Текст книги "Чаша цикуты. Сократ"

Автор книги: Анатолий Домбровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

– Я приду ещё раз, когда вернётся «Саламиния», – сказал Сократ, прощаясь с Эвангелом.

Она возвратилась с опозданием на три дня против ожидаемого срока. Отряд вооружённых государственных скифов напрасно поджидал её на берегу, чтобы сопровождать Алкивиада в Афины: Алкивиада на «Саламинии» не оказалось.

Сократ увидел Архита лишь издали. Тот поприветствовал его поднятием руки и кивнул головой. Это означало, что переданное с ним письмо Сократа попало в руки Алкивиада. Об остальном Сократ узнал из разговоров, которые несколько дней будоражили Афины: Алкивиад сбежал. Сначала он подчинился приказу «Саламинии», поднялся на триеру без сопротивления, объявив своему войску, что покидает его ненадолго. Вёл себя во время перехода из Сицилии в Фурии[118]118
  Фурии — греческий город в Южной Италии, основанный Периклом.


[Закрыть] спокойно и был даже приветлив с капитаном триеры, пил с ним вино и тем усыпил его бдительность. А ночью, когда «Саламиния» стояла в итальянских Фуриях, городе, основанном Периклом, Алкивиад тайно покинул триеру и не вернулся. Два дня поисков оказались безрезультатными: Алкивиад словно в воду канул. На третий день «Саламиния», обескураженная случившимся, прекратила поиск и ушла в Афины навстречу своему позору. Отряд государственных скифов сопровождал из Пирея в Афины не Алкивиада, а капитана «Саламинии»...

Ожидал ли Сократ, отправляя с Архитом тайное письмо в Сицилию, что Алкивиад поступит именно так? Ответить себе на этот вопрос он не мог. Да, он предупредил Алкивиада о грозящей ему опасности. Это был долг дружбы. Всё остальное должен был решить сам Алкивиад: бежать, не бежать, подчиниться приказу архонтов, схватиться в рукопашной с командой «Саламинии», арестовать её, послать просьбу архонтам отложить суд до окончания похода, поднять армию против Афин, попытаться отстоять свою жизнь на суде признанием или непризнанием вины, покончить с собой до суда... У него был выбор. И этот выбор он обязан был сделать сам – как человек, как солдат, как гражданин. Как афинянин.

Нельзя отвечать злом назло, коварством на коварство, обманом на обман, если ты осуждаешь зло, коварство и обман, иначе злу, коварству и обману не будет в этом мире конца. И тогда ты хуже своих врагов, потому что они начали злое дело, а ты продолжил его. У честного человека есть только один путь в борьбе со злом, коварством и обманом – до конца служить добру, честности и правде, не отвечать злом на зло, коварством на коварство и обманом на обман. И нельзя во всех случаях и любыми способами хвататься за жизнь, которая может стать для тебя позором: обречь на нищету, скитания и всеобщее презрение...

Афины заочно приговорили Алкивиада к смертной казни через отравление, конфисковали всё его имущество и постановили, чтобы все жрецы и жрицы прокляли его.

И тогда он возник из безвестности, как бог безрассудного мщения. Он перебрался из Фурий к спартанскому царю Агидему и открыл ему план осады Сиракуз. Спартанцы бросились на Сицилию и разбили афинян. Семитысячное войско было разгромлено за несколько дней, потому что спартанцы напали с тыла. Погиб Никий, главный афинский стратег, – спартанцы взяли его в плен и казнили, не приняв в расчёт его старость. Тысячи гоплитов и лучников стали спартанскими рабами.

Агидем дал Алкивиаду войско, и тот двинулся с ним на Афины. Афины устояли. Да и Алкивиад, кажется, решил повременить со штурмом Афин, остановился в Декелии на северо-востоке от Афин, укрепил это селение, сделал его неприступным со всех сторон и стал совершать из него грабительские набеги на Аттику. Но страшнее для Афин стало другое: вследствие их слабости после поражения в Сицилии от них отпали многие острова во главе с Хиосом и Лесбосом. Хозяевами на морях стали спартанцы и персы. Этому во многом содействовал сам Алкивиад. Афиняне назвали его Алкивиадом-изменником...

III

Во время сицилийского похода афинян Платону было двенадцать лет, и он мало что помнил о том времени. То есть он помнил, конечно, о том, что Сицилийский поход был, но тогда он мало занимал его, и поэтому в памяти сохранилось лишь то, что Сицилийский поход оказался для афинян неудачным и что виноват в этом был Алкивиад, двоюродный брат его дяди Крития. Дядя ненавидел за это своего двоюродного брата, всегда называл его изменником. Даже в те дни, когда Алкивиад после десяти лет, прошедших со времени Сицилийского похода, с триумфом вернулся в Афины. Этот день, день возвращения Алкивиада, Платон помнил хорошо, потому что это было совсем недавно, год назад, а ещё потому, что вместе с Сократом находился в Пирее, когда к причалам подошли триеры Алкивиада. Платон и Сократ стояли в толпе ликующего народа, пришедшего из Афин в Пирей, чтобы встретить своего героя. Многие ожидали, что Алкивиад войдёт в гавань на триерах, разукрашенных добытыми в боях вражескими щитами и рострами потопленных спартанских кораблей. Все искали пурпурные паруса триеры командующего. Говорили даже, что Хрисогон, победитель на Пифийских играх, будет исполнять на флейте песню для гребцов, стоя на носу триеры Алкивиада, а знаменитый трагический актёр Каллипид, одетый в длинный хитон и мантию, как на состязаниях, станет командовать ими. Но флотилия Алкивиада вошла в Пирейскую бухту без шума и украшений. Триера Алкивиада ничем не отличалась от других, и её не сразу нашли. Толпа металась от одного причалившего корабля к другому и всё кричала:

   – Где Алкивиад? Где наш Алкивиад? Куда вы дели Алкивиада?

И хотя на берег уже сходили другие стратеги, никто не обращал внимания из них, их не видели, им не досталось ни одного венка. Первым Алкивиада увидел Эвриптолем, его двоюродный брат.

   – Да вот же он! – закричал Эвриптолем, бросаясь к одной из триер, причалившей в стороне от толпы – Алкивиад! Брат! Мы ждём тебя с радостью и слезами!

Толпа устремилась за Эвриптолемом. Послышались возгласы приветствия и рыдания. Алкивиаду достались все венки, вся радость и слёзы, вся слава, вся любовь. Велико было счастье афинян, но и пережитое ими горе было тяжко: ведь были потеряны моря и острова, враг бесчинствовал в предместьях, а в самих Афинах ни днём ни ночью не утихала вражда партий, шла настоящая война, лилась кровь, и у тюремщиков уже не хватало яда цикуты. Алкивиад вернул Афинам могущество и покой – доблестный воин, племянник Перикла, чьи годы правления афиняне называли золотым веком. Афиняне не требовали от Алкивиада раскаяния за прошлые грехи, они сами готовы были повиниться перед ним за то, что приговорили его к смерти за юношеские проказы и не дали ему довести до победного конца Сицилийский поход.

А он поначалу боялся сходить на берег, и только увидев Эвриптолема, понял, что толпа собралась на берегу вовсе не для того, чтобы растерзать его.

Сократ не подошёл к нему. И не только потому, что трудно было протиснуться сквозь толпу.

   – Если он помнит добро, он придёт ко мне сам, – сказал он тогда Платону.

Колесницы помчались к Афинам, к Пниксу: народ желал послушать Алкивиада.

Уже стоя в разукрашенной колеснице, Алкивиад, казалось, искал кого-то в людском водовороте.

   – Me тебя ли он высматривает, учитель? – спросил Сократа Платон.

   – Нет, не меня, – ответил Сократ, засмеявшись. – Он ищет девушку, которая только что висела у него на шее и горячо целовала. Это была гетера Тимандра... Он ещё молод, наш Алкивиад!

Они не слышали речь Алкивиада, которую он произнёс перед народным собранием на Пниксе с трибуны, высеченной из скалы для Перикла. За колесницей Алкивиада можно было бы угнаться только на колеснице, а Сократ и Платон возвращались из Пирея в Афины пешком. Хотя многие из юношей, встречавших Алкивиада и не имевших ни колесниц, ни лошадей, побежали следом за ним, соревнуясь друг с другом и желая отличиться перед великим стратегом.

   – Я одного боюсь, – сказал Платону Сократ, когда они подходили уже к Дипилонским воротам, – любовь народа переменчива, как морской ветер. Достигнув своего апогея, она легко превращается в нечто противоположное – в ненависть. Для этого достаточно малейшего пустяка, как для перемены ветра – одной тучки на небе.

Он понимал, что нынешней своей радостью афиняне отчасти обязаны и ему и что с возвращением Алкивиада ушли в прошлое и его беды. Не знал только, надолго ли.

Все эти десять лет, пока Алкивиада не было в Афинах, судьба Сократа, как и многих других сторонников, родственников и друзей Алкивиада, висела на волоске, на ниточке, которую мойры почему-то не торопились обрезать: ведь он, Сократ, воспитал Алкивиада, был его учителем и наставником, или, как говорил в своих речах Ферамен, глава четырёхсот олигархов, развратил Алкивиада, сделал его чудовищем. Многие ученики в эти годы покинули Сократа – одни из страха оказаться в немилости у афинян, другие по требованию своих недальновидных или враждебно настроенных по отношению к Сократу родственников. Верными ему остались только Евклид, Антисфен, Аполлодор и Ксенофонт[119]119
  Евклид (ок. 450—380 до н. э.) – ученик Сократа, основатель мегарской философской школы.
  Антисфен (440—366 до н. э.) – философ-киник, ученик и друг Сократа. Киники вели образ жизни странствующих проповедников и призывали к отказу от всего, что нс является жизненно необходимым.
  Ксенофонт (между 430 и 426—354 до н. э.) – историк, ученик Сократа.
  Скирофорион — месяц афинского календаря (конец мая – начало июня).


[Закрыть]. А потом, три года назад, к ним прибавился Платон, красивый, умный и чуткий юноша. Платон был выходцем из древнего и знатного рода Алкмеонидов, к которому принадлежал и Алкивиад...

Был конец месяца таргелиона, его двадцать пятый день – Праздник омовения Афины. По представлениям афинян, плохой день для всяких начинаний, несчастный день. Со статуи Афины Паллады в Парфеноне сняли все украшения из золота, драгоценных камней и слоновой кости и набросили на неё покрывало, чтобы никто не мог увидеть её лишённой божественного блеска и величия. У крашения мылись и протирались. Считалось, что Афина в этот день, закрыв лицо, становится суровой к людям и не велит им радоваться. Афиняне же, дождавшись возвращения Алкивиада, предались весёлому пиршеству. Сократ подумал, что позже, протрезвев, они вспомнят, что нарушили волю богини, и, суеверные, станут ждать наказания. И всякую неудачу Алкивиада будут приписывать тому, что он вернулся в Афины в несчастный День омовения; враги же его, осмелев, заявят, что его возвращение – начало грядущих бед...

Алкивиад позвал Сократа на пир, который он устроил в своём, возвращённом ему афинянами доме, и предоставил ему ложе рядом с собой.

Ночь была тёплая и короткая – приближалось летнее солнцестояние, месяц скирофорион. И потому, начавшись на вечерней заре, пир скоро увидел утреннюю зарю – так быстро пролетела эта ночь. Но слов было произнесено так много, что, когда б их удалось выстроить одно за другим и вложить в уста лишь одного говорящего, он не смог бы умолкнуть и на десятую ночь. И почти все они предназначались Алкивиаду – славили его и пророчили ему ещё более славную судьбу. А те немногие слова, что произнёс сам Алкивиад, были обращены к Сократу.

Алкивиад сказал:

   – Если кто и спас меня от смерти и бесчестья, то это только он, Сократ, поистине самый мудрый человек Эллады. Я слышал его голос на чужбине, он вёл меня, как ведёт слепца поводырь. И поэтому первую благодарственную чашу я пью за учителя моего. За тебя, Сократ!

   – Как только ты начал говорить, я испугался, – сказал Алкивиаду Сократ, когда на рассвете они вышли вдвоём в сад. – Я боялся, что ты проболтаешься о письме, которое я передал тебе тогда с матросом «Саламинии».

   – Боялся?! – удивился Алкивиад. – Но ты достоин награды!..

   – Нет, нет, – остановил его Сократ. – Ни о какой награде и речи быть не может. Достаточно того, что ты сказал. Но как бы не случилось так, Алкивиад, что твои слова превратятся в камни, которыми забрасывают меня враги. Не теперь, конечно. Теперь они затаились, забились в щели. Но скоро ты уплывёшь, Алкивиад, – сто кораблей уже оснащены и ждут тебя в Пирее. И тогда враги снова поднимут голову. Поэтому я прошу тебя, никому не рассказывай о моём письме. Жизнь переменчива, Алкивиад. И многое в ней повторяется. Как бы мне не пришлось вновь посылать тебе тайное письмо. Только ради этого я и прошу тебя не говорить лишнего. Не лишай меня возможности совершить ещё один подвиг, – засмеялся Сократ.

   – Ты мало пил, учитель, если мрачные мысли не покинули тебя, – сказал Алкивиад. – Но я подчинюсь твоей просьбе. Мой горький опыт убеждает меня в том, что ты прав: нужно держать ухо востро не только с врагами, но и с друзьями. Так ли, учитель?

Сократу очень хотелось расспросить Алкивиада о том, как он жил все эти годы, о чём думал, какие истины открылись его душе, но Алкивиад не мог надолго оставить своих гостей. Сократ понимал это и потому ни о чём не спросил его. Лишь пригласил побывать у него в доме, повидаться с Ксантиппой.

   – Моя старуха любит тебя, как своего сына, – сказал Сократ, когда они уже возвращались к пирующим.

   – Хорошо, я побываю у тебя, – пообещал Алкивиад. – Непременно.

Пришла очередь и Сократу произнести заздравное слово. Обращаясь к Алкивиаду, он сказал:

   – Я не знаю, что ты ещё совершишь, Алкивиад. Но вот наилучшее из всего, что ты сделал для себя: ты вернулся в Афины. И афиняне говорят, что из всего прошедшего наилучшим является настоящее, потому что ты вернулся. Афиняне, однако, могут заблуждаться и со временем назовут наилучшим другое время. Но для тебя, Алкивиад, уже ничто не переменится: это – твоё наилучшее время, это – наилучший из твоих пиров. Сегодня тебя чествуют за многие твои победы, но по-настоящему ты одержал лишь одну великую победу – победу над самим собой. И как надо знать себя, чтобы победить! Не один ведь только случай движет нами, но и разум. Волна сколько угодно будет бросать корабль туда и сюда, но, чтобы плыть, нужен парус. И вот разум – самый чудесный из всех парусов, парус, наполняемый ветром знания...

Сократ любил Алкивиада, гордился им, радовался его возвращению и славе, восхищался его мужеством, силой, красотой, верил в его воинский гений, но в одном всё же отказывал ему – в разумном постоянстве. Сократ и теперь не верил тому, что Алкивиада возвратила в Афины его разумная воля, а не богиня Тихе, госпожа случая и удачи.

Подтверждением этому был рассказ самого Алкивиада, навестившего Сократа на третий день после пира. Алкивиад пришёл один, в сумерках, в простом наряде. Простой наряд и сумерки избавили его от зевак, которые все эти дни преследовали Алкивиада, где бы он ни появлялся. Уставший от пышных встреч, от громких речей, он пришёл к Сократу для тихой задушевной беседы.

   – Прости меня, учитель, – сказал он, обнимая Сократа. – Теперь ты видишь, кому я принадлежу, – толпе. Постоянно – толпе и так редко – самому себе. А простить прошу меня за страдания, которые невольно доставил тебе своим существованием. Я знаю, что тебя здесь оскорбляли, преследовали, что тебе грозили судом и расправой за мои проступки, что тебя покинули многие друзья и ученики, страшась за собственную шкуру, и тем самым обрекли тебя на бедность... Лучше бы я умер тогда – и сам не страдал бы, и у тебя не было бы напрасных хлопот.

   – Никто не знает, что лучше, – ответил Алкивиаду Сократ. – Если мы живём, то это для чего-то нужно. И мне думается, что справедливо одно из двух: либо после жизни ничего не будет – и тогда она всё, чем мы обладаем; либо после здешней жизни, бестолковой и трудной, наступит другая жизнь, осмысленная и лёгкая, – тогда здешняя существует как ступень к той, как приготовление к другой, как обучение для иных мыслей и дел. Словом, никто не знает, что лучше – жить или не жить. Так что и твои слова – только слова.

Небо зажглось звёздами, улёгся ветер, сумрак наполнился голосами людей, собирающихся к ужину, поплыли запахи стряпни, дым. Шорох в деревьях – устраиваются на ночлег птицы. Лают собаки – выползли за ворота, когда спала дневная жара, лают на скот и на прохожих. Над Акрополем движутся факельные огни – ходит ночная стража. И уже откуда-то доносятся звуки весёлой флейты: где-то начался пир.

Ксантиппа вынесла столик во двор, поставила у стены, обвитой виноградом, зажгла масляную плошку. Принесла вино, хлеб, сыр. И когда Сократ и Алкивиад сели к столу, отошла в сторону, долго глядела на Алкивиада, на его лицо, освещаемое огоньком плошки, задумчиво улыбалась и, должно быть, думала о том, как быстро летят годы, – ведь ещё совсем недавно, казалось, Алкивиад приходил сюда мальчиком, а теперь вот зрелый мужчина с сединой в волосах.

– Что же было, Алкивиад? – спросил Сократ.

Алкивиад стал рассказывать, облокотись на стол, то роняя голову, то поднимая глаза на Сократа.

...Он покинул ночью «Саламинию» и укрылся у незнакомых людей. Они могли выдать его, но не выдали, хотя знали, кого укрывают и какая награда обещана тем, кто выдаст его. Бедные люди не позарились на золото. Вот ведь какой невероятный случай, первый в цепи десятка других! Потом он переправился на Пелопоннес на торговом судне, скрывался в Аргосе, боясь и афинян и спартанцев и надеясь, что афиняне одумаются, простят ему юношеский грех ради великого дела, которое он начат в Сицилии. Ждал добрых вестей из Афин, но не дождался. Не хотел, однако, прозябать в безвестности, навсегда распрощавшись с мечтами о славе, и обратился к Спарте. К тому времени он успел принести Спарте много вреда, тысячи спартанцев потеряли жизни, сражаясь с воинами Алкивиада у Мантинеи... Теперь он пообещал спартанскому царю Агидему, что принесёт ему пользы больше, чем доставит вреда. Спартанцы поверили ему. Но пользу свою они видели только в одном – в победах над афинянами. И Алкивиад принёс им эти победы.

   – Они давались нелегко, – рассказывал Алкивиад. – Порой мне казалось, что поражение было бы желательнее, что оно отрезвило бы меня, остановило ту ужасную работу, в результате которой между мной и Афинами стремительно вырастала степа. Но я не знал поражений. Ни в чём...

И это была правда. Он легко соблазнил жену царя Агидема Тимею, и она родила от него сына, которого назвала Алкивиадом. А когда ему сказали, что он этим поступком оскорбил царя, он ответил, что спартанцы должны радоваться содеянному им, так как отныне на спартанский престол взойдут его потомки...

Агидем в конце концов решил избавиться от Алкивиада. И не только потому, что тот соблазнил Тимею. Бесчисленные победы Алкивиада породили среди спартанцев, как весенний дождь порождает траву, сотни завистников. И однажды, когда Алкивиад находился в Ионии, спартанские эфоры прислали туда приказ убить его.

   – Но боги были на моей стороне, – сказал Алкивиад. – Среди спартанцев нашлись верные люди, которые тайно предупредили меня о приказе эфоров. И те, кому было приказано убить меня, погибли сами.

   – Тогда ты вспомнил об Афинах, Алкивиад? – спросил Сократ. – Спарта стала для тебя врагом, и ты вспомнил о родине, верно?

   – Нет, – тяжко вздохнул Алкивиад. – Я не смел тогда подумать об Афинах. Нет, не смел. Я перешёл на сторону персов, Сократ. К сатрапу АртексерксаТиссаферну. И понравился ему.

Персидский сатрап Тиссаферн, по свидетельству тех, кто хорошо знал его, был коварным и злым человеком. Чтоб понравиться ему, надо было проявить недюжинную изворотливость и способность хамелеона. Впрочем, в искусстве менять свой облик, приспосабливаться к образу жизни других народов Алкивиад превзошёл многих. В Спарте его видели отпустившим длинные, ниже плеч волосы. Говорили, что он купался там в холодной воде, чего никогда не делают благоразумные афиняне, ел чёрный ячменный хлеб, не пользовался благовониями, постоянно занимался гимнастикой и носил простую одежду. Зато в Ионии являл собой нечто совершенно противоположное: казался человеком изнеженным, предавался утончённым удовольствиям и был легкомыслен, как юноша. Во Фракии же был грубым, много пил, скакал на лошадях, охотился на диких кабанов и любил опасные мужские игры.

   – У Тиссаферна я жил роскошно, сорил деньгами, имел пышный дворец.

   – Но оставался ли самим собой, Алкивиад? – спросил Сократ.

   – Не знаю, – ответил Алкивиад. – Конечно, я менял маски, но ни одна из них не пристала к моему лицу, верно?

   – Чем же, какой маской ты очаровал Тиссаферна, злейшего врага всех греков – и афинян, и спартанцев? Ведь не только искусной лестью, Алкивиад? Ты дал ему совет как стратег, не правда ли? В других советах Тиссаферн не нуждался.

   – Да, учитель, – неохотно ответил Алкивиад. – Я дал ему совет. Я сказал ему: не верь пи афинянам, ни спартанцам, но помогай и тем и другим ровно настолько, чтобы они, постоянно воюя, не смогли окончательно победить друг друга, но становились бы всё время слабее.

   – Этот совет дан маской или тобой?

   – Не знаю. Но вот чего я добился: и афиняне, и спартанцы стали жалеть о том, что в своё время охотились за моей головой. Они начали искать моей дружбы. Я предпочёл афинян. И вот я здесь, мой учитель. Теперь, размышляя о случившемся, я думаю, что иного пути для возвращения в Афины у меня не было. Нужно было пройти именно этот путь: от бегства с «Саламинии» через Лакедемон и Тиссаферна. Смотри, как это было: ненависть одних я гасил любовью других, пока не вернулся к тому, с чего начал: я вновь хочу послужить величию Афин.

   – Но не идёшь ли ты по кругу, Алкивиад? Если по кругу, то встретишься с тем, что уже было: снова Афины предадут тебя, снова бегство, опять Лакедемон, опять Тиссаферн. И снова по пятам за тобой будет следовать заговор, смерть.

   – Это подсказывает тебе твой демоний, Сократ?

   – Ты не о том молишься богам, Алкивиад. Помнишь ли, как однажды ты направлялся к храму Зевса, чтобы сотворить там молитву, а я остановил тебя и спросил, с какой молитвой ты намерен обратиться к Зевсу?

   – Да, помню, хотя это было очень давно. Ты сказал тогда, что лучше не молиться вовсе, чем просить у Бога то, истинную цену чему ты не знаешь.

   – Ты просишь у богов могущества для Афин через твоё посредничество, потому что хочешь таким образом прославиться. Но знаешь ли ты, какой ценой достанется тебе эта слава?

   – Что говорит тебе твой демоний, Сократ? Ты не ответил на этот вопрос. Я ничего не знаю о цене славы. Но что мне делать? Ведь никакого другого искусства, кроме искусства войны, я не знаю. И вот моя судьба воевать. И разве плохо, что я молю богов о победе? О чём же ещё? Земледелец просит богов об урожае, мореход – о попутном ветре, купец – о богатстве, девушка – о красоте. Разве может стратег желать чего-то иного, чем победа?

   – Может, Алкивиад. Люди привыкли к тому, что ты всегда побеждаешь, что для тебя нет ничего невозможного, что при одном лишь твоём появлении враг бросает оружие и сдаётся. Они так привыкли к этому, Алкивиад, что достаточно будет одной неудачи, одного поражения, чтобы приписать тебе это как преступление. Другие стратеги на десять поражений добиваются одной победы и уже прославлены на всю жизнь. Одно твоё поражение после ста блистательных побед может вызвать гнев и проклятие афинян.

   – Вот я и прошу, чтобы боги даровали мне победу, Сократ.

   – Да. Но хватит ли у богов щедрости и на этот раз?

   – Твой демоний говорит, что мне лучше не отправляться в новый поход на Лакедемон?

   – Тебя так давно не было рядом со мной, что мой демоний забыл о тебе. Я хочу лишь сказать, что твоё первое поражение принесёт тебе беду, которую трудно будет поправить. Ты вышел на второй круг своей жизни не тем, кем был раньше: вот и голова у тебя уже седая, и рука, наверное, не так крепко держит меч, как прежде. И не лучше ли тебе отказаться от чести быть стратегом? Дома и имущество афиняне возвратили тебе. Ты вернулся со славой, ты прощён и вознесён. Попроси у афинян покоя.

Алкивиад долго молчал, пил вино, жевал сыр. Поднимал глаза к звёздам, кивал в раздумье головой, потом внимательно посмотрел на Сократа и тихо сказал:

   – Поздно, Сократ. Покой для меня хуже смерти...

Сократ проводил Алкивиада за ворота. Там они обнялись и расстались без слов. Флот Алкивиада ушёл в Ионию через три дня. Сократ не ходил в Пирей провожать Алкивиада – был болен. Да и жара в тот день стояла такая, что старому человеку надлежало оставаться в тени.

Первая весть от Алкивиада пришла в Афины с острова Андрос: он разрубил союз андросцев и спартанцев, но город Андрос не взял, отказавшись от осады, которая надолго задержала бы его. Первая победа, таким образом, оказалась неполной. У одних это вызвало недовольство, раздражение – ведь ждали чего-то значительного. Другие, откровенные враги Алкивиада, уже потирали радостно руки – оказалось, что Алкивиад не так удачлив, как думали об этом афиняне, а поскольку одна неудача тянет за собой другую, то вот и надежда на то, что Алкивиад проиграет поход и навсегда исчезнет.

Алкивиад не стал осаждать Андрос, потому что впереди у него были Самос, Хиос и другие острова Ионии. Он должен был торопиться, так как Афины выдали ему слишком мало денег для того, чтобы можно было рассчитывать на длительный поход.

Следующая весть об Алкивиаде пришла с Самоса. Её привёз Трасибул, давний враг Алкивиада. Это была весть о поражении.

Пока Алкивиад ходил в Карию, чтобы раздобыть деньги и продовольствие для своих матросов, Антиох, которому он доверил командование флотом на время своего отсутствия и приказал не ввязываться ни в какие сражения со спартанцами, нарушил его приказ. Он появился перед эскадрой спартанского стратега Лисандра и, показывая свою пьяную удаль, корчил со своей триеры рожи, выкрикивал оскорбительные слова, всячески разжигая Лисандра, который не расположен был охотиться за ним.

Антиох, отличный кормчий, но никудышный стратег, довёл всё же Лисандра до гнева. Лисандр погнался за триерой Антиоха. Увидев это, на помощь Антиоху пошли другие корабли. Тогда Лисандр поднял весь свой флот и ринулся в сражение. Два десятка кораблей афинян были уничтожены, Антиох же попал в плен и был убит Лисандром. Казнив всех пленников, Лисандр ушёл в Эфес и скрылся в надёжной бухте. Возвратившийся из Карий Алкивиад, узнав о случившемся несчастье, собрал на Самосе оставшиеся триеры и двинулся к Эфесу, желая отомстить Лисандру. Но Лисандр из бухты не вышел и боя не принял. Для штурма же Эфеса у Алкивиада не было сил.

   – Алкивиад погубил всё дело и потерял корабли, которые мы сооружали, лишая себя всего, – кричал на Пниксе Трасибул, прибывший с Самоса. – Он легкомысленно пренебрёг вверенной ему властью. Не о чести и славе Афин думал Алкивиад, а о пьянстве. И деньги он собирал не для войска, а чтобы пить вино и развратничать с абидосскими и ионийскими гетерами. С одной из гетер он не расстаётся ни днём ни ночью. Вы знаете её – это Тимандра. Теперь он построил для неё во Фракии, близ Бисанты, дворец, окружив его крепостными стенами. Этот дворец – убежище не только для Тимандры, но и для самого Алкивиада. Он не намерен возвращаться в Афины. Мы доверили свой флот проходимцу и распутнику, гуляке и предателю, разбойнику и святотатцу!

Афиняне поверили Трасибулу. Его ложь была похожа на правду, а это самая опасная ложь. Экклесия приняла решение лишить Алкивиада прав стратега и назначить новых стратегов. Ими стали Тидей, Менандр и Адимант. Бездарные стратеги и чванливые люди. Приняв командование флотом при Эгоспотамах, они отвергли план Алкивиада, который принёс бы им верную победу, заставили Алкивиада удалиться, оскорбляли его, как только могли, особенно Тидей, назначенный главным стратегом, понадеялись на собственную удачу и вскоре погубили весь флот и всё войско. Три тысячи афинских воинов были взяты Лисандром в плен и казнены, все триеры сожжены или потоплены. Вырвался живым с двумястами матросами лишь Конон, который и доставил в Афины эту ужасную весть.

   – Мы не послушались Алкивиада, – плакал Конон, рассказывая о позорном поражении. – Случилось именно то, о чём он нас предупреждал: Лисандр напал на нас, когда мы к этому не были готовы, праздно стояли при Эгоспотамах, отпустив бойцов и матросов на берег, где не было никакой защиты. Вы отстранили Алкивиада от дел без всякой его вины! – заявил он народному собранию. – Виноват был кормчий Антиох, который глупо погиб сам и потерял два десятка кораблей. Своим решением об отстранении Алкивиада вы погубили весь свой флот. И будущее Афин! Это было постыдное решение, которое теперь не исправить...

Флот Лисандра подошёл к Афинам одновременно с сухопутным войском спартанского царя. Город оказался окружённым со всех сторон. И хотя афиняне мужественно защищались, перевес всё же был на чаше Спарты. Отрезанные от всего мира, Афины оказались без продовольствия. Начали умирать от голода женщины и дети. Тогда народное собрание решило принять условия мира, предложенные Спартой. Это был самый унизительный из всех договоров, которые когда-либо подписывали Афины: все военные корабли Афин объявлялись собственностью Спарты, подлежали немедленному разрушению Длинные Стены[120]120
  Длинные Стены – оборонительные стены, связывавшие Афины с их гаванью Пиреем. Построенные в 461—456 гг. до н. э., они были срыты спартанцами после их победы в Пелопоннесской войне в 404 г. до и. э. и восстановлены в 388 г. до н. э.


[Закрыть] и все другие укрепления, Спарта становилась главой всей Эллады. В Афинах расположился спартанский гарнизон во главе с Лисандром, была отменена демократическая конституция, Афинами стали управлять спартанские ставленники – Тридцать олигархов. Главою Тридцати был избран Критий, поэт и софист, двоюродный брат Алкивиада, бывший ученик Сократа.

Об Алкивиаде долго не было никаких вестей. Потом появились слухи, будто он у персидского наместника Фарнабаза во Фригии собирает войско против Спарты. Афиняне поверили в это. На стенах домов там и сям появились надписи: «Нас спасёт Алкивиад». А ещё спустя какое-то время на Пниксе было объявлено, что Алкивиад убит. К народу вывели Тимандру, которая подтвердила объявленное.