Текст книги "Чаша цикуты. Сократ"

Автор книги: Анатолий Домбровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

IV

Ксантиппе так и не удалось зазвать Сократа и Платона в дом. Вынесла им ужин во двор, а сама удалилась на покой. Сократ подбросил в жаровню с углями сухих веток; вспыхнул костерок. Оба протянули к нему руки. Сократ – старческие, натруженные, большие. Платон – тонкие, нежные, почти прозрачные над огнём, как розовый мрамор. Взошла луна; она светила Сократу в затылок, Платону – в глаза. Шуршали на лозах сухие листья. Сократ покачивался из стороны в сторону, будто сидел не на камне, а в лодке, убаюкивая в душе кричащее горе.

– Мне шестьдесят пять, – говорил он. – Мне кажется, что я задержался в этом мире. Мог бы умереть хоть вчера: жизнь скучная, мрачная, несчастье Афин безысходно. Ночь, мой мальчик, ночь. Ночь некогда великого города. Страшная ночь. То и дело слышны крики, вопли, призывы о помощи, плач, стоны, торопливые шаги, позвякивание мечей – так расправляются с афинянами спартанцы и наши доморощенные олигархи. Демократия, которой мы гордились перед всем миром, погублена и потоплена в крови. И если б только спартанцы были виноваты в этом, только чужие, только завоеватели. Нет, мы сами вырастили чудовище, которое погубило нас. Имя этому чудовищу – зависть. Я и прежде подозревал, что в ней коренятся все беды: урод завидует красавцу, бедный – богатому, слабый – сильному, больной – здоровому, несчастный – счастливому, карлик – великану, раб – господину, побеждённый – победителю, старый – молодому. Только, кажется, глупый не завидует мудрецу, но это говорит лишь о том, как мало в нашем мире зависит от мудрости, а между тем лишь она одна и способна побороть зависть, как, впрочем, и все другие дурные чувства. Мудрая монархия, мудрая тирания, мудрая олигархия, мудрая демократия... Что лучше? Нам казалось, что лучше всего мудрая демократия, где мудрость приходит к каждому как желанный гость, а не как насильник. В общем согласии много мудрости, ибо оно вытравляет зависть. Но коварство зависти в том как раз и состоит, что она разрушает общее согласие. Нет, мы не нашли хорошего лекарства от зависти, потому что были ленивы и мало думали. И вот настала власть Тридцати, которые пытаются достичь общего согласия силой и казнями. Но это – рабское согласие. Я ничему никого не научил, хотя посвятил этой работе всю жизнь. И подумал, что могу умереть, коль скоро прожил жизнь зря: лучшие мои ученики либо погибли, либо изгнаны, а худшие – правят городом. Вчера, размышляя так, я мог умереть. Но сегодня не хочу. Я должен узнать, кто убил Алкивиада, чьим тайным приказом руководствовались гнусные убийцы. Ведь это тот же приказ, по которому должны убить и меня.

Дом гетеры Тимандры стал неприступным: его охраняли слуги Тимандры, потому что она устала от любопытных, хлынувших к ней после её возвращения из Фригии; его охраняли также люди Крития под тем предлогом, что за Тимандрой как свидетельницей преступления могут охотиться шпионы. По городу распространялись слухи, что Тимандра была спасена и тайно вывезена из Фригии по приказу Тридцати.

Охрана, выставленная возле дома Тимандры, остановила Сократа, когда он хотел пройти к ней, и потребовала, чтобы он назвал себя.

   – Как, разве вы не догадываетесь, кто я?! – ответил Сократ. – Я – страстно влюблённый юноша, который стремится проникнуть в дом красавицы Тимандры. Пропустите меня немедленно, иначе я сгорю от страсти!

   – Перестань дурачиться, старик, – сказал ему начальник охраны. – Это не приличествует твоим годам.

   – А что приличествует моим годам? – спросил Сократ.

   – Твоим годам приличествует сидеть дома возле своей старухи, а не шляться по гетерам. Итак, кто ты, что тебе здесь надо?

   – Я шпион Фарнабаза, – ответил Сократ. – Пробираюсь к Тимандре, чтобы отравить её. Прибыл прямо из Даскилеи на Пропонтиде, из резиденции персидского сатрапа.

   – А вот это другое дело, – сказал начальник охраны. – Вот это похоже на правду. И потому мы отведём тебя сейчас к пританам, как нам велено.

   – На юношу я не похож, а на шпиона похож? – спросил Сократ, иронично усмехаясь. – Клянусь псом, мне больше понравилось бы, если бы вы приняли меня за влюблённого юношу. Ноя готов идти к пританам.

Два охранника, взяв Сократа под руки, повели его к Агоре, к Булевтерию. Чем ближе они подходили к Агоре, тем больше людей увязывалось за ними.

   – Сократ, куда тебя ведут? – спрашивали люди, знавшие Сократа. – Уж не украл ли ты чего?

   – Украл! – смеясь, отвечал Сократ. – Я украл у этих людей время!

На Агоре за Сократом и охранниками следовала уже шумная толпа. Одни требовали немедленно отпустить Сократа, другие, злорадствуя, возбуждённо спрашивали, какое такое преступление совершил Сократ, за которое его арестовали.

Перед Булевтерием толпа остановилась. Сократа же повели дальше, в зал одной из пританей. И хотя в Булевтерие с приходом к власти Тридцати пританы не заседали, так как были выдворены олигархами, тут по-прежнему сновали какие-то люди, очень озабоченные, а на самом деле льстиво прислуживавшие олигархам.

Сократ увидел Крития, спускающегося по ступеням лестницы, ведущей в зал пританей бывшего Совета Пятисот, и крикнул:

   – Хайре, Критий! Философ Сократ приветствует великого правителя Афин!

   – Остановитесь, – приказал стражникам Критий, узнав Сократа, подошёл к ним и спросил: – Куда вы ведёте этого человека, что он сделал?

   – Он хотел проникнуть в дом Тимандры и назвался шпионом, – ответил Критию один из стражников.

   – Оймэ[121]121
  Оймэ! – О горе!


[Закрыть]! Ты всё ещё разыгрываешь дураков, старый сатир, – сказал Критий Сократу. – Не надоело?

   – Не надоело, – ответил Сократ.

   – Отпустите его, – приказал стражникам Критий, взял Сократа под руку и повёл его вдоль колонн. – Разыгрывая дураков, ты многим рискуешь, – сказал он Сократу. – Разве не сам ты учил нас этому?

   – Плохо учил, – вздохнул Сократ. – Вот и ты, связавшись с дураками, влип в грязное дело..

   – Ты о чём? – возмущённо спросил Критий и, остановившись, выпустил локоть Сократа.

   – Да всё о том же, Критий. Столько лет ты сидел тихо, как мышь в кладовке, ни с кем не сотрудничал, ни с демократами, ни с олигархами, а теперь вот бегаешь на поводу у Лисандра.

   – Ложь! – зашипел Критий пунцовея. – Это всё ложь, Сократ! Я ненавижу Лисандра, – перешёл он на шёпот. – Но ведь кто-то должен помочь Афинам в столь трудный час. Знаю, что буду оболган и оплёван. Чистюли отошли в сторону, умыли руки. А я взялся за эту грязную работу ради Афин.

   – Стало быть, совершаешь подвиг, Критий?

   – Да, подвиг! Без армии, без флота, без золота! Одною лишь силою любви к Афинам я пытаюсь сберечь то, что ещё можно сберечь, – самоуправление Афин, их достоинство. Уничтожена наша военная мощь, но не уничтожен дух. Мы должны пронести его сквозь годы бедствий. И тогда, в назначенный богами час, всё возродится: наша мощь, наша слава, наше господство на морях и на суше! Мне кажется, что я один это понимаю, а все прочие – либо недоумки, либо враги. Вставлять палки в колеса отнюдь не геройство, когда колесница вязнет в грязи. Вот и ты, Сократ... – Критий оглянулся и вздохнул. – Вот и ты, Сократ, не со мной: боишься замараться. А как вытащить колесницу из грязи, не замаравшись?

   – Ты хотел сказать «из крови», Критий?

Критий ударил кулаком по колонне, отвернулся и спросил:

   – Зачем тебе понадобилось лезть к Тимандре?

   – Я хочу узнать, кто убил Алкивиада. Чтобы отомстить, – ответил Сократ.

   – Но ты ему не родственник и не имеешь права мстить за него.

   – Тогда отомсти ты, – сказал Сократ. – Ведь ты Алкивиаду двоюродный брат. Или забыл?

   – Кому мстить? Фарнабазу? Но для этого у нас руки коротки. Да и не Фарнабаз убил Алкивиада. Это Тимандра думает, что Фарнабаз. И несчастный Алкивиад, кажется, думал так перед смертью. Я же думаю, что Алкивиад погубил себя сам, своим распутством. Мне говорили, что он соблазнил в Даскилее девушку, за что её братья и убили его.

   – Кто тебе это сказал?

   – Один из тех, кто был при Эгоспотамах. Я не помню его имени.

   – Ты говорил об этом Тимандре?

   – Нет. Она боготворит Алкивиада и считает, что он был верен ей. Не хочу прибавлять ей горя.

   – Ежедневно прибавляя горе другим, ты так жалеешь Тимандру? – спросил Сократ.

   – Скажи ей об этом сам, – вспылил Критий. – Ты злой старик! И злость в тебе от старости!

   – Тебе бы немного моей злости – и ты отомстил бы убийцам Алкивиада.

   – Кому?! – затряс руками над головой Критий. – Кому мстить? Неужели тем безвестным братьям, которых довёл до безумия позор сестры?! Да и где они? О чём ты говоришь, Сократ?

   – Но если не они убили Алкивиада, если кто-то другой и если этот кто-то станет известен тебе, Критий, ты отомстишь ему?

   – Да! – ответил Критий.

   – Запомни это обещание.

Критий посмотрел Сократу в глаза, зло сощурился и ответил:

   – Я запомню. Я очень хорошо запомню.

   – Вот и отлично, – сказал Сократ. – Для тебя месть – обычное дело.

   – Ты опять за своё! – повысил голос Критий. – Видят боги, как я терпелив!

   – Оставайся терпеливый и впредь, – посоветовал Сократ. – И вели, пожалуйста, страже пропустить меня к Тимандре.

   – А что скажет Ксантиппа, когда узнает, что ты навестил гетеру? – засмеялся Критий.

   – Она скажет, кто ей об этом донёс, Критий, – ответил Сократ.

Стража Крития пропустила Сократа во двор дома Тимандры, но у двери Сократа остановил грозный раб.

   – Ладно, не хмурь бровей и не хватайся за кинжал, – сказал ему Сократ. – Передай Тимандре, что к ней пришёл Сократ, – и она велит тебе впустить меня. Быстро!

Раб запер за собою дверь и пошёл вверх по лестнице, скрипя ступенями. Вернулся тотчас же, но уже не хмурый, а улыбающийся до ушей. Поклонился Сократу и пригласил войти.

Тимандра приняла Сократа не в комнатах, а в перистиле, внутреннем дворике, где отцветали последние осенние цветы и позванивал лениво в мраморном ложе фонтан.

Они устроились на солнечной стороне. Служанка вынесла им из дому столик с вином и фруктами. Столик был лёгкий, из гнутых прутьев, но столешница, представляющая собою круг, казалась сделанной из яшмы или даже из более прекрасного камня, инкрустированного вдобавок золотом и перламутром. На ней были изображены грозди винограда, цветы и птицы.

   – О, это очень дорогая вещь, – сказал о столешнице Сократ, проведя по её гладкой поверхности пальцами. – Нездешний мастер трудился над ней, хотя наши старые мастера тоже могли бы посостязаться с ним.

   – Ты похвалил красивую вещь, теперь погляди на меня, – сказала Тимандра. Голос её был нежен и певуч. И требователен, как у женщин, давно знающих себе цену. Она была красива и нарядна. Её пальцы и запястья сверкали от золота и драгоценных камней, а на груди горело солнце – тоже из золота и камней. Но прекраснее всего были чёрные волосы Тимандры, стекавшие волнами на её плечи и грудь. Лицо было бледным, и на нём всё ещё лежала печать страданий и страха, пережитых Тимандрой. Она благоухала, как персидская роза, – так тонки и благородны были её благовония. Обнажённые до плеч руки были нежны и налиты молодым теплом, кожа их светилась, словно паросский мрамор.

   – Ты прекрасна, Тимандра, – сказал без обиняков Сократ. – Будь я скульптором, я изваял бы, глядя на тебя, Афродиту, клянусь гусем!

Тимандра засмеялась. Должно быть, из-за гуся, которым поклялся Сократ.

   – Но ты был скульптором. Алкивиад мне рассказывал об этом. И о мраморном пальце Силена, из которого ты сделал рукоятку для кинжала. И о письме... – Тимандра подняла глаза и поглядела на Сократа искоса, испытующе.

Сократ сделал вид, что упоминание о письме совсем не тронуло его, и сказал, беря из чаши янтарную виноградную ягоду:

   – Да, в молодые годы я перевёл гору мрамора. Теперь я жалею, что родился слишком рано. Мне надо было родиться одновременно с тобой, Тимандра. Клянусь собакой[122]122
  Клянусь собакой! – Сократ клялся животными, чтобы не упоминать всуе имена богов.


[Закрыть], я не стал бы тогда ваять Силена. – И вдруг спросил, круто изменив тему разговора: – Всё богатство Алкивиада погибло в огне?

   – Что? – смутилась Тимандра.

   – Ничего не удалось спасти? Говорят, он заботился о своей старости и копил золото. После пожара его дом во Фригии разграблен? Не были ли убийцы простыми грабителями?

   – Нет, – ответила Тимандра, сменив маску радушия на маску тревоги. – Они не были грабителями.

   – Ты хочешь сказать, Тимандра, что, убив Алкивиада, они не приблизились к горящему дому?

   – Да, так и было. Я их не видела.

   – Кого именно?

   – Тех, кто убил Алкивиада, кто метал в него копья и стрелы.

   – А других людей ты видела?

   – Конечно. Потом прибежали люди, помогали гасить пожар, подняли Алкивиада.

   – И среди этих людей не было убийц Алкивиада?

   – Не было.

   – А если б они были, ты узнала бы их, Тимандра?

   – Узнала?! Но как бы я могла узнать их, если никогда прежде не видела?

   – Если ты их никогда не видела, то почему же ты говоришь, что их не было среди людей, тушивших пожар? Они могли быть там, но ты не знала, что это они. Разве не правильнее говорить так?

   – Да, так, наверное, правильнее, – ответила Тимандра.

   – Но драгоценности не были похищены? – спросил Сократ. – Они не погибли в огне?

   – Часть погибла...

   – Какая часть? Большая или меньшая?

   – Большая. – Тимандра, кажется уже жалела, что впустила Сократа в дом, и смотрела на него недружелюбно, с опаской.

   – Сгорели ковры, покрывала, меха, одежда, всякая утварь. Но ларец с драгоценностями не сгорел? Или его всё же похитили?

   – Нет, не похитили.

   – Ты видела ларец?

   – Да.

   – Стало быть, он не сгорел.

   – Да, он не сгорел.

Тимандра была так мало искушена в искусстве вести беседу, что Сократу, вероятно, без особого труда удалось бы доказать, что в гибели Алкивиада виновата именно она, Тимандра. Ведь теперь стоило лишь спросить о том, кому достались драгоценности, сохранившиеся в ларце Алкивиада, чтобы на неё легла тяжёлая тень подозрения: если все драгоценности достались ей одной, то вот первый повод для такого подозрения; если же она поделилась ими с кем-нибудь, то вот уже причина для обвинения...

   – Кому же досталось содержимое ларца? – спросил Сократ; он жалел Тимандру, но не мог не спросить об этом.

   – Мне, – ответила Тимандра. – Я взяла ларец, – она опустила украшенные перстнями и браслетами руки под стол.

   – Теперь скажи мне, Тимандра, собирался ли Алкивиад жениться на тебе?

   – Да, – ответила Тимандра. – Он говорил мне: «Ты – моя Аспазия».

«Бедный Алкивиад, – с грустью подумал Сократ. – Он и в этом хотел быть похожим на Перикла».

Сократ поверил Тимандре и перестал мучить её вопросами.

   – Выпей вина, Сократ, – сказала Тимандра, успокоившись, – Это хорошее вино.

Сократ последовал её совету.

   – Да, сказал он, – это хорошее вино. Из хиосского винограда. Алкивиад, помнится, выше всех вин ценил именно это, хиосское. – Он осторожно коснулся плеча Тимандры и спросил: – Почему ты говоришь, что Алкивиада убил Фарнабаз?

   – Я не знаю, так ли это на самом деле, – призналась Тимандра. – Но сам Алкивиад, когда загорелся дом, думал, что это сделал Фарнабаз. И потом, позже, когда мы выскочили из горящего дома, он звал Фарнабаза, чтобы сразиться с ним.

   – Почему он так думал, Тимандра?

   – Он был зол на Фарнабаза в тот вечер и много его бранил, вернувшись из дворца, – стала рассказывать Тимандра. – Фарнабаз обещал дать ему армию, чтобы разгромить Лисандра, но шли дни, а обещание своё он не выполнял. Алкивиад ходил к нему и просил ускорить дело. Так было и в тот день. Я не знаю, что ответил Алкивиаду Фарнабаз, но Алкивиад вернулся от него взбешённым. И когда увидел, что наш дом горит, вспомнил о Фарнабазе.

   – Только о нём? Ты хорошо это помнишь? Не называл ли он других имён?

   – Нет, не называл, – подумав, ответила Тимандра.

   – А теперь я задам тебе, Тимандра, самый бестактный вопрос. Не суди меня за это строго, но я должен задать тебе его. Ты скоро поймёшь почему. Вот этот вопрос, Тимандра: знала ли ты о том, что у Алкивиада были другие женщины?

   – Он нравился женщинам, – ответила Тимандра; вопрос вопреки ожиданиям Сократа нисколько не смутил её.

   – И он уходил к другим женщинам, оставляя тебя?

   – Никогда! – воскликнула Тимандра. – Я затмевала собой всех женщин! Так говорил мне сам Алкивиад.

   – Я верю этому, – сказал Сократ, довольный тем, что разговор идёт легко. – Ты затмеваешь всех, Тимандра. Но могла ли какая-либо другая женщина, подобно тебе, подумать, что она затмевает собою всех других женщин?

   – Скажу тебе, Сократ, откровенно, что так думают о себе почти все женщины. Даже твоя Ксантиппа, – засмеялась Тимандра.

   – Пожалуй, – согласился Сократ. – Но теперь давай представим себе такое положение: та, затмевающая собою всех, обнаруживает, что всех затмеваешь собою ты. Для Алкивиада, разумеется. Могла ли она оскорбиться, узнав об этом?

   – Ещё как! – ответила Тимандра.

   – И могла ли она за это отомстить Алкивиаду? Скажем, сообщить своим братьям, что он её соблазнил, обесчестил и бросил ради другой?

   – Я знаю, о чём ты говоришь, Сократ, – вздохнула Тимандра. – В Даскилее ходили такие слухи: будто Алкивиада убили братья одной обесчещенной им женщины. Но там не было ни одной женщины, на которую мог бы польститься Алкивиад.

   – Значит, Фарнабаз?

   – Не знаю. Фарнабаз – коварный и жестокий человек. Но он плакал, когда узнал о смерти Алкивиада. Я сама видела. Он пришёл, стоял над телом Алкивиада и плакал.

   – Кто же, если не Фарнабаз?

   – Тот, кто завидовал Алкивиаду и боялся его. Фарнабаз Алкивиада не боялся...

   – Но ты уже сказала, что Фарнабаз.

   – Так сказал Алкивиад, а не я. Я лишь повторила то, что сказал, погибая, Алкивиад. Кому мне ещё верить?

Сократ оглянулся и увидел, что в дверях дома, за колонной, стоит служанка Тимандры, опираясь на длинное копьё.

   – Что это? – спросил Сократ у Тимандры. – Она охраняет нас?

   – Нет, – ответила Тимандра, – у неё в руке копьё, которым был убит Алкивиад. Подойди, – сказала она служанке.

Сократ взял в руки тяжёлое копьё, наклонил его, коснувшись пальцами хорошо отточенного ребристого наконечника. Луч солнца отразился от металла, уколол в глаза. Сократ зажмурился, смахнул слёзы.

   – Мы несли это копьё впереди погребальной процессии, – сказал Тимандра. – Теперь око должно стать копьём мести, Сократ. Я показывала его многим, но никто его не взял, – продолжала она. – Но если и ты не возьмёшь, я не упрекну тебя: ты слишком стар для того, чтобы метнуть это копьё, Сократ. Хотя при Потидее ты сражался, как бог, чтобы защитить Алкивиада. Он рассказывал мне об этом.

   – Да, я не возьму копьё, – сказал Сократ, возвращая копьё служанке. – Ты права: я слишком стар для того, чтобы метнуть его в убийцу Алкивиада. Стар я и для того, чтобы добраться до Фарнабаза. Я найду человека, который сможет это сделать. Но прежде я должен найти убийцу, Тимандра.

   – Найди его. – Тимандра взяла Сократа за руку. – И если тебе понадобится золото Алкивиада, я всё отдам тебе...

Пришёл башмачник Симон, принёс новые педилы, положил их у ног Сократа и сказал:

   – Уже холодно, Сократ, а ты разгуливаешь босиком. Простудишься и умрёшь. Это так просто в наши годы – простудиться и умереть. Смотри, уже нет многих из тех, кого мы любили: нет Перикла, Анаксагора, Софокла, Еврипида, Фидия, Никия, Алкивиада... В тюрьме под Пниксом убиты все защитники народа, которые не успели покинуть Афины... И если тебя не станет, Сократ, мы все осиротеем... богатыми стали даже рабы олигархов. Лучшие дома города захвачены... Только ты по-прежнему беден, хотя твои бывшие ученики Критий и Хармид ныне утопают в роскоши.

   – В крови, дорогой Симон, в крови, – вздохнул Сократ. – И не напоминай мне о моих бывших учениках.

   – Дева Афина, защитница наша, отвернулась от нас. На Акрополе у Парфенона расположился отряд спартанцев. Это ли не кощунство, Сократ? Срыты Длинные Стены, которые возвёл великий Фемистокл. Длинноволосый Лисандр плясал под звуки сотен флейт на Агоре и распевал со своей бандой победные песни...

   – Не напоминай мне о моих бывших учениках, – повторил Сократ. – Они запретили мне разговаривать с народом. У моего дома постоянно вертятся какие-то люди – это осведомители, сикофанты, некоторых из них я уже знаю в лицо... Критий не пощадил даже Ферамена, который привёл его к власти. Говорят, что Ферамена задушили, потому что не нашлось семян цикуты, – так усердно трудятся нынче отравители... А сандалии я возьму, – сказал он, помолчав. – Я как раз собрался в Пирей, чтобы повидаться с Эвангелом. Спасибо тебе, Симон.

* * *

Выйдя за Дипилонские ворота и миновав Академию, Сократ увидел, что кого-то хоронят, и подошёл спросить, кого призвал к себе Аид.

   – Мою госпожу, – ответила ему молодая женщина, в которой он тотчас узнал служанку Тимандры.

   – Она умерла?

Служанка тоже узнала его, оглянулась и, убедившись, что их никто не слышит, сказала, понизив голос до шёпота:

   – Ещё накануне она была весела и здорова, а вчера мы нашли её в постели мёртвой. Кто-то убил её, пронзив кинжалом грудь. Велено говорить, что она сделала это сама.

   – Кем велено?

   – Людьми, которые приходили.

   – Значит, не сама? – спросил Сократ, прикрывая лицо плащом, чтоб его не узнали другие.

   – Я слышала ночью крик в спальне госпожи. Потом кто-то выпрыгнул из окна спальни в перистиль. Я позвала привратника, мы вышли с огнём, но никого не нашли.

   – Бедная Тимандра, – сказал Сократ и, увидев, что двое людей, отделившись от похоронной процессии, направляются к ним, быстро добавил: – Встретимся завтра в лавке башмачника Симона. Ты знаешь, где это?

   – Знаю, – поняла его служанка.

   – Вечером, когда стемнеет.

Сократ вышел на дорогу и оглянулся. Похоронная процессия скрылась за кладбищенскими кустами и деревьями.

Длинные Стены представляли собой грустное зрелище. Они были повалены на протяжении всего пути. Всюду валялись камни, будто их разбросал ураган. Камнями были завалены овраги. Иногда казалось, что дорога проложена через бесконечную каменоломню. Сократ поднял осколок кирпича и нёс его в руке, думая о том, что таким же осколком выглядят теперь на земле Аттики обездоленные Афины.

Смерть красавицы Тимандры болью легла в его сердце. Он чувствовал свою вину перед ней – не защитил, не посоветовал уехать, скрыться, затаиться в каком-нибудь дальнем убежище, хотя должен был это сделать, так как знал, вернее догадывался, что убийцы Алкивиада рано или поздно, заметая следы, убьют и её. А ещё более он чувствовал себя виноватым перед Алкивиадом: Алкивиад вынес Тимандру из огня, заслонил от копий и стрел своим телом, надеялся последней надеждой, что она будет жить, его любовь, что о ней позаботятся его друзья в память о нём, но они не позаботились...

Отряд спартанцев быстрым шагом двигался навстречу. Впереди отряда с развевающимися на ветру кудрями шагал бородатый Лисандр. Сократ узнал его – видел на Агоре, когда тот отплясывал победный танец в кругу афинских флейтисток, приведённых по его приказу на площадь. Отряд двигался, как лавина. Громыхали щиты и панцири. Сверкали на солнце шлемы и наконечники копий. Встречные люди и повозки торопились освободить дорогу.

Поножи Лисандра украшали дорогие бляхи, панцирь блестел так, словно был отлит из чистого золота. Он мог бы скакать на коне или ехать на колеснице, но шёл пешком, чтобы ещё раз показать изнеженным афинянам, как крепки и как сильны спартанцы, природные воины, для которых оружие и поход не обуза, не страсть, а сама жизнь.

Сократу, чтобы сойти с дороги, пришлось бы лезть на кучу битых камней. Он пожалел свои новые педилы, подарок Симона, и остался стоять на дороге. И демоний подсказал ему: «Не уступай».

Лисандр, схватившись за рукоятку меча, шёл прямо на него, насупив брови и избычившись, как перед прыжком. Сократ подбоченился и расставил ноги.

   – Прочь с дороги! – крикнул Лисандр, обнажая меч. – Или я снесу твою глупую голову.

   – Это Сократ! – закричал кто-то испуганно с обочины. – Это Сократ!

Между Сократом и Лисандром оставалось не более пяти шагов.

   – Сократ?! – Лисандр поднял над головою меч и остановился.

Загремели щиты, застучали о землю опущенные копья – остановился и отряд. Послышались недовольные голоса, злые выкрики.

Лисандр приблизился к Сократу и, почти касаясь его грудью, спросил:

   – Ты слеп, Сократ?

   – Не настолько, чтобы не видеть тебя, Лисандр, – ответил Сократ.

   – Почему же ты не сошёл с дороги?

   – В Афинах принято уступать дорогу старшему, а не тому, кто сильнее, – громко, чтобы услышали и остальные спартанцы, сказал Сократ.

Раздались хохот и свист.

Лисандр снова поднял меч, потребовав тишины, и спросил:

   – А если ты столкнулся с катящимся на тебя камнем?

   – Ты хотел сказать, с безмозглым камнем, – ответил Сократ. – Безмозглый камень не знает обычаев афинян. Только безмозглый камень.

   – Ладно, – сказал Лисандр. – Кажется, ты оскорбил меня. Но мы продолжим этот разговор, – он обернулся и приказал: – Обойдите старика! Как обходит вода безмозглый камень!

Отряд спартанцев двинулся, обходя Сократа с обеих сторон, ухая и хохоча.

Эвангел совсем одряхлел и едва узнал Сократа.

   – Зачем ты приходил в прошлый раз? – спросил Сократа Эвангел. – Ты хотел тогда отправиться в Сицилийский поход? Многие хотели воевать в Сицилии. Теперь это сделать проще: со спартанцами можно воевать здесь, в Пирее и Афинах. Надо было хорошо воевать там, в Сицилии, не пришлось бы воевать здесь. Но каким-то дуракам пришло в голову судить Алкивиада. Стратег Ламах погиб под Сиракузами, а славный флотоводец Никий зарезал себя за день до казни. Знаешь, у него были больные почки. Я хотел угостить его вином, но он отказался, хотя я говорил, что не возьму с него ни обола. Да, у него были больные почки, и поэтому он отказался от моего вина. А сколько тысяч афинян спартанцы сгноили тогда в своих каменоломнях! Говорят, что сорок тысяч. А теперь они гуляют по нашей земле, и никто не решается хорошенько напомнить им об этом. Знаешь, я уже не торгую вином, – пожаловался он Сократу. – Сын не разрешает. Говорит, что я не могу отличить обол от драхмы, а вино – от воды. Конечно, я стар и почти не вижу, но пальцы мои сами отличают, где обол, а где драхма. И язык сам знает, какое вино в кружке.

   – Как зовут твоего сына? – спросил Сократ.

   – Аристон.

   – Позови Аристона, – попросил Сократ. – И пусть он принесёт мне тёплого вина: я озяб и устал.

   – Тёплое вино стоит дороже, – сказал Эвангел уходя. – Чтобы нагреть вино, надо разжечь угли, а чтобы разжечь угли, надо добыть огонь, а чтобы добыть огонь, надо купить огниво, а чтобы купить огниво, нужны деньги, а чтобы добыть деньги, надо продать вино... – старый Эвангел ещё долго бормотал, ища под скамьёй сандалии, но Сократ не слушал его, он думал о Лисандре, который не так уж глупо вернул ему оскорбление: «Обойдите старика, как обходит вода безмозглый камень».

Пришёл Аристон. Он был так похож на своего отца, что Сократ, усмехаясь, подумал, не вернулся ли сам Эвангел, помолодевший чудом лет на тридцать. Поставив на стол тёплый кувшин с вином, он, совсем как отец, спросил, сощурившись:

   – А деньги у тебя есть, старик?

   – Найдутся, – ответил Сократ.

   – Столько, сколько нужно?

   – А сколько нужно? – спросил Сократ.

   – Все, – засмеялся Аристон.

   – Тогда тебе надо быть не продавцом вина, а бандитом, – сказал Сократ. – Или... – он подумал, говорить ли дальше, и сказал: – Или олигархом.

Пришёл Эвангел. Сам налил себе из принесённого сыном кувшина вина и стал жадно пить. Потом, отдышавшись, сказал Сократу:

   – Это на твой счёт.

   – На мой счёт ты можешь нить сколько захочешь, Эвангел. Тем более что расплачиваться с вами я буду деньгами Лисандра.

   – Лисандра? – Аристон переглянулся с отцом. – Ты сказал – Лисандра?

   – Да, да, – подтвердил Сократ. – Я только что встретился с ним на дороге. Он пригласил меня в гости, чтобы я поучил его уму-разуму. За это он мне хорошо заплатит. Скоро у меня будет много денег, Эвангел. Пей.

   – Выходит, что ты Лисандру друг? – спросил Аристон.

   – Выходит, что так.

   – Тогда уходи отсюда! – сказал Аристон, убирая со стола вино. – Пусть Лисандр угощает тебя.

   – Да, пусть Лисандр угощает тебя, – поддержал сына старый Эвангел. – Убирайся отсюда, Сократ! Сейчас же и уходи! Заплати за всё вино и уходи.

   – Ты назвал его Сократом, отец? Этого хвастливого старика ты назвал Сократом? – возмутился Аристон.

   – Но это действительно Сократ, – сказал Эвангел. – Как же мне его ещё называть...

   – Тот самый? – не поверил Аристон.

   – Да, тот самый, – сказал Сократ. – И поставь обратно кувшин, Аристон. Лисандр мне такой же друг, как и тебе. И может быть, только поэтому я пришёл сюда. Однако мне надо согреться, – посмотрел он на кувшин.

   – Прости, Сократ, но ты сам так неудачно пошутил, – извинился Аристон, наливая Сократу вина.

   – Да, ты неудачно пошутил, – сказал Эвангел и поставил под кувшин свою кружку.

Аристон долго не возвращался. Уже и вино кончилось, и Эвангел уснул, свесив голову на грудь. А потом и солнце закатилось. Сократ разбудил Эвангела и попросил зажечь плошку.

   – Чтобы зажечь плошку, нужен огонь, а чтобы добыть огонь, нужно купить огниво, – принялся за старое Эвангел, – а чтобы купить огниво, нужны деньги, а чтобы добыть деньги, надо продать вино...

Когда Эвангел вернулся с зажжённой плошкой, Сократ спросил его:

   – Что же нужно для того, чтобы добыть вино?

   – А об этом сказал Гесиод, – ответил Эвангел, потёр ладонью лоб, опёрся обеими руками о стол и принялся читать стихи:

 
Вот высоко средь неба уж Сириус стал с Орионом,
Уж начинает Заря розоперстая видеть Арктура:
Режь, о Перс, и домой уноси виноградные гроздья.
Десять дней и ночей непрерывно держи их на солнце,
Дней на пяток после этого в тень положи, на шестой же
Лей уже в бочки дары Диониса, несущего радость[123]123
  Перевод В. В. Вересаева.


[Закрыть].
 

   – Вот и получается, – продолжал Эвангел, – что как только наступит двадцать первый день метагитниона[124]124
  Метагитнион – месяц афинского календаря (конец августа – начало сентября). 21-й день – 6 сентября.


[Закрыть], когда Арктур восходит вместе с зарею, так и беги срезать грозди, суши их на солнце, томи их в тени, дави их в бочках – а там уж Дионис сам позаботится, чтобы вино созрело...

   – Прекрасно! – похвалил Эвангела Сократ. – Вот и я прочту тебе стихи, которые сочинил митиленец Алкей:

 
В глубокодонные чаши,
Хмелю налей — не жалей.
День угасает — не страшно:
В плошках пылает елей.
 
 
Слава Семелину сыну[125]125
  Слава Семелину сыну... — Семела – мать Бога Диониса, родившая его от Зевса.


[Закрыть],
Давшему людям вино!
Чаши, мой друг, опрокинем,
Пусть обнажается дно.
 
 
Чаши возьмём голубые
Вина — краснее, чем кровь.
Выпьем, пока молодые,
За Диониса! И вновь![126]126
  Перевод автора.


[Закрыть]
 

В тёмном коридорчике, соединявшем комнату Эвангела с лавкой, кто-то ударил в ладоши.

   – Ай да старики! – сказал Аристон, входя. – Выпили всё вино и читают друг другу стихи. Правду говорят, что вино возвращает старикам молодость. Слава Вакху! Знакомьтесь!