Текст книги "Чаша цикуты. Сократ"

Автор книги: Анатолий Домбровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

   – Чтобы, размышляя о ней, украсить свой досуг, – ответил Сократ. – Кто заполняет свой досуг мудрым размышлением, тот избавляется от скуки, которая хуже постыдной смерти. Спроси у Андокида, так ли это.

Андокид оговорил на суде себя и других и был прощён. Те же, кого он назвал своими соучастниками, были казнены. Алкивиада он не назвал, хотя на суде его понуждали к этому. После суда враги Алкивиада сказали ему, что он, Андокид, поступил дурно.

   – Скажите об этом Алкивиаду, когда он вернётся с победой, – ответил им Андокид.

Несчастный Андокид, убегая от одной смерти, боялся попасть в объятия другой. Несчастен и тот город, который делает своих граждан такими трусами.

Из Сицилии пришла весть, что Алкивиад, приближаясь к Сиракузам, взял Занклу. Друзья Алкивиада ликовали. Враги, затаив страх, принялись с новой силой плести против него злокозненные сети. Сократ не знал, что теперь лучше для Алкивиада – новая победа или поражение. И пока он размышлял над этим, случилось непоправимое: в гелиэю поступило новое обвинение против Алкивиада. Теперь уже речь шла не о гермах. Сократа вызвали на допрос и прочли ему следующее: «Фессал, сын Кимона, обвиняет Алкивиада, сына Клиния, в оскорблении двух богинь, Деметры и Коры, тем, что устраивал у себя в доме со своими товарищами мистерии, подобные элевсинским, сам изображал Зевса, а Деметрой была гетера».

«О, Алкивиад, – мысленно обратился к своему другу Сократ, выслушав обвинение Фессала, – это твоя смерть».

Сократа спросили, участвовал ли он в столь неслыханном святотатстве.

   – Нет, – ответил Сократ, – не участвовал.

   – А Политон, Теодор и другие, названные в обвинении, участвовали?

   – Я знаю лишь о том, что я ничего не знаю.

Допрашивающий усмехнулся: эта знаменитая фраза Сократа давно была известна афинянам и повторялась многими кстати и некстати.

   – Ты хочешь сказать, Сократ, что ты не знаешь, участвовали ли Политион и Теодор в кощунственной мистерии?

   – Я не знаю также и о том, совершалась ли кощунственная мистерия, – ответил Сократ.

   – Но ты допускаешь, что она могла быть?

   – Всё, что делают одни люди, могут сделать и другие, – сказал Сократ. – Собака не умеет блеять, а овца не умеет лаять. Но люди могут даже то, что могут животные: блеять, лаять, мычать, выть, рычать, свистеть, мяукать, чирикать. И даже то, чего животные не могут: например, допрашивать друг друга. – Теперь и он мог улыбнуться.

Но Алкивиада он не спас: о кощунственной мистерии, устроенной некогда юным Алкивиадом в своём доме, рассказали под страхом смерти другие. Смерть давно уже шла за ним по пятам и вот теперь, кажется, настигла его. И какая нелепость: то, что ежегодно делается жрецами в Элевсине, поощряется и приветствуется, но, повторенное однажды Алкивиадом тайно в собственном доме, обрекало его на казнь.

Сократ не был посвящён в элевсинские таинства, потому что не принадлежал к роду знатных, но Перикл, чьими стараниями в Элевсине на развалинах древних храмов было возведено новое святилище Деметры, прикрыл его однажды своим плащом и ввёл в зал мистерий. Так Сократ увидел то, что не подлежит разглашению и что давно разглашено. К последнему, рассказывают, приложил руку даже великий Эсхил[114]114
  Эсхил (525 456 до н. э.) – древнегреческий драматург. Участник греко-персидских войн. Из 80 драм Эсхила сохранилось семь: «Персы», «Семеро против Фив», трилогия «Орестея», «Просительницы» и «Прикованный Прометей». Из остальных дошли только отрывки.


[Закрыть], за что был изгнан из Афин.

– О, Деметра, земля-мать, о, Хлоя, богиня посевов, о, Карпофора, дарительница плодов, о Феспофора, устроительница жизни, о Сито, богиня хлеба! Ты прекрасна обликом, волосы у тебя цвета спелой пшеницы. Ты благостна к людям, ты научила их вспахивать землю и засевать поля пшеницей, подарив им её зёрна. Ты даруешь плодородную силу земле, животным и людям. Ты была несчастной, потому что потеряла свою дочь Персефону, похищенную Аидом. Ты знаешь, что такое горе. И что такое любовная страсть. И потому прости Алкивиада. Не губи его за то, что он воспылал любовью к тебе в образе земной женщины. И не лишай меня счастья лицезреть его до конца моей жизни среди живых. О, Деметра, дочь Кроноса и Реи, супруга Зевса, владыки владык, смилуйся!..

Там, в огромном элевсинском телестерии, святилище Деметры, в девятый день осеннего месяца боэдромиона[115]115
  Боэдромион – месяц афинского календаря, соответствует концу сентября началу октября.


[Закрыть] жрецы и жрицы храма представляли страсти Деметры. Посвящённые заполнили весь телестерий, тихо войдя под его своды через шесть ворот. Гранит и мрамор святилища были едва освещены. А то, что происходило в центре его, скрыто мраком. Но там слышны были осторожные шаги, вздохи, там двигались какие-то тени.

Ожидание становилось напряжённым, как предчувствие жуткого крика в гробовой тишине. Мистический ужас остановил дыхание людей. И вдруг – яркий свет, словно Гелиос спустился с небес. Многоголосый стон облегчения прокатился под сводами. Вспыхнули факелы и лампионы. В пурпурной мантии и в царском венце возник из мрака иерофант, верховный жрец храма Деметры. Он стоял на лугу, усыпанном цветами, – так был убран центр телестерия. Взмах его рук – свет покатился дальше, и грянул хор, исполняющий гимн в честь Деметры. Всех обуял священный восторг: люди пожимали друг другу руки, улыбались и плакали, не зная, как ещё выразить свою любовь к животворящей богине, и с душевным трепетом ожидая её появления. Но первой на луг вышла Кора-Персефона. Кора беззаботно играла на лугу, собирала цветы, плела венок и не знала, какая судьба уготована ей отцом, всемогущим Зевсом. Но хор уже предрекал несчастье. И вот разверзлась земля посреди цветущего луга, из мрачной расселины вышел бог подземного царства мёртвых Аид, брат Зевса, и обвил своими могучими руками прекрасную Персефону. Она забилась, как бабочка в паутине, как цветок на ветру. Заплакал хор, но помощи нет. Аид увлёк Персефону в земные недра. Расселина затянулась цветами. И тогда все увидели прекрасную и горестную Деметру. Босая, с распущенными золотыми волосами, она звала дочь, припадала ухом к земле и обращалась к небу, но никто не мог сказать ей, где Персефона, ибо Зевс приказал всем молчать. Приносящая всему живому счастье Деметра оказалась несчастной сама. И тогда она постучалась в дом к людям, чтобы найти утешение среди них. Она знала, что беда – частый гость в человеческом доме, и хотела научиться искусству одолевать беду.

Дочери элевсинского царя Келея привели её к отцу. Жалея несчастную женщину, жена Келея, Метанира, доверила ей присматривать за своим сыном Демофонтом. Весёлый мальчик так полюбился Деметре, что она решила сделать его бессмертным. И напугала Метаниру, которая однажды увидела, как Деметра держит Демофонта над огнём.

Тогда Деметра открылась Метанире и поведала ей о своём материнском горе. Теперь она уже не могла оставаться среди людей и попросила Келея построить для неё храм, чтобы удалиться в него и оплакивать свою дочь в одиночестве.

За одну ночь Келей возвёл для Деметры храм. Деметра простилась с Келеем и Метанирой и попросила их служанку Ямбу проводить её к храму.

«Не печалься, богиня, – сказала ей жизнерадостная Ямба. – Есть одно средство, которое избавляет от всех печалей. Это средство – любовь. Она всего сладостнее на земле. И если у тебя похитили одну дочь, ты можешь родить другую. Нет ничего прекраснее любви».

Деметра впервые засмеялась. Засмеялись и все, кто был в святилище: ведь это правда, что любовь сладостнее всего на земле. А горше всего голод, потому что это смерть для всех. С той поры как Деметра предалась печали, земля превратилась в пустыню: увяли травы, погибли сады и всё живое, люди и животные истощились от голода, а многие умерли.

Бог солнца Гелиос услышал смех Деметры и нарушил приказ Зевса – рассказал ей, кто похитил её дочь. Зевс воспылал любовью к жене и повелел Аиду вернуть ей Персефону.

И вот снова раскрылся вход в подземное царство, и навстречу измученной долгими страданиями Деметре вышла Персефона. Воспрянула вся природа: расцвели цветы и запели птицы, согнулись от плодов зелёные ветви деревьев, заколосились тучные нивы, вышли на пастбища стада. И грянул вакхическую песнь хор: весна! Весна! Минуло время смерти!

Преобразилась и Деметра. Она снова стала прекрасной богиней. Гривастые кони вынесли из тьмы золотую колесницу Зевса. Владыка владык, совершеннейшая сила блаженных и совершенных – Зевс сошёл с колесницы и заключил в объятия Деметру.

Костяные бряцала кифаредов ударили по звучным струнам, в соловьиных трелях зашлись авлосы[116]116
  Авлос - духовой музыкальный инструмент.


[Закрыть], хор зазвучал во всю мощь – наступил великий миг всей мистерии, миг соития Деметры и Зевса. Гаснут светильники, но уже наступил рассвет. Великие боги, как драгоценные камни, лежат на трижды вспаханной земле, устав от любви. Брошено семя новой жизни. Семя бессмертия...

– Итак, не печальтесь, – заключил мистерию верховный жрец. – Наступила осень, но снова придёт весна. И тот, кого одолевают мысли о кончине, пусть отныне думает о вечности. Вы очищены от уныния. Смерти нет!

Алкивиад устроил элевсинскую мистерию в своём доме. Он был иерофантом, верховным жрецом, он же был и Зевсом. Его друзья исполняли другие роли. Деметрой была гетера Нефтида. Зевс обладал Деметрой под непристойные пьяные крики друзей – таков был безобразный финал элевсинской мистерии в доме Алкивиада.

Сократ не присутствовал при этом, иначе он отговорил бы Алкивиада от дерзкой затеи: отеческих богов надо почитать, чтобы не оскорблять души предков, от которых и нам дано отечество. Он также не знал о том, что Алкивиад совершил такое святотатство. Но теперь некоторые из бывших участников лжемистерии поддержали обвинение Фессала, признав тем самым и свою вину. Они надеялись на прощение, но Алкивиаду не на что было надеяться.

Архонты-правители решили возвратить Алкивиада в Афины и предать его суду. «Чтобы он мог оправдаться, если не виновен, или принять смерть, если виновен» – так объявили они экклесии, народному собранию. За Алкивиадом приказано было послать «Саламинию» – лёгкую и быстроходную триеру. Её капитан получил предписание не поднимать руку на Алкивиада, обойтись с ним вежливо, чтобы не возбуждать войско, скрыть от него подлинное обвинение, сказав, что Афины призывают его на суд из-за разбитых герм и верят в то, что он легко оправдается.

И хотя это предписание было секретным и Сократ не мог о нём узнать, его демоний, внутренний голос, подсказал ему, что Алкивиад будет уведён на «Саламинию» обманом. Впрочем, демоний подсказывал ему лишь то, что становилось для него очевидным в ходе быстрых и точных рассуждений, за которыми не поспевали слова. Медленный ход рассуждений в этом случае мог бы выглядеть так: отлично владеющий мечом и кинжалом бесстрашный Алкивиад не сдастся без боя; никто из команды «Саламинии» не решится вступить с ним в поединок; войско Алкивиада, узнав о нападении на своего любимого стратега, встанет на его защиту с оружием в руках; силы «Саламинии» и силы войска Алкивиада несравнимы; исход открытого столкновения команды «Саламинии» и Алкивиада может быть только один: гибель «Саламинии» и поход возмущённого Алкивиада с войском на Афины; об этом знают архонты; и вот их тайный приказ капитану «Саламинии»: заманить Алкивиада на триеру обманом.

Но всякий обман, если он даже полезен, остаётся обманом. Как и тайное убийство, к которому могли бы приговорить Алкивиада архонты, если бы не объявили народу, что Алкивиад будет возвращён в Афины и предан гласному суду. Итак, он не будет тайно убит в Сицилии, но обманом доставлен в Афины и казнён по решению гелиэи.

Хотя человек умирает один раз, смерть выходит на охоту за ним не единожды. Алкивиад ушёл от четырёх смертей: от той, что подстерегала его в битве при Потидее, когда Сократ заслонил его собой и вынес с поля сражения; от той, что готовили для него Андрокл и Деоклид; от той, что миновала из-за трусости оратора Андокида; его не убьют тайно посланцы архонтов. Но впереди пятая охота. Не последняя ли? Древние мудрецы говорили: кто сосчитал до четырёх, тот сосчитал всё. Эта формула высечена на священных камнях храма Аполлона: 1, 2, 3, 4 – это всё, ибо 1 + 2 + 3 + 4 равняется десяти, а дальше счёт только повторяется: 10 + 20 + 30 + 40 равняется 100, 100 + 200 + 300 + 400 равняется 1000 – и так до бесконечности.

Сократ не верил, что в этой формуле есть предсказание, которое можно истолковать для Алкивиада двояко: последней для него должна стать четвёртая охота смерти – коварное убийство, но если он избежит его, то окажется для смерти недосягаемым. Неужели всё-таки тайное убийство? Но как оправдаются тогда архонты перед народным собранием? Ложью. Солгали один раз, солгут и во второй: скажут, что Алкивиад напал на капитана «Саламинии» первым и тот вынужден был защищаться.

Сократ отправился в Пирей, откуда должна была вскоре отплыть «Саламиния».

II

Он шёл вдоль Длинной Стены с её внешней стороны, чтобы не попадаться на глаза любопытным людям, снующим, как муравьи, по дороге, связывающей Пирей и Афины. Шёл по тропе среди бурьяна, укрываясь плащом от холодного ветра и мороси. Тропа то и дело огибала кучи битых камней, оставшихся от древних стен, поднималась и скатывалась вниз по холмам, ныряла в глубокие овраги, на дне которых стояла вода, на мостки, на кусты втоптанного в грязь бурьяна. Дорога же громыхала колёсами повозок за длинными стенами. Там было тише, суше, ровнее. Но там его узнали бы. Ведь если он с кем и беседовал чаще, чем с другими, на Агоре, так это с возницами, доставлявшими из Пирея товары и новости, услышанные от своих и заморских торговцев и моряков.

Одного знакомца Сократ всё-таки встретил. Это был обнищавший башмачник Симон, у которого прошлым летом сгорела мастерская и всё его нехитрое добро.

Симон тащил на себе тюк с кожей, стыдился этого и потому, как и Сократ, избрал безлюдную тропу, а не дорогу. Бедность – позор для афинянина. Увы, она привязчива, как лишай, и надо приложить много трудов, чтобы избавиться от неё.

   – Хайре, Симон, – сказал Сократ, помогая ему опустить тюк на землю. – Сколько же сандалий ты сошьёшь из этих обрезков?

   – Ох, – вздохнул Симон, избавившись от ноши. – Спроси меня о чём-нибудь другом.

   – Не стану, – сказал Сократ. – А вот угощу тебя лепёшками, которые испекла Ксантиппа. Так ты и не женился, Симон, и потому твоя сумка, наверное, пуста. А мог бы жениться: прошло уже много лет, как умерла твоя Амикла. Разве она, умирая, не велела тебе жениться во второй раз?

   – Ты забыл, Сократ. Она-то велела, да ты не посоветовал.

   – Разве? – удивился Сократ: он не помнил, чтобы Симон обращался к нему за советом.

   – Да, да, – сказал Симон, садясь на край тюка и приглашая Сократа сделать тоже. – Я записал тогда твой ответ и при случае покажу тебе его. Но вот он, как я его помню: «Поступай как хочешь, – сказал ты мне тогда, – всё равно раскаешься». Женюсь – раскаюсь, не женюсь – раскаюсь. Я подумал тогда, что проще не жениться: хлопот меньше.

   – Не всякие хлопоты в тягость, Симон. И тюк и женщина могут быть по весу одинаковыми. Но скажи мне, что нести легче? Не женщину ли, Симон? – Сократ толкнул Симона плечом. – И если женщина тяжелее тюка, всё равно она легче. Неся на руках женщину, ты не стал бы прятаться за стену, верно?

   – Я бы отнёс её в сад, – засмеялся Симон.

Сократ развернул на коленях тряпицу с лепёшками, и они стали есть.

   – Я – оттуда, ты – туда. Зачем? – спросил Симон.

   – Ты несёшь тяжёлую ношу домой, а я – в Пирей, – ответил Сократ.

   – Но где же она?

   – Здесь, – похлопал себя по груди Сократ. – Погружу её на корабль и вернусь. – И чтобы сменить тему разговора, спросил: – Не был ли ты в лавке Эвангела?

   – Я уже забыл вкус вина, – ответил Симон. – А к Эвангелу без денег нечего соваться. Да и матросы там пьянствуют – в два счета могут поколотить.

   – Много ли матросов?

   – Едва ли не вся команда доблестной «Саламинии». Она стоит как раз у причала возле лавки Эвангела.

Последнюю лепёшку Сократ завернул в тряпицу и сунул её в руки Симона.

   – Тебе нужнее, – сказал он. – А я пообедаю у Эвангела.

Симон не стал противиться, спрятал свёрток за пазуху.

   – А теперь скажи мне, Симон, – попросил Сократ, – что самое дорогое в жизни? Слава, богатство, здоровье, семья, свобода, любовь, дружба, отечество, мудрость, покой? Что бы ты выбрал как самое прочное, самое надёжное?

   – То, без чего всё остальное невозможно, – ответил Симон, подумав.

   – Без чего же невозможно всё остальное, Симон?

   – Без самой жизни.

   – Это так, – согласился Сократ. – Но что такое сама жизнь без всего того, что я назвал? Не то ли, что и дерево без листьев, без ветвей, без корней, без коры? Разве мы не называем такое дерево только бревном?

   – Да, называем.

   – Стало быть, бревно – это уже не дерево?

   – Да, это бывшее дерево, Сократ.

   – А жизнь, лишённая всех благ, – это уже не жизнь?

   – Пожалуй, что и не жизнь.

   – Если не жизнь, то, значит, смерть? Ведь между жизнью и смертью ничего нет, Симон?

   – Да, между жизнью и смертью нет ничего, – согласился башмачник. – Кто жив, тот не мёртв, а кто мёртв, тот не жив. Ничего другого придумать нельзя.

   – А больной человек – он жив или мёртв? – спросил Сократ.

   – Скорее жив, чем мёртв. Больных не хоронят, а мёртвые не выздоравливают.

   – Что нужно больному для выздоровления?

–Чистый воздух, хорошая пища и тепло, Сократ. Ещё лекарство, – добавил Симон, подумав.

   – А не так ли действуют на больного человека лекарства, как чистый воздух, хорошая пища и тепло?

   – Пожалуй, что так: они очищают дыхание, разгоняют кровь и согревают тело.

   – Кто может помочь одинокому больному человеку, Симон?

   – Это всем известно, Сократ, – улыбнулся Симон, потому что вопрос показался ему самым лёгким из всех. – Родители, братья, сёстры, дети, жена, если болен мужчина...

   – Стало быть, семья, родственники?

   – Да, родственники, Сократ.

   – А если родственников нет?

   – Тогда друзья, – сказал Симон. – Конечно же, друзья! Кто же ещё?!

   – Ты прав, Симон. Если у человека нет родственников, их не купишь и за деньги. К тому же больные не женятся и не рожают детей. Даже не все здоровые женятся. Так ли, дружище Симон?

   – Так.

   – Родственников нет, а друга можно найти.

   – И это правда, Сократ.

   – И вот получается, Симон: когда человек лишён всего, даже здоровья, ему нужен друг. Как чистый воздух, как здоровая пища, как тепло. Так что бы ты выбрал как самое необходимое и самое прочное в жизни, Симон?

   – Друга, Сократ. Это точно: я выбрал бы друга. И старался бы для него, как для самого себя. Правильно? Ведь это одно и то же: заботиться о друге – значит заботиться о самом себе. У кого нет друга, у того уже нет ничего.

   – Но к этой мысли привела тебя твоя мудрость, не так ли, Симон? – спросил Сократ, поднимаясь с тюка.

   – Что ты хочешь этим сказать, Сократ? – забеспокоился Симон. – Не то ли, что человеку прежде всего нужна мудрость?

   – Нет, – успокоил Симона Сократ. – Я хотел сказать, что мудрый из всех благ выбирает дружбу. И тот, у кого есть друзья, мудр. Но глупцов много.

   – Да, глупцов много, – согласился Симон, взваливая на себя тюк.

   – Спасибо, – сказал ему Сократ, помогая приладить тюк. – Большое тебе спасибо, Симон.

   – За что ты благодаришь меня? – удивился Симон.

   – Конечно, за истину, – ответил Сократ. – Ты нашёл, что для друга надо стараться, как для самого себя.

Симон потащился в Афины, домой, а Сократ продолжил свой путь в Пирей, к Эвангелу.

Во дворе винной лавки Эвангела кутили матросы «Саламинии». Ветер и холодная морось не были им помехой. До Сицилии путь долог и опасен. Когда-то ещё доведётся им приложиться к винным кружкам? Богини судьбы Мойры прядут, отмеряют и обрезают нити человеческих судеб, как им заблагорассудится. И не теперь ли они принялись прясть эти нити для матросов «Саламинии»? Один поворот веретена – матросам выданы деньги, другой поворот веретена – они пьют и шумят возле винной лавки Эвангела, третий – взойдут завтра на быстроходную «Саламинию», четвёртый – достигнут Сицилии... А пятый? Не растопчут ли их, как дикие быки, гоплиты Алкивиада? Опять один, два, три, четыре – и всё отмерено, всё сочтено?

Бывалые матросы пили угрюмо. А молодёжь шумела, пела, плясала. Молодым жизнь чудится вечной, потому что они мчатся от приключения к приключению. Для них и смерть, кажется, только приключение.

Эвангел сразу же узнал Сократа, хотя они не виделись давно – лет пять или шесть. С этого они и начали свой разговор, когда Эвангел завёл Сократа в заднюю комнату, где стояло простое ложе, устланное циновками, и стол и где Эвангел отдыхал во время короткого обеденного перерыва.

   – Принести ли вина? – спросил Эвангел, хитро прищурившись, потому что спросил не о том, хочет ли Сократ вина, а о том, есть ли у него деньги, чтобы заплатить за вино.

Сократ так и ответил:

   – Деньги есть, – и для убедительности потряс кошельком. – И приведи сюда того матроса, который сидит у ворот и играет с мальчишками в кости, – попросил он. – У парня, наверное, нет денег – отдал всё жене или матери, а выпить ему хочется. Так я угощу его.

   – Я и сам хотел угостить его, – сказал Эвангел, – да вино нынче дорого – всё привозное, с островов. Моё всё выпито сицилийской ратью. Так что подумай, хватит ли у тебя денег на угощение.

   – Хватит, – заверил его Сократ. – Ещё и тебя угощу, старого скрягу. Знаешь, даже дорогое вино теряет вкус, когда пьёшь его один.

Эвангел вернулся с вином и с матросом.

   – Как тебя зовут, сынок? – спросил матроса Сократ, разливая вино.

   – Архит, – ответил матрос.

   – У тебя больна мать, и ты оставил ей все свои деньги, – сказал Сократ. – Не спрашивай, почему я это знаю.

   – Да, это так. – Матрос не спросил, откуда Сократу известно о том, что он оставил все деньги больной матери, но в глазах его зажглось удивление.

   – Хорошо, я расскажу тебе после того, как мы выпьем за здоровье твоих старших братьев, которые сражаются под Сиракузами, – сказал Сократ.

   – И это тебе известно?! – не сдержался матрос. – Значит, ты знаешь меня?

   – Нет. – Они выпили, и Сократ продолжал: – Я знаю только то, что тебя зовут Архитом. Но ты сам мне об этом сказал. Об остальном я догадался. Это очень просто, сынок. То, что у тебя нет денег, я понял, когда увидел тебя у ворот играющим в кости с мальчишками. Все твои товарищи пьют вино, а ты не пьёшь. Значит, решил я, ты либо без денег, либо болен. Но твой вид подсказал мне, что ты здоров. К тому же больных матросов не допускают на «Саламинию». Верно?

   – Верно, – улыбнулся Архит, наливаясь румянцем после кружки доброго вина.

   – Но ты мог бы и тогда не пить, если бы у тебя было мало денег. Только я решил, что у. тебя нет ни обола, потому что ты играл с мальчишками в кости не на деньги, а не щелчки. Будь у тебя хоть немного мелочи, ты не стал бы играть на щелчки. Я угадал?

   – Да, ты угадал.

Сократ ещё налил вина, и они снова выпили.

   – Теперь о больной матери.

   – Да, пожалуйста, – попросил Архит.

   – Теперь о твоей больной и старой матери. Хозяину лавки я сказал, что ты мог отдать деньги жене. Но, едва сказав это, я понял, что ошибся. Ты не отдал бы все деньги жене, потому что молодые матросы, отправляясь в плавание, никогда так не поступают. И тогда я подумал, что все деньги можно отдать только больной матери. Будь твоя мать здорова, она возвратила бы тебе часть денег. Она поступила бы так и если бы была молодой и не вдовой. Итак, она больна и стара, решил я. А раз она стара, подумал я, а ты ещё так молод, то у тебя есть старшие братья и сёстры. Впрочем, от сестёр я тут же отказался: будь у тебя старшие сёстры, тебе не пришлось бы так заботиться о матери и оставлять ей все деньги. Значит, у тебя есть только старшие братья, и они теперь не дома. Братья тебе были друзьями, и потому ты не завёл себе других друзей, иначе они пригласили бы тебя на пирушку. Ещё я подумал, что если твои братья не здесь, то они очень далеко, раз не пришли тебя проводить. Значит, где они? Значит, они в Сицилии. Вот и всё, мой мальчик. Прав ли я?

   – Ты прав, – ответил Архит. – Но как ты узнал, что у меня два брата?

   – А! – засмеялся Сократ. – Значит, я и это угадал?

   – И это!

   – Тут мне просто повезло, – признался Сократ. – Хотя как знать... И где же твои братья, Архит? – спросил он, став серьёзным. – Действительно в Сицилии?

   – Да, они ушли с Алкивиадом.

   – Конечно, мой мальчик. И вот у тебя радость: ты скоро увидишься с ними.

   – Не знаю, – ответил Архит. – У меня будет мало времени. Успею ли я их найти? Взяв Алкивиада на триеру, мы сразу же помчимся обратно. Может быть, в тот же день.

   – А ты попроси Алкивиада, пусть он прикажет разыскать твоих братьев и привести их к тебе, – предложил Сократ.

Эвангел допил вино и встал.

   – Вы тут болтайте, а мне пора к моим бочкам, – сказал он. – Позже я ещё загляну. Хорошее ли вино?

   – Да, хорошее, – ответил Сократ. – Принесёшь нам ещё. Эвангел ушёл: матросы во дворе уже стучали по столам пустыми кружками.

   – О том, чтобы попросить Алкивиада, и думать нечего, – вздохнул Архит. – Ведь не гостинцы мы ему везём, а приказ архонтов. Очень неприятный для него приказ. Ты ведь знаешь.

   – Да, знаю. Кто об этом не знает? Об этом знает даже моя коза.

   – Коза?

   – Конечно. Она паслась на Пниксе, когда архонты объявили народному собранию, что пошлют за Алкивиадом «Саламинию». Алкивиад будет огорчён. А может быть, и взбешён. Ты не сможешь обратиться к нему с просьбой. Когда человек в дурном расположении духа, к нему лучше не подходить.

   – Вот и я о том же, – сказал Архит. – А мать просила передать братьям... А, да что говорить об этом! – досадливо махнул рукой Архит. – Налей ещё вина, старик.

   – Но я, кажется, смогу тебе помочь, – сказал Сократ, когда они опустошили кружки.

   – Ты? – не поверил Архит. – Разве ты плывёшь снами?

   – Нет, Архит. Но я дам тебе одну вещицу, которая согреет сердце Алкивиада. Благодаря этому он обратит на тебя внимание, и ты сможешь попросить его о братьях.

   – Мне хотелось бы поверить, что ты не шутишь, старик, и что у тебя есть такая вещица, – сказал Архит.

   – Да, у меня есть такая вещица. – Сократ сунул руку за пазуху и достал деревянное колёсико от детской игрушки.

   – Это?! – прыснул Архит, вертя в пальцах колёсико. – Такой пустяк?

   – Это не пустяк. – Сократ взял колёсико и зажал его в кулаке. – Но если ты не хочешь встретиться с братьями, Архит, я, конечно, не дам тебе эту вещицу. Решай сам.

   – Я хочу встретиться с братьями! Я должен встретиться! – прижимая руку к груди, заговорил Архит. – Мать, она так больна, она так просила! Слова привета. Может быть, последние. Знаешь ли ты, что это такое, старик?

   – Да, я это знаю. Здесь, – Сократ раскрыл кулак, – здесь тоже слова привета. И тоже, может быть, последние. Посмотри на колёсико внимательно. Оно не деревянное, как ты думаешь. Это плотно свёрнутая лента папируса. Боковые части покрашены. А сверху надето деревянное кольцо. Итак, что же это, Архит?

   – Письмо?

   – Ну вот, теперь ты знаешь тайну этой вещицы. Да, это письмо. И ты передашь его Алкивиаду. – Сократ помолчал и спросил: – Передашь?

   – Передам, – сказал Архит.

   – Но тайно. Так, чтобы никто не видел.

   – Да.

   – Ты поторопился с ответом, Архит, – улыбнулся Сократ, вертя колёсико на указательном пальце. – Сначала ты должен был спросить: «Почему тайно?» И если б ты спросил, я ответил бы: «Потому что иначе ни тебе, ни мне не сносить головы». Так передашь?

   – Передам, – твёрдо сказал Архит.

   – Я уже старый человек, и мне умирать не страшно, – продолжал Сократ, после того как они снова хлебнули вина. – А тебе ещё жить. Я не хочу, чтобы ты погиб из-за меня. И потому ещё раз прошу: сделай всё тайно. При этом ты должен будешь сказать Алкивиаду: «Оберни папирусной лентой рукоять своего кинжала. Это спасёт тебя от смерти. Так велел Сократ».

   – Лента заговорена? – спросил Архит.

   – Заговорена, – улыбнулся Сократ, похлопав Архита по руке. – Ведь я колдун, верно?

   – Очень похож, – сказал Архит.

   – Тем лучше. Но запомнил ли ты, что надо сказать Алкивиаду? Ты скажешь ему, – повторил Сократ. – «Оберни папирусной лентой рукоять твоего кинжала. Это спасёт тебя от смерти. Так велел Сократ».

   – Я запомнил. У меня хорошая память.

   – И когда он это сделает, ты попросишь его о братьях. Но не раньше.

   – И он мне поможет?

   – Да, – сказал Сократ и вручил Архиту колёсико.

Пришёл Эвангел, принёс кувшин вина. Сократ уплатил Эвангелу за выпитое и за новый кувшин и сказал Архиту:

   – Неси кувшин во двор и угости товарищей. А я посижу и поболтаю теперь с Эвангелом. По-стариковски.

Кинжал, о котором Сократ сказал Архиту, он подарил Алкивиаду после битвы при Делии. Так он тогда отблагодарил Алкивиада за своё спасение. Битву при Делии, что в Беотии, афиняне проиграли и были обращены в бегство. Многие тогда погибли. Не миновать бы смерти и Сократу, когда б не Алкивиад. Он поднял его тогда на своего коня, и они вместе вырвались из вражеского кольца. После возвращения в Афины Сократ долго искал подарок для Алкивиада. В конце концов купил в Пирее у финикийца кинжал, сам выточил для него рукоятку из пентелийского мрамора и вручил этот кинжал Алкивиаду. Подарок был не ахти какой, но Алкивиад с ним с той поры никогда не расставался и уверял Сократа, что кинжал приносит ему удачу. «Из-за Силена, – говорил ему Сократ посмеиваясь. – Рукоятка кинжала сделана из мраморного пальца Силена, который отломился, когда я ваял весёлого спутника Диониса, пьяного и сладострастного гуляку. Кусочек этого пальца я сберёг и для себя. Он тоже приносит мне удачу».

Сократ вспомнил о кинжале, когда решил отправить письмо Алкивиаду. Такое письмо, которое никто, кроме Алкивиада, не смог бы прочесть. И такое письмо он написал. На длинной полоске папируса. Чтобы написать его, он отыскал кусочек мраморного пальца Силена, выстрогал круглую палочку – скиталу – той же толщины, что и палец Силена (как и мраморная рукоятка на кинжале Алкивиада), плотно обернул её полоской папируса – аккуратной спиралью – и уже после этого написал на ней письмо, располагая буквы строчками вдоль скиталы. Снятая со скиталы полоска папируса оказалась усыпанной буквами, которые не складывались в слова. Чтобы прочесть письмо, полоску папируса необходимо было вновь намотать спиралью на скиталу точно такой же толщины (то есть на рукоятку кинжала, некогда подаренного Алкивиаду Сократом).

Сократ написал Алкивиаду: «Тебя ждёт смерть за поругание Деметры». Буквы же на полоске папируса, снятой со скиталы, читались сверху вниз (хотя писались снизу вверх) в таком, как будто ничего не означающем порядке: деагдржмзуетясьрие бмтонмеерпаент[117]117
  Читатель может проверить, что это именно так, если напишет буквы (расположив их вертикально: одну под другой) в указанном порядке на бумажной полоске шириной в 1,4 см, а затем намотает ее на палочку диаметром в 2,4 см. (Авт.)


[Закрыть].

Сократ заночевал у Эвангела – Эвангел сам уговорил его остаться на ночь. И потому был свидетелем того, как ранним утром триера «Саламиния», дружно взмахнув десятками весел, отошла от берега и легко заскользила по тихой глади залива. Теперь следовало попросить синекудрого Посейдона, чтобы плавание её было безбедным...