Текст книги "Снежный ком"
Автор книги: Анатолий Чехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 25 страниц)
– Вы, наверное, думаете сейчас, – ласково и вместе с тем печально говорила тетя Клопа, – ходит тут смешная толстая дура, не знает, кому навязаться…
– Ну что вы, что вы, – неуверенно сказал ошарашенный папа. – Никто так и не думает… Входите, пожалуйста…
В руках у него была как раз та красивая книга, которую я видел во дворе у тети Клопы. Сейчас я даже название ее прочитал: «Деревянное зодчество русского Севера». На обложке сфотографирован в цвете бревенчатый дом, весь, как в кружевах, в резных крылечках и наличниках.
Папа с этой книгой в руках выглядел непривычно растроганным.
– Где же вам удалось эту прелесть достать? – спросил он. – Я ее почти полгода по всем библиотекам ищу!..
– Для вас, Петр Яковлевич, да не постараться, – скромно ответила тетя Клопа. – Подумала, что вам в работе над диссертацией может пригодиться, вот и захватила… У меня родственница в издательстве, а у них там очень приличная библиотека… Кстати, муж родственницы – архитектор… Мог бы стать вашим добрым оппонентом…
– Ну, сначала надо написать, а потом уже о защите думать… Кстати, я предпочитаю идти прямыми путями… А за книгу большое вам спасибо. Просто не знаю, как вас и благодарить…
Папа сделал вежливый жест, пропуская впереди себя к нам в дом хитрую тетю Клопу.
– А разве Людмила Ивановна не вернулась? Как будто домой шла? – с притворным удивлением спросила тетя Клопа. – А я ей пирожок принесла…
И тут я вспомнил, как орала Наташка: «И пироги печет вкусные!»
Так, значит, тетя Клопа не к маме пришла, а за моим папой, чтобы мой папа стал Наташкиным?..
Я хотел было выскочить и тут же вмешаться в такое черное дело, но все же решил посмотреть и послушать, что же там будет дальше.
– У меня не только книги, и люди бывают интересные, – продолжала «завлекать» папу тетя Клопа. – Вчера, например, пришла ко мне шикарная дама с отрезом на платье… Такой французский шифон… Ну, я сразу поняла, что повозиться с нею придется… Вы слушаете, Петр Яковлевич?
– Да, да, я слушаю, – не отрываясь от книги, ответил тете Клопе папа.
– Так вот, – продолжала та. – Бюст у этой дамы – восьмой номер, а шеи вовсе нет… Вы понимаете, вместо одной вытачки вот здесь и здесь (тетя Клопа провела себе пальцем под мышкой) – придется делать две… А талия… Вы представляете, Петр Яковлевич, у нее совсем не оказалось талии! А выбрала молодежный фасон! Ну не удивительно ли?!
– В самом деле удивительно! – по-прежнему не отрываясь от книги, тут же согласился папа.
Тетя Клопа обиделась:
– Да вы меня совсем не слушаете, Петр Яковлевич!..
– Что вы, очень внимательно слушаю!.. Так как там у вас завершилось с этой дамой?
– Я приняла заказ, – с достоинством сказала тетя Клопа. – Бывали у меня случаи посложнее, но и этот непростой… Если увидите даму в розовом шифоне, присмотритесь, пожалуйста, мне просто интересно, как вам понравится моя работа…
– Но я в вашем деле мало что понимаю… – вежливо ответил папа, хотя мог бы сказать и поопределеннее. Мне и то ясно было, что папе до этой дамы без талии, зато с двумя вытачками, «как до лампочки».
– Ну вот видите, – сразу огорчилась тетя Клопа, – уже отказываетесь… А говорите, я вам не навязываюсь…
Папа молчал. Да и я бы не нашелся, что ей ответить.
– А все ведь от одиночества, – продолжала «петь» тетя Клопа. – Очень бывает трудно одинокому человеку, ведь вы и по себе это знаете…
– А Наташка?.. – наконец-то не выдержал я.
Тетя Клопа от неожиданности даже оглянулась.
– Вот он, герой, – сказал папа. – Я его жду, а он со своим Павликом впечатлениями обменивается… А почему глаза красные?
– Все в порядке, па, – сказал я. – Веткой хлестнуло…
Папа хоть и журил меня, но выглядел веселым. Видно, очень уж по душе была ему эта книжка, которую достала для него тетя Клопа.
С тревогой я прислушивался, не хлопнет ли наружная дверь, не бежит ли жаловаться на меня Наташка. Но все пока было тихо.
– Надо поосторожнее, – начал было папа и не договорил: в руках у тети Клопы оказалась опять та же коробка из-под «Геркулеса».
– А вот и Слава, – не обратив внимания на мой выкрик о Наташке, сказала тетя Клопа. – Ну так что, может, возьмете этого Павлика?
– Па! – я заторопился, чтобы папа сгоряча не отказался. – Давай возьмем для Павлика. Ему ведь тоже очень хочется хомячка…
– Ну хорошо, давайте вашего Павлика, – сказал папа и внимательно посмотрел на меня. Конечно же, он заметил, что у меня далеко «не все в порядке».
По привычке он хотел было закрыть дверь перед тетей Клопой, но та уже протиснулась к нам в коридор.
– Что же вы так торопитесь, Петр Яковлевич? – лукаво улыбаясь, спросила она. – Жены боитесь? Или за себя не ручаетесь?.. А я вот еще Людмиле Ивановне и варенья принесла. Не хотите ли со Славой попробовать?
– Ну почему я боюсь? – смущенно пробормотал папа. – Можно и попробовать…
– Ша-а-а-а-алун! – пропела тетя Клопа и погрозила папе пальцем. – Напрасно, напрасно Людмила Ивановна оставляет молодого мужа одного. Только с вокзала и – к маме?.. Ха-ха-ха!..
– Почему одного? – начал было я, но папа так строго на меня посмотрел, что я тут же осекся и занялся новым хомячком.
– Ну что ж, проходите, – смирившись, сказал папа тете Клопе. Он будто бы и не слышал ее дурацкое «шалун». – Мама наша что-то задержалась. Будем без нее пить чай с вашим вареньем. Кстати, у нас и торт есть… Прошу!..
Я улучил минуту и побежал знакомить Павлика с Васькой.
Павлик забился в один угол ящика из-под посылки, Васька – в другой. Сидят, друг на друга посматривают, глазками поблескивают.
– Слава, где ты там?
– Славик!
– Иду!..
Вымыв руки в ванной и ополоснув лицо, я вытерся насухо и вошел в кухню. Торт не только стоял на столе, но уже был нарезан треугольными ломтями, и я сразу же «положил глаз» на кусок с кремовой розой.
Тетя Клопа накладывала варенье в розетки. А папа все рассматривал принесенную ею книжку. На каждой странице в ней были цветные фотографии деревянных теремов. Папа не только любовался теремами, но даже ласково гладил их ладонями, как будто это были его лучшие, милые сердцу друзья.
– Кушайте, пожалуйста, Петр Яковлевич, – совсем как хозяйка сказала тетя Клопа, подвигая лапе чай в подстаканнике, розетку с вареньем и блюдечко с тортом. Положила она торт и мне. И надо же. Точно тот кусок с кремовой розой, который я приметил.
Отхлебнув чаю, я надеялся утешиться тортом, но даже торт мне в горло не лез. Сидел я словно на иголках, пряча глаза от папы, чувствуя, как пылают щеки и уши. Папа, конечно же, заметил, насколько я хорош. Он даже, будто между прочим, приложил теплую ладонь к моему лбу и в недоумении слегка пожал плечами, потому что наверняка никакой температуры у меня не было.
Ни жив ни мертв, каждую минуту я ждал, что вот-вот раздастся звонок и явится Наташка. Тетя Клопа поссорится с папой, мама узнает, поссорится с тетей Клопой, тетя Клопа вместе с Наташкой нажалуются директору школы Артемию Ивановичу, Артемий Иванович вызовет нашего классного руководителя Юлию Николаевну, та – Костю – вожатого пионеротряда, и пойдет, и пойдет… А потом до самого десятого класса на каждом собрании будут вспоминать, как перевоспитывали хулигана Вячеслава Ручейникова.
И вдруг в голове у меня как будто все перевернулось. «А папа?» «Папу будет утешать тетя Клопа?.. С Наташкой?..» Не бывать этому!.. Я знал, что я должен был сделать.
Отодвинув блюдечко с остатками торта, я сложил руки на столе и, глядя прямо в румяное лицо тете Клопе, спокойно сказал:
– Клеопатра Сидоровна, я вашей Наташке кулаком нос разбил… У нее и кровь пошла… Пирогов ваших нам не надо. Можете и свою книжку забрать…
С каждым моим новым высказыванием папины брови сами собой все выше лезли на лоб. Кося глазами в его сторону, замерла и тетя Клопа.
– Слушай! – с удивлением остановил меня папа. – Что с тобой? Да ты просто грубиян!..
Я молча сопел. Ответить было нечего. Все, что требовалось сказать, я уже сказал. И теперь ждал, что из всего этого получится.
Выручил меня звонок у входной двери. Но… Колоколом громкого боя прогремел он на всю квартиру.
– Вот она… Ваша Наташка, – сказал я тете Клопе. – Ябедничать пришла…
Я поднялся со стула и пошел открывать дверь своей длинноногой врагине.
– Что с ним такое? Какая его муха укусила? – услышал я за собой голос тети Клопы.
Мне же терять было нечего. Не торопясь, но и без промедления я открыл дверь. И замер…
– Ура! Мама пришла!.. Моя милая, родная мама пришла!..
Эти слова я хотел прокричать на всю Москву, но горло мне перехватило, и я только прижался к маме, обнимая ее, пряча у нее на плече свое пылающее лицо.
Все мои горести сразу куда-то пропали, и я уже совсем не боялся, что вот сейчас придет к нам и нажалуется на меня Наташка. Пришла моя родная мама, которая хоть ничего еще о драке с Наташкой не знала, но и от Наташки, и от тети Клопы наверняка нас с папой надежно защитит. Я, конечно, понял, хорошее настроение у нее потому, что ей все-таки удалось купить зеленые сапоги, но мне-то разве не все равно, отчего хорошее? Лишь бы – хорошее…
– Ну, как вы тут без меня справились? – спросила мама.
– Хорошо, мамочка. Все поставили на место, все убрали.
Мама поцеловала меня в макушку и сморщила нос.
– Только вчера сама вымыла тебе голову с мочалкой и мылом, – сказала она. – А сегодня опять от вашей милости, как от старого барбоса, псиной несет. Можешь ты объяснить, что происходит?
– Не знаю, ма… А у меня Павлик…
– Еще хомячок? Одного мало?
– Это для Павлика. Я его подарю Павлику, а пока он у меня немного побудет. Смотри, какой хороший!
Я взял ящик из-под посылки, поднес его к маме.
– Что-то я не разберусь в этих Павликах, – не глядя в ящик, сказала мама. – А ты все-таки пойди и умойся. От тебя так разит, как будто все районные псы верхом на тебе ездили…
Мама хоть и воспитывала меня сейчас, но глаза у нее были добрые. Она, наверное, так была довольна своими новыми зелеными сапогами, что даже не заметила на мне джинсы с полуоторванным, кое-как пришпиленным карманом.
Из кухни доносились негромкие голоса. Видно, папа и тетя Клопа договаривались, как меня ругать, когда (так они, наверное, думали) войдем мы с Наташкой.
Мама сняла плащ, поправила волосы перед зеркалом и только после этого заглянула в ящик от посылки, где сидели Васька и Павлик.
– Что-то тут не то, – сказала она.
– Почему, ма?
– Сидят твои хомяки вместе и не думают драться.
– Мы с Павликом тоже никогда не деремся.
– Вы – одно, а хомяки – другое. Боюсь, что этот Павлик уже сделал свое черное дело.
– Какое «черное дело»?
– Отстань, пожалуйста, и не говори глупости, – сказала мама, – а хомяков своих рассади в разные коробки, пока не поздно.
– Почему, «пока не поздно»?
Я с недоумением смотрел на маму, потому что никакие глупости не говорил.
Из кухни донесся голос папы:
– Ну что ты там, Слава? Почему сюда не идете?
– А ты угадай, кто к нам пришел?
Хмурый папа вышел в коридор и, увидев вдруг вместо ябеды Наташки нашу маму, весь так и просиял.
– Милочка!.. Наконец-то!.. А мы без тебя тут совсем загрустили!
– А дверь не открывал мне тоже от «грусти»?
– Что ты говоришь? Вот ведь как уснул! Ничего не слышал! Извини, ради бога!..
Но мама будто и не слышала, как оправдывался папа. Быстрыми шагами она прошла по коридору и остановилась на пороге в кухню. Некоторое время мама молчала. От ее веселого вида не осталось и следа.
– Не очень-то вы тут без меня грустили…
– Милочка, ну что ты говоришь, – пробормотал папа и ужасно смутился.
– Я к вам только на минутку зашла, Людмила Ивановна, принесла вам пирог и варенье, – начала было тетя Клопа, но мама как будто и не заметила ее.
– Оказывается, – сказала мама, – у нас в доме не только хомяк, но и хомячиха?
Меня осенило: так это же она Павлика и Ваську имела в виду. Я побежал в комнату и немедленно рассадил своих хомяков в разные коробки. Если они оба – хомяки, нечего волноваться, ссоры между ними не будет. Мы-то с папой или с Павликом никогда не ссоримся! А вот с Наташкой, хоть она всего лишь козявка – сразу скандал. Да и мама с папой частенько ругаются…
Пока я рассаживал Ваську и Павлика, по коридору мимо комнаты, словно ракета, промчалась тетя Клопа со своей красивой книжкой под мышкой.
Из кухни доносились голоса папы и мамы. С каждой минутой они становились все громче.
Чтобы не слушать еще одну ссору и хоть немного отвлечься от неприятностей, я стал наблюдать за своими хомячками. Чувствовали они себя преотлично. Каждый грыз свою коробку, и я им не мешал.
Снова по коридору прозвучали быстрые шага, и теперь уже во второй раз, так же громко, как за тетей Клопой, хлопнула за мамой входная дверь.
Деревянные кони с медными глазами
Наташка жаловаться не пришла. Догадалась, что ничего хорошего не будет, если заявится такая дылда и начнет ныть: «Гы-ы-ы! Дядя Петя, сын у вас плохой, а я – хорошая. Возьмите меня в дочки!»
Сколько я знал Наташку, у нее перебывало с полдесятка новых пап. Сама хвасталась… Что с нее возьмешь? Хоть и дылда, а – ребенок… И каждый новый папа оказывался еще лучше, чем прежний. Ну а мой, конечно, самый лучший… Это я и без Наташки знаю…
Тихо-то как в квартире…
Только Васька и Павлик дерут щепки, скребутся и возятся в своих ящиках.
Папа молча сидит за столом и ничего не пишет, только смотрит перед собой на стену, по которой в шахматном порядке красуются вверх тормашками букеты цветов. Он всегда на них смотрит, когда у него плохое настроение. А встретит дядю Колю, непременно скажет: «Комнату ты мне, Николай Иванович, обязательно переклей! Не могу видеть брак в твоей работе!» Дядя Коля тут же становится по стойке «Смирно!» и рапортует: «Бу!.. Зде!.. Ни у кого, мол, такого сраму не допускал, а у тебя, как нарочно, бес попутал». Отрапортует и не переклеивает. Скоро уже два года, как все обещает…
Я уже приметил: главное в жизни – лихо отрапортовать, мол, «Бу!.. Зде!..» А насчет того, чтобы взаправду сделать, это уж как получится.
Я подошел к папе, обнял его за шею.
Папа вздохнул, тоже обнял меня, поцеловал где-то возле уха и не сказал, что от меня псиной воняет.
– Ну что, брат, воюем, говоришь? Да… От внешних врагов ты своего папу оборонил… А как быть с внутренними? Самому избавляться?.. Не избавишься…
Он еще раз вздохнул.
– Пап, ты про что?
– Так, к слову пришлось… Давай-ка лучше рассказывай, что там у вас с Наташей получилось? Все-таки она на три года младше тебя. Как же ты так? Обидел девчушку!..
«Ее обидишь! – подумал я. – На три года младше и в три раза вреднее…»
Я, конечно, знал, что рано или поздно отчитываться мне придется. Поэтому все подробно рассказал папе. Не стал утаивать историю с карманом, который, опозорив меня, так злонамеренно оторвала Наташка. Сказал и то, что вовсе не собирался ее толкать или колотить – само получилось.
К моему удивлению, папа огорчился совсем не в том месте моего рассказа, где бы надо было. Насчет того, что Наташка оторвала мне карман да еще от зависти поддала пинка сзади, а я ей за это нечаянно нос разбил, папа только и сказал: «Бывает».
А вот какой костюм купила тетя Клара, и как они отдыхали в Прибалтике, и какое там было общество, и что они видели в магазинах, а главное, как мне обо всем этом рассказывал Павлик, папа заставил повторить еще раз.
– Нет, это черт знает что такое! – неожиданно сказал он, хотя обычно при мне чертей не поминал.
– Ты не огорчайся, пап, – постарался я его успокоить. – Если Георгию Ивановичу не понравится тети Кларин костюм «Альпийский стрелок», она вполне сможет сделать из жакета модную замшевую юбку с такими вот фестонами… Здесь строчка, на бедре – цветочек гладью, у подола – зеленый листик тоже гладью… На фоне натуральной замши очень эффектно смотрится… Сейчас вся Москва даже на джинсах вышитые гладью цветочки носит…
– Вся Москва, говоришь? – мрачно переспросил папа.
– Ну да!.. А если ты о маме подумал, – по-своему расценил я его испортившееся вдруг настроение, – так у мамы еще лучше тряпки есть. Тетя Клара к ней уже десять раз прибегала: не купила ли она чего в комиссионке? Боится отстать. Потому что мама все делает, как парижская фирма «Шанель»… А «Шанель» – эталон элегантности… У мамы классическая фигура, как у Венеры Милосской – она сама говорила…
Я был горд, что так все толково и обстоятельно объяснил папе. Но папа вдруг повел себя совершенно непонятно.
– Нет, это уму непостижимо! – в полном отчаянии воскликнул он и даже со стула встал. – Вы только послушайте его! И это говорит мой родной сын!
– Что, пап?
Но он не ответил и нервно заходил по комнате, вслух рассуждая сам с собой:
– …Мы толкуем о раке, сердечно-сосудистых, об аллергии, как о биче века! И молчим о поголовной феминизации воспитания наших будущих воинов, командиров производства, да просто мужчин наконец!
– А что такое «фени-мини»? – спросил я.
– То самое, что с тобой происходит. Ты мне скажи, пожалуйста, сколько у вас учителей в школе?
– Много, – уверенно ответил я. – До четвертого класса по одной, а с пятого сразу по несколько. По русскому, математике, географии…
– Погоди, – остановил меня папа. – Я тебя спрашиваю: сколько у вас учителей, мужчин? Понял?..
– Нету мужчин, – сказал я. – Подожди… Есть два. По физкультуре в старших классах. И еще завхоз Иван Федорович – на уроках труда девочкам рукоделие преподает.
– Рукоделие? – плачущим голосом переспросил папа.
– И еще вязание, – поправился я. – Варежки, носки, шапочки…
– Дальше ехать некуда…
Папа сел на стул и стал рассматривать меня так, как будто впервые увидел.
– Дома та же картина, – сказал он. – Утром с мамой, вечером – с мамой, отпуск – с мамой, каникулы – с мамой. А в итоге – знания по части тряпок потрясающие, а с какой стороны молотком по гвоздю ударить – не вдруг догадаешься.
Тут я очень даже хитро промолчал, потому что планку под мойкой, когда я еще не родился, сам папа лет десять не прибивал. Мама об этом говорила. Он-то хоть на работе с молотком и клещами дело имеет, а мне где их взять? Разве что на уроках труда?.. А дома и молоток, и клещи сами куда-то прячутся…
– А я – отец, – продолжал папа, – не могу до собственного сына добраться. То план трещит, то сверхурочные, то командировка, то сдача объекта! И так из месяца в месяц, из года в год… Надо хоть по воскресеньям, что ли, на футбол, в стрелковый тир ходить, как-то приобщаться к природе! Как сейчас, дальше жить невозможно!..
– А ты не шутишь?
– Не до шуток…
От радости я не мог поверить, что уже в это воскресенье буду с папой.
– Рыбалку обещать не могу, нет времени, – сказал он. – А к живой природе хотя бы в городской черте приобщиться надо. Хоть на Птичий рынок съездить, что ли, пока тепло…
– А можно мы и Павлика возьмем? Он ведь там все знает! Каждое воскресенье на Птичьем рынке бывает!..
– Если родители ему разрешат, я не возражаю.
– А что-нибудь купим? – затаив дыхание, спросил я.
– По обстоятельствам…
Это было почти обещание. Уж как-нибудь вдвоем с Павликом мы папу уговорим и какую-нибудь животину купим.
Вдруг я увидел, что в ящике из-под посылки в гостях у Васьки сидит Павлик, а в углу коробки, где он был раньше, прогрызена дырка.
– Папа, смотри, они опять вместе.
Папа наклонился над ящиком, почему-то только проронил:
– Мда…
– А мама говорила: «Рассади, а то подерутся». Видишь, даже не ссорятся.
– Видеть-то вижу, – неопределенно сказал папа. – Но лучше ты их рассади.
– А мама до утра не придет?
– Кто ее знает? Давай-ка, брат, мой ноги и спать!
– Ты обиделся?
– И не думал. Просто тебе пора спать.
– А ты?
– А мне надо немного поработать над диссертацией.
– А можно я поставлю раскладушку в твоей комнате? И тебе будет веселее.
– Давай, ставь, только побыстрее, – и правда немного повеселев, разрешил папа. Он даже потрепал меня по макушке.
Я быстро приготовил себе постель на раскладушке, рядом поставил ящик из-под посылки с Васькой и коробку из-под ботинок с Павликом. Оба хомяка тут же принялись грызть свои коробки, но я им погрозил каждому пальцем, и они притихли.
Папа подошел ко мне, поцеловал в макушку, сказал: «Спи, сынок», потом сел за свой письменный стол, открыл ключом правую тумбу, достал красную папку с диссертацией под названием «Как без единого гвоздя построить дом».
Тумба эта была всегда под замком, а ключ папа носил в кармане: ни одна бумажка, ни один листок, тем более книга, не должны были пропасть или куда-нибудь подеваться. Особенно ценной у папы была книга про деревянные дома, потолще и покрасивее той, что приносила тетя Клопа. Называлась она «Поэма о дереве». Обложка из деревянных пластин, обтянутых зеленой материей, такой же переливчатой, как у дедушки на орденских планках. Корешок золотой, а в самой книге – очень интересные фотографии разных домов в деревянных кружевах, а еще фото разных фигурок из дерева… Особенно мне нравились деревянные кони с медными глазами и еще два скворечника, вырезанные в виде коротких с большими головами мужика и бабы. Длинноносая баба протягивала мужику табакерку. На табакерке вырезано: «Понюхам?» А мужик курит трубку и таращит глаза: «Нюхай, мол, сама, а я покурю…» Скворцы залетают бабе под нос и глуповатому мужику в открытый рот. Очень, наверное, это смешно…
Папа развязал тесемки папки и разложил на столе листки своей диссертации, потом достал сигареты и закурил, хотя при маме курить в комнате воздерживался.
Я лежал тихонько и наблюдал, как он, о чем-то думая, затянулся и пустил струйку дыма. Лицо у него было по-прежнему задумчивое и грустное. Потом он спохватился, замахал перед собой рукой, разгоняя дым, оглянулся на меня.
Я сразу же закрыл глаза, как будто сплю.
Тут Васька и Павлик, как назло, опять стали грызть свои коробки. Ужасно я на них разозлился: папа работает, ему спокойно думать надо, а они скребутся…
Папа потихоньку встал, поправил на мне одеяло, вышел из комнаты. Я слышал, как он вздыхал и курил в коридоре, а потом на кухне. Зашипела сигарета – это он загасил ее в мойке, потом что-то стал пересыпать в кухне, какую-то крупу, и вернулся в комнату с большой железной коробкой, на которой было написано «гречневая».
Не успел я подумать, для чего это он сделал, как папа очень ловко поймал Павлика и посадил его в эту железную коробку. Потом тихонько подошел к моей раскладушке, насыпал крупы и Ваське, поступил из справедливости. Успокоив хомяков, снова сел за письменный стол.
Наступила тишина. Некоторое время слышно было, как шелестит бумага, – это папа перелистывал свою диссертацию. Похрустывали крупой хомячки.
Спать не хотелось. И я стал вспоминать, о чем говорили папа и мама, когда ссорились.
– Вечно ты без денег, – упрекала мама. – Годы идут, а у нас ничего не меняется… «Как же не меняется? – раздумывал я. – В прошлом году я ходил в четвертый класс, а с первого сентября пойду в пятый…»
– Кому нужна твоя диссертация? – И добавила то, что повторяла чаще всего: – Люди за рубеж ездят, вещи привозят, а у нас в доме лишней тряпки нет…
В тряпках мама разбирается, конечно, лучше папы. А вот в домах – едва ли… Почему же она его учит, как строить, о чем писать?
Мне вот, например, тоже очень нравится дедушкин рубленый деревянный дом. В нем так хорошо пахнет свежим сеном, сосновыми досками, как в лесу после грозы… А ведь папа в этом доме родился и вырос. Вот он и пишет про свои родные с самого детства дома… В той книге, например, которую так бережет папа, есть еще очень интересные деревянные кони с горящими под лучами солнца глазами. Взлетели они на самую крышу дома и там застыли, закинув головы, выпятив крутые груди, развевая гривы…
…Перед папиным столом висит фотография Большого театра. На Большом театре тоже кони, только бронзовые. В колеснице Аполлон стоит, правит упряжкой… Я смотрел на этих коней и вспоминал тех, что в книжке, и никак не мог вспомнить, глаза у них гвоздиками прибиты или так держатся?..
Мне так захотелось это узнать, что я повернулся на бок и стал наблюдать за папой, выбирая момент, когда можно будет с ним заговорить.
Папа сначала очень быстро писал, потом стал перелистывать книгу, что-то прочитал в ней, задумался.
Вокруг стояла ночная тишина. За окном шелестел дождь. Проехала запоздалая машина, взвизгнули на повороте тормоза. Кто-то прошаркал подошвами по асфальту. Хрустели крупой в своих коробках Васька и Павлик. Через прозрачную занавеску было видно, как погасло одно окно в доме напротив, затем другое…
Я никак не мог догадаться, о чем сейчас думал папа. О деревянных конях? Едва ли… Скорей всего о том, что они с мамой опять поссорились. А может, о том, что я Наташку толкнул. Вот небось думает: «Сын хулиган растет. Девчонок, да еще младше себя, обижает…» Все-таки зря с Наташкой так все вышло: жалко ее… Потому она и рассказывает про своих новых пап, что настоящий их папа ее с тетей Клопой бросил. Правда, мама как-то сказала, что это тетя Клопа его бросила, просто взяла и выгнала из дому за то, что водку пил… Теперь ей не только в ателье, но и дома шить приходится…
– Пап, – спросил я, – а ты от нас никуда не уйдешь?
Папа даже вздрогнул от неожиданности, но моему вопросу не удивился.
– Нет, сынок, с чего это ты придумал?
– А мама тебя не выгонит?
– Не за что…
– А за телогрейку?
– Каждый человек какой-нибудь дурью мучается, – жестко сказал папа.
– А ты диссертацией?
– Вот за это спасибо.
– Да это не я, бабушка говорила…
Лишь с опозданием я понял, какую глупость сморозил. Бабушка и то знала, что диссертация – никакая не дурь, а «научное объяснение того, что ненаучно всем известно». Мама тогда ей ответила, что диссертацию все равно надо писать, потому что сейчас все пишут…
– Ну что же ты не спишь? – уже с досадой спросил папа. – Мысли у тебя все какие-то странные…
– Про коней думаю, – вздохнув, признался я.
– Про каких коней?
– Что у тебя в книжке. Не могу вспомнить, есть у них гвоздики в глазах или глаза так держатся?
Я боялся, что папа будет меня ругать: а не добрался ли я сам до его коней? Не открывал ли заветную тумбу стола, всегда запертую на ключ?
Но ругать меня папа не стал, только спросил, даже с удивлением:
– Ты что, в самом деле про этих коней думаешь?
– И про мужика, и про бабу, – сказал я. – Мужик курит трубку, а баба ему табакерку протягивает и говорит: «Понюхам?» А скворцы им залетают в рот… Я только немножко посмотрю и сразу усну…
– Ну давай смотри, только скорей. Времени уже час ночи. Что же это у нас, мужиков, порядка нет?..
– Ты не спишь, и я с тобой, – сказал я вздохнув.
– Я-то работаю, а тебе спать надо.
Я прошлепал к папе босиком, в трусах и майке и пристроился было рядом на стуле, но он остановил меня.
– Э-э, нет, брат, так не годится. Что же ты голышом пришел? Завернись хоть в одеяло, тапки надень…
Я надел тапки, завернулся в одеяло, посмотрел, как себя чувствуют Павлик и Васька.
Павлик сидел тихо и только двигал усиками, видимо, доедал крупу. Зато Васька носился по всему ящику.
Я взял Ваську в руки и сунул себе под майку так, что выше резинки трусов получился мешочек. Васька сначала очень щекотно повозился возле моего бока, попробовал меня куснуть, но потом, наверное, согрелся и притих. Я его ощущал, как маленький теплый комочек. Было немножко щекотно и весело. Сон как рукой сняло…
– Покажи коней, – попросил я папу.
Книга уже была открыта на странице с конями, и тут я сразу увидел, что круглые медные глаза у них посередине прибиты гвоздями. От этого кони смотрели как живые, только что сказать ничего не могли.
– Папа, – спросил я и устроился на стуле поудобнее, – а что главное, чтобы на кухне было чисто или чтобы люди не ругались?
Папа подумал, не сразу ответил:
– Наверное, и то и другое главное.
– Нет, а главней?
– Главней, чтоб не ругались.
– Так зачем тогда чистота, если из-за нее ругаются?
– Э-э, нет, брат, тут ты меня не подловишь. С такой «философией» перестанешь и зубы чистить, и умываться, и ноги мыть. Давай-ка смотри своих коней и отправляйся спать.
– Коней я уже посмотрел. Вон у них глаза гвоздиками прибиты… Ты обещал, – схитрил я, – про свою работу рассказать.
– Что-то не помню такое обещание.
– Расскажи, пап…
Папа помолчал, потом хмыкнул и ответил как-то неопределенно:
– Работа – она большая… На три четверти из беготни да выбивания материалов состоит, а это неинтересно.
– А еще одна четверть?
– Если б то одна… Еще три четверти времени уходит на то, чтобы эти материалы со стройки не растащили. Часто у нас бывает так, как говорит Аркадий Райкин: «Кирпич бар, раствор йок». А на саму работу почти ни сил, ни времени не остается…
– Я, папа, не про ту работу… Расскажи, как ты про дома, что строят без гвоздей, пишешь?
– Мы же с тобой договорились: коней посмотришь и пойдешь спать. А ты еще своего Ваську под майку запустил.
– Я его, чтоб тебе не мешал работать. Расскажи, пап! Ты мне никогда про свою диссертацию не рассказывал. Все равно ведь не спим.
– А тебе что, в самом деле интересно? – словно не веря тому, что слышит, переспросил папа.
– Очень!
– Ну, если действительно интересно… Только когда скажу: «Отправляйся спать», – сразу пойдешь спать.
– Ладно, рассказывай, – согласился я.
Папа открыл книгу на странице, где было много чешуйчатых куполов и шатров с тонкими крестами, а все вместе напоминало собор Василия Блаженного ночью.
– Кижи? – спросил я.
– Они самые… А точнее одно из самых удивительных чудес света. Как говорили в старину, «Диво преудивленное», Преображенская церковь Кижского погоста.
– Бабушка у нас тоже на Преображение живет, – напомнил я. – Она тоже диво?..
– Ты уж не остри, раз пришел слушать, – одернул меня папа. – Так вот, – продолжал он. – Это прекрасное творение замечательных русских мастеров выстроено, причем чрезвычайно искусно, без единого гвоздя. Прекраснейшие, совершенные формы всего Кижского комплекса действительно не что иное, как героическая поэма, гимн нашей великой России!
Папа рассказывал так, как будто уже защищал свою диссертацию, но мне хотелось узнать самое главное:
– Ну а хотя бы один гвоздь в этом комплексе есть?
– Реставраторы понабивали уже, а строили без единого.
– А на что же полотенце или одежду вешать?
– Тоже на деревянные колышки. Иной смоляной сучок два века простоит… Дерево и при жизни – наш первый друг: и красота в нем, и свежий воздух от него, и разные плоды-семена, ветки с листьями. А лучше, чем деревянный дом, для здоровья ничего не может и быть.
– А почему тогда каменные строят?
– Дешевле… Из-за долговечности и многоэтажности. Можно применять механизмы, а это значит, быстро строить… А если целые квартиры или хотя бы панели со стройкомбината получаем, и того быстрее… В том-то и дело, что строим мы очень много. Миллионы семей каждый год получают новое жилье. Из бревен столько не настроишь, да и лес теперь на вес золота. Но нет ничего лучше для человека, красивее и здоровее деревянного рубленого дома… Вот посмотри…
