Текст книги "Снежный ком"
Автор книги: Анатолий Чехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)
Дядя Фрол
Дядя Фрол лежал, закинув руки за голову, лицом к двери. Едва я вошел, он подмигнул мне, будто ему вовсе и не было больно, сочувственно спросил:
– Никак Лялька задержала?
– Халатов в больнице не хватает… И потом у вас «тихий час», – пролепетал я охрипшим голосом, чувствуя, что краснею с головы, до пяток.
– «Тихий час» бывает днем, а сейчас вечер, – как бы про себя заметил дядя Фрол. – А халатов действительно не хватает. К тому же Аполлинария Васильевна далеко не всем их выдает.
Я промолчал, потому что насчет логики дядя Фрол кого хочешь за пояс заткнет. Да и что я мог сказать? Аполлинария Васильевна ни свою внучатую племянницу Ляльку, ни меня всерьез не принимала, это давно известно. И сейчас она решила оградить его от посещения здоровых, молодых и сильных, как будто мы в чем-то виноваты, что такие. Был же и дядя Фрол когда-то молодой и сильный! К тому же я точно видел, ему приятно, что мы с Лялькой к нему пришли.
Устроившись на стуле возле койки, я стал выкладывать в тумбочку всякую снедь, что натолкала мне в сумку тетя Маша.
Тягостное чувство жалости к Фролу, смешанное с ощущением вроде бы вины, что мне не понять ни его мысли, ни его состояние – снова охватило меня.
Война закончилась тридцать пять лет назад. Страшно подумать, как долго она дает о себе знать таким, как дядя Фрол. И вовсе не памятью о геройских подвигах, о которых написано столько книг и снято столько фильмов, не салютами в дни и юбилеи Победы, а муками и страданиями, как будто, отгрохотав залпами орудий и взрывами бомб, война не умерла, а лишь затаилась, рассыпавшись миллиардами мелких осколков, и каждый осколок кого-нибудь да поразил, застряв в «мягких» и «твердых» тканях, а то и в душах тех, кто потерял не только молодость и здоровье, но и близких и родных… Я даже представить себе не мог, чтобы меня могло ранить или убить. И так, наверное, каждый. Но ведь дядю Фрола ранило? К тому же на всю жизнь?..
Странное чувство владело мной здесь, рядом с больничной койкой дяди Фрола. Мне казалось, что он считал обыкновенным все, что пришлось ему пережить, потому что вместе с ним войну переживала вся страна. Мне же трудно было ответить, а смог бы я вынести все то, что пришлось взвалить на свои плечи ветеранам в роковые сороковые годы, а потом – еще три с половиной десятка лет жить и работать с осколками в теле? Какой же должен быть высокий болевой порог у моего дядьки, и как мне со своим микроскопическим опытом жизни при полном отсутствии заслуг перед обществом – далеко до него… То, что полностью поглощало меня: Лялька, провал на экзаменах в институт, дела в стройотряде, куда проник я тоже контрабандой, поскольку как был, так и есть никакой не студент, – все это было ничтожным по сравнению с масштабами, с какими всю жизнь имеет дядя Фрол. Но ведь и мое, близкое, тоже кому-то важно?.. Да хотя бы мне!.. Любая жизнь начинается не ахти с каких высот. Не ступив на первую ступеньку, не доберешься до верхней. Кто знает, может, и мне когда-нибудь доведется сделать что-то большое для близких и родных, дорогих мне людей, для своей страны?..
Я не знал, правильно или неправильно молодым мучиться чувством вины перед такими, как дядя Фрол, ветеранами, или только у меня такая беспокойная совесть. Но, честно говоря, очень хотел бы испытать себя, чтобы иметь право хотя бы приблизиться к тем вершинам, на которых для меня пребывал дядя Фрол.
Жалко мне было и тетю Машу. Переживала она за своего Фрола так, что и рассказать невозможно.
Заявился я сегодня к ней с первым пароходом, а она сама не своя. Дядьку твоего, говорит, в больницу увезли. Клавдий Федорович – наш костановский фельдшер – сделал ему перевязку, – хорошо что вместе строились, в одном доме живут. А потом видит, температура вроде кверху полезла, – своего соседа на дрожки и в больницу. Пока довез, думал, что растрясет…
– Когда это у тебя началось? – спросил я с участием.
– С весны сорок четвертого, – едва заметно усмехнувшись, ответил он.
– Да нет, я про обострение…
– Позавчера… Сидел дома, работал: читал, писал, считал. Занимался своими экономическими выкладками. Чувствовал себя вполне прилично: в работе всегда как-то легче… А тут, как назло, Тема пришел. Тары-бары на всякие темы. Советуется, как свои бригады шабашников разместить, да выпытывает, будет или не будет колхоз платить премиальные и прогрессивку… Ну эти вопросы его, в общем-то, понятны: только приехал, можно сказать первый день, никого и ничего еще у нас не знает, ответственность за своих строителей вроде бы чувствует… А потом смотрю, разговор сам собой на рыбалку повернул. Какая, мол, рыба да на какую насадку берет? Да где тут самые уловистые места. А потом и говорит: «ты тут давай работай, а я пойду закидные на леща поставлю. У вас, говорит, где ручей в речку впадает, наверняка яма: течение воду в обратную сторону крутит, по-нашему «суводь» или «улово» называется… А я это и без него знаю. И ведь точно угадал: в устье ручья самое рыбное место. Сколько годов на этой яме ловлю, и в ручье и в яме рыбу прикормил… Ну вот сказал так Тема, ровно по сердцу ударил, и пошел. А я остался и работать не могу. Все про его закидные думаю, где он их будет ставить? И до того разволновался, хоть всю работу к чертовой матери бросай!..
…Тут я должен сказать, что к рыбалке у дяди Фрола – коренного костановского жителя – отношение особое. Он еще как-нибудь стерпит, если его сочтут не самым блестящим в районе экономистом (цену себе он знал и такой оценки не боялся). Но если кто посмеет поймать рыбы больше него или заберется ловить в заветные заповедные Фроловы места, тот может считать Фрола своим врагом на всю жизнь.
Как только на рыбалку, так ни раненая рука, ни плечо у него не болит… Из-за рыбалки и случались с ним всякие нелепые истории…
Поехали они как-то с Темой удить за Волгу. Места там превосходные: ерики, протоки, старицы – все условия для отдыха с удочкой в руке. А рыбалка не получилась – погода не заладилась, дождик моросил, клева не было, хоть плачь. Фрол от такой тоски хотел уж и удочки сматывать, а тут появляется Тема и на кукане у него с полдесятка мерных сазанчиков. Остановился возле Фрола и говорит: «Что ты тут сидишь? Вон у скрестка дорог бочажок: смотри, каких сазанчиков наловил». Сказал и тут же исчез. А Фрол посидел, посидел и решил: «А что я теряю?» Отправился он к скрестку дорог, нашел тот бочажок и, ни на что не надеясь, закинул удочку. И на крючке-то у него так, всего обрывок червяка еле держался…
Поплавок тут же нырнул. Фрол вытащил сазанчика, граммов на семьсот, снова закинул удочку. Второй подцепился. «Эге, думает Фрол, дело совсем неплохо пошло». Ловит себе, ловит, знай поплевывает на огрызок червяка, на свой улов никак не нарадуется, сам удивляется, как у него на такую дрянь рыба берется. Только и очнулся, когда его окликнул какой-то серьезный мужчина, в брезентухе и верхом на лошади. «Клюет?» – спрашивает. Дядюшка отвечает: «Еще как!» – «Ну вот что, – говорит ему серьезный мужчина, – забирай свою рыбу и мотай отсюда! Голову, – говорит, – хоть подними, совсем от клева обалдел!»
Поднял дядя Фрол голову и обомлел: перед ним на дощечке надпись: «Колхозный садок». На дне бочажка ключи, вот рыболовецкая бригада в этом бочажке пойманную рыбу до отправки в магазин и держала. К дяде Фролу бригадир подъезжал, он ему в повышенных тонах с междометиями всю эту механику и разъяснил…
Как-то в тех же местах отправился на охоту и – тоже конфуз. Сделал дядя Фрол там засидку – лучше не придумаешь: в лозняке на берегу ерика, что и в одну и в другую сторону в виде серпа изгибается: с какой стороны утки ни подлетят, на середину ерика обязательно приплывут, ради безопасности простор любят.
За ериком хутор виднеется, а от хутора медленно так по ерику «свойские» утки, домашние, значит, подвигаются. На мелководье – головы вниз, гузками кверху становятся, лапками воду молотят, кормятся без опаски.
«Ну, – думает дядя Фрол, – к домашним дикие прилетят, тут я их дуплетом с полдесяточка и уложу. А домашние эти – тоже серенькие, незаметные…»
Утки эти плывут и плывут, совсем на выстрел вышли, хоть палку в них кидай. Дядька мой на месте заерзал: «Стрельнешь по диким и этих, «свойских», переколошматишь. От хозяек с хутора неприятностей не оберешься…» Высунулся из лознячка и сказал-то тихонечко:
– Кыш, проклятые!
Ух, как хватили эти «проклятые» с места, взвились в воздух и след их простыл. «Бум!» «Бум!» – отсалютовал им дуплетом дядюшка, а у самого руки и ноги трясутся, «мама» сказать не может…
Все это совсем некстати промелькнуло у меня в голове, и я даже устыдился своих мыслей: дяде Фролу сейчас ни до чего, а я ударился в воспоминания о рыбалке. Но потом подумал: «Ничего хорошего, если я все время буду спрашивать его о нездоровье, напоминать, где, что и как болит. Гораздо веселее говорить о тех вещах, которые особенно дороги его сердцу».
– Но ведь не поймал Тема в том улове ничего? Зря небось старался?
– Сегодня не поймал, завтра поймает, – пессимистически ответил дядя Фрол. – Главное – место точно угадал.
– Сейчас-то, наверное, и рыба не ловится. Говорят, июнь – на рыбалку плюнь… Поганый ерш и тот не клюет.
– Кто умеет ловить, у того и крупная клюнет. Надо только знать, где, когда и на что… О рыбе мы еще потолкуем, а пока что давай докладывай, как у тебя с акварелями?
– Краски привез, – я замялся. – Портрет ты видел. Что-то не получается.
– Поработаешь и получится.
– Не знаю, удастся ли писать?
– А почему не удастся?
– Н-ну, все на стройку, а я – с этюдником…
– Можно писать до работы. К тому же выходные есть…
Дядюшка Фрол очень ревниво относился к моим занятиям живописью. Еще пятиклассником ходил я вместе с ним на этюды, присматривался, как он пишет, а потом и сам попробовал: березку и ручей так написал, да потом еще и два натюрморта – яблоки, стакан с водой и цветы, что дядюшка на другой день отвел меня к знакомому художнику Павлу Кондратьевичу. Тот и определил меня в изостудию при заводском Доме культуры. Дело сначала шло не очень, но уже через полгода я писал и пейзажи, и живую натуру. А последнее время втайне от всех мучился над портретом Ляльки. Никак не получалось то, что хотелось выразить, – написать Ляльку такой, какой ее люблю, чтоб в портрете было все то, что о ней думаю и что чувствую. А ведь это непросто.
Ответить дяде Фролу я не успел: у пристани взревел мощный лодочный мотор, то ли «Вихрь», то ли «Нептун» – по меньшей мере в двадцать лошадиных глоток. Я высунулся из окна и увидел, как коренастый мужчина в кремовой блузе помогает Ляльке сойти в моторку типа «Прогресс». Теперь на Ляльке была уже не белая шерстяная юбка, а великолепные джинсы и бонлоновая куртка. Мужчина усадил Ляльку перед ветровым стеклом и начал что-то там регулировать в моторе. Я, конечно, тут же узнал его: не успел Тема появиться в Костанове, уж и моторку сюда перегнал, к тому же, как обмолвился дядя Фрол, с ходу домик отхватил, еще и два контейнера вещей приволок… Вон он как прифрантился! Подлетел к пристани эдаким чихачом, красавице Ляльке чуть ли не бобровую шубу под ноги стелет!.. Вся шерсть на мне так и поднялась дыбом…
Теперь-то мне все стало ясно: стоило Ляльке уехать со стройотрядом в Костаново, где у нее была хоть какая-то родня, Тема тут же через оргнабор организовал на лета бригаду шабашников – строить в костановском колхозе универмаг. Главная его цель – не Симочка, не домик и не строительство, за которое он со своей бригадой получит немалую деньгу, а Лялька. Несмотря ни на что, Тема добивается ее упорно и настойчиво. А может быть, уже и добился?..
Эта мысль поразила меня, словно обухом по голове. Тема и Лялька собирались умчаться куда-то по реке, пылавшей от заката, а ведь дело-то к вечеру? Куда они? Не облепиховое же масло доставать!
Дядя Фрол словно догадался, что там происходит на пристани, и без обиняков спросил:
– Какие у тебя дела с Лялькой?
– Ты о чем? – пролепетал я, чувствуя, что краснею до корней волос. Горячая волна охватила голову, на лбу и переносице выступил пот. Я видел, что Тема на пристани уже отдавал швартовы, и поэтому плохо слушал, что мне говорил дядя Фрол.
– Ну это… Всерьез намерен? – продолжал он допытываться.
– Я-то, может, и всерьез, а вот она…
– На моторке с Темой катается? Когда только успел с моторкой-то?
– Ты-то как догадался?
– Его мотор. Тоже ведь с показухой воет.
Тут уж Фрол точно определил: насчет показухи Тема был мастак. И разворачивался на любом новом месте молниеносно: не успел приехать, уж и моторка здесь у него.
– Если не хочешь потерять Ляльку, – сказал дядя Фрол, – сегодня же вечером вези меня домой, иначе будет поздно.
«Уже поздно, – хотел я сказать. – Еще минута, и Лялька с Темой умчатся по реке неизвестно куда». От одной этой мысли мне становилось плохо. Я слушал и не слышал, что там мне толковал дядя Фрол.
– А ведь Лялька не так просто ко мне приходила, – продолжал он травить мне душу, – допытывалась: «Если человек выиграл по вещевой лотерее машину, а билет нечаянно порвал, дадут ему выигрыш или нет?»
– У нее всегда какие-нибудь идеи, – промямлил я, а сам подумал: «Скорей всего на аэродром помчались… А если так, то по излучине реки им надо ехать минут пятнадцать – двадцать, а напрямую, если подвернется машина, можно и за пять минут доскочить». Вслух сказал:
– Все-таки приемная дочь, Тема ей с детства как отец…
Дядя Фрол даже обозлился:
– Да ты соображаешь, что говоришь? Приемная дочь! – передразнил он меня. – В твои годы я уже эти вещи понимал! Да известно ли тебе, что единственная настоящая родня у Ляльки – Аполлинария Васильевна и что Аполлинария – самая богатая женщина не только в нашем районе, но и в области?
– Чем же она так богата? – с удивлением спросил я. – Вроде бы никакого богатства за нею не замечал.
– Скоро узнаешь чем. Кстати, могу показать, как это с билетом делается…
Видно было, что дяде Фролу очень не хотелось, чтобы любимый племяш уходил. Я же сидел как на гвозде.
Он достал из тумбочки два старых лотерейных билета, сложил вместе и разорвал пополам.
– Видал? На одной половинке нужный нам номер серии, на другой – номер билета. Ненужные половинки отбрасываем, нужные несем в сберкассу, дескать, порвали нечаянно, давайте автомобиль.
– Ну, никто и не даст, – заметил я.
– Правильно. А к чему Лариса мне такой вопрос задала? А? И почему изменилась в лице, когда я сказал, что по разорванному билету и рубль не получишь?
– Дядя Фрол! Извини! Я к тебе еще приду! – взмолился я и прямо в халате выскочил из окна его палаты: в дальнем конце деревни показался парень на мотоцикле, я еще мог успеть его перехватить. Выбежав на проезжую часть дороги, с криком «стой», я загородил парню дорогу.
То ли мой белый халат подействовал, то ли решительный вид, но парень затормозил, и через минуту мы уже мчались на мотоцикле к сельскому аэропорту, куда, как я предполагал, летели на моторке Лялька и ее бывший приемный отец Тема.
В засаде
Сельский костановский аэродром – всего лишь сухой луг на высоком месте, на лугу – одинокий домик, полосатая «колбаса» на шесте, чтобы «Антоны» – самые милые самолеты, могли садиться там в подходящую погоду.
Очень мне нравились эта двукрылые, тупорылые, толстые и короткие самолетики с одним пропеллером и расчалками между плоскостями. В моем представлении разные там МиГи, ИЛы или ТУ – что-то вроде летающих драконов, щук или крокодилов, а толстенькие АН-2 – это умные и добрые спаниели с этакими симпатичными мордашками, вислыми ушами до земли, отзывчивым, веселым нравом, неутомимые трудяги, приветливые и ласковые, готовые до изнеможения носиться за чибисами и куликами по роскошному зеленому лугу.
Самым высоким местом в Костанове оказалась излучина реки. Именно там и поставили лет десять назад рубленый домик, а на домике, как на ларьке, повесили голубую вывеску с белой надписью: «Аэропорт». С той самой поры исправно два раза в день почти в любую погоду появляется над лугом пузатый двукрылый самолетик, пролетит над домиком, потарахтит, как мотоцикл, снизится, пробежит по кочкам, раскачиваясь и подпрыгивая, заберет пассажиров, почту, мешки с картошкой, иногда корзины с поросятами, курами и гусаками, поднимется почти с места в воздух и летит до следующей деревни, выгрузит там эту картошку и возьмет другую, и летит себе дальше в областной город, который для этого самолетика и его пассажиров – белокаменная столица, стольный град.
От ребят-пилотов я точно знал, что с «Антонами» никогда ничего не случается, ни катастроф, ни аварий. На своих двухэтажных крыльях такой «кукурузник» может и с выключенным мотором сесть в любое картофельное поле, так что в этом смысле я за Ляльку нисколько не опасался. Тревожило меня другое: едут ли они с Темой в аэропорт? А вдруг к островам или еще дальше? Время-то к вечеру? Какие такие могут быть сейчас полеты, когда по расписанию все рейсы давно прошли?.. И тут я увидел: стоит на лугу расчехленный «Антон» и возле него возятся два механика в комбинезонах. Убейте меня, я не мог понять, откуда он взялся, этот «Антон»!
Леня-мотоциклист (так звали парня) лихо развернулся у края летного поля, я соскочил на землю и не успел его толком поблагодарить, как он уже умчался но своим делам. Спасибо, довез, есть все-таки на свете добрые люди!
На летном поле и возле домика «аэровокзала» – ни пассажиров, ни дежурного. По дороге от Костанова тарахтела какая-то телега, до нее было еще километра полтора, и я на таком расстоянии не видел, кто там ехал.
Со стороны реки донеслось мощное «пение» «Вихря». Кажется, я все-таки не ошибся: Лялька и Тема ехали сюда. Теперь надо было выбрать, как говорил в таких случаях ветеран войны дядя Фрол, «наблюдательный пункт».
Вот тут-то я и приуныл: где спрячешься, когда вокруг – открытое поле, а посередине поля – дом. Единственное удобное для засады место – кусты на берегу да еще заросли полыни возле домика. Удобно было то, что заросли эти подходили к самой скамье для пассажиров. Если умело замаскироваться, можно услышать слово в слово, о чем будут говорить Лялька и Тема… Так что же мне выбрать? Кусты на берегу или полынь? И я решил выбрать полынь: если Лялька к Тема спустятся к воде и вернутся в лодку, то и в этом случае я смогу незаметно к ним подойти. А уж от кустов к домику аэропорта незамеченным не подберешься…
«Пение» «Вихря» все нарастало – вот-вот уже должна была подойти моторка Темы. Я удачно замаскировался неподалеку от скамьи, как вдруг совершенно непредвиденное обстоятельство грубо и беспардонно разрушило мои планы. Я совсем забыл, что почтаря, приезжающего на телеге к каждому самолету, обычно сопровождал дворовый пес, белый с рыжими пятнами, по кличке Жулик. К своим обязанностям сопровождающего относился он очень добросовестно, видимо считая себя хозяином не только костановского «аэропорта», но и всей округи. Надо же было этому проклятому псу оказаться здесь в такое неурочное время.
Так или иначе, но, пройдя мимо меня на пружинистых, напряженных лапах. Жулик вдруг остановился, потянул носом воздух и, выражая крайнюю подозрительность, что нетрудно было понять по вздыбленной холке и закрученному хвосту, ревниво заворчал.
Я замер, ни единым движением не выдавая свое присутствие. Это подействовало на Жулика, словно красная тряпка на быка. Для верности он еще раз потянул носом воздух, отпрыгнул в сторону и залился оглушительным лаем с подвыванием, разоблачая мое, столь непонятное для него поведение.
– Жулик, Жулик, на, на!.. – забормотал я, роясь в карманах, надеясь отыскать там хоть что-нибудь съестное, какой-нибудь кусочек сахара или конфету. Но кроме носового платка и каких-то крошек, в кармане у меня ровным счетом ничего не было.
Злорадно взвизгнув: «Ага, мол, не выдержал, обнаружил себя», Жулик, захлебываясь от ярости, стал наскакивать на кусты, где я таился. Не хватало еще, чтобы вышел дежурный и начал выяснять, что я тут делаю? Попробуй оправдайся… Разыгрывать пьяного – не получится: сроду не был пьяным. А трезвому валяться на земле в полыни вроде бы ни к чему.
Вскочив на ноги, я сделал вид, что наклонился за камнем.
Жулика будто ветром сдуло. Но если он до этого лаял на все Костаново, то теперь заголосил на весь мир.
– Ай-яй-яй! Ай-яй-яй! – орал Жулик, поджав хвост под пузо, отмахивая прыжок за прыжком сразу по десятку метров. Но, отбежав на безопасное расстояние, Жулик вернулся и с новой яростью принялся метаться в мою сторону, отчаянно ругая меня на своем выразительном, главное, очень громком собачьем языке.
И тут я с горечью подумал: «Черт побери, даже собаки воспринимают мир по стандарту: чуть что заметят необычное, тут же поднимают хай…» И, кажется, хай этот услышали: вот хлопнула дверь «аэровокзала», на крыльцо домика вышла какая-то тетка и принялась меня срамить, что я, мол, и такой, и сякой, и «обалдуй», и «бродяга», и почему-то «аге́л». «Взрослый парень, а собаку камнем зашиб».
– Да не зашибал я его камнем! – крикнул я с досадой.
Что тут поднялось! Лучше бы не кричал. Теперь они заголосили в два голоса: возмущенная моим поведением баба и почувствовавший поддержку Жулик.
– Мария! А Мария! – орала баба, вызывая на подмогу еще и какую-то Марию. – Выдь погляди, чей охламон тут собак гоняет! Никак Аполлинарии Васильевны сродственник! Надо ей сердешной сказать: вырастила бандита на свою голову!..
Дальше я слушать не стал. Отряхиваясь на ходу, я спешно ретировался в сторону реки, рискуя нос к носу столкнуться с Лялькой и Темой.
Выглянув из кустов, я увидел, что они уже причалили к берегу, но, на мое счастье, не торопились выходить из моторки. Отмахиваясь веточками от комаров, сидели перед ветровым стеклом и негромко разговаривали. По воде голоса разносятся далеко, – затаившись в кустах, я слышал каждое их слово. Но и тут мне не повезло: проклятый пес, уяснив, что общественность его поддерживает, остановился метрах в двадцати и принялся методически брехать, поворачивая морду то в одну, то в другую сторону, решив поносить меня до тех пор, пока не уберусь из его владений.
«Черт с ним, пусть брешет: кажется, ни Лялька, ни Тема не обращали на этот брех никакого внимания». Я еще не улавливал смысл их разговора, но видел, что Лялька торопила Тему, а тот не очень спешил.
– Не беспокойся, Лоллик, я знаю, когда нужно будет идти, – солидно сказал он.
Больше всего меня бесило то, что Лялька смотрела на Тему с уважением и вниманием, как будто все у них было еще впереди. Я уже не в первый раз улавливал эту нотку в их отношениях: была Лялька малышкой – Тема для нее – отчим. А выросла – совсем другое дело… Сейчас Тема явно фанфаронил перед Лялькой, а она его поощряла. Ясно, что такое открытие не очень-то меня порадовало. Ну почему Тема для Ляльки авторитет? Только потому что в два раза старше ее? На кой черт сдался ей этот подержанный прохиндей? Из-за чего она ему уделяет внимание?
– Машины есть теперь у многих, – продолжал начатый раньше разговор Тема. – На машине мы въедем с тобой в новую жизнь, как на белом коне!..
Тут Лялька что-то сказала Теме, и он с горячностью ее остановил:
– Нет, Лоллик, ты мне нужна не только для праздников! С тобой я займу в обществе достойное нас обоих место! А без тебя жизнь моя теряет всякий смысл!
– И какое место ты имеешь в виду? – тут же прямо на слове поймала Тему Лялька.
– Я был очень крупным работником Совмина, – с грустью в голосе продолжал «забивать баки» Тема. – Сфера деятельности – вся Европа!.. В отделе – шестьдесят человек! Из института международных отношений толпами приходили ко мне практиканты и практикантки, уходили от меня на ответственные должности… Преимущественно в торговые представительства… Жизнь, конечно, была напряженная: приемы, рауты, рандеву… Каждый месяц – загранпоездки. Трудно, по интересно: масса новых людей, свежие впечатления!
– И у тебя есть возможность вернуться на эту работу?
– Конечно. Я же показывал тебе письмо? Как только оформим наши семейные дела…
– А Симочка? – отведя взгляд в сторону, спросила Лялька.
– Ну что Симочка? Что Симочка? – с раздражением выкрикнул Тема. – Мы с нею не расписывались! Бесплодная смоковница, вешалка для нарядов! И глупа, как манекен, от которого она и произошла! Мне нужна ты!.. Только ты!.. С тобой я смогу заново построить всю свою жизнь!.. Я очень многое могу, вместе мы сделаем в два раза больше!
– И даже можешь устроить меня в МИМО? – тут же, «не отходя от кассы», спросила Лялька.
«Ого!» – мысленно присвистнул я, не сразу расшифровав, что МИМО – это Московский Институт Международных Отношений.
– Элементарно! – с поразительной уверенностью в себе сказал Тема. – Считай, что ты уже поступила! С твоей мордашкой и этой умненькой головкой да с моими связями мы очень скоро займем достойное место в этом мире, если будешь все делать, как я говорю…
Слушая это сладкое пение Темы, я едва не выскочил из кустов, чтобы заткнуть его поганую глотку. Я видел, как Тема даже наклонился к Ляльке ее поцеловать, но Лялька отстранилась и сказала:
– Если ты все так можешь, пойди и узнай, полетит ли сейчас этот самолет. Я сегодня же должна попасть в город и привезти Фролу облепиховое масло.
– Так для того мы сюда и приехали! – весело откликнулся Тема. – Адрес не забыла? Сейчас пойду скажу и полетишь!
Лялька с восхищением глянула на Тему, прижалась к нему. Не знаю, где я нашел силы не выскочить из кустов и не перевернуть их вместе с лодкой.
Тема поднялся на запалубленный нос моторки и легко спрыгнул на берег. Обернувшись, он с таким видом помахал Ляльке рукой, как будто приветствовал тысячную толпу, ради него собравшуюся на митинг, затем бодренькими шажками, часто переставляя короткие и толстые ноги, стал подниматься по склону. Вся его осадистая фигура с широким тазом и длинными руками выражала солидность и значительность. Но как же мне хотелось хватить его по голове булыжником, валявшимся в песке у моих ног!.. Лениво брехавший Жулик, услышав шум на берегу, оживился и, опустив голову к земле, зашелся хриплым лаем, сопровождая Тему до самого деревянного домика «аэропорта».
На какое-то время я был избавлен от присутствия Темы и Жулика и теперь мог без помех наблюдать милое и дорогое мне существо: Ляльку…
Какая же она все-таки дура! Позволяет себя так грубо обманывать!.. Ишь ты! «Видный работник Совмина»! Да он в жизни не поднимался выше завгара или, как сейчас, уполномоченного оргнабора, решившего здесь в Костанове возглавить одну из бригад и на этом подзаработать денег! Знает, на какие клавиши Лялькиной души нажимать: «МИМО», «загранпоездки», «торгпредства», «рауты»!.. С жгучей ненавистью я мучительно раздумывал, как же мне вывести на чистую воду этого «влиятельного человека…» И что только в нем нашла Лялька? Ясно что! Пронырливость! Умение из чего угодно выжимать деньги! То самое, что ни мне, ни, например, дяде Фролу от рождения не дано.
«Хоть бы у него с самолетом ничего не вышлю, – но я тут же сам себя опровергал: у Темы всегда все выходит. К тому же, если Лялька не улетит в город и не достанет облепиховое масло, нечем будет лечить Фрола. Пусть уж летит, хоть немного побудет без Темы…
Удивительно все-таки устроена жизнь! Волею судьбы на какое-то время стали родственниками два совершенно разных человека – дядя Фрол и Тема. И отношения у них сложились «не очень», а вот поди ж ты, не расстаются и после очередного Теминого развода.
Фрол Теме – кость в горле только потому, что по духу совсем не такой, как он. И Фролу Тема, уже одним тем, что живет на свете, ни днем, ни ночью не дает покоя…
С некоторых пор я стал задумываться, что за люди окружают меня? Кто такой, например, дядя Фрол?.. Тетя Маша утверждает, что он самый надежный, самый порядочный человек. Мастер – золотые руки… Но я-то точно знал, денег у Фрола – только на прожитье – лишних не бывает, хоть при доме у них свое подсобное хозяйство. Так это что, и есть «надежность»?
Конечно, он мог бы разбогатеть, если бы продавал свои этюды. Но ведь не продает! Говорит, каждый этюд «частица его собственного «я», отданная в самую светлую минуту его жизни». А свое «я» он, видите ли, как разменную монету продавать не будет.
Работает дядя Фрол, говорят, как вол и дело свое знает отменно: быть экономистом такого крупного колхоза, как костановский, не шуточки… Правда, Аполлинария Васильевна по этому поводу высказалась: «От работы еще никто не стал богат, а только горбат. Чтобы разбогатеть, надо или торговать, или воровать».
На это ей дядя Фрол ответил: «Если я буду богаче соседа, значит, у меня совести нет. Да и богатства мне никакого не надо, от него одна маета. Главное богатство у человека – любимое дело…»
Так ли это?.. Со стороны посмотреть, у Фрола, и правда, есть все необходимое: дом – полная чаша, и почти все в этом доме сделано его собственными руками. И это в наше время, в двадцатом веке, когда огромные комбинаты и заводы делают вещи для быта. Только дядя Фрол в два счета кладет на лопатки любителей такой бытовой индустрии. Придет к нему какой-нибудь такой любитель современности да еще «кустарем-одиночкой» обзовет, а дядя Фрол, если, к примеру, собираются по грибы, поставит молчком пластмассовое ведерко, а рядом плетеную корзиночку из бересты, с узорами-разговорами. Сам помалкивает. Ну гость, ясное дело, тут же хватается за берестянку: уж больно вещь живая, занятная, и душе и руке от нее тепло. А дядя Фрол ему тут же и отпаяет: «Нет уж, бери свою штампованную «индустрию»: раз душа у тебя пластмассовая, с пластмассой тебе и по грибы идти…»
Дрова начнет колоть – залюбуешься! Печь топит – от живого огня не отойдешь: сложит в русской печи поленья клеткой, бересту подсунет, – с одной спички так всю клетку поленьев пламенем и охватит. Дрова-то у него обязательно березовые и сухие как порох, потому что заготавливает он их с весны. За лето на солнышке высохнут – звенят, хоть на поленьях, как на ксилофоне, играй!
Может, потому Фрол такой спокойный и веселый, что всю жизнь с деревом, с лесом дружит. В сенях у него свежим сеном, сосновыми стружками пахнет, а в комнатах – антоновскими яблоками, да еще с таким тонким, едва уловимым, чистым запахом пчелиного воска и меда. Но вся эта такая великолепная благодать стоит очень даже немало труда.
А вот Тема, например, всю свою жизнь не очень-то трудился, а денег у него всегда полно. Сколько? Никто не знает: тайна вклада охраняется законом. Жуликом его в глаза не назовешь, но и честным – язык не повернется.
Имя свое Тимофей он ведь тоже переиначил: правильнее его называть «Тима», а он всем представляется «Тема», вроде бы он не Тимофей, а «вовсе наоборот» – Артем. А чем Тимофей хуже Артема? Ничем… Может, ему для маскировки так надо? Будут искать Тему – Артема, а он по паспорту Тима. А маскировка ему очень даже нужна, потому что этот Тема-Тимофей такое вытворяет, хоть сейчас его на десять лет сажай…
