Текст книги "Снежный ком"
Автор книги: Анатолий Чехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Папу мне было жалко больше всех: никогда ему одному не поправить все эти разрушения. Наверняка здесь хватит работы целой бригаде маляров-штукатуров.
Бабушка, увидев, что «ее не берет», направилась к двери и сказала:
– Ну, тут мне делать больше нечего… Мила, позвони…
– Я позвоню, – охотно согласилась мама. Она хоть и повеселела от очков, но ведь и ей заботы прибавилось: паркет наверняка вздуется, обои закоптились. А кому все это доставать? Опять же маме. Папа принципиально ничего не достает. «Что есть – то есть», – говорит он. А мама ему отвечает: «Ну и сиди с тем, что есть! Твоими принципами сыт не будешь…»
Дверь за бабушкой захлопнулась, и мы остались втроем, если не считать хомячков. Я подошел к маме, прижался к ней боком, обнял одной рукой и сказал:
– Мама, не ссорься с папой, он у нас очень хороший. Если бы ты знала, как он интересно мне про свою диссертацию рассказывал. Мы с ним немножко заговорились с вечера, а утром проспали, вот и получилось…
– Ишь какой защитник нашелся, – улыбаясь, ответила мама. – Был бы у нас папа плохой, я бы за него замуж не пошла… А то, что у вас тут получилось, может быть, даже и к лучшему: сколько лет откладывала ремонт, теперь уж откладывать некуда…
– Ой-ля-ля! – не удержался от возгласа папа, хотя, наверное, и сам видел, что «откладывать некуда».
Я мысленно тоже сказал «Ой-ля-ля!», потому что хорошо знал, что такое ремонт. Папа уедет в командировку, мама будет целыми днями пропадать в магазинах, доставать финские обои, гэдээровские шторы, польский лак, а я – жить у бабушки на Преображенке и со старой квартиры ездить через всю Москву в новую школу… Дядя Коля разведет у нас такой «люкс», что недели две, а то и целый месяц домой не сунешься. Где уж тут Ваську или Павлика найти?.. Значит, пропали мои хомячки навсегда…
Мне стало так горько, что я чуть было не заплакал. Не очень-то веселым выглядел и папа. С тоской во взоре осматривал он стены, пол, потолок, прикидывая, наверное, что и как здесь придется делать…
Но мама поглядывала на папу с удовольствием и даже сказала:
– А тебе на пользу подобные передряги…
Папа только грустно улыбнулся и тоже с интересом посмотрел на маму.
– Так с какой ты женой семейное одеяло от пожара спасал? – вкрадчиво спросила мама.
– Что за ересь, какая жена?
– А вот пожарник, старшина Митрич, и твой сын мне точно доложили, что одеяло с тобой тушила какая-то жена…
Мама шутливо взяла папу за ухо и притянула его к себе.
– Отвечай, негодник, что тут за страсти-мордасти были с огнем и дымом, что даже семейное одеяло сгорело?
– Мила, о чем ты говоришь? – покосившись на меня, сказал папа. Он слегка сморщился, потому что мама довольно крепко держала его за ухо.
– Ничего, Славик уже большой, все понимает, – сказала мама.
Папа только вздохнул.
А мне было не до их «жены», потому что я почти не надеялся найти хомячков. Уж и под столом искал, и под шкаф заглядывал, и под диван, и швейную машинку «Лада» от стенки отодвигал. Нигде никого…
В то время, пока я искал своих хомячков, мама то себе, то папе примеряла свои новые отличненькие очки. Сначала она надела их себе и, подойдя к папе вплотную, спросила:
– Ну, шалун, нравлюсь я тебе?
При слове «шалун» папа даже вздрогнул и оглянулся: не тетя ли Клопа это говорит.
– Очень, Милочка! – на всякий случай ответил он.
Тогда мама примерила очки папе.
– А ты знаешь, – сказала она. – Тебе идут такие очки. Я не ожидала! «Доктор технических наук Петр Яковлевич Ручейников!..» Звучит!..
– Ты сегодня очень мила, – сказал папа и поцеловал маму.
– Только сегодня? – спросила мама и поцеловала папу.
В это время раздался звонок, и к нам вбежала Наташка. Я похолодел: сейчас все расскажет… Но она вроде бы и позабыла о драке.
– Ой, у вас пожар был? Правда? – заверещала Наташка. – Может быть, что-нибудь нужно? Вам, наверное, надо помочь?..
– Спасибо, Наташа, больше ничего не нужно, – довольно-таки холодно сказала мама.
– Извините…
Наташка мгновенно исчезла, а я наконец-то перевел дух.
– Ну так я только сегодня мила или всегда? – спросила мама и поцеловала папу.
– Я хотел сказать, мила, как всегда, но сегодня особенно, – ответил ей папа и только хотел поцеловать маму, как опять раздался звонок: на этот раз вошел дядя Коля.
Он энергично вытер ноги о половик, осмотрелся и деловито сказал:
– Здрасте, Людмила Ивановна. Здравствуй, Петр Яковлевич!.. Так!.. Значит, маленько подкоптили потолок… Сделаем под водно-эмульсионные белила… Паркет намочили – переберем… Обои надо сменить. Мне и то эти букеты по ночам снятся… Столярку белой эмалью покроем… Когда начнем?..
– Немедленно, Николай Иванович! – живо ответила мама. – Чем скорее, тем лучше! Хоть завтра с утра!.. Не хотите ли в виде исключения стопочку выпить?
– Ну разве что в виде исключения, – согласился дядя Коля и, когда мама ушла в кухню, негромко сказал для одного папы: – Слышь, Яковлич… Генка твоей Людмиле какие-то совсем не те, а наоборот, зеленые сапоги продал, а с ейными смылся… С утра его нигде найти не могу.
– А черт с ними, с сапогами! Потом разберемся… Ты сейчас ее очки похвали…
Мама принесла на тарелке стопку водки и бутерброд.
– Премного благодарен, – дядя Коля опрокинул стопку под усы и, закусывая бутербродом, сделал маме комплимент:
– А я-то, старый дурак, все никак в толк не возьму, с чего это Людмила Ивановна сегодня такая красивая?.. Наверняка ни один президент такие очки и в глаза не видал!..
Мама обняла папу одной рукой за талию и сказала:
– Ах ты, хитрец, уж успел и Николая Ивановича подучить?
– Да нет, я сам… Я сам, – тут же смутившись, начал было оправдываться дядя Коля.
Я видел, как папа за спиной мамы машет дяде Коле, дескать, уходи ты ради бога поскорее, не вовремя пришел.
– А?.. Гм!.. Ну-да!.. – дядя Коля неловко повернул к двери. – Так я вечерком зайду, погляжу, как тут чего…
– Давай приходи, я дома буду, – охотно согласился с ним папа.
Дверь за дядей Колей закрылась, и мама, заставив наклониться к себе папу, очень продолговато поцеловала его. Тут и я, не найдя ни Ваську, ни Павлика, вылез из-под стола.
– Па, ма, я пойду поищу хомячков на лестнице, можно?..
– Как? Ты, оказывается, здесь? – страшно удивилась мама.
– Конечно, конечно, поищи, – охотно согласился папа. – Если хочешь, погуляй…
Я выскочил на лестничную площадку, забыв даже взять ключ.
«Только бы нашлись Павлик и Васька! Хоть бы один из них, а второй бы к нему обязательно прибежал, – раздумывал я. – Они ведь так хорошо подружились, почти как сейчас папа и мама…»
После пожара
Я обыскал все лестничные площадки нашего подъезда и, не найдя нигде своих хомячков, вышел на улицу. Ноги сами понесли меня в соседний двор – «Собачье царство». Мне надо было срочно рассказать обо всем, что у нас приключилось, Павлику Бояринцеву.
К счастью, он, как всегда, был на посту у лоджии нашего общего любимца боксера Чероки. Павлик стоял и жевал «бабл гамм». А я свою проглотил, еще когда Наташка оборвала мне карман. Конечно, печально было все это вспоминать, но сейчас меня переполняли новости.
– Павлик! – закричал я еще издали. – У нас был пожар!.. Тетя Клопа с огнетушителем прибегала!.. Настоящие пожарные приезжали!.. В балконной двери стекло выбили, а пожарник – старшина Митрич из брандспойта одеяло тушил!.. Всю квартиру водой залили!..
Новость моя была, конечно, «люкс»! Ни у одного из моих друзей не было ни настоящего пожара, ни настоящих пожарных.
Но Павлик, услышав мой крик, и ухом не повел. Как будто для него пожар, случившийся у нас, был вовсе не пожар.
– А нам цветной телевизор привезли, – спокойно сказал Павлик.
Рот мой сам наполнился слюной, и я прицелился в листик на дорожке.
– Так у вас и тот, что был, не старый, – ловко сплюнув, напомнил я.
– А-а… – равнодушно ответил Павлик. – Тот мы на дачу отвезли, а в квартиру новый купили…
Павлик никогда не врал. Зачем ему врать, когда и так все знают, что у них чуть ли не каждый месяц что-нибудь новое: то квартира, то машина, то дача. А теперь вот еще и второй телевизор купили…
И тут я вспомнил!.. Ура!.. Я вспомнил самую большую нашу новость! Уж она-то наверняка сразит Павлика наповал!.. Ура!.. Наша взяла!.. Я немного выждал, представив себе, как вытянется круглое розовощекое лицо Павлика, и сказал спокойненько:
– А у нашей мамы новые, самые модные очки. Вот такие! В самой большой оправе! Как у дикторов телевидения или политических обозревателей!
Я думал, что такой новостью свалю Павлика наповал. Но мой дружок, продолжая с безразличным видом жевать, тут же, не сходя с места, очень даже просто «заткнул мне рот».
– А у моей мамы, – сказал он, – фиолетовый парик!
Я замолчал, потому что у моей мамы фиолетового парика не было. Мне стало так обидно, что я не сдержался и наконец-то высказал Павлику все, что давно уже хотел сказать.
– Конечно, – проговорил я с обидой, – раз у вас папа такой большой министр в таком большом министерстве, можно вам и кооперативную квартиру, и дачу, и машину, и два телевизора, еще и фиолетовый парик!..
– Хы, – сказал Павлик и даже удивился. – Откуда ты взял?.. Мой папа – заведующий овощной базой, а не какой-нибудь министр.
– А чего же ты говорил, что министр?
– Так это не я, а Наташка говорила, – спокойно разъяснил мне Павлик, – когда болтала, что скоро мой папа будет ее папа…
– Ну так это она не тебе, а мне говорила! – тут же возразил я. – И не про твоего папу, а про моего!..
– И про моего тоже, – по-прежнему невозмутимо объяснил Павлик.
Я стоял и не знал, что ему ответить. Только плевался так, что всю дорожку вокруг себя заплевал. Невозможно было смотреть, как он жевал «бабл гамм».
– А вон она, Наташка! – сказал Павлик, ткнув пальцем в сторону прохода между домами. – Еще одного «папу» к себе домой ведет! Ну, – добавил он, – за Сереню Жизнерадостного тетя Клопа ей даст!
Жизнерадостным Сереней у нас называли известного на весь микрорайон пьяницу, из которого годами слова не вытянешь. Смотрит на тебя, глаза выпучит и сопит. А заговорит, хоть уши затыкай и беги. Кроме плохих слов, никаких хороших он не знал… Дядя Коля, уж на что выпить любит, но за один стол с Жизнерадостным не садится. Потому что, как он сам объяснял, никто не знает, что у Серени в голове. Если и появится какая-нибудь одна мысль, то жужжит она, жужжит, а потом как вдарит!.. Ан, глядишь, совсем не в ту сторону… Брился Серени раз в месяц. Умываться вообще избегал…
Видно, совсем плохи были дела у Наташки в поисках пап, раз уж и до Жизнерадостного Серени дело дошло. Даже неловко было смотреть на них, как они шли… Наташка держит за руку Сереню, мрачного, непроспавшегося, и что-то ему говорит. Забежит вперед, руку не отпускает, в глаза смотрит, сама тоненькая, длинненькая, совсем аистенок перед ним, – и все говорит, говорит… А он, ничего, идет, надеется, верно, еще выпить. Хотя и без того «хорош». И Наташку-то едва ли перед собой видит, так его шатает.
Прошли они по дорожке и скрылись. На дальней тропинке показались Генка и тетя Клара. Вот бы с кем я не хотел встретиться. Отступив за Павлика, я хорошо рассмотрел, что у Генки под мышкой были красные женские сапоги, точь-в-точь такие, как у мамы, а сумочка тети Клары была пока что у нее…
Павлик стоял к ним спиной и ни свою маму, ни Генку не видел.
Насчет Генки я уже решил не ввязываться ни в какие его дела. Взрослые сами разберутся, что к чему, а если еще и мне сунуться не в свое дело, как раз первому и попадет… Но все же страшно интересно было узнать, что же там за история с сапогами, о которых говорил дяде Коле даже папа. Сейчас у Генки оказались точно такие сапоги, как у мамы, красные с желтыми каблуками, а это наверняка что-нибудь да значило…
Тетя Клара крепко держала сумочку под мышкой, примеряя сапог, что наверняка очень не нравилось Генке. Это я видел по выражению его узкого нахального лица. Вот тетя Клара надела и второй сапог и только после этого расплатилась с Генкой. Тот пожал плечами, вежливо наклонил голову и удалился с таким видом, как будто его самого обманули в лучших его чувствах, а тетю Клару сделал он счастливой на всю жизнь… Мне уж пора было уходить, тем более что не очень хотелось встречаться с Генкой, но я еще не сказал Павлику самое главное, ради чего сюда пришел. Бухнул я без предисловий:
– У меня хомячки убежали…
– Как убежали? – удивился Павлик. – А триста сорок рублей за сотню?..
Я думал, что Павлик расстроится, начнет шуметь, возмущаться, назовет меня ротозеем, огорчится… Ничуть не бывало. Всего секунду подумав, он, спокойненько сказал:
– Ну и ладно! В воскресенье пойдем на Птичий рынок и новых купим. Держи!.. И он протянул мне «шоколадную» пластинку, наконец-то догадавшись, что мне тоже надо пожевать.
Я тут же отодрал яркую обертку и засунул жевательную резинку в рот. Большего блаженства, наверное, никто и никогда не испытывал! Все-таки хороший у меня друг Павлик!
– Папа мне уже обещал, – сказал я, – поехать в воскресенье на Птичий рынок «приобщиться к природе». Хочешь с нами?
– Конечно, хочу! – тут же согласился Павлик. – А без меня вы там и не приобщитесь. Я на Птичьем рынке каждое воскресенье бываю, все там знаю: и хомячков новых надо будет купить, и попугаев-неразлучников. Советую… Очень они красивые. Сидят себе в клетке, клювами щелкают, никуда не убегают…
Мне так захотелось увидеть попугайчиков Павлика, которых я не видел уже десять дней, что я не выдержал и сказал:
– У вас кто-нибудь дома есть?
– Мама дома. Зачем тебе?
– Наш ключ возьму, чтоб папу и маму не беспокоить…
Этот запасной ключ мы всегда оставляли у Бояринцевых «на всякий случай», если кто-нибудь из нашей семьи свой потеряет. И я, когда без приглашения шел к Павлику, всегда о нем вспоминал. Приду и скажу: «Здравствуйте, тетя Клара. Вам ключ наш не нужен?» Она улыбнется и скажет: «Нет, не нужен». – «Ну и мне, говорю, не нужен, пока обойдусь». И начинаем с Павликом смотреть его рыбок, попугаев, других животных. Все получается вполне прилично…
– Так и я могу тебе ключ отдать, – сказал Павлик. – Заодно и попугайчиков посмотришь.
Это было как раз то, что нужно, и мы, не откладывая дела в долгий ящик, отправились к Павлику.
Открыла нам дверь тетя Клара. Я как посмотрел на нее, так и замер: на тете Кларе был действительно фиолетовый парик.
Свои волосики у нее жиденькие, сосульками, вот она разные парики и покупает. Были у нее и черненькие, и желтые, и голубые, и зеленые, но такого – фиолетового, даже у нее еще не было.
– Нравится? – заметив мое удивление, спросила тетя Клара.
– Очень!..
Голос у меня от волнения получился хриплым.
– Ну, раздевайся, проходи… – очень ласково сказала тетя Клара и даже потрепала белой рукой в перстнях и кольцах меня по волосам.
И хоть мы с Павликом уже в пятый класс перешли, я нисколько не обиделся, что она обошлась со мной как с первоклашкой, потому что парик и правда был у нее необыкновенный: весь словно облитый слабыми фиолетовыми чернилами, а потом высушенный. На мужчин он действовал наверняка, «наповал»: так говорили о мужчинах между собой мама и тетя Клара, когда обсуждали сильные и слабые стороны какой-нибудь «тряпки».
– Слав! Ты что там застрял? Проходи! – крикнул Павлик.
Я вошел в его комнату.
Чего только там у него не было! Много раз я приходил к нему и каждый раз удивлялся заново. Никто Павлику не запрещал держать рыбок, птиц, белых мышей, морских свинок – приводи хоть медведя, хоть слона, хоть жирафу!.. Правда, для жирафы пришлось бы делать дырку в потолке и, чтобы кормить ее, бегать наверх, каждый раз стучаться к соседям этажом выше. Ну и что? Ради жирафы побегали бы!.. И Георгий Иванович и Клара с соседями обязательно договорились бы. Они вообще со всеми страшно легко договариваются о чем хочешь…
Я подошел к Павлику – он как раз стоял перед огромным аквариумом и смотрел на красавиц рыбок. Каких только гуппи и вуалехвостов здесь не было!
Со дна аквариума из кучки разноцветных, подсвеченных лампочкой камней поднимались зеленые водоросли. Рядом с ними быстро бежали кверху пузырьки воздуха. Этот воздух подавала в аквариум какая-то специальная машинка, которая тоже, наверное, немало стоила. А весь аквариум у Павлика – настоящее подводное царство. Так и казалось, что вот-вот выплывет из водорослей золотая рыбка и спросит человеческим голосом: «Чего тебе надобно, старче?» А по песчаному дну промаршируют тридцать три богатыря во главе с дядькой Черномором.
Павлик вылил в аквариум какую-то мутную жидкость. В воде появились малюсенькие рачки. Рыбки стали их хватать и отплывать в сторону… И тут я вспомнил, что пришел к Павлику смотреть не рыбок, а попугайчиков. Они как раз подняли в клетке такую возню, как будто хотели сказать: «Что же ты? Пришел смотреть, а не смотришь…»
Да… Павлику все разрешали… А вот мне почти ничего… Принесешь какого-нибудь зверя или папа купит: морскую свинку там, хомячка, живого кузнечика, – мама начинает меня и папу ругать: «Опять какую-то гадость притащили!», «Сюда нельзя: лак поцарапаете!», «А это – полированное!..», «Смотрите, уже обои забрызгали!», «Если не вы доставали, значит, можно пачкать?». И пойдет, и пойдет!..
– Мама! Мама! – закричал вдруг во весь голос Павлик. – Совсем я заморочился! Я же забыл тебе сказать! У Славиной мамы настоящие модные очки! Ей из Парижа прислали! Как у дикторов телевидения! Как у политических обозревателей!
Я даже не заметил, откуда появилась рядом с нами тетя Клара.
– Такие? – спросила она.
На носу у нее красовались большие очки, почти такие, как у мамы. «Почти», да не такие. Выходит, ее муж Жорка, то есть Георгий Иванович, все-таки привез их тете Кларе из Швейцарии, а моей маме сказал, что во всей Швейцарии больших очков в этот день не было.
– Что вы! – не подумав, ляпнул я неосторожно. – У моей мамы очки гораздо больше!..
В лице у тети Клары что-то дрогнуло.
– Ты, наверное, ошибаешься? Больше не может быть! – Она тут же сняла очки и повертела их перед собой.
– Гораздо больше! И красивее! – радостно сказал я и сразу почувствовал себя почти равным Павлику, потому что мамины очки были наверняка лучше. Но тут же подумал: «А с чего это я обрадовался? Поедет Георгий Иванович еще раз в Швейцарию и привезет тете Кларе очки, как два колеса от арбы!.. Мой-то папа за рубеж никуда не ездит!..»
– Может, и ошибаюсь, – пошел я на попятную, но тетя Клара, покусывая дужку очков, уже смотрела на меня пристально.
– А мама твоя сейчас дома? – спросила она.
– Ой, тетя Клара! Я вспомнил! Я вспомнил! – испуганно крикнул я и, схватив наш ключ с гвоздя, кое-как накинув куртку и натянув на голову берет, выскочил за дверь.
Я действительно вспомнил, что не поискал своих хомячков в квадратных ямах перед окнами полуподвального этажа.
Несся я к своему дому так, что налетел на каких-то двух тетенек с малышами, а сам едва не угодил под грузовик, что сворачивал к нам в переулок. Но ни возле нашего подъезда, ни рядом с соседними в бетонированных ямах хомячков не было.
Опустив голову, я понуро отправился домой, медленно поднялся по лестнице на свой этаж и уже подошел было к своей двери, как услышал громкие голоса на площадке этажом выше.
Осторожно поднявшись, я выглянул из-за клетки лифта.
Кто-то прошаркал подошвами по площадке Наташкиного этажа, как будто там проволокли что-то тяжелое. Раздался громкий голос тети Клопы: «И чтоб ноги твоей больше не было!»
С лестничного марша прямо ко мне, видно оступившись, съехал ногами вперед, считая поясницей ступеньки, небритый и нечесаный Жизнерадостный Сереня. Хорошо еще, что одной рукой он, пока съезжал вниз, держался за перила и, чтобы не стукаться затылком о ступени, поднимал голову.
Донесся испуганный Наташкин голос: «Ой, мамочка!..» И тут же – разгневанный голос тети Клопы:
– Кого ты привела, негодная!.. Свой был такой же охламон, так то хоть свой! А этого зачем?
– Потому и привела, что он на папу похож!
– Нету у тебя папы! Нету! – истошно кричала тетя Клопа. – И не води никого и не ищи!.. Чем с каким-нибудь пьяницей жить, так лучше одним!..
Я стоял в углу на площадке и был рад, что Жизнерадостный все-таки сам поднялся на ноги и, посапывая, стал спускаться по лестнице.
Вслед за ним, перепрыгивая через ступеньки, мчалась вниз Наташка. Пролетела она мимо так быстро, что меня только ветром обдуло. Забегая перед Жизнерадостным, Наташка заглядывала ему снизу в лицо и все спрашивала:
– Вы не ушиблись? Вам не больно?..
– Наташа! Сейчас же вернись! – донесся сверху грозный голос тети Клопы.
Со своего места я видел, как остановилась внизу Наташка, некоторое время смотрела вслед Серене, который даже не обернулся, потом стала медленно подниматься по лестнице. Когда она поравнялась со мной, я увидел, что в глазах ее стояли слезы.
Не знаю, как получилось, но я протянул Наташке последний свой резерв – жевательные мятные подушечки, которые берег «на черный день». Как видно, этот «черный день» наступил.
Честно говоря, я еще надеялся обменять эти подушечки у Павлика на «бабл гамм», но раз уж так с Наташкой получилось…
– Наташ… – сказал я. – Хочешь?.. Это тебе… Мятные…
Наташка вдруг резко повернулась ко мне и с неожиданной злостью ударила снизу по моей руке. Мятные подушечки улетели куда-то вверх и покатились по ступенькам.
– Не надо мне твоих «мятных»! Ничего мне не надо! – завопила Наташка. – Что вы все лезете ко мне! Убирайтесь все от меня!..
В ее глазах было столько злости, что я даже отступил на шаг.
– Ну если не хочешь… – проговорил я обидчиво и добавил: – Никто к тебе и не лезет…
Больше я ничего не стал говорить, хотя мне очень жалко было свои жвачки…
Закусив губу, чтобы не разреветься (я видел, слезы у нее так и брызнули из глаз), Наташка, как голенастый страус, взлетела на свой этаж, а я оторопело остался торчать на лестнице. Потом спустился на свою площадку и открыл ключом дверь.
Тихо вошел в квартиру, снял куртку и на цыпочках пробрался в коридор.
Мама в своем красивом платье сидела в самом дальнем конце дивана, а папа блаженно вытянулся во весь рост и, положив ей голову на колени, казалось, подремывал. Мама осторожно гладила его светлые шелковистые волосы, и такое при этом у нее было хорошее лицо, что я невольно подошел и стал рядом.
Она меня поцеловала, прижала к себе и очень тихо шепнула:
– Не шуми, папа уснул…
Моя мама тоже бывает доброй, и я очень люблю ее в такие минуты.
И тут случилось такое, о чем мы вспоминали потом всю свою жизнь.
Папа уснул, а всеми забытый огнетушитель, стоявший в углу комнаты, незаметно для нас и притом очень даже злонамеренно проснулся. Мне даже показалось, что я увидел, как он открыл сначала один глаз, потом второй… Увидел пожар, бушевавший в мамином сердце, и даже тонкие ручки злорадно потер… Сначала в его железных внутренностях что-то булькнуло, потом он вздохнул, как человек, и начал, постепенно все больше горячась и распаляясь, что-то бормотать.
Мама услышала это бормотание и тут же сказала:
– Пойди, сынок, посмотри на кухне: наверняка наш папа сжигает очередной чайник.
Не успела она это договорить, как огнетушитель с коротким хлопком выстрелил пробкой, забивавшей его носок, и, шипя, словно гадюка, принялся поливать я маму и дремавшего у нее на коленях папу, а заодно и меня густыми струями пены.
Папа и мама как ужаленные вскочили с дивана. Папа схватил стул и, закрываясь им, словно щитом, от мощной струи пены, бросился к огнетушителю.
– Мое платье! Мое лучшее платье! – в полном отчаянии закричала мама. Папа схватил огнетушитель:
– Открывай балкон!
Я оказался раньше мамы у балконной двери с фанеркой вместо стекла и распахнул ее настежь. Папа нащупал ручки огнетушителя, поднял его и, обдавая все перед собой густой пеной, выскочил с огнетушителем на балкон.
– Поберегись! – крикнул он на всю улицу.
Огнетушитель, продолжая работать, полетел вниз на кусты озеленения, отмечая свой полет, как реактивный лайнер, широким белым следом в голубом небе.
Не прошло и пяти минут, как в нашу квартиру стали стучать.
На лестничной площадке перед дверью стоял милиционер, за ним выкрикивали разные слова с полдесятка пострадавших прохожих. Сзади всех с повязкой дружинника на рукаве наводил порядок дядя Коля.
– Граждане! – кричал он. – Не создавайте толкучку! Прошу по порядку! Сначала пострадавшие, потом свидетели!..
Дядя Коля дунул в милицейский свисток, звонкой веселой трелью покрыл шум и гам в нашей квартире. Наверное, из-за этого свистка он и пошел в дружинники…
– Вы – гражданин Ручейников, Петр Яковлевич? – строго спросил милиционер у папы.
– Он самый, – переступая в клубах пены, как ангел в облаках, не очень приветливо ответил папа.
– Почему вы, гражданин Ручейников, кидаетесь огнетушителями с балкона?
Папа пожал плечами, ничего не ответил, хотя мог бы сказать, что кинул-то за всю жизнь всего один огнетушитель, а уже придираются…
– Придется составить акт, – сказал милиционер. – Пострадавшие, прошу дать показания, свидетели – тоже…
И тут мама сама пошла в наступление на милиционера и на дворника, явившегося вслед за дядей Колей в белом фартуке да еще и с бляхой. Наверное, потому и пришел после всех, что белый фартук надевал…
– Нет, это мы на вас составим акт! – сказала мама. – Почему у вас пожарное имущество не в порядке? Почему вы старыми огнетушителями портите квартиры?
Мама наверняка бы еще что-нибудь сказала милиционеру, но в это время на пороге появилась тетя Клара, тоже в больших очках, через которые, конечно, увидела очки мамы.
– Мила, – строго сказала она. – Можно тебя на минуту?
– Ой-ля-ля! – сказал папа, и хоть сказал он это вполголоса, но я-то его услышал и, конечно, понял, что он имел в виду. Сейчас мама пойдет к тете Кларе, и они до вечера будут выяснять, чьи очки лучше.
– Может, не стоит идти? – сказал папа вполголоса.
– Не беспокойся, я все улажу, – коснувшись папиного плеча, сказала мама, и я поверил ей, потому что мама, хоть и шумела больше всех, но зато действительно лучше всех умела все «улаживать».
– Мамочка! Посмотри заодно попугаев-неразлучников! У меня ведь не осталось ни одной животинки! – как можно трогательнее попросил я.
– Не знаю, не знаю, – ответила мне мама и добавила, обращаясь к папе: – А ты с ними построже! Нечего тут раскошеливаться! Пришли всякие за чужие грехи акты сочинять!..
Но акт все-таки сочинили и подписали… Когда папа прочитал его, за голову взялся. Хорошо, что этот акт не видела мама… Вернулась она, когда все наши гости уже разошлись. На лице у нее отражалось явное сомнение.
– Ты знаешь, – сказала мама, обращаясь к папе. – Придется и для Клары такие же очки, как у меня, заказывать во Франции… Ее, что из Швейцарии Жорка привез, явно хуже. А я даже из-за очков не хотела бы с Кларой отношения портить…
– А попугайчики? – не выдержал я.
– Ах да, попугайчики! – наконец-то вспомнила о моей просьбе мама. – Нет уж, – решительно тряхнув головой, сказала она. – Лучше целое стадо хомяков, чем пара попугаев. – У них же световой день: с рассвета и до темна наперебой орут и клювами щелкают. А что будет в мае-июне?.. Все семейство Бояринцевых хоть сейчас отправляй в сумасшедший дом…
– Мамочка! Ну пожалуйста! Ну мы их будем накрывать на ночь платком! У меня же теперь никого, а у Павлика и рыбки, и попугаи!..
– Не знаю, не знаю, – ответила мама. – Я не враг тебе, но не враг и себе. Папе вон надо диссертацию кончать…
– Но у нас же сейчас все равно ремонт! Попугайчики, если их купите, пока побудут у бабушки…
К папе я не обращался, потому что знал: папа мой союзник. И последнее слово все-таки будет за ним.
– Ни в коем случае! – категорически возразила мама. – Бабушку хоть пожалейте. Только такой канители ей и не хватало!.. Пусть вон папа свое слово скажет.
Конечно, мама рассчитывала, что папа пожалеет прежде всего себя и свою диссертацию. Но мой милый папа стоял и молча улыбался.
– Пап, можно? – веря и не веря себе, спросил я.
– Разве что в виде исключения, – неожиданно для мамы сказал мой дорогой папа.
– Ур… ра-а-а-а!.. – закричал я, даже не подозревая, сколько бед и несчастий посыплется на наши головы из-за этой, еще не начавшейся, а лишь пока задуманной попугайной истории. Но в ту минуту мне казалось, что намечаемый поход на Птичий рынок хоть немного поправит мое горе от потери милых, куда-то запропастившихся хомячков Павлика и Васьки.
Пока я кричал «Ура», мама что-то стала искать в нижнем отделении платяного шкафа. С побледневшим, испуганным лицом она выпрямилась и сказала папе:
– Петя!.. У меня кто-то украл новые сапоги!..
