь подогрело желание получить именно этого попугая, немедленно, сейчас…
– А как его зовут? – спросил я у Генки.
– Его-то? – запнулся тот на секунду. – Жако… Жако его зовут…
– Жако, Жако, – позвал я попугая и снова заглянул в дырочку. Мне показалось, что попугай меня услышал: в полутьме под материей мигнул большой желтый глаз Жако, ара даже повернул ко мне голову и взъерошил перья.
– Папа, он знает свое имя! Он уже поздоровался со мной! Давай купим! Ведь всего пятнадцать рублей!..
– «Всего»… – недовольно заметил папа. – Их еще заработать надо.
– Па, может, я не так сказал! Но ты купи, пожалуйста! Он такой красивый! Ведь ты хотел, чтобы мы приобщились к природе!..
Я, конечно, видел, как хитро бегали глаза Генки, но меня это ничуть не остановило.
– Зря вы сомневаетесь, – спокойно сказал Генка. – Где я живу, дядя Коля знает. Работаю с ним подручным от понедельника до пятницы… Не понравится вам попугай, вернете обратно, и деньги ваши будут…
– Сомневаться приходится… – сказал папа. – Твое счастье, что времени нет.
Я знал, что папе сейчас действительно очень некогда, но нам с Павликом так хотелось попугая! Поэтому я промолчал.
– Как хотите, – сказал Генка. – Только потом жалеть будете, если не возьмете. Попугай «люкс»! Век будете помнить мою доброту!..
Папа взял клетку, еще раз посмотрел в дырочку на моего Жако, словно хотел удостовериться, там ли попугай, наконец, вздохнул, передал мне клетку и сказал: «Владей!..» Только после этого он вручил Генке пятнадцать рублей – как раз те деньги, какие мы собирались уплатить за неразлучников.
Генку будто ветром сдуло. Я даже не заметил, куда он исчез, как сквозь землю провалился.
Папа, конечно, заметил и это, с сомнением покачал головой, но расстраивать меня не стал.
– Ладно, – сказал он. – Приеду с работы, разберемся…
Мы с ним договорились, что на пересадке в метро я и Павлик едем домой, а папа в свой микрорайон на работу. У него и в воскресенье была какая-то сверхурочная…
Павлик снова принялся шептать мне на ухо:
– Когда Генка продает этого попугая, мужчины обступают его и смеются, а женщин близко не подпускают. Это – мужской попугай…
Сообщение Павлика мне польстило, но тревога все же осталась: непонятно было, что за секрет в моем Жако, почему его так дешево продал Генка и почему этот Генка так сразу удрал?
Мы вышли из ворот рынка, возле которых все еще стояла девушка в белой кофточке и держала на руках пушистого рыженького котенка с голубым бантом, полюбовались мордочкой котенка, сели в трамвай и поехали к метро «Павелецкая».
У подземного перехода папа распрощался с нами, и мы с Павликом направились к нам домой, не в силах дождаться, когда же наконец сможем открыть клетку и как следует рассмотреть нашего Жако.
Не дожидаясь лифта, бегом поднялись на второй этаж, и я дрожащей рукой, едва попадая ключом в замок, открыл дверь.
В квартире у нас было, словно во время войны после бомбежки, точь-в-точь как показывали по телевизору в День Победы.
Занавески и фотографии папа и мама со стен сняли. Книжные полки тоже. Столы и диваны сдвинули на середину комнаты, той, что побольше, и накрыли газетами. Меньшую комнату полностью заставили мебелью. Но мы с Павликом и внимания не обратили на весь этот «бедлам»: у нас в клетке сидел настоящий ара, и сейчас он должен был заговорить.
Мы поставили клетку на табуретку, сами сели перед ней на диван, и я наконец развязал материю.
Мой Жако сначала помигал своими круглыми желтыми глазами, прошелся по жердочке и вдруг раскатисто и картаво, ужасно смешно сказал: «Здррравствуйте!..»
Я радостно захохотал.
– Ты слышал? Ты слышал?.. Сейчас он скажет: «Попка дурак» и «Привет хозяину».
Но Жако и не подумал говорить «Попка дурак» и «Привет хозяину». Пройдясь в обратную сторону по жердочке, он начал вдруг громко и безо всякого смысла произносить самые нехорошие слова, какие выкрикивают у пивного ларька нетрезвые мужчины, особенно когда дерутся!
– Накрывай его скорей! – крикнул Павлик. – А то он еще не то скажет! Твой Жако самого Сереню Жизнерадостного за пояс заткнет!..
Я накинул на попугая тряпку и завязал ее снизу узлом. Жако еще немного поругался и умолк.
Теперь-то мы поняли, почему так дешево продал его Генка и почему Генка сказал: «Век меня не забудете».
Что же теперь делать? Мы с Павликом испуганно смотрели друг на друга. Если мама услышит хоть одно слово из тех, что выкрикивает мой Жако, тут же заставит отнести попугая на улицу вместе с клеткой, а там его заберет участковый милиционер и посадит на пятнадцать суток. Еще и папе ой-ой-ой как попадет от мамы за то, что такого «мужского попугая» нам купил.
– Знаешь что, – предложил я Павлику, – давай отвезем Жако бабушке. Временно… Может, он при женщине, да еще пожилой, постесняется ругаться? А если и примется за свое, она его постепенно перевоспитает. Воспитала же бабушка и меня и маму приличными людьми?!
Предложение мое не очень понравилось Павлику.
– По-моему, – сказал он, – твоя бабушка не очень-то обрадуется такому подарку.
– А мы не насовсем! Не выбрасывать же бедного Жако на улицу. Разве он виноват, что жил у плохих людей? Так что ж его, сразу и вон? У нас даже преступников перевоспитывают, а Жако всего лишь сквернослов…
– Сквернословов тоже не любят, – сказал Павлик. – Раз попугай твой, все скажут: «Ты научил».
Павлик был, конечно, прав. Но не я же в конце концов учил ругаться попугая! И еще я подумал: «Не везти же бедного Жако на Птичий рынок!» Наверняка его там хорошо знают. Купить столь знаменитую птицу могли только такие добрые люди, как мы с папой, что бывают на Птичьем рынке раз в десять лет. Этот Генка наверняка еще издали высмотрел нас, чтобы предложить своего Жако.
Вместо замызганной тряпки, которой была накрыта клетка, я нашел старый бабушкин платок, завязал все четыре конца узлом под клеткой, и мы с Павликом вынесли попугая на улицу.
Я боялся, а вдруг Жако и под платком начнет ругаться, но он сидел тихо, не пытался даже бормотать, не то что разговаривать.
Безо всяких приключений добрались мы до нашей старой квартиры, где сейчас жила бабушка.
Когда меня еще не было на свете, там жили целых пять семей, а теперь – одни только бабушки-пенсионерки, и у каждой – своя комната. Ключи они все оставляли друг другу, все надеялись, что кто-нибудь к ним придет: старым людям скучно ведь одним… Мне хотелось верить, что с моим Жако бабушке да и всем ее приятельницам будет повеселее, но после слов Павлика я что-то в этом тоже стал сомневаться.
Раз уж это, как сказал Павлик, «мужской попугай», проще бы его оставить какому-нибудь дедушке. Но дедушек на старой квартире не было ни одного: все они, или почти все, остались на войне. Папин папа – тоже старый фронтовик, приютил бы Жако, но к нему ведь в деревню не поедешь: через несколько дней уже надо будет шагать в школу…
Войдя в подъезд, мы с Павликом остановились у такой знакомой двери и позвонили. Открыла нам бабушкина соседка и ее хорошая подружка Клавдия Ивановна. Она же впустила меня и Павлика в бабушкину комнату.
– Ах, какая жалость, какая жалость! – запричитала, заохала Клавдия Ивановна. – А бабушка вас с утра ждала, будет теперь только вечером… А что это вы привезли?
Клавдия Ивановна уж и руки протянула, чтобы снять платок с клетки. Мы с Павликом вовремя остановили ее.
– Пожалуйста, не снимайте, – сказал я, как только мог убедительнее. – Здесь Жако… Попугай ара… – Он очень пугливый и нервный… Немножко привыкнет, тогда бабушка и снимет с него платок.
Павлик оттащил клетку подальше от двери и поставил на стол.
Я написал записку:
«Дорогая бабушка. Пусть у тебя немного поживет Жако. Мы с папой купили его на Птичьем рынке. Он не любит свет. Ты лучше не снимай с него платок. Не обращай внимания, если он начнет что-нибудь не то говорить. Научи его хорошим словам. Мы его заберем, как только у нас закончится ремонт. Не скучай. Крепко тебя целую. Слава».
Я еще раз посмотрел в дырочку на своего Жако, и мы с Павликом, молчаливые и встревоженные, поехали домой.
Что еще получится из этой истории с попугаем, никто не мог не только сказать, даже предположить…
