Текст книги "Снежный ком"
Автор книги: Анатолий Чехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
– Ну, Милочка, ну ты же помнишь, – виновато начал папа. – В тот день, когда мы закончили ремонт, такие обои не нашли… А когда нашли – эти уже выцвели… Да!.. Мы же хотели сюда наклеить репродукции!.. Айвазовского!.. Девятый вал!..
– Вместо четырех одинаковых календарей, – в крайнем возмущении сказала мама, – четыре вала и все – «девятые»?.. Или, может быть, коленчатые?.. От твоих самосвалов?.. Другим великолепные квартиры строишь, а своя – только лишь бы переночевать?.. Нет, это просто уму непостижимо!..
– Академик, без гвоздя в голове! – вставила в разговор свое слово бабушка.
Мама спрыгнула на кресло, а потом на пол. Папа бережно ее поддержал, но мама настолько рассердилась, что с негодованием оттолкнула его руку, швырнув на пол свой изодранный Васькой «гипюр».
– Петр! – строго сказала она. – Я еду к маме! А вы позвоните мне, когда все поставите на место и повернете эти букеты так, как им полагается расти!..
Папа вздохнул, подошел к вешалке и надел свою телогрейку.
– Ну тогда я тебя хоть до метро провожу.
– В телогрейке? – мама очень строго посмотрела на него. – В чем на свой стройучасток, в том и жену провожать?..
– В самом деле… – смущенно оглядев себя, согласился папа и попробовал пошутить: – Это я по привычке. Рабочим пример показываю: тому, кто в телогрейке, водку не продают…
– Вот и показывай, а меня уволь от этого впечатляющего зрелища! Едем, мама! – сказала она бабушке.
– Ма… А карманы? – испуганно крикнул я.
– Не до карманов…
– Но мне так хотелось показать джинсы Павлику!..
– Ну хорошо, – согласилась мама. – Желание твое понятно… К сожалению (она взглянула на папу), не все стремятся выглядеть если не элегантно, то хотя бы современно…
Мама достала из чемодана джинсы с недошитыми карманами и протянула их мне.
– Здесь немного осталось, – сказала она, – сам дошьешь.
– Что это вы? – с непонимающим видом спросил папа. – К новым джинсам старые карманы прилаживаете?
Я подумал, что мама даже отвечать не станет, настолько неудачный вопрос он задал.
– Джинсы новые, но всего лишь фирмы «Милтонс», – сказала она. – Вот видишь, на кармане мартышка. А эти карманы, хоть и старые, но зато знаменитой американской фирмы «Ли»! Понятно?..
– Вот теперь понятно, – охотно согласился папа. Но я-то точно видел: ничего ему в наших с мамой делах непонятно…
Как раз в это время брякнул звонок у нашей входной двери.
– Это наверняка Павлик! – крикнул я и бросился открывать.
Но вместо Павлика к нам вбежала соседская Наташка – первоклашка, что живет этажом выше – такая дылда в красных рейтузах, в белой шапочке и белом пальто.
– Здравствуйте, Людмила Ивановна! Здравствуй, Слава! Вы уже приехали?.. Дядя Петя, а у нас часы остановились. Скажите, пожалуйста, который час?..
Я точно видел, что Наташку не очень-то интересует время, ей просто было любопытно, какие мы приехали и что привезли. Незаметно я сложил джинсы и убрал их за спину, зная, что у Наташки такие глазищи: и сквозь карманы «Ли» мартышку «Милтонс» увидит.
Папа не сразу ей ответил. Втихомолку поглядывая на зажатую в руке счетную линейку, он шептал: «Корень квадратный… Э-э… Ты спрашиваешь время?.. Без двадцати шесть…»
– Спасибо!.. – пискнула Наташка. – Ой! Ой! У меня там молоко на плите!.. И, растопырив пальцы около головы, как будто всем было очень интересно на нее смотреть, Наташка выскочила за дверь.
– Наведите порядок и позвоните мне, – строго сказала мама.
– А? – переспросил папа, непонимающе глядя на маму. Губы его шевелились: наверное, он все еще считал свои то ли круглые, то ли квадратные корни.
– Нет, это просто невозможно! Я больше не могу! Не могу!.. – сказала мама и, повернувшись к бабушке, коротко бросила: – Едем!
– Едем, деточка, едем, милая, – запричитала бабушка. – Ирод лупоглазый, мужик неотесанный! Никакого внимания молодой жене!..
– Ма, проводить тебя? – спросил я, но она не согласилась.
– Оставайся дома и помогай папе.
Закрывая за ними дверь, я слышал, как бабушка стала ее подговаривать:
– Наверняка у него есть женщина! Год в засаде просижу, а злодея услежу!..
Это мой-то папа – «злодей»?.. Бабушка у нас иной раз такое скажет, что, как говорит папа, и на голову не наденешь…
Дверь за мамой и бабушкой захлопнулась, и мы остались втроем: я, папа и Васька, который во время всей этой передряги совсем неплохо себя чувствовал, сидя за отворотом куртки.
Я думал, что папа от огорчения и работать не сможет, а он потер руки и сказал:
– Фу!.. Наконец-то тихо!.. Так какие там должны быть нагрузки и сечения?..
Но не успел он сесть за письменный стол, как опять раздался звонок.
– А вот теперь-то наверняка Павлик! – сказал я и пошел открывать дверь.
Но вместо Павлика опять вбежала Наташка… с букетиком полевых цветов.
– Дядь Петя, это вам! – радостно сообщила Наташка, как будто мы только о ее цветах и мечтали.
В одну минуту Наташка нашла стакан, налила в него воды и поставила букетик прямо папе на стол.
– У вас нет программы по телику? – тут же спросила Наташка. – Ой, какой симпатичный хомячок!..
– Слава, поищи, пожалуйста, программу, – вовсе не прыгая от восторга, сказал папа.
Я прикрыл свои джинсы газетой и пошел в другую комнату, где у нас стоит телевизор, а когда вернулся, Наташки уже и след простыл, и папа наконец-то сел за свой стол.
Всегда она так! Совсем непонятная девчонка!.. Ну и ладно, ушла и ушла – меньше трескотни и шума…
Я посадил Ваську в ящик из-под посылки, он тут же принялся умываться и приводить свою шерстку в порядок. Ну до чего же потешно он это делал! Потрет, потрет лапками мордочку, а потом еще и бока и грудку огладит. Я, пока были каникулы, даже забыл, какой у меня Васька. А оказывается, красивее и милее во всей Москве зверька не найти!..
Нос у него розовый, с двумя дырочками, уши тоже розовые, а когда поднимет мордочку, видны длинные, идущие сверху вниз желтоватые резцы, потому что Васька – грызун. Глазки как бусинки, круглые, блестящие, и усики дрожат… Самое смешное у Васьки – защечные мешки. Он в них столько может всяких запасов натолкать: кусочков моркови, семечек, орехов, сухарей, хлеба, что просто диву даешься, как туда все это помещается… Набьет свои торбы, убежит куда-нибудь в укромный уголок и начинает разгружать свое богатство: станет на три лапки, а четвертой, задней, надавливает на свои рюкзаки от щеки к носу… А уж жадный, спасу нет! У всех на виду никогда ничего не съест. Обязательно заберется куда-нибудь подальше, сядет «спиной ко всему миру» и сидит, сухариком или орешком похрустывает, жмурится от удовольствия, наслаждается жизнью.
Порывшись в карманах, я дал Ваське припасенный для него орех фундук, очищенный от скорлупы. Он поднялся на задние лапки, взял орех передними, отвернулся от меня и стал быстро-быстро его грызть, смешно двигая щеками и усиками. Все кости у него на голове так и заходили ходуном под тонкой рыженькой шкуркой. Пока я разглядывал своего Ваську, папа что-то там считал у себя в кабинете, бормотал какие-то числа, крутил ручку арифмометра, а потом и меня к себе позвал.
– Ты понимаешь, – радостно сообщил он, – сегодня у меня замечательный день! То, что полгода искал, вдруг само пришло! Вот посмотри!.. Вот это – бетонный блок… Это – его гнездо… Вот этот выступ должен опуститься в гнездо. Понимаешь? А при монтаже, чтоб все на место сразу стало, арматуру удерживает вот эта защелка!..
– Ух, как здорово! – на всякий случай сказал я, хотя не очень-то понял, где там на чертеже в перепутанных линиях «бетонный блок», а где «защелка».
– Ну ладно. Ты посмотри в холодильнике, может, что-нибудь найдешь, а я тут еще немного посчитаю…
– А мойка? – спросил я. – Все равно ведь придется ка место ее ставить…
– Ах, да, мойка… – Папа как-то сразу загрустил. – И кто их только выдумал, эти мойки! Жили ведь люди, носили воду с реки деревянными бадьями, мылись в бочках или ушатах, парились в печках, – и ничего у них не ломалось, не портилось!.. Понаизобретали на свою голову!.. Ну ладно… Видно, деваться нам с тобой некуда. Пусть твой Васька ужинает, а мы будем ликвидировать этот разгром.
Папа и кряхтел, и морщился, все поглядывая на свой письменный стол, а мне очень понравилось его предложение: он так редко проводил время со мной…
Но только мы начали ставить на место «Белый домик», мойку, соединять и замазывать цементом черные кривые трубы, как услышали оба, что кто-то к нам вошел: это Наташка, когда прибегала с букетиком, наверняка не закрыла как следует дверь.
Мы с папой вышли в коридор и увидели, что дядя Коля с перепуганным видом поднимает с полу календари и быстренько вешает их на свои места, в ряд по вертикали, закрывая перевернутые вверх тормашками букеты цветов.
– Вот-вот, – увидев, чем он занят, сказал папа, – ты с обоями опыты проделываешь, а у меня от твоих мичуринских букетов вся семейная жизнь вверх тормашками пошла!
– Ну, Яковлич, ну не сердись, – слезая со стола, смущенно забормотал дядя Коля. – Сам знаешь, дело после получки было… Вот они, букеты-то, на голову и встали…
– А сам ты на голову не встал? – спросил его папа. – Ладно уж, скажи лучше… Вроде ты сегодня Генку Купи-продай поминал?
– Так ведь опять, стервец, – с возмущением сказал дядя Коля. – Взял его на поруки, а он…
– Да! – спохватился папа. – Совсем забыл! Ну-ка, сбегай, сынок, купи хлеба!
Я, конечно, сразу понял, что дело тут совсем не в хлебе. Взял у папы деньги, выскочил за дверь и немного задержался: очень мне было интересно, что там они будут говорить про Генку.
– Есть у меня к твоему Генке одно дело, – сказал дяде Коле папа. (Я слышал, как он открыл шкаф и что-то достал.)
– Да ты что? – донесся голос дяди Коли. – Людмилины сапоги?.. Однако смелый ты человек!.. К примеру, моя Марья за сапоги уссурийскому тигру голову оторвет!..
– А думаешь, моя Людмила побоится? – сказал папа.
– Да чего хоть задумал-то? – в голосе дяди Коли слышалась неподдельная тревога.
– А вот слушай… – начал было объяснять папа, но тут же сам себя прервал: – Опять, кажется, Славка дверь не закрыл…
Я, конечно, на цыпочках со всех ног бросился вниз по лестнице. Едва-едва успел скрыться за поворотом, и то не был уверен, что папа меня не заметил, выглянув на площадку.
Когда я вернулся, дяди Коли у нас уже не было. Так я и не узнал, что же папа задумал сделать с сапогами и зачем ему понадобился Генка?..
Не меньше получаса мы занимались уборкой в кухне, но только стали проверять, не протекают ли трубы под мойкой, как неожиданно для себя заметили, что ходим не по сухому пластиковому полу, а шлепаем по воде, и эта вода в кухне очень быстро прибывает, растекаясь по всей квартире.
– Вентиль! – простонал папа. – Вентиль прорвало!..
Я знал, что дядя Коля, который может делать все, даже водопроводные трубы чинить, когда приходит к нам прочистить мойку или наладить кран, перекрывает воду, до отказа закручивая вентиль в ванной.
Я подскочил к ванной и рванул дверь. Водяной вал хлынул мне на ноги, по коридору поплыл фанерный ящик с Васькой, покачиваясь на волнах, как настоящий пароход. Догнал я его у самого порога.
В это время папа ловко бросал на пол диванные подушки, коврик и свое старое пальто, чтобы не пустить воду на лестничную площадку.
Как раз в эту минуту раздался еще один звонок у входной двери.
«Павлик»
Я открыл дверь, надеясь, что наконец-то пришел Павлик Бояринцев, с которым мы уже пятый год будем сидеть за одной партой. К нему мне и самому страшно хотелось сбегать, чтобы показать новые джинсы с совершенно потрясающими, настоящими американскими карманами «Ли».
Но на лестничной площадке я увидел не своего друга Павлика, а заглядывавшую к нам в квартиру соседку с третьего этажа – румяную и веснушчатую, с ярко-рыжими волосами тетю Клопу.
Мы, ребята, звали ее еще Колорадским жуком за полноту и желтое платье с тремя черными полосками вдоль спины. Коротенькая толстенькая тетя Клопа носила эти продольные полоски, чтобы казаться повыше. Так мне объяснила мама. А я считаю, никакие полоски вдоль спины не помогут, раз ты уже взрослый и больше не растешь… Не пойму только, куда это меня самого только в длину и гонит…
Тетя Клопа хищно повела носом и, заглянув к нам в коридор, вкрадчиво спросила:
– Папа дома?
– Папа работает над диссертацией, – ответил я по привычке. Так меня научила мама, когда о папе почему-либо спрашивала тетя Клопа.
– Да уж, диссертация… – Тетя Клопа так шмыгнула своим длинным носом, что он у нее завернулся на сторону. Сколько я ни тренировался перед зеркалом, шмыгать так носом не умел.
Я оглянулся. Действительно, папа сейчас мало был похож на диссертанта. В закатанных до колен штанах, в майке, он шлепал босыми ногами по мокрому паркету и собирал с него тряпкой воду, отжимая ее в ведро. Видно было, что появление тети Клопы не очень его обрадовало. Папа выпрямился и довольно-таки невежливо молчал, дожидаясь, когда тетя Клопа, застав нас за таким делом, догадается уйти.
Но та и с места не двинулась. Она изобразила на своем лице приветливую улыбку, хотя глаза у нее так и выпрыгивали из-под бровей, и ласково заговорила:
– Здравствуйте, Петр Яковлевич!.. Что это вы такую уборку затеяли? Жены у вас, что ли, нет?
– Здравствуйте, Клеопатра Сидоровна, – сдержанно ответил папа и снова замолчал.
– Зовите меня просто Клео… – посоветовала тетя Клопа.
Давно я уже заметил, стоит маме поссориться с папой и уехать в бабушке, тетя Клопа уже тут как тут. То ей соли надо, то спичек нет, а то: «Не осталась ли газетка за вчерашнее число?..»
А выйдет папа, тут же заведет с ним разговор про кирпичи или подъемный кран, чтобы ему интересно было. А сама наверняка подъемный кран от жирафы не отличит…
– А Людмила Ивановна только приехала – и сразу к маме? – спросила тетя Клопа. – Не повезло вам в жизни, Петр Яковлевич, почти как мне. А такой видный мужчина!..
Папа продолжал молчать. Я незаметно посмотрел на него. Уж тут тетя Клопа сказала правду. Сравнивая папу с бульдозером, мама только самую чуточку польстила ему. Папа и штангу поднимает такую, что нам, мальчишкам, и вдесятером не поднять. Плавает как дельфин. А на лыжах бегает так, что тете Клопе и на мотоцикле за ним не угнаться… Он и сейчас, даже в тренировочных брюках и выпачканной майке, конечно же, «видный мужчина»… Хотел бы я быть таким…
Папа продолжал молчать. Ему, как и мне, было непонятно, зачем к нам пришла тетя Клопа. И тут я понял, что нужно было сделать… Но только я хотел прикрыть дверь перед самым носом тети Клопы, как она ловко поставила ногу между дверью и порогом, и я увидел, что в противоборстве с дверью ее нога победит: не только не даст закрыть дверь, но и, чего доброго, совсем ее с петель сорвет.
– Скажите, Петр Яковлевич, – почему-то сдерживая дыхание, спросила тетя Клопа. – Кажется, ваш мальчик любит животных?
– Предположим, – не зная, куда гнет тетя Клопа, ответил папа.
– А сейчас у него… такой симпатичный хомячок?
– Очень симпатичный…
– А ваш хомячок дома? – даже с каким-то придыханием, вкрадчиво спросила тетя Клопа.
– Где ж ему быть? Конечно, дома, – папа едва сдержал досаду.
При этих его словах у меня все внутри похолодело: «А вдруг Васька опять убежал? Почему это о нем спрашивает тетя Клопа? И что это она там прячет за спиной? Даже обе руки назад завела.
– Славик, покажи мне своего хомячка, – ласково попросила тетя Клопа, но при этом так на меня посмотрела, что меня по коже продрал мороз.
Страшно обеспокоенный, я метнулся в комнату и чуть не запрыгал от радости: мой Васька сидел в ящике от посылки и, помогая себе передними лапками, доедал свой ужин, грыз то ли остатки ореха, то ли еще что-то из своих запасов. Я готов был расцеловать Ваську, сделать для него все, что только он захочет, только бы он никуда не убегал.
– Ну что ты там, Слава? – уже с нетерпением окликнул меня папа.
С тревожно бьющимся сердцем вынес я в коридор ящик с Васькой. Тетя Клопа тут же сунула в ящик свой длинный, извилистый нос. На лице ее отразилось явное разочарование.
– Смотрите-ка, действительно дома… – потерянно проронила она. И неожиданно, решив, наверное, что теперь уже нечего играть в прятки, заорала как на базаре:
– Так что же это делается, Петр Яковлевич, в нашем доме? А? Поразвели зверье, скоро и людям пройти будет негде! Это ж какие надо нервы, чтобы все это переживать! Намордники на них надо надевать, намордники!.. Иначе все и вся перегрызут!..
– Что случилось, Клеопатра Сидоровна? – попробовал остановить разъяренную тетю Клопу папа, а я невольно подумал, что на нее саму очень даже не мешало бы надеть намордник.
– И вы еще спрашиваете? – продолжала кричать тетя Клопа. – А в том, дорогой Петр Яковлевич, что из-за таких вот благородных мужчин, как вы, наносится прямой ущерб нашему социалистическому обществу! Вот полюбуйтесь!..
Тетя Клопа к самому папиному носу протянула руку с зажатой в веснушчатом кулаке какой-то цветастой тряпкой.
– Что это? – спокойно спросил папа.
– Шелковое индийское покрывало, дорогой Петр Яковлевич! Вернее, то, что от него осталось! Проклятый хомяк сожрал, а остатки впихнул в свои защечные мешки!..
Я заметил, что другую руку тетя Клопа все еще держит за спиной.
– Но позвольте, зачем хомяку шелковое покрывало? – сказал папа. – И потом, какой хомяк?
– Ах, да не все равно?! Покрывала-то уж нет?!
– Вот оно что, – догадался папа. – Вы, значит, пришли за компенсацией, надеясь, что это наш хомяк сожрал ваше покрывало?
– Я пришла к вам, Петр Яковлевич, как одинокий человек к одинокому человеку… А вы вместо сочувствия…
Глаза у тети Клопы покраснели, она шумно зашмыгала носом.
– Я с вами согласен, – сказал папа, – совсем непросто держать животных в городских квартирах, но ведь с интересами ребят тоже приходится считаться?..
С минуту тетя Клопа не находила, что сказать, а когда заговорила, в голосе ее слышалась такая обида, что теперь уже и нам с папой в пору было заплакать.
– Как вы могли так подумать, Петр Яковлевич! – произнесла наконец тетя Клопа. – Оскорбили вы меня… И за что? За то, что я стремлюсь к вам всей душой!..
Выражение лица у папы было такое, что убежал бы он, как в сказке, за тридевять земель, только бы ничего этого не видеть.
– А ведь пострадала я, Петр Яковлевич, только из-за вас и вашего мальчика, – промокая глаза надушенным платочком, продолжала она добивать папу. – Нет, нет, вы не возражайте, а посмотрите лучше сюда…
Тетя Клопа высвободила из-за спины и вторую руку, в которой держала за край картонную коробку из-под овсяных хлопьев «Геркулес».
Я заглянул в коробку и увидел там точно такого хомячка, как наш Васька. В первую минуту я даже испугался: уж и в самом деле, не Васька ли это? Но нет… У Васьки хвостик остренький, а у этого хомячка ящичком. Оказывается, и хомячки разные бывают…
– Зашла я к Николаю Ивановичу, – продолжала тетя Клопа, – хотела попросить его врезать новый замок. Открывает мне его Маша и говорит: «Мужик мой поздно работал, отдыхает на лоджии…» Только я сунулась на лоджию, думаю, может, он и не спит, а этот маленький негодяй откуда-то сверху свалился прямо на дядю Колю! Вы представляете? На спящего человека откуда-то падает неизвестное животное!..
Папа уже откровенно поглядывал на дверь, видно соображая, как ему поскорее выставить надоедливую тетю Клопу, но та будто и не замечала этого.
– Дядя Коля ужасно рассердился, – продолжала она. – Хотел хомячка сбросить с балкона прямо в «Собачье царство», и я, представьте, остановила его!.. Я подумала: «Наверняка этот хомячок Петра Яковлевича и его мальчика!» И взяла его! Спасла от дяди Коли!.. Принесла домой, оставила всего на каких-нибудь полчаса, пока в магазин до перерыва сбегала, и вот, пожалуйста!..
Тетя Клопа достала носовой платок и, прерывисто вздыхая, с шумом высморкалась.
Тут я заметил, что изо рта хомячка торчит какая-то светло-коричневая полупрозрачная тряпочка, а сам хомячок раздулся, как лягушка. Ни папа, ни тетя Клопа не обратили на это никакого внимания.
– Извините, Клеопатра Сидоровна, – вежливо сказал папа. – Нам и одного хомячка вполне достаточно…
– Зовите меня просто Клео… – поправила его тетя Клопа.
– Папа, – осторожно сказал я. – Если бы мы взяли этого хомячка, я бы назвал его Павлик…
При этих моих словах глаза тети Клопы, как мне показалось, сверкнули зеленоватым огнем.
– Нет, нет, – сказал папа. – Ты можешь и сейчас называть его Павлик, но пусть он лучше живет у Клеопатры Сидоровны. Простите, я хотел сказать: Клео. Ты ведь не знаешь, – продолжал он, обращаясь ко мне, – чей это хомячок? А вдруг самого дяди Коли?
– А это уж едва ли, – тут же отозвалась тетя Клопа. – Дядя Коля терпеть не может всяких животин в доме. На «собашников» акты составляет, в крашеных дамочек с пуделями со своего этажа цветочными горшками кидается. К тому же этот твой Павлик (она будто бы нечаянно сделала ударение на слове «твой») напугал дядю Колю до смерти, так что он теперь о хомячке и слышать не хочет. Я уж весь дом обошла – все отказываются, а ваш мальчик так любит животных…
– Милая Клео… – папа улыбнулся и тронул пышную, покрытую крупными веснушками руку тети Клопы. (От этого его прикосновения она даже вздрогнула.) Очень вам советую, оставьте хомячка себе. Не пожалеете… Замечательно симпатичный зверек. Держите его в ящичке, как у нас, он и не будет портить вещи…
Раздумывая, что там натолкал в свои защечные мешки хомячок Павлик, я сунул руку в коробку, изловчился и потащил полупрозрачную, тонкую, как паутинка, тряпочку, торчащую изо рта зверька. Тряпочка легко подалась, и я увидел, что тащу тонкий женский чулок и даже не один, а сразу два.
Тетя Клопа так и всплеснула своими полными веснушчатыми руками.
– Мои колготки! – в отчаянии воскликнула она и тут же покраснела так, что на ее лице сразу куда-то пропали все веснушки. Рассвирепев, она готова была вышвырнуть Павлика за окно или на лестничную площадку, но только сунула руку в коробку, Павлик, не будь дурак, мгновенно освободился от колготок и больно тяпнул ее за палец.
– Ай! – крикнула тетя Клопа и сунула укушенный палец в рот.
Еще больше разозлившись, она тут же, не стесняясь меня и папы, принялась отплевываться на все четыре стороны.
Я подхватил коробку с хомячком и скомканные изжеванные колготки, которые и ребенок мог бы упрятать в кулачке, протянул все это тете Клопе:
– Возьмите, пожалуйста, ваши колготки…
Тетя Клопа покраснела еще больше: даже ее огненные волосы от свекольного цвета лица побелели. Но сказала с достоинством:
– Не мои, мой дорогой, а Наташины… Моей доченьки…
Тут она, конечно, сказала правду. Колготки были маленькие и такие тощие, как будто их тянули вдоль всей улицы Горького от ГУМа и до Белорусского вокзала. А если бы тети Клопины?.. Да для тети Клопиных колготок, чтобы упрятать их, потребовался бы хомяк ростом со льва! И с защечными мешками, по крайней мере, от головы до хвоста!.. Тогда почему она закричала: «Мои колготки?!»
– А где ваши? – спросил я вежливо.
Папа закашлялся, а тетя Клопа открыла рот и не сразу его закрыла, так и не придумав, что бы мне сказать.
– Ну ты, мальчик, это самое… Не очень… – пробормотала она, покраснев так, что куда-то подевались все ее веснушки, не попрощавшись, стала подниматься на свой этаж. Вслед за нею змеились по ступенькам тощие, как шкурки от сосисок, Наташкины колготки.
Мы с папой постояли еще немного у двери, посмотрели друг на друга и только пожали плечами.
– Ну ладно, – сказал папа. – Сейчас все уберем, наведем порядок, умоемся, переоденемся и будем звонить маме… Торт у нас есть, апельсины тоже, закатим пир на весь мир…
О том, что папа к нашему приезду купит что-нибудь вкусное, я догадался, еще когда мы были у дедушки. Но сейчас даже торт меня не очень обрадовал. Я все стоял и думал, как бы хорошо дружили Васька и Павлик. Я бы их водил гулять, а они играли бы на траве…
Наверное, очень уж откровенно я загрустил, потому что папа тут же заметил это.
– Никак ты огорчился? – спросил он.
Я вздохнул, кивнув головой, а потом заставил себя улыбнуться.
– Немножко…
– Не огорчайся… Все-таки нам не стоит брать этого Павлика. Хватит и одного Васьки.
– Ваське-то одному скучно. Ты ведь скучаешь без мамы?..
Папа как-то подозрительно глянул на меня.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, когда она не ругается…
– Когда не ругается, конечно, скучаю.
– А Васька и Павлик никогда не будут ругаться: они ведь и разговаривать не умеют.
– Ишь подъехал… Нет уж, – решительно сказал папа, – насчет этого Павлика повременим… А в общем… Все равно деваться нам некуда, придется ставить на место эту мойку…
И мы с папой раз-два, – расставили все по местам в кухне и в комнате, вымылись в ванной, папа побрился, потом мы надели чистые рубашки, выходные брюки, и папа наконец-то сел к телефону.
– Мила?.. Это мы… Да… У нас все в порядке. Все убрали, даже полы натерли. Торт на столе. Ждем… Что? Плохо себя чувствуешь? После дороги это естественно… Голова болит?..
Голос папы сник и стал такой же, как при разговоре с начальником треста, когда папа произносил только необходимее: «м… м… да», «м… м… нет».
– Очень жаль, – сказал он наконец. – Что ж, отдыхай…
Папа положил трубку на телефон и некоторое время молчал.
– Мама нездорова, сегодня приехать не может, – тусклым голосом сообщил он. – Ну что ж, Вячеслав Петрович, – добавил он немножко бодрее. – Не пропадать же торту. Будем чаевничать вдвоем. Авось мама соскучится и приедет…
Не успел он это сказать, как раздался телефонный звонок.
– Ага! Я говорил! – папа улыбнулся и даже поднял вверх указательный палец. Он снял трубку, приставил ее к виску так, чтобы и я все слышал, сказал громко и раздельно:
– А-ле!
– Петр, это ты? – раздался в трубке мамин голос.
Говорила она напряженно. Чтобы подвеселить папу, я запрыгал от радости. Он подмигнул мне и важно ответил:
– Петр Яковлевич слушает…
– Не дурачься, пожалуйста, – остановила его мама и как бы между прочим сказала: – Я у вас так расстроилась, что забыла спросить… Клара не приносила мне очки?
Папа зажал микрофон ладонью и, высоко подняв брови, сказал:
– Оказывается, мама «у нас» расстроилась… Клара Бояринцева? – спросил он в трубку.
– Ну да… Какая же еще?
– У тебя что, с глазами плохо?.. А почему ты мне об этом ничего не говорила?
– Не болтай глупости, – сказала мама. – Только дураки носят очки, если с глазами плохо…
– Для меня эта мысль новая, – папа даже не подал виду, что обиделся: в этом году он стал надевать очки для работы. – Видишь ли, я просто не знаю, о каких очках идет речь.
– Ну где ж тебе знать! – возмутилась мама. – Тебе ведь вообще до меня никогда нет дела. В тот день, когда приходила Клара, ты тут же был, сидел, в своих бумажках копался. Синючкова еще своего ругал и сам, конечно же, отлично слышал, что Кларин Жорка уезжает в Швейцарию. Тебя-то с твоей стройки разве пошлют куда? Я и заказала Кларе очки…
– От солнца?..
Папа никак не мог взять в толк, зачем маме очки. Зрение у нее было прекрасное: мои двойки она и без очков сквозь закрытый портфель видела.
– Петр, ты как будто на другой планете живешь, – холодно сказала мама. – Вся Москва сейчас гоняется за очками в большой оправе, как у политических обозревателей или хотя бы дикторов телевидения… В общем, что тебе объяснять!..
– Погоди, – остановил ее папа. – Давай уточним, у кого именно, у обозревателей или у дикторов?
– Это все равно, – с достоинством ответила мама, – ты и смолоду был бестолков…
– Все-таки надо разобраться, – продолжал тянуть время папа. Ему наверняка хотелось еще поговорить с мамой. – Ну я понимаю, дикторам нужны такие очки, а тебе-то зачем?
– Ах, да что с тобой говорить! Кроме своих кирпичей и бетона, знать ничего не знаешь!
– Знать-то я кое-что знаю, – вздохнув, ответил папа. – Например, что приехала моя жена, Славкина мама. Что мы оба ее любим и ждем домой…
– Извини, устала, – безразлично ответила мама. – До завтра…
В трубке раздались короткие сигналы. Папа еще секунду улыбался, а потом сразу стал грустным.
– Папа, а кто такой «Кларин Жорка»? – спросил я, чтобы отвлечь его от печальных мыслей. Я-то ведь точно знал, что у тети Клары один сын – Павлик.
– Так мама называет Георгия Ивановича – отца твоего приятеля.
Тут я даже рот раскрыл от удивления. Мне и в голову не приходило, что Георгия Ивановича Бояринцева – очень большого министра из очень большого министерстве! – можно называть вот так вот запросто: «Жоркой». Все ребята звали его только Георгием Ивановичем, потому что он всегда привозил Павлику из-за рубежа жевательные резинки.
Один раз Георгий Иванович сам подарил мне жвачку, и не простую, а надувную – «бабл гамм». Жуешь ее жуешь, а потом пузырь как надуешь! Всем на зависть! Не помню только, откуда он ее привез, из Англии или из Швейцарии…
И вдруг меня поразила мысль: «Если Георгий Иванович приехал из Швейцарии, наверняка Павлику жвачки привез! Надо только раньше других успеть к нему!
– Па… Можно я сбегаю узнаю, вдруг Павлик приехал?
– Беги, только сразу возвращайся, – разрешил папа, – буду ждать…
– Я скоро!
Но кое-как одетым к Павлику не пойдешь. У него-то всегда все самое модное. И нам, его приятелям, очень трудно тягаться с Павликом. Например, мне: мой папа никогда за рубеж не ездит и никакие «тряпки», как говорит мама, не привозит…
Я быстро приметал карманы «Ли» к индийским джинсам, которые с настоящими американскими и рядом не лежали. Теперь они стали совсем вроде бы как настоящие «Ли», но только для тех, кто не понимает. Но Павлик-то понимает! Запросто может заметить!..
– Что-то я в толк не возьму, – наблюдая за мной, сказал папа, – чем хуже твои новые джинсы этих старых фирмы «Ли»? Вон у тебя на заднем кармане даже мартышка нарисована…
– Что ты, папа, – тут же возразил я. – Того, кто понимает, мартышка не обманет: нарисована красиво, а «чертова кожа» – вроде бы и не с черта, а так, дохленькая шкурка с какой-нибудь пенсионерки бабы-яги… Фирме «Ли» или там «Левис-Страус» мартышки или слоны с крокодилами вовсе ни к чему, потому что сам материал – люкс! У настоящих «Ли» задний карман сделан просто: сверху прямо, книзу – заострено, как щит у рыцаря. По краю прошит двойной строчкой. Такая же двойная строчка волнистой линией поперек. И все!.. И никаких мартышек!
Папа хотел что-то сказать, но только рукой махнул и снова склонился над своим чертежом, и тут я понял, что в джинсах разбираюсь лучше моего папы! Это было очень приятное открытие.
Мне ведь и в самом деле повезло: перед самым отъездом в деревню я удачно выменял у «лопуха Вовки» из 5-го «А» настоящие карманы «Ли». Джинсы он истрепал, а карманы остались. Я и спихнул ему за них свои самые неходовые марки «Животный мир», что в любом киоске «Союзпечати» покупай сколько хочешь. Теперь оставалось только проверить, заметит или не заметит Павлик Бояринцев, что у меня под отличненькими карманами «Ли» сидит мартышка фирмы «Милтонс»?
