Текст книги "Снежный ком"
Автор книги: Анатолий Чехов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)
С поличным
Сегодня Ляля на работу не вышла, в общежитии ее тоже не было. Дружки мои, Петя и Николай, утром еще проверили все места, где она могла бы появиться, и нигде ее не нашли. Только и узнали: утром была на пристани…
Всю первую половину, дня оба докладывали мне чуть ли не каждые полчаса, как проходят поиски – результаты были неутешительные.
Мне очень хотелось верить, что, пока мы вытряхивали из верши карасей, Ляля пришла к Фролу и сейчас сидит там и пьет чай. Но я не чувствовал даже признаков Ляли во всей округе. И все-таки…
Медленно, с сильно бьющимся сердцем подходил я к дому, не зная, что там меня ждет и что говорить, если встречу Лялю…
Почему я ей разрушил всю жизнь? Почему она сказала: «Ты даже не знаешь, что сделал!..» А что я такое сделал? Вывел жулика на чистую воду? Хороша была бы Лялька, если бы преподобный Тема замарал и ее той грязью, что сам мажется!
Но разве докажешь? И почему я должен доказывать ей, что я – не ничтожество, а нормальный человек? Еще неизвестно, кто больше человек, Тема или я?!
Пусть мне ничего не удастся ей доказать, но я должен был видеть ее, по крайней мере знать, что она – жива, здорова, ничего с собой не сделала…
Осторожно я подошел к дому и выглянул из-за шиповника, разросшегося перед оградой.
В доме раздавались громкие голоса. Оказывается, пока мы ловили карасей, к дяде Фролу и Клавдию Федоровичу пришли гости.
Но Ляля, даже если она окажется где-нибудь в доме, в таком состоянии к гостям не выйдет… Смутное, нехорошее беспокойство все больше охватывало меня.
Не раз уже мне сегодня приходила мысль о никчемности жизни, – у Ляли для таких раздумий, видимо, было гораздо больше причин.
Перед встречей в магазине, когда я наблюдал, как выбежала она из общежития и подошла к Теме, я понял, что между ними произошло что-то настолько серьезное, что совершенно вывело Лялю из равновесия. Она и набросилась на меня, как будто я во всем виноват. В чем «во всем»? Кажется, я догадывался, в чем дело, и это было для меня и для Ляли ужасно.
Тот самый Тема, который напевал Ляльке сладкие речи в моторке у аэродрома насчет машин, загранпоездок, поступления в МИМО, – теперь просто прятался от Ляльки, бегал от нее. А она, забыв о своей гордости, пустив в ход всю свою красоту, как артиллерию главного калибра, ловила Тему, дожидаясь от него каких-то очень важных решений. Это ли не унизительно, особенно для такой гордой девчонки, как она!
Я попытался разобраться, что же все-таки на самом деле произошло?.. У Ляли разрушились все понятия о Теме как о человеке, меня она никогда в расчет не брала, – и получается: я – ничтожество, Тема – ничтожество, а на кого же ей тогда надеяться?..
Как важно было бы сейчас встретить ее и поговорить начистоту! Что делала она утром на пристани? Может быть, просто приходила развеяться к реке, посидеть в тишине у воды, подышать свежестью, посмотреть, кто приехал? А может, взяла да и укатила куда глаза глядят?.. Но куда?..
Не успел я покинуть свой наблюдательный пункт в кустах шиповника, как почти у крыльца чуть ли не столкнулся с тетей Машей, рысью устремившейся в дом, видимо с огорода: в руках у нее был толстый пучок перьев лука и редиска с ботвой.
– Заходи, заходи, Боренька, – торопливо сказала она. – Извини, у нас тут такое! С Фролом никак не слажу, как будто бес на нем поехал!
– А что случилось?
– Режиссера Тема ему доставил…
– Как Тема? – невольно вырвалось у меня, когда надо было спросить совсем другое: «Зачем дяде Фролу режиссер?»
– Ну да, Тема, – подтвердила тетя Маша. – И договор, и аванс обещают, а он слушать не хочет, еще и куражится: «Сам, говорит, сценарий напишу, сам и поставлю. Борька, говорит, у меня будет Андрей Рублев, он – протопоп Аввакум, а я – Василиса Прекрасная!..» Пойди, хоть ты его уговори! От своего счастья отказывается!..
Мне стало ясно, что Фрол с Клавдием Федоровичем приняли Тему с его режиссером только потому, что об этом их попросил капитан милиции Куликов, и сейчас морочили Теме голову, разыгрывая спектакль. Зачем это нужно Куликову? Он и без того мог бы пригласить Тему к следователю. Но, наверное, для чего-то нужно? Мне же сейчас было не до капитана Куликова и не до его спектаклей…
Узнав, что Тема здесь, я хотел было тут же уйти, но рассудил здраво: Тема в магазине меня не видел, о том, что я был у Куликова и Атаманова, не знает, так почему я должен опасаться встречи с ним? А вдруг и Лялька здесь?
– Ляля у вас? – словно бы между прочим спросил я тетю Машу.
– Не было, сынок. Три дня уже не приходила. Уж и сами беспокоимся, куда подевалась.
«Да где же она?» – со все возрастающей тревогой думал я, поднимаясь по лестнице вслед за тетей Машей.
В комнате Аполлинарии Васильевны – полно народу, здесь собрались и хозяева с двух половин дома, и гости – Тема и, как я понял, режиссер, которого тот доставил в Костаново. Ради чего? Нельзя же говорить всерьез, что дядя Фрол написал новый сценарий об Андрее Рублеве? Интересно, а действительного члена Академии наук Тема не мог бы сюда привезти?..
Я присмотрелся и обалдел: бывает же такое сходство! В гости к Фролу и Клавдию Федоровичу Тема привел… Тему, только лет на двадцать старше.
Я сразу же почувствовал напряженность дяди Фрола: никакие роли играть он не любил, привык быть самим собой, а тут вынужден был принимать ненужного ему человека. Зато Клавдий Федорович весь лучился от удовольствия. Уж я-то знал цену этой располагающей проникновенной предупредительности. Только поверишь в его простодушие и детский наив, а он снимет с себя «выражение лица», усмехнется и скажет: «Ну и дурак же ты, батенька». Ладно, что ведет себя так Клавдий Федорович только с теми, кто не очень-то приятен ему или уж действительно дурак…
Но вот тетя Маша все воспринимала искренне и, кажется, всерьез переживала не понятное ей поведение Фрола.
Когда я вошел, дядя Фрол как раз приглашал гостей к столу:
– Аркадий Сергеевич! Тема! Пожалуйста!.. А вот и Боря!.. Ну как там, наловили карасей?.. Боря, познакомься… (он назвал какую-то сложную фамилию вроде Занадворова) – режиссер киностудии по поводу моих соображений о Рублеве… Борис Ворожейкин, – представил меня гостю Фрол, – столяр-краснодеревщик, будущий художник… Машенька, как там у нас?.. Ну вот и прекрасно! Боря, неси стулья!.. Грибки у нас свои, капуста тоже, помидоры и картошка отменные… Не обессудьте, по-деревенски, зато все натуральное, выращенное своими руками, без химии… Настойку тоже сам делал…
Фрол изображал хлебосольного хозяина, да и в самом деле был таким, а я слушал его и ждал, что будет дальше. Так и хотелось крикнуть: «Остановись! Перед кем рассыпаешься?» Но, судя по всему, так надо было, все у них шло по какому-то неизвестному мне плану.
Хорошо еще, что Фрол не стал рассусоливать о Рублеве перед Темой и этим режиссером (еще неизвестно, какой он режиссер), по этой своей безразличной позицией явно ставил гостя в неловкое положение. Где это видано, чтобы автор взбрыкивал, когда ему предлагают договор, да еще соавторство профессионала?
Заметив, как, прищурившись, о чем-то думает Тема, изучая исподволь физиономию Фрола, я вдруг понял, в чем тут штука: Тема догадался, что Фрол играет (актер из него, правду сказать, неважный), но вот во имя чего и какую роль, пока что не может раскусить.
Режиссер же, хоть и выглядел сбитым с толку, но делал вид, что все идет так, как надо, и принимал ухаживания тетки Маши благосклонно и с достоинством. А она просто не знала, куда посадить и чем угостить дорогого гостя.
Мне же не давало покоя странное сходство Темы и этого режиссера. Ведь наверняка родственники, чуть ли не отец и сын. Тогда, что им тут надо?..
– Ну, так как мы с вами все-таки договоримся? – видимо, не в первый раз спросил у Фрола режиссер.
– Наверное, никак, – ответил дядя Фрол. – Я ведь все-таки экономист, кончал институт, газеты, книги читаю, порядки в вашем кино знаю, да и сценарий у меня непрофессиональный, любительский, так что вам он едва ли подойдет…
– Так зачем вы тогда его писали?
– Для эстетического удовлетворения. Писал я его один, какой он ни есть, он мой, поскольку пишу о том, что люблю. А у вас, у профессионалов, сценарист пишет одно, режиссер снимает другое, зритель видит третье. Да и набор колодок – раз-два, и обчелся, с трех-четырех колодок все фильмы и дуете, и получаются они у вас, как братья-близнецы.
– Ну так вот, ваш сценарий наверняка оригинальный, раз вы так говорите, – стараясь не показать раздражение, парировал режиссер. – Но если вы не ставили перед собой задачу, значит, впустую тратили время!
– Ничуть не бывало! – живо возразил дядя Фрол. – Пусть меня не приглашают петь на оперной сцене! Дома я пою сколько душе угодно!
– Но ведь за домашнее пение никто не платит!
– А я и не прошу, чтобы мне платили… За плату вон во всем мире с эстрады одну тарабарщину гонят, толку-то что! Песня должна не из микрофона, из души идти. У кого есть что петь да еще голос бог дал, тому ни микрофоны, ни, прошу прощения, соавторы не нужны…
– Эк куда хватили! – режиссер деланно расхохотался, хотя ему не очень-то понравилось про соавторов. – Но если вы написали сценарий о Рублеве, значит, у вас есть своя точка зрения?
– Безусловно! – подтвердил дядя Фрол, хотя никакой сценарий он не писал. Для чего-то ему надо было выиграть время, вот он и развел канитель с режиссером.
– И в чем она состоит? Если говорить языком кино, в чем главная формула вашего фильма?
– Русский характер – главная формула. А он, как известно, сложился исторически. Это мне вот молодые люди – Борис и его друзья – очень даже популярно разъяснили…
Тема напряженно слушал Фрола и своего старшего двойника. Я молчал, хотя мне хотелось крикнуть Фролу: «Что ты им объясняешь, когда им твои идеи вовсе не нужны!» Что им здесь нужно, трижды клятому Теме и его режиссеру?
– И все-таки? – настаивая на своем, спросил режиссер.
– Слушайте! У меня идея! – воскликнул вдруг обрадованно дядя Фрол. – А почему бы вам не поставить фильм о летающих тарелках и гуманоидах? А? Тут и перекличка поколений и эстафета времен! Предположим, Андрей Рублев расписывает Успенский собор, а гуманоиды Вселенную! А? Масштаб? По-моему, здорово! По крайней мере современно! Публика валом повалит!..
Я видел, что дядя Фрол откровенно смеется над Темой и режиссером, но те как будто приняли его предложение вполне серьезно. У них был такой вид, что оба были готовы принять любую глупость за чистую монету. Так в чем же, собственно, дело?
– А вы знаете, тут что-то есть! – несколько недоверчиво глянув на дядю Фрола, заметил режиссер.
– Да-да-да! – «вдохновляясь», продолжал дядя Фрол. – Главное, никаких социальных проблем! Космос! Скорости, превышающие световые! Движение в любых направлениях и никаких сдерживающих начал: на всем ходу поворачивай хоть на девяносто, а то и на все сто восемьдесят градусов! И не занесет!..
– Насчет преемственности, я бы сказал, цивилизаций, тоже подходит, – охотно согласился режиссер. – Как это вы сказали? Андрей Рублев расписывал Успенский собор, а гуманоиды расписывают Вселенную?.. Ну что ж, зрительно могут быть эффективные кадры… Кстати, этот реквизит (он указал ка висевшую в центре иконостаса икону «Христос в силе») нам очень пригодился бы на съемках.
Аркадий Сергеевич подошел к иконостасу и, покачиваясь с пяток на носки, стал разглядывать «Христа в силе».
Я оглянулся и только сейчас заметил, что в комнату незаметно вошла Аполлинария Васильевна. Конец фразы она слышала, на что тут же ответила:
– Это, господин хороший, никакой не визит, а святая икона, и ни на какие съемки я ее не дам. Берите в своих музеях, а в наших краях богохульствовать не позволим!
– Аполлинария Васильевна! Что вы, дорогая! Да у нас и в мыслях такого не было! – засуетился Тема, а дядя Фрол только переглянулся с молчавшим все это время Клавдием Федоровичем.
Я точно видел, что и Тема и режиссер почти одновременно посмотрели на икону, потом быстро взглянули друг на друга и отвели глаза. Показалось? Как бы не так! Теперь понятно, в чем дело. Видно, ей и вправду цены нет, этой иконе, если Тема, у которого сейчас земля горит под ногами и милиция висит на хвосте, привел сюда режиссера, показать ему «Христа в силе». Как сказал накануне дядя Фрол, Тема сейчас шагал явно «шире собственных штанов…»
Поглядывая на непроницаемое лицо Клавдия Федоровича, молча ковырявшего вилкой в тарелке, я чувствовал, что он, зная всю подноготную, думает, примерно, так же.
– Ну что ж, Фрол Иванович, – сказал наконец режиссер. – Вы, как у нас принято говорить, «в материале», подумайте еще. А надумаете, дайте нам знать через Тимофея Павловича…
Тут я заметил, что Тема заерзал на месте и раза два с тревогой глянул в окно. Ни с-того ни с сего глаза Темы забегали, и он, буркнув: «Я на минуту», – пулей вылетел из-за стола.
Я незаметно подошел к окну и увидел скрывавшуюся в кустах пеструю Катю.
– Что у него, живот схватило, что ли? – с недоумением сказал вслед Теме Клавдий Федорович.
Я же почувствовал себя, как гончая на горячем следу. Вот оно! Наконец-то! А нет ли какой-нибудь связи между воротилой Темой и прибывшими в Костаново на гастроли спекулянтами? Тема просто по своей натуре не может остаться в стороне от такого крупного дела… Какую экстренную весть принесла ему Катя? О часах?.. А может быть, о Ляле?..
Я видел, что и Фрол сидит будто на иголках, он, кажется, тоже увидел в окно пеструю Катю.
Выручил всех старый фельдшер. Неторопливо поднявшись, он сказал, словно бы сам себе:
– Может, выпил или съел лишнее. Пойду, дам ему чего-нибудь от тошноты…
Я тут же понял, что Клавдий Федорович пошел звонить Куликову из своей комнаты, служившей ему еще в давние времена медпунктом.
Дядя Фрол, загородив собой окно, затеял с режиссером разговор о костановской природе, свежем воздухе, рыбалке и отличных видах на урожай. А я, сказав тете Маше: «Пойду, может, надо что-нибудь помочь», – вслед за Клавдием Федоровичем вышел в сени. Из сеней по черной лестнице спустился в крытый двор, откуда незаметно выскользнул в огород.
Обойдя дом, я выглянул из-за угла и обомлел. Хорошо, что меня скрывала поднявшаяся выше крыши черемуха, пустившая от земли густую прикорневую поросль, уж сейчас-то особенно не хотелось, чтобы меня заметили.
По тропинке шла бледная и задумчивая Ляля. Она тоже услышала голоса: рассерженный – Темы и жалкий, дрожащий – Катин.
– Я ведь тебе строго-настрого запретил даже подходить ко мне! – с яростью выговаривал Тема. Он явно старался закрыть Катю собой.
– Темочка!.. Я боюсь!.. Ты меня совсем разлюбил!..
– Дура ты! Пустая, безмозглая дура! Черт бы меня побрал! Связался с тобой!
– Да? – вскинулась вдруг Катя. – А раньше со мной иначе разговаривал! Рыбкой и ласточкой называл!
– Да замолчи ты!.. Отпустили-то почему?
– Предупредили… Сказали: «Больше так не делай», – и отпустили.
Тема схватился двумя руками за голову и застонал, будто у него без наркоза выдрали зуб.
– Так отпустили-то, чтоб на меня вывела, а ты и пришла!..
Перепуганная Катя поднялась вдруг на цыпочки, обхватила шею Темы двумя руками и принялась его целовать:
– Темочка, миленький! Я боюсь! Давай сейчас же уедем отсюда! Ты же мне обещал!..
Тема с трудом разжал ее руки на своей толстой шее. Затравленно озираясь, он встретился вдруг взглядом с вышедшим из зарослей капитаном Куликовым. Рядом появились дядя Фрол и Клавдий Федорович.
Тема с силой оттолкнул от себя Катю:
– Н-ну погоди, дрянь!
Он длинно и грязно выругался.
– Нет! Нет! – заголосила Катя. – Не кричи так на меня!
– Дура! Какая же ты дура! Свяжись с бабой!
Он в отчаянии рванул на себе ворот и закрыл лицо руками. И вдруг… Нет, я всегда буду удивляться великолепным актерским способностям этого человека. Несколько секунд лишь руки его скрывали лицо, а когда он их опустил, перед блюстителем закона был прежний Тема, благородный и великолепный. Я так и не понял, был ли он связан со спекулянтами или здесь разыгралась драма «всего лишь» растоптанной любви?
– А вам чем обязан? – с надменным видом спросил Тема у Куликова. – Надеюсь, личные дела граждан не входят в компетенцию милиции?
– Если эти личные дела не в ущерб государственным, – ответил Куликов. – У нас есть сведения о том, что вы приобрели ворованные керамические трубы. Все трое, присутствующие здесь, – свидетели. Назначено следствие. Распишитесь о невыезде из Костанова. А вам, – обратился он к пестрой Кате, – придется объяснить следователю, какие у вас отношения с гражданином Черновым. Весьма советую тоже никуда не уезжать.
Мне, конечно, было интересно, что скажет Тема и как он на этот раз сумеет выйти сухим из воды. Но сейчас мне было не до него. Я видел, как Лялька – невольно свидетельница всей этой сцены – круто повернула и, задыхаясь от рыданий, бросилась огородами вдоль реки, не разбирая дороги.
«Куда? А парни – Лорд и Барбос?! Они должны быть где-то здесь!» – хотелось мне крикнуть вслед Ляльке, но все равно она меня не послушала бы. Но я-то точно знал: все эти дни охрана пестрой Кати ходила за нею по пятам как пришитая. «Что делать? Звать на помощь? Но тогда я выдам и Ляльку, и себя, и уж наверняка спугну спекулянтов. Самое главное – не оставить Ляльку в таком состоянии одну…»
Я бросился вслед наугад, как вдруг сдавленный крик донесся совсем с другой стороны. Рванувшись на голос – мне показалось, что крикнула Ляля, – я увидел обоих «телохранителей», преградивших дорогу пестрой Кате. Барбос заломил ей руку за спину, Лорд подступил с ножом:
– Продала, сука! – услышал я грубый голос и в ответ – истошный крик Кати:
– Пошли вон от меня! Это вас не касается!
В следующее мгновение я, не рассуждая и не раздумывая, напал на парней. Блокировав нож, нанес Лорду «гьяти-дзуки» – прямой удар в лоб, Барбосу – «йоко-гери» – ногой в висок. Барбос, выпустив Катю, рухнул, но Лорд увернулся и успел зацепить мне финкой бедро. Нога онемела, зато Катя была уже на свободе. И тут совсем некстати появилась на поле боя привлеченная шумом Лялька.
– Ляля, беги к дому! – крикнул я и с ужасом увидел, что Лорд готовится напасть на меня сбоку, а Барбос вскочил на ноги и заходит в тыл.
– Негодяй! Ненавижу! – крикнула мне в ответ Лялька. – Ненавижу! Всех!..
Отвечать ей у меня не было времени. Ближе ко мне оказался Барбос. Я нанес ему удар «майя-гери», рванулся к Лорду, но тот, видно, не хуже меня разбирался в приемах каратэ. Отскочив, он блокировал мой удар, по-прежнему держа нож перед собой.
Мы начали сходиться.
Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не раздался рядом зычный голос капитана Куликова:
– Бросай оружие! Стрелять буду!
С другой стороны лужайки вышли из кустов два милиционера с пистолетами в руках.
Лялька ли сказала, где мы деремся, или капитан сам прибежал на шум, так или иначе помощь подоспела вовремя.
– Ларису видели? – крикнул я, боясь, что у парней есть еще сообщники.
– Тебе надо на перевязку, а не за Ларисой, – ответил Куликов. Он тут же защелкнул «браслеты» на руках Лорда и Барбоса.
Только теперь я глянул на свою пораненную финкой ногу и увидел, что левая штанина выше колена намокла от крови.
Но не рана волновала меня, а Лялька. Я не мог понять, почему даже сейчас, когда я спас и ее и Катю, может быть, от верной гибели, она крикнула: «Ненавижу?!»
Можно ли, услышав такое, на что-то надеяться? Стоило ли вообще после этого жить?..
Любимая…
Ляля исчезла и пропадала неизвестно где несколько дней. Командиру отряда Юре и девчонкам сказала, что уезжает в город, но я-то точно знал, в городе она не была: один раз видел ее косынку у Аполлинарии Васильевны, а другой – плащ у Клавдия Федоровича в его домашнем медпункте.
По всем разведданным, где-то в Костанове у Ляльки было убежище, куда она уходила, когда ей становилось невмоготу. Но вот где? Как найти Лялю? И что получится, если найду?.. Ничего хорошего… Я постарался представить себя на ее месте. Что ж, и правда, в Лялькиных глазах я самый ненавистный злодей. Все, что выстраивалось в ее далеко идущих планах, безвозвратно рухнуло. Новое ни с какой стороны не намечалось.
И все-таки я не мог поступить иначе не только ради себя, но главное – ради Ляли…
После драки с бандитами мне пришлось с недельку побыть в своей мастерской: Лорд довольно глубоко поранил бедро. Клавдий Федорович наложил четыре шва и порекомендовал не очень-то расхаживать по селу.
А когда я вышел из своего убежища, нос к носу столкнулся с Лялькой.
Я настолько обрадовался, что она жива-здорова (только выглядела, как после болезни), что забыл о всех наших бедах, и с восторгом стоял и смотрел на нее. Она, конечно, все это отлично заметила, но прошла мимо с таким неприступным видом, как будто вовсе и нет на свете такого человека, как Борис Ворожейкин… Так это же черт знает что! Вздуть бы ее хорошенько! Ну просто руки зачесались! Ходит, нос задрав, а самой от стыда, что с Темой якшалась, дома надо сидеть и не высовываться, чтобы пальцем на нее не указывали!.. Куда там! Разве признается?! Все у нее виноваты, только она права! Вот уж бабья порода: так и норовит все свалить с больной головы на здоровую.
Мне ничего не оставалось, как демонстрировать Ляльке такой же остракизм! Не замечать ее, и все! Но как не замечать, когда она у меня и ночью, и днем ни на минуту из головы не выходит…
Так прошло еще некоторое время, пока не наступил день, которого мы все, конечно, ждали и который должен был внести разнообразие в нашу трудовую размеренную жизнь.
В пятницу вечером на строительной площадке появился председатель колхоза и сказал нашему командиру Юре:
– Получили прогноз, дней через пять начнутся обложные дожди. За два выходных и три рабочих дня плачу, как за сверхурочные, а вы мне смахните и заскирдуйте сено в пойме у дальних островов.
Юра выразил по этому поводу некоторое сомнение:
– У нас большинство ребят из города, справятся ли?
– Кто не умеет косить, научим, – категорическим тоном ответил председатель. – Даю трех стариков в инструкторы. Скажи парням, пусть идут получать инвентарь. Завтра на рассвете по росе и за работу. Для сенокосилок место там неудобное, потому и убираем вручную…
Я был неподалеку от Юры и председателя, слышал весь этот разговор. Новость меня, конечно, обрадовала: может быть, на сенокосе удастся без свидетелей поговорить с Лялей. Я не мог поверить, что она всерьез меня ненавидит. Должна быть благодарна хотя бы за то, что спас от Кати-спекулянтки и ее бандитского окружения.
Ночью спал плохо. Перед рассветом, когда вечерняя заря поздоровалась с утренней и прошла багряным заревом по горизонту, я был уже на ногах и принялся поднимать ребят. А потом, несмотря на то что рана на бедре, заклеенная марлей, еще болела, бегал и старался больше всех, таская в машины косы, грабли и множество всякого имущества, оказавшегося совершенно необходимым нашему отряду.
Наконец мы разместились в грузовиках и поехали к дальним островам, где, как говорили жители Костанова, издавна славились заливные луга.
…Разогретый утренним солнцем пологий косогор от белесых полос скошенной травы казался расчерченным, как футбольное поле. В футболе такая разметка нужна для определения «положения вне игры», чтобы никто не забегал без мяча впереди своей команды. Ну а тут, на сенокосе, не очень-то забежишь, скажи спасибо, если успеваешь за остальными и не отстаешь…
Солнце поднималось уже к зениту, и срезанное косами разнотравье пахло так сильно, что от него кружилась голова, как будто мы пили легкое искристое вино, налитое в золотистые хрустальные бокалы.
Это сравнение аромата луга с молодым вином в золотистых бокалах само пришло мне в голову, но, честно говоря, было мне сейчас не до сравнений.
Вот уже пятые сутки я отмахиваю косой, да так, что и спина, и правое плечо, и подживающее бедро разламываются на части. Из-за этой не до конца поджившей ранки мне было труднее других, да еще из-за того, что шеренга парней с косами идет впереди, а шеренга девчат с граблями сзади. Чтобы видеть Лялю, мне приходилось поворачивать шею на сто восемьдесят градусов. А попробуйте-ка, поверните! Сам идешь вперед, а смотришь назад – шея отваливается!
Работу мы заканчивали, но за эти почти пять суток мне не удалось ни разу хотя бы поговорить с Лялей. И сейчас она, задумчивая и серьезная, ворошила граблями подсохшую траву, а в мою сторону даже не смотрела.
Луг в пойме у дальних островов был скошен и заскирдован. Поэтому поднимавшиеся на западе красноватые предгрозовые облака с куполами и башнями, таившими в себе заряды в миллионы электровольт, были теперь не страшны. Сено мы уже выхватили у матушки-природы, а то, что осталось, скосим сегодня, сгребем в копешки и укроем от дождя полиэтиленовой пленкой.
Я очень ждал сенокоса, чтобы объясниться с Лялей, но ничего путного из моих ожиданий не вышло. Завтра опять на стройку, а там при всех, да еще при таких дотошных девчонках, не очень-то и поговоришь.
И вот когда время уже подходило к обеду, я, ни на что не надеясь, поплелся по привычке мимо Ляльки (хоть взглянуть лишний раз) к ведрам с ключевой водой, стоявшим в тени кустов, и тут невольно замедлил шаги.
Разгоряченная работой Ляля была так хороша, что смотрел бы я на нее, смотрел и глаз не отрывал, так бы и погиб от жажды, прикованный к месту ее красотой.
С капельками пота на переносице, румяная и вся, казалось, напитанная солнцем, Лялька деловито и в то же время мягкими округлыми движениями переворачивала граблями сено, ловко переступая маленькими шажками.
Ветерок трепал ее цветастую ситцевую юбку и выбивавшиеся из-под косынки прядки волос. Кофточка в красный горошек и такая же косынка на голове с торчащим назад, словно накрахмаленным, хвостиком делали Лялю нарядной и даже праздничной.
Особенно мне нравились выбивавшиеся из-под косынки золотистые кудряшки, взметавшиеся на ветру венчиком вокруг головы. Но… Как и прежде, судя по выражению лица, ей было абсолютно все равно, нравится она мне или нет, переживаю я или не переживаю, работаю или не работаю, дышу или не дышу… Всем своим видом она как бы говорила: «Знать я тебя не знаю и знать не хочу!»
Работала она сосредоточенно и даже с девчонками своими не разговаривала, так, перебросится несколькими словами и опять молчит. А те, наверное, о чем-то догадывались и к ней с расспросами не приставали… И это – та самая Лялька, чей голос еще недавно был громче всех, потому что ей всегда хотелось задевать парней и девчонок, вышучивать ребят, да просто похохотать…
Что с нею? Какая печаль ее гнетет? Из-за того, что Тема и Катя под следствием?.. Так поделом им! Чем уж Тема так ей дорог? Облезлый павиан! Старый пакостник! Еще немного, и ее в такую бы грязь затащил, что и не выбралась бы!.. Что же ей, тоже хочется в ту компанию? Такие деньги, как у Темы, чистыми не бывают!..
Я даже представить себе не мог Ляльку рядом с Темой, хотя, что ж представлять, своими глазами видел, как они целовались.
При мысли об этом у меня «вся шерсть поднялась дыбом» и сжались кулаки. А толку-то что? Как мне все это рассказать Ляле, чтобы она мне поверила?
Одно только я не мог понять, почему Тема теперь прячется от Ляльки? Стыдно? Ничего подобного! Стыда у него никогда не было! История с трубами, спекуляция часами – лишь эпизоды в его богатой биографии. Раньше он и похлеще дела проворачивал!
Одна догадка мучила меня, но я гнал ее прочь из головы…
Я попил студеной воды, продефилировал в обратном направлении мимо задумчивой Ляльки, снова взялся за косу.
«Вжик!» «Вжик!» «Вжик!» – укладывала полукружьями сочную траву коса. За эти дни я научился не ковырять носком кочки, «чувствовать пятку», и все чаще, незаметно для себя переходил в «автоматический режим». Руки машут сами собой, не надо ни о чем думать, все само собой получается…
Остановившись, я поправил косу оселком, висевшем на поясе в специальном брезентовом чехле, и снова пошел махать ею, догоняя остальных. «Вжик!» «Вжик!» «Вжик!» – пока не начнет разъедать глаза струившийся из-под белой спортивной кепочки пот, не запросят пощады словно налитые свинцом натруженные спина и руки.
Донеслись удары в рельс, послышались оживленные голоса, шутки, смех. Кто-то из девчат закричал: «Бросай работу, обед едет!»
Я оглянулся и глазам своим не поверил: ко мне независимой походкой с граблями на плече подходила Ляля. А может быть, не ко мне?.. Точно, ко мне!.. Ну, Борис Петрович Ворожейкин, держись! Кажется, пришел твой звездный час…
С сильно бьющимся сердцем я взял пучок травы и стал вытирать ею косу. Зазевавшись, вдруг почувствовал боль в пальце. Из-за Ляльки и не заметил, как прихватил острое, словно бритва, лезвие косы.
– Ай! – я сдержал невольно вырвавшийся возглас и замер: еще подумает, нарочно порезался, чтобы пожалела…
Но Лялькино внимание я уже привлек: совсем рядом слышались ее шуршащие по траве шаги. Вот она остановилась позади меня, и я даже почувствовал ее сдержанное дыхание. Сердце у меня молотом застучало в грудную клетку, звонкими молоточками отдалось в висках… Удивительно! Мне было жарко, и в то же время меня колотил озноб. Хуже всего было то, что все это видела Ляля… «Пройдет мимо или остановится?» Зажав ранку пальцем, я пытался делать вид, что рассматриваю косу, якобы определяя, стоит или не стоит ее точить.
– Нарочно порезался? – Лялин голос звучал тихо, а на меня как будто обрушился громовой раскат.
– Нет, нечаянно, – ответил я как только мог спокойнее, но повернувшись, едва не задел Ляльку косой.
– Косу повесь на куст – голову срубишь…
– Что ты, Ляля! – вырвалось у меня.
– Покажи палец.
Она достала из кармана ситцевой юбки пакетик с бактерицидным пластырем, вскрыла его и залепила мне ранку, ловко обернув лентой пораненное место.
– А как нога?
– Да уж зажило все. Там и была-то царапина…
Лялька, как-то испытующе глядя на меня, сказала по-прежнему спокойно:
– Боря, нам надо поговорить… Если хочешь, пока везут обед, пойдем выкупаемся.
– Конечно! Только сейчас ведь все пойдут.
Должна же она понимать, что при всех лишнего слова не скажешь, а так хотелось побыть с Лялей наедине.
– Все пойдут на пляж, – сказала она, – там хороший песок, а мы с тобой в другую сторону, к тем самым островам, которыми ты меня попрекал…
– Ну что ты, Ляля…
– Не надо оправдываться, идем.
Луг, который мы скосили, раскинулся на узком и длинном полуострове, по одну сторону которого уже собирались все, кто сегодня здесь работал. Там был прекрасный пляж, и самые нетерпеливые с хохотом и визгом уже плескались в реке. Остальные спешили не отстать – смыть пот и усталость перед обедом.
Мы же с Лялькой направились в противоположную сторону, где круто обрывавшийся к воде берег весь зарос кустами. Купаться здесь было не только не удобно, но и опасно: нога может попасть между корнями под водой или напорешься на какой-нибудь сук.
