Текст книги "Чаша цикуты. Сократ"

Автор книги: Анатолий Домбровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

XIV

Вестовой Перикла Антикл известил всех стратегов о том, что Перикл созывает их на тайное совещание в Одеон, которое состоится с наступлением темноты. В том, что совещание предполагалось провести тайно, для стратегов не было ничего необычного. Тайные совещания стратегов проводились и раньше. На них обсуждалось, как правило, лишь то, что не могло стать достоянием гласности: вопросы войны и оснащения армии. Предполагалось, что сведения об оснащении армии и начале объявления войны следует до поры до времени хранить в тайне, чтобы они не стали достоянием врагов. Срок «до поры до времени» был вполне определённым: до народного собрания, на котором объявлялась война и принималось решение об оснащении армии, предложенное заранее (тайно) и заранее обдуманное стратегами.

Как всегда, были приняты меры предосторожности – удалены из Одеона все люди, которые по долгу службы или работы находились в нём, а вокруг Одеона выставлена вооружённая охрана стратегов.

Стратеги устроились на нижней скамье театрона и слушали Перикла, который расхаживал перед ними по орхестре[94]94
  Орхестра – в древнегреческом театре круглая площадка, на которой выступал хор античной трагедии и комедии.


[Закрыть]. Перикл начал свою речь с того, о чём уже знали все Афины, – с вести о нападении фиванцев на Платею.

   – Необходимо наше быстрое решение, – сказал Перикл, – которое, надеюсь, поддержит экклесия: надо отправить в Платею отряд, способный противостоять силам фиванцев. Он удержит от действий также тех платейцев, которые, соблазнённые посулами фиванцев, пожелали бы отделиться от Афин.

Стратеги без обсуждения согласились с Периклом.

   – Благодарю вас, – сказал Перикл. – Теперь о главном. Должны ли мы считать, что Нападением Фив на Платею, союзную нам, Пелопоннес, в чей союз входят Фивы, начал войну против нас?

Большинство стратегов, как и предполагал Перикл, склонились к тому, что нападение Фив на Платею – это начало войны Пелопоннеса против Афин и что, следовательно, надо открыто приступить к оснащению флота и сухопутных войск для предстоящих битв с главными силами врага.

   – И довольно принимать пелопоннесских послов, – предложил Формион, сын Асопия. – Они лишь мутят народ, предъявляя нам свои нелепые требования, да выведывают то, о чём им знать не надо.

   – Я готов согласиться с мнением Формиона, – сказал Перикл.

Согласились с ним и другие стратеги. Гагнон, сын Никия, лишь добавил, что следует усилить пограничные отряды с Мегаридой и Беотией.

   – После нападения Фив на Платею, – продолжил Перикл, – я уже более не сомневаюсь в том, что Пелопоннес нападёт на Афины. И я согласен с вами в том, что надо начать открытую подготовку к войне. Эта подготовка, на мой взгляд, должна заключаться в следующем: всё имущество афинян, находящееся в имениях и на полях, необходимо ввезти в город; и сами афиняне, живущие за пределами города, должны укрыться за крепостными степами при первой же опасности столкновения с врагом. Это первое. Второе: мы должны утвердить в умах людей мысль о том, что мы не пойдём на Пелопоннес, не станем захватывать его земли, а ограничимся лишь обороной. Конечно, флот наш должен быть в полной боевой готовности – это наша главная военная мощь. При вторжении пелопоннесцев в наши пределы мы с помощью флота разрушим их прибрежные города. И последнее: мы обязаны крепко держать в руках наших союзников и регулярно взимать с них дань, чтобы казна Афин не оскудела. Рассудительность, предусмотрительность и полная казна – вот три надёжных основания нашего будущего военного успеха. Все афиняне должны неустанно повторять эти три слова: рассудительность, предусмотрительность и полная казна.

   – Какова же она сейчас, наша казна? – спросил Клеопомп, сын Клиния. – По городу ходят слухи, что она давно оскудела, потому что ты много потратил денег на строительство храмов, а ещё больше – на проведение праздников, на театральные зрелища; много денег ушло на оплату судебных заседаний, на выплату участникам народных собраний. А ещё... – Клеопомп замялся.

   – Что – ещё? – спросил Перикл.

   – Ежегодно ты посылаешь Архидаму, пелопонесскому царю, двадцать талантов. Из государственной казны. Архидам – твой гостеприимец[95]95
  Архидам – твой гостеприимец. — В Греции существовал обычай, согласно которому люди, жившие в разных городах, могли заключать союз гостеприимства, что подразумевало оказание друг другу различных услуг.


[Закрыть]. Говорят, будто и теперь ты послал ему деньги, чтобы он при вторжении не разрушил твои имения. Так ли это?

   – Я должен отвечать только Клеопомпу или всем? – спросил Перикл.

Стратеги переглянулись и ответили, что Перикл должен ответить всем.

   – Ладно, о казне, о слухах, об Архидаме и моих имениях, – подчинился требованию стратегов Перикл. – Уныние, в которое повергают афинян слухи об оскудении казны, напрасно и вредно.

Распространителей этих слухов нужно привлекать к суду как людей, ослабляющих нашу военную мощь в канун войны. Казна наша не оскудела. Ежегодно в неё поступает шестьсот талантов союзнической дани. Кроме того мы имеем доходы от Ливрийских рудников, государственных земель, арендуемого у нас имущества – около четырёхсот талантов. Итого у нас тысяча талантов ежегодного постоянного дохода. Сейчас в Парфеноне хранится шесть тысяч талантов серебра чеканной монетой, общая же сумма денег в казне равна девяти тысячам семистам талантам. Кроме того у нас есть нечеканное золото и серебро из частных и государственных посвятительных даров, священная утварь и мидийская добыча[96]96
  Мидийская добыча. — Мидяне – народ, населявший одну из областей Персии, Мидию. Часто слово «мидяне» употреблялось в значении «персы».
  Мидийская добыча — трофеи, добытые в войнах с персами. Ксеркс I — персидский царь (485—465 до н. э.). Мардоний — персидский полководец.


[Закрыть] – трон Ксеркса, золотой меч Мардония и прочее. Цена всему этому – около пятисот талантов. Прибавьте к этому сокровища других святилищ, золотые ризы Афины Парфенос, слоновую кость и драгоценные камни. Состояние нашей казны должно внушать нам бодрость, Клеопомп! Доволен ли ты моим ответом?

   – Этой частью ответа я доволен. Но ты ещё не всё сказал.

   – Да, да, – согласился Перикл. – Ещё об Архидаме и моих имениях. Двадцать талантов, которые мы посылали ежегодно Архидаму, – это та небольшая цена, которую мы платили за мир. Я всегда считал, что за мир лучше платить деньгами, чем кровью. Это было давнее решение совета стратегов. Пусть Гагнон подтвердит.

   – Подтверждаю, – сказал Гагнон, прославленный адмирал.

Перикл поблагодарил Гагнона кивком головы и продолжил:

   – Архидам действительно мой гостеприимец. Это всем известно. Его гостеприимством пользовались в Лакедемоне все наши послы и глашатаи, а также частные лица, которые обращались к нему от моего имени. Я допускаю, что Архидам, если он вторгнется в Ахарнскую область, может оставить нетронутыми мои имения. Но не потому, что он мой гостеприимен. Он оставит мои имения нетронутыми, чтобы навредить мне в глазах афинян. И вот я клятвенно обещаю: если Архидам не разорит мои имения, а все другие разорит, я отдам мои имения Афинам. Что же касается двадцати талантов, то Архидам их больше никогда не получит.

Гагнон и Формион захлопали в ладоши, другие стратеги одобрительно закивали.

   – А ты, Клеопомп? – спросил Перикл. – Удовлетворён ли ты моим ответом?

   – Удовлетворён, – ответил Клеопомп.

   – Теперь о наших военных силах, – сказал Перикл. – К нынешнему дню у нас обучены и вооружены тринадцать тысяч гоплитов из граждан и метэков. Кроме того, шестнадцать тысяч человек уже теперь охраняют городские стены. Зная общую длину охраняемых стен, легко определить, что на один стадий длины у нас приходится до трёхсот пятидесяти воинов, или по пятнадцать воинов на плефр. Кроме того у нас тысяча двести всадников и тысяча восемьсот пеших лучников. Из боевых кораблей на плаву у нас триста триер[97]97
  Триера — военный парусно-гребной корабль с. тремя рядами весел, вмещавший 200 человек команды и гребцов.


[Закрыть]. Этих сил достаточно, чтобы удержать Афины, если Архидам решится подойти к городским стенам. А решится ли он – не знаю. Многие из вас помнят, что четырнадцать лет назад царь Лакедемона Пластоанакт вторгся в Аттику, но дальше Элевсина не пошёл, вернулся назад.

   – Пластоанакта потом изгнали из Лакедемона, – напомнил Гагнон. – А его советника Клеандрида приговорили к смертной казни. Думаю, что ни Архидам, ни его советники не захотят повторить судьбу своих предшественников. Поэтому они подойдут к нашим стенам, захватив земли, которые нас кормят. Как бы нам вновь не пришлось переселяться на острова.

   – Нам не придётся, – уверенно сказал Перикл. – Но овец и вьючных животных надо будет непременно переправить на Эвбею, если Архидам захватит выпасы.

Так закончился совет стратегов в Одеоне. Все предложения Перикла были приняты, подготовлен перечень вопросов для обсуждения на экклесии.

Гагнон, Формион и Перикл последними вышли из Одеона и спустились к Агоре вместе.

   – Я думаю, что предстоящая экклесия должна стать последней, – сказал Гагнон. – Последней до окончания войны, – уточнил он. – Негоже, чтобы народ обсуждал все планы стратегов. Демократия хороша для обсуждения мирных вопросов, а война – дело военачальников.

   – Я тоже так считаю, – поддержал Гагнона Формион. – Нельзя долго и всенародно обсуждать то, что должно решаться быстро и тайно.

   – Следовало бы обсудить это на нашем совете, – сказал Перикл. – Отчего же только теперь заговорили об этом?

   – Ах, Перикл, – вздохнул Гагнон. – Надоели всякие обсуждения. Ведь, в сущности, все решения, все ответственные решения, принимаешь ты один – так тебе доверяет народ и так ты умеешь управлять им. Ты глава государства и главнокомандующий. Фактически. Тем более ты должен быть им в военное время. Мы тебя к этому призываем. Только при таком положении дел мы выиграем войну с обезумевшей Спартой.

   – Я уже думал об этом, – сказал в ответ Перикл. – Надо, однако, чтобы народ сам дал мне такие полномочия.

   – Ты уже давно получил их, – возразил Формион.

   – Возможно, – согласился Перикл. – Но одно решающее право народ оставил себе – право отстранить меня от должности в любой момент. И потому я не тиран. И тираном быть не хочу. Я не стану созывать экклесию в военное время для решения военных вопросов. Но экклесия сама имеет право собраться в любой день и лишить меня и вас власти, если мы окажемся неугодными афинянам.

   – Ладно, пусть будет так, – сказал Гагнон. – Вероятно, ты всё обдумал и правильно решил: не созывать, но и не препятствовать созыву. Всё же запомни мои слова, Перикл: этим правом воспользуются твои враги.

   – У нас не будет врагов, если мы выиграем войну, Гагнон.

   – Хорошо, Перикл. Будем воевать и молить богов. Пусть будет так.

Ареопаг заседал дольше, чем стратеги в Одеоне. И тоже тайно. Это не было заседание суда Ареопага, хотя собрались почти все члены суда, бывшие архонты, влиятельные лица. Они не судили, они совещались, как заговорщики. Целью их заговора было лишение Перикла должности стратега. Оправданием их заговора служило то, что Перикл в канун неизбежной войны якобы опустошил государственную казну и предаёт афинян, не позволяя им первыми выступить против Пелопоннеса. Но истинная причина их вражды к Периклу была старая: утратив свою былую власть в государстве, когда воля Ареопага была едва ли не высшей волей, отставные архонты жаждали реванша. Их главным врагом была демократия и, значит, Перикл, которого они, разговаривая, не называли даже по имени – так ненавидели. Называли же его Лукоголовым, Распутником, Мотом, Трусом, Предателем, Лжестратегом, вкладывая в каждое из этих прозвищ то, что более всего оправдывало их ненависть и подогревало её, хотя все они, наверное, понимали, что преступления и пороки Перикла – вымысел и клевета. Да, в казне было меньше денег, чем могло бы быть, потому что около двух тысяч талантов ушло на строительство Пропилеи и столько же на осаду Потидеи, восставшей против Афин. Пропилеи Мнесикла – божественная красота и вечная слава гению Афин, усмирение Потидеи – удар по Пелопоннесу, подстрекающему города эллинов к отпадению от Афипского морского союза. Много денег роздано афинянам во благо им же. Но казна города не пуста. Пуста казна в Лакедемоне...

   – Вы помните, как дерзко ответил Лукоголовый Фукидиду, когда Фукидид обвинил Лукоголового в чрезмерной трате денег на строительство храмов и общественных зданий? Народ поддержал Фукидида, а Лукоголовый сказал: «В таком случае пусть эти издержки будут не на ваш счёт, а на мой, и на зданиях я напишу моё имя». Верх дерзости и высокомерия! – сказал один из заговорщиков.

   – И народ тотчас переметнулся на сторону Лукоголового. Глупый народ! – добавил другой.

Архонты разговаривали в темноте. Сами они узнавали друг друга по голосу ведь заседали в Ареопаге не один год. Зато никто другой не смог бы узнать говорящих, окажись он рядом.

   – Да, это обвинение против Лжестратега должно неустанно распространять в народе. – Присутствующие узнали голос архонта-басилевса. – Оно должно звучать так: Перикл строил храмы вместо кораблей; он кормил нищих и чужестранцев, разоряя налогами достойных граждан; он спит с женою своего сына; Перикл – трус: он боится Архидама и старается задобрить его деньгами из государственной казны; Аспазия – распутница: она продаётся за деньги любому. Необходимо вспомнить и старое обвинение: Перикл – убийца великого Фидия.

   – Последнее не доказано, – возразил кто-то басилевсу.

   – Слухи не нуждаются в доказательствах, – ответил басилевс. – К тому же вот что стало известно, о чём вы ещё не слышали: Менон, обвинивший Фидия в краже золота, повесился, оставив письмо, в котором говорит, что донос против Фидия был написан им по приказу Перикла...

   – Но это ложь, – возразил басилевсу всё тот же голос.

Присутствующие зашумели.

   – Если у истины нет свидетелей, – сказал архонт-басилевс, – побеждает ложь, у которой свидетели есть. У нас есть письменное свидетельство Менона, суть которого в том, что Перикл упрятал Фидия в тюрьму после того, как тот неосторожно напомнил Периклу о его нечистых махинациях с золотом, а потом отравил его в тюрьме.

   – Менон не мог быть свидетелем отравления Фидия.

   – Это ты, Демофонт? – спросил басилевс. – Я узнаю и не узнаю тебя.

   – Я, – отозвался Демофонт. – А не узнаешь ты меня потому, что я простужен.

   – Надеюсь, не умрёшь? – хохотнул басилевс.

   – Тебя переживу, – ответил Демофонт.

Все знали о давней вражде двух старых архонтов, Демофонта и басилевса. Демофонт в своё время претендовал на пост басилевса, но проиграл. И с той поры оспаривал всё, о чём бы ни говорил нынешний басилевс.

   – Да, Менон не мог быть свидетелем отравления Фидия, – согласился басилевс, – но и у Перикла нет свидетеля, что Фидия отравил кто-то другой.

   – Но кто же всё-таки отравил Фидия? – спросил Демофонт. – Не ты же, басилевс? И не Перикл, верно?

   – Замолчи! – потребовал басилевс. – Ты сводишь наше совещание к мелким препирательствам. Но я отвечу тебе: Фидия отравил скиф Теаген, тюремный надсмотрщик. Это всё, что нам известно. А кто убил Теагена? – возвысил голос басилевс. – Удалось ли что-нибудь узнать? Демарх, я к тебе обращаюсь!

   – Нет, – тихо ответил из темноты Демарх, которому было поручено найти убийцу Теагена. – Он был убит камнем так, что этот камень мог сам свалиться на него со скалы.

   – Не ты ли перестарался при допросе Теагена? – спросил Демофонт. – И что он вообще успел сказать до того, как ты его прикончил, Демарх?

   – Не я его прикончил! – пронзительно закричал Демарх. – Скажите Демофонту, пусть он замолчит!

   – Хорошо, я замолчу, – отозвался Демофонт. – Но пусть эта ищейка Демарх ответит мне, что успел сказать ему Теаген.

   – Демарх, ответь! – приказал басилевс.

   – Теаген сказал: «Да, это я влил в кружку Фидия яд». Я спросил его: «Кто приказал тебе это сделать?» Тогда он сбил меня с ног, отобрал у одного из стражников меч и бросился бежать. По дороге к городу он был убит. Это всё, – закончил Демарх.

   – Значит, ты и убил его, – заключил Демофонт.

   – Не я! – снова закричал Демарх. – Не я!

   – Ты же повесил Менона, продиктовав ему нелепое признание, – добавил Демофонт.

Демарх странно всхлипнул. Наступило гнетущее молчание.

   – Зажгите светильник, – потребовал басилевс. – И помогите несчастному Демарху.

Демарха била падучая. Его унесли вместе со светильником.

   – Вот чего ты добился, Демофонт, – сказал басилевс.

   – Не я добился, а ты, – возразил Демофонт. – Давайте раз и навсегда договоримся: мы ненавидим Перикла, мы хотим утопить его в грязи, мы идём на заведомую ложь и, значит, не станем убеждать друг друга в том, что на нашей стороне истина, что Перикл действительно опустошил государственную казну, что он боится царя Архидама, вступил в нечестивую связь с женой своего сына, что его жена Аспазия блудливая девка, что Перикл с помощью Менона оклеветал великого Фидия, а затем отравил его. Давайте честно скажем друг другу, что всё это ложь, но что эта ложь поможет нам избавиться от Перикла, которого мы ненавидим потому, что Эфиальт и он лишили Ареопаг былой власти и славы.

   – Не всё ложь, Демофонт, – сказал басилевс. – Согласись с тем, что Перикл запускал руку в казну, не советуясь с народом; что он намерен лишь обороняться против Пелопоннеса, а не выводить нашу армию навстречу армии Архидама; что грязный и невероятный слух о Перикле распространяет его собственный сын Ксантипп; что Аспазия была гетерой и принадлежала другим мужчинам; что Фидий был очень близким другом Перикла и знал о нём нечто такое, чего никто не знает. Не всё ложь, Демофонт. Но и то, что является ложью, правдоподобно. В этом сила наших обвинений. И потому слухи, опираясь на паши обвинения, в конце концов сметут Перикла. Я прав, Демофонт?

   – Я сказал лишь о том, что, обманывая народ, мы не должны обманывать друг друга, называя чёрное белым, удар в спину – честным боем. А цель наша высока – прежняя слава и сила Ареопага, когда перед ним трепетали все, перед волей лучших и мудрейших.

   – А вот за это я благодарю тебя, Демофонт, – произнёс басилевс. – Я рад, что в главном мы согласны с тобой.

   – Я также рад. Попробуй я разойтись с тобой в главном, мне тотчас, как и скифу Теагену, свалится наголову камень, – принялся за старое Демофонт. – А теперь скажи мне, как ты намерен воспользоваться свидетельством Менона; предъявишь ли ты сто суду?

   – Нет, – ответил басилевс. – Я сверил письмо Менона с тем доносом, который он написал на Фидия раньше. Даже несведущий человек, сравнив их, скажет, что письмо и донос написаны разными людьми. Для слуха письмо годится, а для суда над Периклом – нет.

   – Жаль, что не будет суда над Лукоголовым. Вот был бы театр, вот началась бы драка... Для полного нашего согласия, басилевс, я хочу подарить тебе девиз этого нашего совещания: либо мы утопим Перикла в грязи, либо он утопит нас в крови. Нравится? – спросил Демофонт.

   – Нравится, – кивнул басилевс. – Таким образом, все должны приложить усилия к тому, чтобы оживились слухи о Перикле. Мой расчёт: смертельный удар Периклу будет нанесён после первого же поражения в войне. Такие поражения неизбежны в любой войне. Будут они и у афинян. Тогда афиняне припомнят Периклу всё, в чём он виноват перед ними, и если не подвергнут остракизму, то отстранят от должности стратега. Дальше заглядывать пока не будем, хотя самая главная наша цель лежит дальше. Итак, слухи, скорейшее начало войны, поражение и политическая смерть Перикла – Лукоголового, Распутника, Мота, Труса, Предателя и Лжестратега!

Члены Ареопага разошлись по домам, когда ночь достигла часа третьей стражи.

XV

Солнце уже показалось, а потом снова скрылось за Парнасом, когда они спустились в широкое, затянутое утренним туманом ущелье.

Сократ разбудил Хромона.

   – Нам угрожает какая-нибудь опасность? – не открывая глаз, спросил Хромон.

   – Обратись к Софоклу, – посоветовал Сократ. – Ему лучше знать, какая опасность подстерегает в этом ущелье незадачливых путников.

   – Вон на той развилке,– сказал Софокл, приподнявшись на коленях, – на развилке дорог стоит Эдип.

   – Какой Эдип? – спросил Хромон, открыл глаза, протёр их кулаком и посмотрел в ту сторону, куда указал Софокл. – По-моему, там никого нет, никакого Эдипа. Или он успел уже спрятаться за выступ скалы? – Хромон на всякий случай ощупал свой меч и поправил на груди кольчугу.

   – Ты ничего не слышал о царе Эдипе? – усмехнулся Софокл. – О царе Фив, который убил своего отца и женился на своей матери.

   – Какой ужас! – воскликнул Хромон. – Так это его отряд мы громили в Платее?

   – Эдип жил давно, когда в Афинах царём был Тесей[98]98
  Тесей — легендарный афинский царь и герой, совершивший множество подвигов. В Афинах почитался после смерти как Бог.


[Закрыть].

   – Тогда кто же стоит у развилки дорог?

   – Память о нём, – ответил Софокл. – Там осталась мрачная память о нём. Останови лошадей, – попросил Толмида Софокл, когда они доехали до развилки. – Ноги затекли, немного разомнёмся.

Туман уже оторвался от земли и висел над ущельем, цепляясь за верхушки скал. Софокл и Сократ слезли с повозки. Софокл подошёл к скале, подступающей к самой дороге, и прислонился к ней спиной.

   – Я думаю, что Эдип стоял здесь, когда колесница Лая начала спускаться оттуда. – Он указал на склон, по которому петляла каменистая дорога, ведущая в сторону Фив. Пахло мокрой хвоей и мхами. – «Поберегись!» – крикнул возница, увидев внезапно появившегося из-за скалы Эдипа, – принялся рассказывать Софокл-Эдип прижался к скале. Возница натянул вожжи. Колесница остановилась в двух шагах от Эдипа. Раздражённый возница замахнулся на Эдипа бичом. Эдип увернулся от удара. Но старик, ехавший в колеснице, схватил посох и ударил им Эдипа по голове. Удар был сильным. Эдип упал и едва не оказался под копытами лошадей. Взбешённый, он вскочил на ноги, вырвал из рук старика посох и нанёс ему ответный удар, который оказался смертельным. Слуги, бежавшие за колесницей, и возница набросились на Эдипа, обнажив мечи. Эдипа спасло лишь то, что за ним была скала и никто не мог напасть на него сзади, со спины. А противостоящих он легко одолел, так как посох убитого им старика был тяжёл и длиннее, чем мечи у нападающих. Схватка была жестокой и короткой. В живых остался лишь один из слуг, да и то лишь потому, что убежал. Эдип распряг лошадей, чтобы они могли пастись, и пошёл своей дорогой, в семивратные Фивы, не догадываясь о том, что убил не просто злого старика, а фиванского царя Лая, своего родного отца. Сбылось проклятие Пелопса, у которого Лай некогда похитил его сына Хрисиппа, и оракул жрицы Аполлона Дельфийского. Земля, на которой мы стоим, впитала в себя кровь Лая...

   – Уедем отсюда поскорее, – сказал Хромон. – Здесь нечисто.

Толмид отпустил вожжи. Повозка тихо тронулась. Софокл и Сократ пошли за нею следом.

   – Здесь мрачное место, – молвил Сократ, глядя на нависающие над дорогой скалы. – Думаю, что наши предки не зря привязали к этому месту страшное убийство. Наверное, в этих скалах прятались разбойники, которые не раз убивали едущих и идущих в Дельфы за оракулом Аполлона. И добыча у них была богатой, ведь не с пустыми руками направлялись к прорицалищу Трофония афиняне, коринфяне, фиванцы. И посмотри, у нас под ногами совершенно красная глина. Красная, как понтийский синопсис. Как кровь. Ведь и это что-нибудь да значит...

   – Поберегись! – вдруг закричал Толмид. – Разбойники!

Сократ толкнул Софокла в придорожный кустарник и выхватил меч.

Нападавших было пятеро или шестеро – Толмид утверждал потом, что шестеро; Софокл же, наблюдавший за происходящим из кустов, насчитал лишь пятерых.

Разбойники, судя по всему, не ожидали такого отпора, и едва один из них, поражённый Хромоном, упал на дорогу, как другие, побросав колья, пустились наутёк и скрылись в расселинах за камнями и кустарником.

   – Плохие разбойники, – сказал Сократ. – Совсем не умеют драться. А предводителем у них был, конечно же, этот, – он подошёл к разбойнику, который лежал на дороге. – Он из них единственный, у кого меч.

Разбойник был ранен в грудь копьём Хромона если не смертельно, то тяжело. Хромой и Толмид приподняли его и оттащили на обочину.

   – Перевязать? – спросил у Сократа Хромон. – Или пусть подыхает так?

   – Перевяжи, – ответил Сократ, вглядываясь в лицо раненого. – Кажется, он наш земляк, я где-то видел его. Конечно, видел, – сказал он увереннее. – В Афинах и видел. Но что ему понадобилось здесь? Ведь грабить можно и у Афин, там тоже много глухих дорог. Мы добрались сюда за четыре дня, а он мог дня за два, если очень торопился. Стало быть, мог обогнать нас, если именно мы были ему нужны. И кто же в таком случае его послал? Слышишь, Софокл? Кто мог его послать?

   – Спроси у него, – кивнул головой Софокл в сторону раненого. – Надо привести его в чувство и спросить, что ему здесь понадобилось. Дрался он отлично. Верно, Толмид? – спросил Софокл возничего, на которого незнакомец напал первым.

   – Здорово дрался, – подтвердил Толмид.

   – И когда б не копьё Хромона, кто знает, что с нами было бы, – закончил свою мысль Софокл. – Надо привести разбойника в чувство. Дай-ка ему вина, – приказал он Хромому.

Хромон вопросительно посмотрел на Сократа. Тот кивнул головой.

Пока Хромон доставал из повозки кувшин с вином, Толмид и Сократ перевязали разбойника, оторвав широкую ленту от его же хитона. Потом приподняли ему голову, влили в рот вина. Разбойник застонал и открыл глаза.

   – Я умру? – спросил он тихо, с трудом ворочая языком.

   – Умрёшь, – ответил Сократ. – И никто из твоих родных не узнает, где мы тебя закопаем. Дружки же твои разбежались. Они – трусы.

   – Они не знают, кто я. Они здешние. Пастухи. Они не знают меня.

   – Да и мы не знаем, – сказал Сократ. И снова поднёс ко рту разбойника кружку с вином. – Кто ты? – спросил он, когда тот сделал несколько жадных глотков. – Назови своё имя.

   – Меня зовут Демарх, – ответил разбойник. – Демарх, сын Диния, надсмотрщика с Агоры. Аты Сократ, – проговорил он, тяжело вздохнув. – Сократ, сын каменотёса Софрониска. Я тебя узнал.

   – На повозку его! – приказал Хромону и Толмиду Сократ. – Надо довезти его до Дельф, а там жрецы его подлечат. Поторопимся, друзья! Этого человека надо спасти.

В Дельфах они были уже в полдень. Миновав оливковые рощи, дорога вдоль которых повторяла извивы дракона Пифона, сброшенного некогда светозарным Аполлоном со скал Парнаса в долину, они поднялись в гору, к высокой отвесной скале, у подножия которой стоял величественный храм Аполлона Дельфийского, сооружённый славным Трофонием. Выше храма были театр и стадион, где проводились Пифийские игры, учреждённые самим Аполлоном и славно воспетые Пиндаром. По тенистой щели с вершины Парнаса стекал к подножию храма чистый и холодный ручей, названный именем нимфы Касталии. Расплёскиваясь по камням скалы, его вода сверкала на солнце, как огонь, как золотые крылья вечно юного Бога Эрота, поразившего с этих скал любовной стрелой Аполлона. Другой золотой стрелой, убивающей любовь, он ранил сердце прекрасной нимфы Дафны[99]99
  ...золотые крылья вечно юного Бога Эрота, поразившего с этих скал любовной стрелой Аполлона. Другой золотой стрелой, убивающей любовь, он ранил сердце прекрасной нимфы Дафны. — Дафна – в греческой мифологии нимфа, дочь Ген и бога рек Пенея (Ладона). Дафну полюбил Аполлон, но, поражённая стрелой Эрота, убивающей любовь, она бежала от него и, когда почувствовала, что Аполлон её настигает, взмолилась о помощи: «Отец Пеней, помоги мне! Расступись скорее, земля, и поглоти меня! О, отнимите у меня этот образ, он причиняет мне одно страдание!» Лишь только она сказала это, как онемели её члены. Кора покрыла её нежное тело, волосы обратились в листву, а руки, поднятые к небу, превратились в ветви. Долго, печальный, стоял Аполлон пред лавром и наконец промолвил: «Пусть же венок лишь из твоей зелени украшает мою голову, пусть отныне украшаешь ты своими листьями и мою кифару и мой колчан. Пусть никогда не вянет, о лавр, твоя зелень! Стой же вечно зелёным!» (Кун И. А. Легенды и мифы Древней Греции. М., 1954).


[Закрыть]...

Аполлон был отцом Асклепия, бога врачевания. Детьми Асклепия были Подалирий и Махаон, Гигея и Панакея. Великий род Асклепиадов существует и теперь. Все потомки Асклепия – целители. Храмы Асклепию воздвигнуты на Косе, в Эпидавре. В Дельфах же врачует Арсиноя, жрица храма Аполлона. К ней-то и направился прежде всего Сократ с просьбой оказать помощь Демарху. Она вышла к Сократу и долго молча смотрела на него. Не полагалось, чтобы проситель заговаривал с нею первым. Первой должна была заговорить Арсиноя. Она спросила:

   – Так ты и есть Сократ из Афин?

   – Да, – ответил Сократ.

   – Это о тебе было пророчество в нашем храме?

   – Обо мне.

   – И ты превзошёл в мудрости Софокла и Еврипида?

   – Не знаю, – ответил Сократ.

   – Это хороший ответ, – похвалила его Арсиноя. – Если бы ты сказал «нет», я подумала бы, что тебя гложет зависть, если бы ты сказал «да», я подумала бы, что тобой овладела гордыня. Ты сказал: «Не знаю». Это ответ истинного мудреца. Что ты хочешь? – спросила она, строго глядя на Сократа тёмными, как лесная чащоба, глазами. Лицо её было бескровно и сурово, как лицо старой богини. От неё пахло дымом лаврового дерева, которым окуривали Пифию перед восхождением на треножник прорицалища[100]100
  Треножник прорицалища – котёл на трёх ножках, либо подставка для культового котла, либо три котла, соединённые вместе, – важнейший культовый! атрибут Аполлона. Над треножником восседала Дельфийская прорицательница Аполлона – Пифия.


[Закрыть].

   – Мужчина ранен копьём в грудь, – ответил Сократ. – Нельзя ли сохранить ему жизнь?

   – Так хочешь ты или он? – спросила жрица.

   – Он.

   – Тогда проводи меня к нему, – сказал жрица.

Они спустились ниже храма Аполлона, ниже дарохранилищ городов, прошли по склону почти половину дороги, ведущей к Толосу Афины Пронайи, и лишь тогда оказались у Афинского пристанища, у дома, построенного в Дельфах для афинян, приезжающих за оракулом в храм Аполлона и на Пифийские игры. Пристанище было безлюдным – до Пифийских игр было ещё далеко, а за оракулом люди приходили чаше всего под осень, в тёплую, по уже свободную от полевых работ пору. Поэтому смотритель пристанища предоставил Софоклу и Сократу на выбор несколько комнат. Они выбрали ту, что была поближе к колодцу и конюшне, – так Толмиду и Хромону было удобнее присматривать и ухаживать за лошадьми. Демарха до прихода жрицы Арсинои оставили лежать в повозке, соорудив ему там тёплое ложе.

Арсиноя велела развязать рану и показать копьё, которым она была нанесена. Пока Толмид снимал с раны Демарха повязку, Хромой принёс своё копьё.

   – И зачем ты это сделал? – спросила Арсиноя Хромона.

   – Он занёс меч над этим юношей, – Хромон указал на Толмида. – И если б я не метнул копьё, юноша остался бы без головы.

   – Зачем же теперь спасать ему жизнь? – разглядывая кровоточащую рану Демарха, спросила жрица.

   – Он афинянин, – ответил Сократ. – Афинянин афинянина может убить в честном поединке, но никогда не оставит в беде.

   – Что ж, поставь сюда мою корзину, – велела жрица Сократу, который бережно держал у груди её корзину с кувшинами, лекифами[101]101
  Лекиф — сосуд с благовониями.


[Закрыть] и пучками ароматных трав, завёрнутых в тряпицы.

Арсиноя промыла Демарху рапу сначала водой из кувшина.

   – Она течёт с вершин Парнаса по разным камням, корням и мхам, – сказала Арсиноя о воде. – И не потому она целебна, что вытекает из родника нимфы Касталии, а потому, что вобрала в себя много целебных солей и соков.

Сократ и Софокл только переглянулись: жрица сказала такое, что и богам говорить не разрешалось.

Потом она смазала рану Демарха маслами из лекифов, посыпала растёртыми в порошок травами, окурила её дымом каких-то корней, закрыла широкими листьями подорожника и перевязала лентой, смоченной в коричневом настое.

   – И пусть пьёт тёплую воду с мёдом, – сказала Арсиноя, сходя с повозки.

Сократ проводил жрицу до храма.

   – Ведь ты приехал за оракулом, – сказала она ему, беря из его рук свою корзину.

   – Да, – ответил Сократ.

   – Почему же не говоришь мне об этом?

   – Как я мог сказать, если ты не спрашивала?

   – Ты осуждаешь это правило?

   – Я радуюсь твоему вопросу.

   – Тогда отвечай, за каким оракулом приехал ты.

   – Я хочу получить оракул, за который поднесу храму в дар золотую кружку: о победе или поражении Афин в войне с Пелопоннесом. И ещё тот, за который поднесу в дар храму золотой браслет с дорогими каменьями – для Перикла: доживёт ли он до победы.