Текст книги "Чаша цикуты. Сократ"

Автор книги: Анатолий Домбровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

   – Пусть отправляется Сократ, – молвил Продик. – Он самый молодой, к тому же Пифия к нему благоволила, когда назвала самым мудрым из афинян, – не без ехидства добавил он.

   – Сократ? Один? – Аспазия обвела взглядом гостей. – Но согласится ли он?

   – Я согласен, – ответил Сократ, – если дары пошлёт для храма Продик. И богатые. Чтоб мне не стыдиться перед жрецами Аполлона.

   – Дары отправлю я, – сказала Аспазия и тем выручила Продика, который уже было схватился за голову от отчаяния. – Кто пойдёт с Сократом?

   – Я, – подал голос Софокл. – Хочу увидеть вновь у подножия Парнаса тот перекрёсток дорог, где несчастный Эдип убил своего отца Лая, фиванского царя.

   – Остановите Софокла! – потребовал Продик. – Иначе он перескажет нам сейчас всю историю царя Эдипа, для которой не хватит одной ночи.

   – Прекрасно, – похвалила Софокла Аспазия за его решение отправиться в Дельфы вместе с Сократом. – А ещё я рада тому, что ты наконец примешься писать новую трагедию, обещанную мне. Ведь этим объясняется твоё желание побывать на перекрёстке дорог у подножия Парнаса? Ты напишешь трагедию «Царь Эдип»?

   – Да, божественная Аспазия, – ответил Софокл. – Я выполню обещание.

Сократ подумал, что Аспазия подвигла на великие свершения не только Перикла, но и Фидия, и Софокла, и Еврипида, и Геродота. Да и его, Сократа, вовлекла в круг знаменитых мыслителей и поэтов. Но скажите, боги, зачем ей Лисикл? И почему она так открыто покровительствует ему вопреки воле Перикла? Что нашла в нём Аспазия – красоту, ум, доблесть? Ничего этого в нём нет. Есть лишь дурная молодая сила и богатство. Трудно поверить, чтобы они могли прельстить красивейшую и умнейшую женщину Афин. Или она предчувствует падение Перикла? О женщины, опаснейшие из прорицательниц!..

Аспазия ушла, вновь пожелав гостям счастливого пиршества до светоносной звезды.

XI

Проводив Софокла, Сократ возвращался домой и был уже стадиях в двух от своего дома, когда из боковой улицы навстречу ему вышла шумная компания молодых людей, среди которых он сразу же узнал Алкивиада, племянника Перикла. Судя по всему, молодые люди, как и он, Сократ, возвращались с ночного пиршества – что-то выкрикивали, громко хохотали и просто дурачились, толкая друг друга. Сократ посторонился, прижавшись спиною к стене, уступая им дорогу: было бы рискованно вызвать их недовольство: убить не убили бы, а поколотить могли бы изрядно – таковы были нравы золотой молодёжи. Алкивиад не узнал его, да и трудно было это сделать, потому что Сократ стоял в тени навеса. И лишь когда Алкивиад поравнялся с ним, оказавшись на расстоянии вытянутой руки, Сократ окликнул его. Алкивиад резко остановился, услышав своё имя, узнал Сократа и весело рассмеялся.

   – Это же Сократ! – объявил он громко своим друзьям. – Посмотрите: он, как и мы, возвращается с пирушки! Правда ли, Сократ? Похвастайся, ведь ты дожил до конских лет!

Надо думать, что друзья Алкивиада поняли, почему он сказал о конских летах, а не о бычьих или собачьих: в одной из старых басен рассказывалось о том, как к человеку, построившему дом, явились зимой конь, бык и собака и попросили приютить их на время зимних холодов. Человек согласился, но потребовал от коня, быка и собаки, чтобы каждый из них взамен подарил ему часть своей жизни. Так к годам человека, назначенным ему Зевсом, прибавились конские, бычьи и собачьи годы. Г оды Зевса человек проводит счастливо. Дожив до конских лет, становится хвастливым и чванливым, а в собачьи годы – сварливым и злым.

   – Нет, я не дожил ещё до конских лет, – ответил Алкивиаду Сократ. – И потому не стану хвастаться. А встрече с тобою я рад.

   – Так ведь и я рад, – сказал Алкивиад. – К тому же у меня к тебе есть дело. Вы идите! – обернулся он к друзьям. – Я вас догоню.

Компания двинулась дальше, смеясь и балагуря.

   – Я был в гетерии среди аристократов и там случайно услышал разговор о Меноне, который донёс на Фидия. Хорошо, что я запомнил имя Менона, хотя он не стоит того, – принялся объяснять своё «дело» Алкивиад, когда компания удалилась. – Разумеется, о Меноне говорили с презрением: доносчик и аристократ – понятия несовместимые. Верно, Сократ?

   – Скажу больше: несовместимыми являются понятия «человек» и «доносчик».

   – Да. Но аристократ и доносчик – это никогда! – Язык у Алкивиада немного заплетался, но мыслил он чётко. – С презрением говорили также о демагоге Клеоне и его партии. Это партия нищих, не так ли, Сократ? Все беды от нищих. Но когда им надо кого-то подкупить, они всё-таки находят деньги. Собирают по оболу с каждого оборванца – и вот уже этих оболов тысячи! Верно? Они коварны. И понятие чести им чуждо. Глупы и коварны. Они подкупили Менона, чтобы он сделал донос. Это тем более легко сделать, что Фидий держал бездарного Менона в чёрном теле. Это была ошибка Фидия: всё мерзкое рождается из зависти, он должен был это знать.

   – Чей разговор ты передаёшь? – спросил Сократ.

   – Не знаю. Разговаривали в другой комнате, я не решился туда заглянуть. Только слышал, потому что дверь какое-то время оставалась открытой.

   – Что ты слышал ещё? Может быть, были названы какие-то имена?

   – Да, было названо одно имя – Диний. Этот Линий вручил деньги Менону. Он же проболтался об этом одному из тех, чей разговор я нечаянно подслушал в гетерии. Там была сказана о нём такая фраза: «Недавно я встретил пьяного Диния, которого ты хорошо знаешь, угостил его ещё кружкой вина на Агоре, а он в благодарность за это выболтал мне страшную тайну».

   – Какую же сумму получил Меной? Не слышал? – спросил Сократ.

   – Слышал. Речь шла о двадцати минах. Столько стоит хорошая лошадь, Сократ. Уж я-то знаю, сколько стоит хорошая лошадь, – похвастался Алкивиад. Впрочем, он действительно знал толк в лошадях: отец оставил ему в наследство несколько табунов этих прекрасных животных, пасшихся на северной равнине.

   – Ты очень помог своему великому дяде Периклу, – сказал Алкивиаду Сократ. – Сообщить ему об этом?

   – Не надо, – ответил Алкивиад и спросил: – А он действительно велик? Ты так считаешь? В той гетерии, где я был, думают иначе.

   – Если там думают иначе, не ходи туда, – посоветовал Сократ. – Слава Перикла останется в веках, а о той гетерии будут вспоминать разве что перед тем, как плюнуть.

   – Мне жаль, если на долю Перикла достались все великие дела, – вздохнул Алкивиад. – Вот и войну с Лакедемоном он не решается начать. Это тоже великое решение?

   – Разумеется.

   – Жаль. Но ведь мне тоже хочется совершить какое-нибудь великое дело. Война же для великих дел самое подходящее место. Так думают все мои молодые друзья. Неужели нам суждено состариться в попойках и любовных похождениях? Скучно, Сократ. Ох, как скучно!

   – Конечно, военная слава – громкая слава, Алкивиад. Но слава мудрости уравнивает людей с богами. Жаль, если ты этого не понимаешь. Я мог бы тебе это растолковать, если бы стал твоим учителем.

   – Так стань им, – засмеялся Алкивиад. – Что тебе мешает?

   – Скажи об этом Периклу, – серьёзно ответил Сократ. – И сам подумай. Выбирая учителя мудрости, человек выбирает судьбу.

Они простились. Алкивиад пустился бегом догонять своих друзей, чьи голоса ещё были слышны в отдалении.

Ксантиппе не нравилось, если Сократ проводил ночь не дома. По правде говоря, почти все замужние афинянки осуждали своих мужей за их ночные пиршества. Но поскольку женщины в принятии каких-либо государственных решений не участвовали и не могли участвовать, им оставалось лишь одно: находить свои способы воздействия на непутёвых мужей. Ксантиппа, например, отводила душу в семейных ссорах, после чего Сократу для замаливания вины поручалась какая-нибудь тяжёлая работа. Это не значит, конечно, что Сократ всякий раз выполнял её. Не выполнив же работу, он не получал прощения жены. Приходилось выбирать, что для него в данный момент дороже – доброе расположение Ксантиппы или свобода.

Выслушав терпеливо всё, что думала о нём Ксантиппа, и получив приказ вычистить птичник, Сократ взял лопату, дошёл до птичника, сунул лопату в бурьян, перемахнул через ограду – и был таков. Чистить птичник – вообще не занятие для свободного гражданина великих Афин. Свободный гражданин обязан делать только то, что определено в присяге. В ней же сказано, что афинянин никогда не посрамит священного оружия, не покинет в бою товарища, в любой момент выступит на защиту отеческих храмов и святынь и оставит после себя отечество большим и лучшим, чем сам его унаследовал. А ещё свободный афинянин должен слушаться властей, повиноваться установленным законам и защищать их один и вместе со всеми. И всё. Прочее же не его забота. Правда, афиняне говорят: если у тебя нет раба, ты сам становишься рабом. У Сократа нет раба. И стало быть, рано или поздно птичник ему чистить придётся. Но не сегодня. Сегодня он прежде всего найдёт Менона, затем – Диния, затем... Алкивиад ему очень помог. Если ему удастся вырвать у Диния признание в том, кто вручил ему деньги для Менона, то, возможно, будет раскрыта вся цепочка заговорщиков: некто, передавший деньги Динию, сам Диний, Менон и непосредственный убийца Фидия.

Впрочем, последнее звено, может быть, никак не связано с предыдущими...

Менона, как и в прошлый раз, Сократ нашёл у плавильщика Хария. Менон стоял у горнила за спиной Хария и наблюдал, как тот работает: плавит и разливает в формы металл. Сократ подошёл к нему сзади и положил на плечо руку.

Менон нехотя обернулся, увидел Сократа и с досадой спросил:

   – Ну что ещё?

   – Поболтаем, – предложил Сократ. – Погуляем по окрестным холмам и поболтаем.

Харий услышал их разговор, тоже обернулся, поприветствовал Сократа и сказал:

   – Погуляйте, погуляйте. Не люблю, когда у меня торчат за спиной.

   – Ладно, – согласился со вздохом Менон. – Погуляем. Но я ещё вернусь, – сказал он Харию уже от двери.

   – Не сомневаюсь, – кивнул головой Харий. – Теперь ты важное лицо, под защитой архонтов, тебя пальцем нельзя тронуть.

   – Ладно тебе! – огрызнулся Менон. – Только бы болтать!

   – Послушай, – сказал Менону Сократ, когда они отошли от мастерской и стали спускаться по тропке, сбегавшей по склону холма к речке. – Ты уже знаешь, чем закончилось взвешивание в Парфеноне. Знаешь?

   – Знаю.

   – И что ты теперь обо всём этом думаешь?

   – Что думал, то и думаю! – зло ответил Менон. – Я видел, как Фидий уносил из мастерской золото!

   – И что из этого следует?

   – Ничего! – закричал Менон, остановившись. – Мне надоели все эти разговоры!

   – А деньги? – спросил Сократ. – А те двенадцать мин, которые вручил тебе Диний, не надоели?

У Менона округлились глаза. Сократ не дал ему оправиться от неожиданного удара и нанёс ещё одни:

   – Диний требует, чтоб ты вернул ему деньги, поскольку дело приняло опасный оборот: вина Фидия не доказана, а сам Фидий убит.

Менон открыл рот, но не произнёс ни слова.

   – Или верни деньги, пли дай клятву, что ты никогда не произнесёшь имя Диния, – продолжал Сократ, не давая Менону опомниться, – ни на суде, ни под пыткой, ни перед богами. Что ты выбираешь? Деньги или клятву? Решать надо теперь же! Немедленно, Менон! Ты прячешься, а мы не намерены бегать за тобой! Так что? Решай!

И всё же Менону удалось подавить в себе первый испуг. Он спросил:

   – Ты... от Диния?

Сократ не ответил, сделал страшное лицо, схватил Менона за грудь, встряхнул его и сказал, дыша в лицо:

   – Ты не должен произносить имя Диния!

Менон вдруг обмяк, опустился на землю и сказал, опустив голову:

   – Ладно, я отдам деньги. – Не дождавшись ответных слов Сократа, поднял глаза и спросил: – Тебе?

   – Нет, – сказал Сократ. – Ты отнесёшь деньги Динию. Домой.

   – Хорошо, – согласился Менон.

   – Сейчас же.

   – Конечно.

   – И будь осторожен, – предупредил его Сократ. – Прежде чем постучаться к Динию, осмотрись, не следит ли кто за тобой. Ты будешь убит в двух случаях, – вбил последний гвоздь Сократ, – если не вернёшь немедленно деньги или если когда-либо проболтаешься о связи с Динием. Прощай.

Сократ ушёл по тропинке вниз, к речке, а Менон остался сидеть. Уже у речки Сократ обдумал ещё раз, правильно ли он поступил. По всему получалось, что правильно: Менон либо поверил ему и пойдёт с деньгами к Динию, либо не поверил и пойдёт к Динию выяснять, где правда и где ложь. Но в любом случае, заключил Сократ, Менон приведёт его к дому Диния. Оставалось лишь проследить за ним.

От мастерской плавильщика Хария в город можно было попасть двумя путями: тем, что отправился Сократ, и тем, каким вынужден был пойти Менон. У большой гранитной гермы[85]85
  Герма – четырёхгранный столб, увенчанный головой божества. Гермы употреблялись как верстовые и межевые столбы, ими отмечали священные участки, и сами они считались священными.


[Закрыть], поставленной купцом Каллием, эти два пути соединялись. Поэтому, поторопившись, Сократ непременно должен был увидеть у гранитной гермы Менона, возвращающегося в город. Так всё и произошло: едва Сократ оказался у гермы Каллия и выбрал себе за кустами терновника потаённое место для наблюдения за дорогой, как увидел в отдалении Менона. Менон торопился. Шёл, прижав обе руки к груди, – должно быть, придерживал спрятанный на груди под гиматием узел с деньгами. Когда Менон миновал герму, Сократ вышел из укрытия и последовал за Меновом, всё время держась за кустами, чтобы Менон, оглянувшись, не увидел его.

Дом Диния оказался вблизи Пеларгика, заклятого места, на котором афиняне не селились с давних времён, – оно было закрыто для заселения древним Пифийским оракулом, который гласил: «Пеларгику лучше быть пусту». Велико было суеверие афинян, если они боятся строить дома почти у самого Акрополя.

Схоронившись за углом каменной ограды соседнего дома, Сократ наблюдал за тем, как Менон стучит в ворота усадьбы Диния. Сократ знал эту усадьбу и самого Диния, базарного надсмотрщика на Агоре, к которому многие богатые афиняне обращаются за помощью, когда надо найти свободных флейтисток и танцовщиц для пиршества. Диний приглашает флейтисток и танцовщиц, а с заказчиков берёт деньги – это государственная служба. Кроме того, он взимает налоги с продавцов на Агоре – с мясников, торговцев птицей, маслом, сыром, мёдом, вином, рыбой, фруктами и овощами, зерном и мукой, лепёшками и пирожками. Сократ знал его едва ли не с детства. Торговцы, которые дружно недолюбливали Диния – никакой товар не удавалось утаить от бдительного сборщика налогов, – говорили, досадуя, что Диний вечен. Вечный, скряга, тайный развратник, мздоимец, сводник – всё это часто прилагалось к имени Диния и, надо думать, не зря. Сократ сразу же подумал о нём, когда Алкивиад произнёс это имя. Но следовало всё же проверить и воочию убедиться, что это именно так: много Диниев было в великих Афинах. Вот и Сократ не один, что, впрочем, ничему не мешает. Разве что боги призовут вдруг не того Сократа, какого нужно...

Калитка в воротах приоткрылась, и Менон исчез. Сократ мог бы теперь и уйти, но внутренний голос, дэймон, вдруг остановил его: «Не уходи!» И Сократ остался, давно убедившись в том, что дэймона надо слушаться, что он всегда прав. Прав оказался дэймон и на этот раз: покинув свой наблюдательный пост, Сократ не увидел бы того, как Менон был буквально вышвырнут за ворота двумя дюжими работниками Диния. И когда Менон уже лежал на земле, издавая стоны, из-за ворот послышался голос Диния.

   – Чтоб ты сдох, шелудивый пёс! – прокричал Диний. И эти его слова конечно же предназначались Менону.

Сократ не стал напрашиваться в гости к Динию, хотя дэймон никаких предостережений ему на этот счёт не дал. Достаточно было увидеть то, как Диний обошёлся с Меновом. Кроме умения слушать внутренний голос, человек ещё должен хорошо видеть и понимать то, что происходит вокруг: ведь глаза и ум ему тоже даны богами.

Менон, поднявшись с земли, долго разглядывал ободранные колени и локти. Затем сорвал несколько листов подорожника, поплевал на них, прилепил к ранам и привязал лоскутками, оторванными от хитона. Отряхнувшись от пыли, побрёл прочь прихрамывая. Никто теперь не позавидовал бы Менону. То, что экклесия своим решением поставила его под защиту архонтов, уже ничего не значило: верховный жрец, главный казначей и пробулы установили, что всё золото и вся слоновая кость, выданные Фидию для изготовления Афины Парфенос, употреблены по назначению и что, стало быть, донос Менона на Фидия был ложным. А ложный донос, из каких бы высоких соображений он ни был сделан, характеризует доносчика в глазах народа однозначно – как клеветника. И эта дурная слава теперь по праву принадлежала Менону. И никто – ни боги, ни архонты – не мог уже защитить Менона от этой славы. Жить с дурной славой труднее, чем со сварливой женой...

Хотелось есть, но Сократ решил, что лучше остаться без пищи, чем снова встретиться с Ксантиппой, которая наверняка обрушится на него с новой силой. К тому же оставалась возможность раздобыть что-нибудь на рынке в качестве дружеского угощения. На рынке же Сократ решил встретиться с Динием – при народе, а не так, как встретился с ним Менон.

Посещение рынка Сократ начал с обувной лавки Симона. Симон был грустен, вздыхал и не собирался, кажется, обедать, из чего Сократ заключил, что дела у Симона идут из рук вон плохо.

   – Не удалось ничего продать? – спросил сочувственно Сократ.

   – Беда в другом, – ответил Симон. – Приходила Хрисида, и я снова не смог сказать, что хочу на ней жениться.

   – Хрисида? Это кто же? Ахарнянка[86]86
  Ахарнянка – жительница Ахарн – местечка и дема в Аттике, к северу от Афин.


[Закрыть], которая торгует чесноком?

   – Она, – вздохнул Симон. – И вот я не могу решить, надо ли мне жениться. Что посоветуешь, Сократ?

   – Жениться или не жениться? Тут дело обстоит таким образом, Симон: как бы ты ни поступил, ты всё равно потом пожалеешь – и в том случае, если женишься, и в том случае, если не женишься. Плохо и то и другое.

   – А что же хорошо? – спросил удручённый ответом Симон.

   – Хорошо, когда человек не слушает чужих советов и поступает так, как подсказывает ему душа, – засмеялся Сократ.

Агора была многолюдной – время шло к зиме, а тут выдался тёплый ясный денёк, удобный и для покупателей, и для торговцев. Было много домашней птицы, дичи, рыбы, зерна, орехов, мёда. Повозками были забиты все подъезды к площади. Над торговыми рядами витал сладкий дух изобилия. Дымились и манили к себе рыбожарки, у фруктовых рядов кружилась от ароматов голова. Шла бойкая торговля молодым вином – в солнечный тёплый день всех донимает жажда.

Сократ, побродив вдоль рядов, направился к телегам, в тени которых приезжие торговцы развязывали свои корзинки и мешочки со снедью, привезённой для себя, для собственного подкрепления, – ведь время близилось к полудню. Многие из этих торговцев, живущих на северных равнинных землях, знали Сократа и были всякий раз рады поболтать с ним об афинских новостях и сплетнях. А заодно, разумеется, и угостить его, если он не откажется.

Несколько человек окликали Сократа, но он остановился у телеги фриянина Тимократа, торговца сыром и маслом, которого знал давно по той причине, что земли Тимократа во Фрии соседствовали с землями Критона, в имении которого Сократ бывал ежегодно по два-три раза – на сборе персиков, винограда, оливок, на косовице. Знал он и сыновей Тимократа – Филократа и Демея, – старший из которых, Филократ, был ровесником Сократа.

Тимократ и его сыновья обедали, сидя на подстилке под телегой, когда Сократ подошёл к ним.

   – Хайре! – поприветствовал их Сократ. – Удачной вам торговли!

Тимократ сразу же узнал его, пригласил в свою компанию, на что Сократ, признаться, очень рассчитывал. Тимократ был человек воспитанный и не сразу принялся донимать Сократа вопросами: дал ему поесть и попить, а уж потом спросил о войне – теперь все спрашивали о войне:

   – Когда, по-твоему, она начнётся и не остановим ли мы спартанцев на Истме?

   – Зимой не начнётся, – ответил Сократ, – а весной – в самый раз. Что же до того, где мы остановим спартанцев, то об этом знают только боги. Вот отправимся скоро в Дельфы, спросим Пифию. И хотя теперь не время для оракулов – боги пьют уже молодое вино, – всё же мы потревожим их: повод очень весом – война.

   – Ты тоже отправишься в Дельфы?

   – Тоже.

   – Когда будешь возвращаться, загляни ко мне во Фрию, – попросил Тимократ. – Расскажешь об оракуле.

Сократ пообещал, что так и сделает.

   – Если война начнётся весной, то не стоит сеять, – принялся рассуждать Тимократ. – Посеешь для себя, а пожнут враги. И вот ещё о чём надо подумать: заранее подыскать жильё в Афинах, если придётся убегать от спартанцев за крепостные стены. Хорошо бы, например, повидать твоего друга Критона и потолковать с ним об этом. Так, наверное, и сделаю. Дома ли Критон?

   – Дома, – ответил Сократ и подумал о том, что ему также следовало бы навестить Критона: ведь говорила же Ксантиппа, что Критону нездоровится. Стыдно, что до сих пор не навестил: Критон – друг, а время дружбы – время жизни...

Потом коснулись тем, которые в Афинах никто не мог обойти: о том, как народное собрание отказало Спарте в требовании очистить Афины от осквернения и изгнать из города Перикла и других Алкмеонидов; о доносе Менона, в котором Фидий, а косвенно и Перикл обвинялись в хищении золота; об убийстве Фидия, которое молва приписала Периклу; о знамении в Парфеноне, которое эксегеты и верховный жрец-архонт истолковали против Перикла; о страшном поклёпе, который возвёл на Перикла его сын Ксантипп, обвинив отца в том, что тот якобы спит с его женой; о молодёжи, об аристократах и демагогах, которые требуют немедленно начать войну со Спартой... Люди честные и независтливые начинали злиться на Перикла только за то, что о нём постоянно и повсюду велись разговоры и распространялись сплетни: тот, кому уделяется чрезмерно много внимания, враг покоя и равновесия.

О том, что на рынке появился Диний, Сократ узнал по причитаниям торговок из Ахарны, которые были самыми голосистыми в Аттике – и, кажется, самыми несговорчивыми, когда дело касалось налога. Диний же, обходя торговые ряды, занимался, как известно, тем, что взимал с торговцев налоги, а случалось – и штрафы за мусор, за слишком высокие цены и за то, что некоторые торговцы утаивали от него товар, за который полагалось платить налог.

Ахарнянки кричали, и Сократ поспешил на их голос. Он не ошибся: причиной шумного возмущения ахарнянок был Диний.

Сократ подозвал к себе трёх оборванцев мальчишек, промышлявших на рыночной площади мелким воровством, дал каждому по оболу и попросил оказать ему услугу – прокричать несколько раз то, что он скажет. Мальчишки с радостью согласились.

Дальше, ко всеобщему удовольствию торговцев, произошло вот что.

Мальчишки, прыгая вокруг Диния, вдруг закричали:

   – Диний – спартанский шпион! Он заплатил двенадцать спартанских мин Менону за донос на Фидия и Перикла! Диний – спартанский шпион! Бейте Диния, спартанского шпиона!

Взбешённый Диний бросился за мальчишками, но они исчезли в толпе, которая не только не расступилась перед Динием, но стала ещё плотнее. Многие из толпы подхватили слова мальчишек. Для торговцев, которых Диний изо дня в день донимал своими вымогательствами, такой оборот дела явился неожиданным подарком. В Диния полетели яйца, орехи и куски сырой рыбы. На пятачке, окружённом со всех сторон людьми, Диний вертелся, как юла. Толпа смеялась и кричала. Несколько мужских голосов, доносившихся с разных сторон, требовали немедленной расправы над Динием. И кто-то уже пробивался к нему, размахивая над головой толстой дубиной.

Сократ, растолкав впереди стоящих, прорвался в круг к Динию и, подняв руки, закричал:

   – Люди! Остановитесь! Успокойтесь! Диний не виноват в том, в чём вы его обвиняете!

   – Да! – залился слезами насмерть перепуганный Диний и обеими руками вцепился в гиматий Сократа, боясь, как бы Сократ не оставил его одного. – Я не виноват!

   – Деньги для подкупа Менона он взял не у спартанцев! – продолжал Сократ. – Когда б Диний взял деньги у спартанцев, его следовало бы убить на месте! Диний, скажи, что ты взял деньги не у спартанцев! – потребовал Сократ. – Скажи, Диний! Скорее!

   – Не у спартанцев! – подтвердил Диний. – Нет, нет! Не у спартанцев!

   – А у кого? – с новой силой зашумела толпа. – У кого?

   – Он взял деньги у соотечественников, – подсказал Динию Сократ. – У афинян! Ответь же, Диний!

   – Да, у афинян! – подтвердил Диний.

   – Вот! – снова воздел руки Сократ, оттолкнув от себя Диния. – Деньги для подкупа Менона он взял у афинян! Диний не спартанский шпион! Пощадите его! Он просто передал деньги одного мерзавца другому мерзавцу – в этом вся его вина. Но знал ли Диний, что они мерзавцы? Ты знал об этом, Диний? – Сократ позволил Динию снова вцепиться в своё плечо.

   – Не знал, – ответил Диний.

   – Не ты уговаривал Менона сделать ложный донос на Фидия, верно?

   – Не я!

   – Уговаривал Менона другой мерзавец?

   – Другой!

   – А ты лишь передал деньги этого мерзавца Менону?

   – Да.

   – Он сам вручил тебе те двенадцать мин?

   – Нет. Мне принёс их его слуга.

   – Как зовут слугу? – спросил Сократ.

   – Я не запомнил.

   – А как зовут его хозяина? Ты помнишь?

   – Помню.

   – И как же его зовут?

Диний, наверное, только теперь понял, только в этот миг осознал, что он наговорил, в чём признался, сам того не желая. Он вдруг вытаращил глаза, обвёл толпу диким взглядом и страшно закричат, валясь на землю, на разбитые яйца, на растоптанные куски сырой рыбы. Смотреть на это было неприятно и жутко. Толпа стала расходиться. И вскоре возле притихшего Диния остался только один человек – Сократ.

Он помог Динию подняться на ноги и сказал:

   – Я доведу тебя до твоего дома.

   – Я сам, – возразил Диний и впервые посмотрел Сократу в глаза. – Это ты выставил меня на всеобщее посмешище, – сказал он, наливаясь злобой.

   – На посмешище – я, – согласился Сократ. – Но смертный приговор ты подписал себе сам.

   – Брось! – криво усмехнулся Диний. – Никто ничего не докажет.

   – А ничего и не надо доказывать, – сказал Сократ. – Тебя казнят не по приговору суда. Я даже думаю, что до суда вообще дело не дойдёт. Тебя убьёт тот, кто передал тебе деньги для подкупа Менона. Тот, от чьего имени ты уговаривал Менона сделать ложный донос на Фидия. Тот, кто виноват в смерти Фидия. Он убьёт тебя, чтобы ты не назвал его имя.

   – Но я же не назвал? – Голос Диния дрогнул, гримаса превосходства исчезла с его лица. – Не назвал?

   – Не назвал. Но ты был близок к тому, чтобы назвать. Вот за это тебя и убьют. Чтоб не назвал никогда. Но лучше б ты назвал. – Сократ взял Диния под руку, и они пошли.

   – Почему – лучше?

   – Потому что тогда у тебя появился бы шанс остаться живым.

   – Объясни, – попросил Диний.

   – Всё очень просто: ты называешь имя, этого человека арестовывают и ты оказываешься вне опасности. Ничто другое тебя уже не спасёт: ни клятва о вечном молчании, ни бегство, ни подкупы, ни ложь. Спасёт только правда, Диний. Так установили боги.

   – Кажется, ты прав, – не сразу согласился Диний. – И как мне всё это сделать?

   – Сейчас придёшь домой, напишешь признание и отнесёшь его в суд. После этого советую тебе на время покинуть Афины. Вернёшься, когда узнаешь об аресте... Кстати, мне ты уже теперь можешь назвать имя этого человека. Я не злоупотреблю твоим признанием, но воспользуюсь им, если тебя вдруг покинет решимость.

   – Это Клеофонт, – сказал Диний, – торговец музыкальными инструментами, чья мастерская и лавка у Одеона. Он уговорил меня, а я уговорил Менона. За деньги.

   – Ладно, – вздохнул Сократ: ответ Диния разочаровал его. Он надеялся услышать более известное имя. – Теперь ты пойдёшь один, – сказал он Динию. – У меня ещё есть дела на площади. Торопись, но будь осмотрителен.

   – Как случилось, что Менон сознался? – задержал Сократа Диний.

   – Ты выдал его за винной кружкой, которую поднёс тебе кто-то из богачей. И себя, Диний. И себя. Сосчитай, если помнишь, какая это была кружка. Думаю, что та самая, которую пьют для тюрьмы.

Сократ вернулся домой, вычистил птичник, наколол дров, натаскал из колодца целый пифос[87]87
  Пифос – большой глиняный сосуд яйцевидной формы для хранения вина, воды, зерна и т. д. Чтобы он не падал, его зарывали в землю или ставили на подставку.


[Закрыть] воды – для стирки и для мытья, искупал старшего сына, Лампрокла, который стал стыдиться своей наготы перед матерью, искупался сам, надел чистый хитон, выпил килик вина, поцеловал подобревшую к нему Ксантиппу и отправился навестить своего старого друга Критона.

Критону нездоровилось. Он лежат на ложе, устланном овечьими и козьими шкурами, укрытый двумя или тремя шерстяными плащами; на полу у ног дымилась жаровня с красными углями, на столике стояло питье – горячее молоко с мёдом. На вопрос о том, что с ним случилось, Критон ответил:

   – Простудился. Ездил во фриасийское имение и простудился. Попал под холодный дождь.

   – Каждый год с тобой это приключается. Ведь научен уже, мог бы и поберечься, – упрекнул друга Сократ.

   – Мало ли чему мы научены. Вот мы знаем, что все люди умирают, а всё равно рожаем людей, – возразил Критон.

Так то женщины рожают, – засмеялся Сократ, – их чему ни учи – всё зря.

   – И мужчины не лучше, – сказал Критон.

Сократ не стал ему перечить. Он любил Критона с детства. Они были ровесниками, вместе росли, вместе получили мусическое и гимнастическое воспитание[88]88
  Мусическое воспитание — общее музыкальное и литературно-словесное.


[Закрыть], вместе прошли суровую школу эфебов, оба были гоплитами в недавних войнах. В одни год женились, оба принадлежали к одному дему Алопеки. Правда, Критон происходил из богатой семьи, а Сократ из семьи каменотёса... Критон также любил Сократа. Более того, он его обожал – за его ум, выносливость, мужество, отчаянную беспечность. Особенно же за ум, за учёность, полагая, что сам он испытывает большой недостаток в этих качествах. Это обожание обнаружилось в нём лишь в последние годы, когда афиняне заговорили о Сократе как о софисте, мудреце, хотя Сократ себя таковым не считал. Он говорил: «Мудрыми могут быть только боги, а что касается людей, то им дано лишь любить мудрость. Поэтому я не софист, не мудрец, а философ, любитель мудрости». Критон любил Сократа нежно, потому что нежность была свойством его натуры. Сократ же бывал с ним грубоват и даже резок, что в свою очередь было свойством сократовской натуры – натуры драчуна, спорщика, рубаки.

   – Ты давно не был у меня, и я просто заскучал, – пожаловался Критон.

   – Скука – это прекрасное чувство, если люди не впадают от него в сон, – сказал Сократ. – Скука отвращает людей от суеты и заставляет думать о том, что выше всех мелочей жизни.

   – И что же выше всех мелочей жизни? – спросил Критон и затаился в предчувствии сладостного мига, когда Сократ откроет ему ещё одну из блистательных истин.

   – Выше всех мелочей жизни – кувшин доброго вина, – заржал Сократ. – Кто пьёт вино, тот не скучает!

   – Ты так редко бываешь серьёзным, – обиделся Критон. – Конечно, я велю принести вина, но и ты сделай мне какой-нибудь подарок. Я целыми днями лежу здесь один, а ты не хочешь подарить мне хотя бы одну мысль, над которой бы я задумался. Вот зря уходит моё время – ни работы, ни размышлений. Валяюсь, как бревно.