355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анатолий Домбровский » Чаша цикуты. Сократ » Текст книги (страница 21)
Чаша цикуты. Сократ
  • Текст добавлен: 9 апреля 2017, 19:00

Текст книги "Чаша цикуты. Сократ"


Автор книги: Анатолий Домбровский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 26 страниц)

VI

Дома его ждали друзья: старый и преданный Симон, добрейший Критон с сыном Критобулом, юный Аполлодор, Платон и его брат Адимант. Оказалось, что всех их собрал Симон, узнавший первым о том, что Сократа повели к Критика Они ждали дурных вестей, но Сократ вернулся живым и невредимым. Они обнимали его, смеялись, а Критон заплакал. Все пришедшие, даже башмачник Симон, считали себя учениками Сократа. И лишь Критон был только другом. Он никогда не вступал с ним в философские споры, ни с кем из его друзей не состязался в красноречии. И вообще, говорил мало, больше слушал, а уж если и говорил, то о делах обыденных, житейских – о доме, о жене и детях, о здоровье, о ценах на рынке, об одежде, о хлебе и вине, об урожаях оливок и пшеницы и, конечно, о погоде, от которой так много зависело в жизни – и урожаи, и цены, и здоровье. Он был человеком практичным и всегда мог дать добрый совет. За это его более, чем других друзей Сократа, ценила Ксантиппа и всегда ставила в пример своему мужу, которого считала в делах житейских бестолковым и бесполезным.

Ксантиппа приготовила всем кикеон, старинную похлёбку, замесив на вине и мёде ячменную муку, мелко нарезанный лук и растёртый солёный сыр. Ничего другого в доме не нашлось – ни мяса, ни хлеба, ни хорошего вина.

   – Ксантиппа думает, что мы устроили здесь походный привал, – смеясь, извинился за бедное угощение Сократ. – Хотя, конечно, все мы в походе, всю жизнь. А в походе для подкрепления сил эллины пьют кикеон.

   – Зачем он тебя звал? – спросил Сократа Симон. И это, кажется, был тот вопрос, который хотели ему задать все.

   – Чтобы объявить мне приказ, – ответил Сократ. – Он посылает меня и четырёх других пританов на остров Саламин. Мы должны привезти на казнь несчастного Леонта.

Ксантиппа услышала его ответ, хотя была за дверью. Сократ тут же пожалел, что говорил слишком громко и его слова дошли до ушей жены. По правде говоря, он думал, что её поблизости нет. Знай он о том, что она за дверью, он повременил бы с ответом.

   – А вам достанется что-нибудь из богатства Леонта? – спросила Ксантиппа, появляясь в дверях. – Ты попросил об этом Крития?

   – Достанется, – с досадой произнёс Сократ. – Нам всем достанется.

   – Но ты, конечно, получишь меньше других, – ворчливо заговорила Ксантиппа. – Тебе ведь меньше всех надо, потому что ты так богат! Вот и наша ласка[129]129
  Древние греки не знали кошек и держали вместо них в доме ласок.


[Закрыть]
сдохла, потому что в доме перевелись мыши. Критон, скажи ему, какую часть богатства он должен потребовать для себя.

   – Я получу больше всех, – сказал Сократ и попросил Ксантиппу уйти.

Ксантиппа обиделась, но ушла.

   – Ох, неразумны наши женщины, – вздохнул Сократ. – Простим Ксантиппу: для неё и Леонт только богач.

   – Простим, – сказал Критон и, присев рядом с Сократом, сказал: – Я помогу тебе спрятаться от Крития. В моём саду за Филами есть надёжное убежище – я построил его сам. Стоит лишь забросать его травой и листьями, и тебя никто не найдёт. Мой сын Критобул станет привозить тебе пищу, а о Ксантиппе мы позаботимся.

Платон предложил переправить Сократа в Сицилию к своему другу, сиракузскому тирану Дионисию.

Симон сказал, что уведёт Сократа в одно из ущелий Гиметты, где есть падеж пая и тёплая пещера с родниковой водой.

Сократ был счастлив тем, что ни один из его друзей даже не предположил, будто он согласился с приказом Крития и намерен отправиться за Леонтом на Саламин. Сказав им об этом, он объявил, однако, что прятаться от Крития не станет.

   – Тогда он убьёт тебя, – сказал Критон, глубоко опечалясь. – И это будет горе и позор для всех нас. Все скажут: «Они могли спасти Сократа и не спасли».

   – Нет, – возразил Сократ. – Все скажут: «Сократ мог спастись бегством, не предпочёл смерть, как истинный афинянин».

Друзья долго молчали. Критон заплакал: он был старым человеком и не мог сдерживать слёз.

Тогда заговорил Платон, прелестный юноша с чутким сердцем и благородной душой, сын Аристона и племянник Хармида, одного из Тридцати.

   – Я пойду к дяде Хармиду, – сказал он, – и попрошу его, чтобы приказ Крития был отменен. Хармид был твоим учеником, Сократ, и он любит тебя. Он поможет, я упрошу его, я стану умолять его, как только могу.

   – Не стоит, мой мальчик, – сказал Сократ. – Критий тоже был моим учеником, как и твой дядя Хармид. У меня было много дурных учеников, и когда-нибудь мне это припомнят. Не надо унижаться, Платон. Унизившись, человек теряет так много, что богам становится противно взирать на него.

   – Тогда я убью Крития! – закричал Аполлодор. – Я спрячу под плащ кинжал и зарежу его. Сегодня же! – он забегал по комнате, словно искал кинжал. – Я ворвусь к нему и убью.

   – Успокойся, Аполлодор, – попросил Сократ, взял Аполлодора за руку и усадил рядом с собой. – Критий заслужил того, чтобы быть казнённым. Но не тобой и не из-за Сократа, Аполлодор. Кто совершил преступление, тот должен быть судим по закону. И не одним тобой или мной. Судить по закону – право народа, потому что закон – это его разумная воля. Ты же вознамерился судить Крития один и по чувству, которое в тебе горит. Чувство, когда оно жаждет чьей-либо смерти, должно быть погашено разумом. А разум черпает свои доводы во всеобщности: только все знают всё. Один же я знаю лишь то, что я ничего не знаю. И потому не могу ни судить, ни казнить.

Симон допил кикеон и пальцем собрал его остатки со стенок чаши. Затем ополоснул чашу в воде и поставил её на стол, опрокинув кверху донышком. Это означало, что вечно голодный Симон сыт и не просит больше угощений.

   – Но и умереть тебе, Сократ, нельзя, – сказал он. – Твоя смерть будет радостью для врагов и несчастьем для нас. Неужели ты хочешь порадовать врагов и сделать несчастными нас? Поступают ли так благоразумные люди? Не разумнее ли радовать друзей и огорчать врагов? Какой из этих двух поступков лучше, Сократ?

   – Из поступков лучше тот, конечно, который радует друзей и огорчает врагов, – ответил Сократ.

   – Но ты сам подставляешь голову под меч, Сократ, – сказал Аполлодор. – Ты можешь избежать смерти, но не хочешь этого делать.

   – Истина, однако, в другом, – возразил Сократ. – Истина в том, Аполлодор, что никто из смертных не может избежать смерти. Есть, правда, один способ уйти от смерти – стать богом. Но как это сделать, Аполлодор? – засмеялся он.

   – Ты шутишь, а между тем речь идёт о простой вещи, учитель, – обиделся Аполлодор. – Тебе надо уйти из Афин – это так легко сделать.

   – Давай подумаем, легко ли. И нужно ли? Скажи мне, мой мальчик, положа руку на сердце, что предпочтительнее: знание или незнание, осведомлённость или неведение?

   – Знание, – сказал Аполлодор, – осведомлённость.

   – Вот и я так считаю: знание и осведомлённость всегда предпочтительнее незнания и неведения. Утверждению этой очевидной истины я отдал всю жизнь. Терпел упрёки, оскорбления, даже побои – случалось и такое, – переносил лишения, голод, бедность, проклятия, одиночество. Ради знания, Аполлодор. И вот теперь я знаю, что смерть, которая уготована мне Критием, – это смерть от цикуты и что меня от неё отделяет несколько дней – может быть, три, может быть, четыре или пять: Критий скор на расправу. От этой смерти, которую я знаю, я могу уйти. Но только ради смерти, которую я не знаю и которой мне не избежать. Так какую же из них я должен предпочесть: ту, которую знаю, или ту, которую не знаю?!

   – Но та, которую ты не знаешь, дальше той, которую ты знаешь. Ты проживёшь дольше, Сократ, – сказал Аполлодор.

   – Разве длинная жизнь лучше короткой, Аполлодор? Даже длинная верёвка не всегда лучше короткой, а жизнь – не верёвка.

   – Но ты больше узнаешь, больше сделаешь, мы дольше будем с тобой, и ты с нами, Ксантиппа не так скоро станет вдовой, ты увидишь победу народа и позорную смерть Крития.

   – Это правда, – согласился Сократ. – И мне этого хотелось бы. Но покупать благо ценою трусливого бегства я не стану. Я так презираю Крития, что не побегу от него. И так люблю вас, что тень моей трусости никогда не омрачит вашу жизнь. И это, кажется, всё, что я хотел вам сказать. И пока я это говорил, демоний, которого я несколько раз вопрошал, бежать мне из Афин или нет, ответил мне: «Не беги, Сократ». До сих пор он не давал мне дурных советов. Надеюсь, что и на этот раз прав мой демоний. Ксантиппа! – позвал он громко. – Любимая жена моя Ксантиппа!

Пришла Ксантиппа, спросила:

   – Опять идти к соседу?

   – Конечно, – засмеялся Сократ, радуясь догадливости жены. – Пойди к соседу и скажи ему: «Мой любимый муж опять прислал меня за вином». Только слово «любимый» скажи хорошо, нежно, как в юности, если не забыла. Сосед очень удивится и даст нам вина!

Ксантиппа ушла, но вскоре вернулась. Сказала, что не может донести вино одна, – сосед, выслушав её просьбу, так расщедрился, что предложил ей большую амфору. Критобул и Аполлодор вызвались помочь Ксантиппе. Амфора оказалась не только вместительной, но и полной. Друзья остались у Сократа до утра.

Утро занялось тихое и ясное: морось унялась ещё ночью. А к утру и облака ленивым стадом ушли на Гимметту и небо прояснилось. Всё было мокрым – крыши домов, деревья, камни на мостовых. И всё сверкало в солнечных лучах там, куда они ложились. Тени же были синими; они хранили туман и утренний холод. Сократ сел под стеною дома, обращённой к востоку, к солнцу. Грелся и любовался праздничным сверканием, щурился, улыбался. Он любил утро – его чистый свет, запах, тишину – его несуетность. В утреннем пробуждении Афин нет спешки, нет испуга. Сначала разгорится до алости восток, затем солнце ляжет на вершины окрестных гор, спустится к мраморным колоннам Парфенона, и они из синих превратятся в золотые; примется ласкать влажные оливковые кудри на склонах Акрополя и Ареопага, ляжет зеркалом на росу Пникса и лишь потом заглянет во дворы, исчертит тенями улицы и спокойно распластается на безлюдных площадях. Чуть позже запахнет дымом и горячим оливковым маслом. А до того земля будет источать бодрящий дух травы, корней, речного ила и тростников. Первым ощущает тепло солнца лицо. Прикосновения лучей нежны, как дыхание матери. Тихо. Не гремят колеса телег по булыжникам, не слышно голосов. Только птицы поют – синички, горлицы, дрозды. Утро – миг гармонии, благодарного и спокойного бытия. Всё в сочетании, в содружестве, во взаимном любовании. Утро дарит надежду и веру. Оно – как короткая весна: пробуждение кажется обновлением, воскрешением. Потом будут крики, перебранки, грохот, шум, суета – растрата сил, тщетная погоня за ускользающей жизнью. А сейчас – миг равновесия, глоток из Кастальского ключа вечности, калокагатия мира: свет, тишина, влага, живая спокойная земля. Продлить это ощущение – и вот достигнуто недостижимое, невозможное, единственно желанное: блаженный и вечный покой бесконечно длящегося сладкого созерцания. Но это только миг.

Над оградой появилась взлохмаченная голова соседа, Фениппа.

   – е болит ли голова, Сократ? – спросил Фенипп, зевая.

   – Не болит, – ответил Сократ. – Вино было хорошее. Спасибо тебе, Фенипп.

   – Говорят, что ты был вчера у Крития. Побывать у Крития и вернуться домой – всё равно что во второй раз родиться, – сказал Фенипп, расчёсывая пальцами волосы. – Так что с днём рождения тебя, Сократ! – засмеялся он. – Значит, так и решим: амфора вина – мой подарок к твоему дню рождения.

Сократ поднялся и подошёл к ограде, за которой стоял Фенипп. Хотел было облокотиться на ограду, но камни были мокрыми и холодными.

   – Про то, что я был у Крития, тебе сказала Ксантиппа? – спросил Сократ.

   – Нет, об этом вчера говорила вся Агора. Народ жалел тебя, – сказал Фенипп. – Говорили, что от Крития тебя поведут в тюрьму. Но тебе, оказывается, здорово повезло, сосед. Пусть тебе и дальше везёт. А вина у меня в этом году много. Хватит на все праздники. И на мои, и на твои.

   – Пусть у тебя их будет больше, – пожелал Фениппу Сократ. – На мне же ты не разоришься.

   – Скоро у нас будет большой общий праздник, – сказал Фенипп. – Говорят, что Фрасибул выступил с войском из Фив. Не говорил ли тебе об этом Критий?

   – Не говорил.

   – Значит, не знает. Все уже знают, а Критий не знает. Но скоро узнает.

   – Узнает, – сказал Сократ.

Лисандр прислал за Сократом рабов с носилками. Сократ не помнил, чтоб он когда-нибудь передвигался по городу на носилках. Хотел отказаться и идти пешком, но Ксантиппа сказала, глядя на роскошные носилки:

   – Лисандр прислал для твоего зада такую шкуру и такие подушки! Он больше уважает твой зад, чем твою дурную голову!

Сократ отправился к Лисандру на носилках. Видевшие сто в то утро кричали ему вслед:

   – Ты стал большим человеком, Сократ!

   – Видно, тебя назначат стратегом!

   – Зачем же ты спустил ноги? Забирайся с ногами!

   – Нет ли в шкуре пелопоннесских блох?

   – Постарайся так же вернуться домой!

Лисандр же, встретив Сократа в пустой комнате, в которой стояли только деревянное, застланное циновкой ложе да жаровня с тлеющими углями, сказал:

   – Критий написал мне, что ты распространяешь по городу дурные слова.

   – Дурных слов не бывает, Лисандр, – ответил Сократ. – Есть дурные дела, для которых мы придумываем слова. Слова, как и тени, не существуют сами по себе. Что ещё написал тебе мой неудавшийся ученик Критий? – спросил Сократ.

   – А, он написал мне много, – махнул рукой Лисандр. – Твой неудавшийся ученик любит писать. Видишь в углу корзину?

Сократ только теперь увидел в дальнем углу плетёную корзину.

   – В этой корзине – десятки посланий твоего ученика. Он любит писать, а я не люблю читать. Возьму корзину с собой в поход и перечту как-нибудь его сочинения на досуге. А ты, говорят, ничего не пишешь? – спросил Лисандр.

   – Ничего.

   – Почему? Не потому ли, что твои истины менее долговечны, чем папирус?

   – Как раз наоборот, – ответил Сократ. – Истины вечны и достойны того, чтобы быть записанными на вечном материале. Для этого не годятся ни папирус, ни пергамент, ни мраморные доски.

Лисандр сидел на ложе и привязывал к ногам поножи. Делал он это привычно и ловко, как человек, для которого надевать поножи так же естественно, как для всех других надевать сандалии. Выслушав ответ Сократа, он поднял голову и спросил:

   – А что же годится?

   – Душа, – ответил Сократ.

   – Ага. – Лисандр постучал о пол ногами и, убедившись в том, что поножи прикреплены надёжно, встал и подошёл к Сократу. – Стало быть, душа, – сказал он. – Для вечных истин – вечная душа. Поэтому ты как бы записываешь истины в душах людей?

   – Скорее помогаю их там прочесть.

   – Каким же образом?

   – Беседуя с ними.

   – И что же?

   – Сначала я убеждаю их в том, что они ничего не знают, так как большая часть того, что мы принимаем за истину, таковой не является. Так возникает первое истинное знание: я знаю, что я ничего не знаю. Затем обнаруживается другое.

   – То, что было спрятано под мусором заблуждений?

   – Именно так, Лисандр. Ты быстро меня понял. Вот и скульптор Фидий говорил, что образы богов вылупляются из мрамора сами, а ваятель – всего лишь наседка.

   – Значит, ты наседка? – засмеялся Лисандр.

   – Скорее повитуха, – ответил Сократ.

   – Если ты повитуха, то помоги и мне родить какую-нибудь истину, – предложил Лисандр, кладя Сократу руку на плечо. – Правда, Критий предупредил меня, что беседовать с тобой опасно, так как ты из любого собеседника можешь выудить его тайну. Так ли это, Сократ?

   – Если человек глуп – конечно, – не стал отрицать Сократ. – Но чаще всего глупцы выбалтывают свои тайны сами.

Ответ Лисандру очень понравился.

   – Я передам твои слова Критию, – захохотал он. – Можно?

   – Критию – можно, – сказал Сократ, поняв слова Лисандра так, что он считает Крития глупцом.

Лисандр был на голову выше Сократа, пышнобород, волосат, смеялся и говорил громко, ноги его были жилисты, плечи широки, а рука так тяжела, что Сократ ощущал её на своём плече как камень. Не будь Лисандр врагом, он понравился бы Сократу: спартанская сила, простота и даже грубость были сродни самому Сократу, привыкшему к жизни трудной, без какого бы то ни было намёка на роскошь и изнеженность. От Лисандра пахло недорогими благовониями, как от Крития, а кожаными ремнями и вином.

Одежду ему заменяли воинские доспехи. Разговаривая, он не кривлялся, как актёр, а выражал на лице лишь то, что чувствовал на самом деле: открыто и громко смеялся, открыто хмурился, и внимание, с каким он выслушивал ответы Сократа, было неподдельным. Как человек, привыкший к постоянному движению, он принялся ходить по комнате, не отпуская плеча Сократа.

   – Критий также написал мне, будто ты в разговоре с ним обвинил меня в гибели Алкивиада, – сказал Лисандр и заглянул Сократу в лицо.

   – Критий – доносчик, – ответил Сократ. – Но я действительно сказал ему об этом.

Ты не просто сказал, но утверждал.

   – Да, утверждал.

   – И назвал меня убийцей?

Они остановились посреди комнаты, повернувшись друг к другу лицом.

   – Ты назвал меня убийцей, Сократ? – повторил свой вопрос Лисандр, опуская руку на рукоять меча. – Говори!

   – Если я скажу «да», ты проткнёшь меня мечом, – ответил Сократ. – Если же скажу «нет», ты решишь, что я трус. Второе для меня страшнее, Лисандр. Хотя и в первом мало удовольствия.

   – Выбирай! – сказал Лисандр. – Но не медли: времени у меня мало.

   – Я вижу, ты одет для похода. Ты воин Воин должен сражаться с воином, а философ беседовать с философом. Мне, чтобы стать воином, нужен меч. Тебе, чтобы стать философом, нужны терпение и мудрость. Ты не дашь мне меч, а я не прибавлю тебе мудрости. И вот получается, Лисандр, что, подняв на меня меч, ты поступишь не как воин, а как убийца. А я, беседуя с тобой, поступаю не как философ, а как глупец. Убийца проткнёт мечом глупца – какой печальный итог для нас обоих, Лисандр: ты станешь тем, кем не желаешь прослыть, а я тем, кем никогда не был.

   – Я велю принести для тебя меч, – скатал Лисандр.

   – Это следовало сделать раньше. И для другого человека. Для Алкивиада.

   – Так. Значит, ты считаешь, что Алкивиада убил я? Это твой ответ, Сократ? Говори же наконец!

   – Это не мой ответ, а лишь то, как ты истолковал мои слова.

   – Я всё же велю принести для тебя меч.

   – Лучше прочти ещё раз письмо Крития. Ведь оно там, в корзине, в трёх шагах от тебя. Критий, который точно желает моей смерти, написал, что я обвинил тебя в гибели Алкивиада.

   – Да, кажется, он так и написал: обвинил в гибели, – согласился Лисандр, подумал о чём-то и направился к корзине. – Обвинил в гибели, обвинил в гибели, – повторял он, словно вслушиваясь в эти слова, затем склонился над корзиной, взял верхний свиток, развернул его, подойдя к окну, и прочёл вслух: – «Названный Сократ, разговаривая со мной дерзко, обвинил тебя в гибели стратега Алкивиада, случившейся во Фригии от рук неизвестных».

   – Вот и ответ, Лисандр, – сказал Сократ. – Обвинить в гибели и назвать убийцей – согласись, это не одно и то же.

   – Да, это, пожалуй, не одно и то же. – Лисандр вернулся к корзине и бросил в неё письмо Крития. – Не одно и то же, но всё же тяжкое обвинение. Впрочем, я воин, как ты справедливо заметил, и виновен в гибели многих людей. Одних веду на бой, с другими вступаю в бой. Война – это гибель людей. По воле богов, разумеется. Боги играют в человеческие войны, как мы играем в бабки. Алкивиад был воином и погиб. Я тоже воин и тоже погибну. Смерть для нас – профессия, Сократ. Знал ли ты стратега Филокла, который убедил когда-то афинян, чтобы пленным спартанцам отрубали большой палец на правой руке? Так пленные спартанцы могли становиться гребцами, но не были в состоянии держать копьё.

   – Да, я знал его, – ответил Сократ. – Но почему ты вспомнил о нём?

   – Я взял его в плен при Эгоспотамах вместе с тремя тысячами афинян, которых спартанский Совет приговорил к смерти. И вот я спросил Филокла, какую казнь он пожелает избрать себе. Не отрубить ли и ему большой палец на правой руке? Филокл был воином и ответил с достоинством: «Я убил бы тебя, Лисандр, и ты убей меня». Он пошёл на казнь во главе своих воинов. Победители живут, пока они победители, Сократ. Побеждённые умирают. Таков закон войны. И правила игры, в которую играют боги. Алкивиад был воином и оказался побеждённым. Побеждённые умирают. И не имеет значения, как они умирают. Филокл это понимал. Понимал это и Алкивиад. Ты хочешь быть обвинителем, Сократ? Но где же судья, который решит наш спор? Судьи нет. И если ты тысячу раз скажешь: «Лисандр виновен в гибели Алкивиада», я тысячу раз отвечу: «Гибель побеждённых воинов – закон». И никто нас не рассудит. На Олимпе же будут лишь потешаться, глядя на нас. И вот что я тебе ещё скажу, Сократ: моей победой при Эгоспотамах в один час положен конец войне, которую вы, афиняне, называете Пелопоннесской и которая была самой долгой и самой жестокой из всех войн, бывших когда-либо на земле Эллады. На алтарь этой победы и наступившего ныне мира брошено больше жизней, чем за все предыдущие войны. На этом же алтаре и жизнь Алкивиада. Игра окончена. Боги довольны. Чего же ты ещё хочешь, Сократ? Также лечь жертвой на алтарь? Или положить на него мою жизнь? Но жертв довольно. И вот я думаю, что всю мою вину я искупил этой победой.

   – Ты произнёс прекрасную речь, – сказал Сократ. – Ты одержал победу при Эгоспотамах, ты вошёл в Афины, ты отправил в сокровищницу Дельфийского храма богатые дары, в твою честь воздвигаются алтари и сочиняются гимны, словно ты Бог, а самосцы учредили праздник, который назвали Лисандриями. Боги благосклонны к тебе. Да и сам ты, как я уже сказал, почти Бог. Но, обретя такой дар, почему ты так жесток с людьми, Лисандр? Теперь нет войны, но ты убиваешь. Убиваешь всех, кто неугоден тебе, и всех, кто неугоден твоим друзьям. На какой алтарь ты швыряешь эти жизни? Жизнь Алкивиада – в их числе. Ты легко добился бы, чтобы наши олигархи объявили Алкивиада изгнанником, каким он уже, в сущности, и был. Твой союзник Фарнабаз никогда бы не дал Алкивиаду войско. Так он навеки затерялся бы в чужих землях, если бы Афины не позвали его обратно, ведь судьба переменчива. Но твой друг Критий попросил тебя убить Алкивиада, своего брата, и ты в угоду ему, завистнику и трусу, это сделал. Победив при Эгоспотамах, ты исполнил желание богов. Но, убив Алкивиада, ты исполнил желание ничтожества, Лисандр.

   – Жаль, что здесь нет Крития. Он наверняка растерзал бы тебя, Сократ. Но скажи мне, сам ли Критий сказал тебе о том, что я убил Алкивиада по его желанию?

   – Он не отрицал этого, – ответил Сократ.

   – Ах, не отрицал! – возмутился Лисандр. – Ах, он не отрицал! Как это мудро и смело! Он выразил желание, а я убил! Он сказал, а я сделал! Так? – Лисандр остановился перед Сократом, и его рука снова легла на рукоять меча.

   – Увы, – сказал Сократ. – Так и получилось.

   – И кто же из нас более виноват? – Лисандр шумно вдохнул и выдохнул через нос. – Я или Критий?

   – Дождевая капля упала на висящее яблоко, яблоко сорвалось с ветки и, падая, убило пчелу. Разве кто-нибудь станет утверждать, что капля убила пчелу? Все скажут, что пчелу убило яблоко, – ответил Сократ.

   – А капля ни в чём не виновата?

   – Если бы удалось доказать её намерения, – пожал плечами Сократ. – Боюсь, что о ней никто и не вспомнит. К тому же она исчезла...

   – Поэтому Критий тебя отпустил? Его слова исчезли, как дождевая капля? Осталось только яблоко и убитая пчела?

   – Ты сам это говоришь, Лисандр. Стоит ли мне переубеждать тебя в этом? Капля исчезла. Остались яблоко и пчела...

   – Подожди, – сказал Лисандр. – Подожди, мудрец. Капля, кажется, не исчезла, – он отошёл к плетёной корзине и пнул её ногой. Корзина, вертясь, заскользила по полу и остановилась в двух шагах от Сократа. Лисандр подошёл к ней, вынул меч и принялся, поддевая его концом свитки, разбрасывать их по полу. Один из свитков угодил в жаровню с углями и загорелся.

   – Не жалко? – спросил Сократ. – Не он ли та самая капля?

   – Не он, – ответил Лисандр. – Вот! – На мече его повисла спираль из папирусной ленты. – Вот это и есть капля. Но нет моей скиталы, – он огляделся по сторонам. – Да, нет скиталы: все мои вещи уже на триере, и только этот мусор остался здесь. Жаль, что ты не можешь прочесть письмо Крития. Но ты можешь убедиться, что буквы написаны его рукой: ведь ты помнишь руку своего ученика, не правда ли? – Лисандр снял с меча папирусную ленту и протянул её Сократу. – Взгляни.

   – Да, это рука Крития, – сказал Сократ, распрямив ленту. – Он отличный каллиграф. Но прочесть ничего нельзя – буквы не складываются в слова.

   – А тебе очень нужно? – усмехнулся Лисандр, опуская меч в ножны.

Нс знаю. Но ты так старался – пинал корзину, ковырялся в ней мечом, потерял время, говорил, что найдёшь каплю, – и всё напрасно? Как это можно прочесть? – спросил Сократ, притворившись, что не знает секрета скиталы.

   – Догадайся сам, – ответил Лисандр. – Ведь ты философ и, насколько мне известно, отмечен оракулом как самый мудрый человек Эллады. – В словах Лисандра язвительности было больше, чем отравы в змеином яде. – Постарайся, прочти.

   – Ну что ж, – согласился Сократ. – Если боги помогут мне и если ты дашь мне время.

   – Время я тебе дам, – ответил Лисандр. – А вот помогут ли тебе боги, это мы скоро узнаем. Оставайся здесь, – сказал он и, нагнувшись, собрал в корзину разбросанные но полу свитки. – А когда я вернусь, ты прочтёшь мне письмо Крития. Не пытайся бежать, – предупредил он. – Это бессмысленно. К тому же наш разговор не окончен. – Лисандр ушёл, унося с собой корзину.

Сократ вынул из-за пазухи похищенную им у Крития скиталу Лисандра и намотал на неё папирусную ленту.

«Критий – Лисандру, – прочёл он на скитале. – Власть Тридцати не может быть упрочена, пока жив Алкивиад, который склоняет на свою сторону Фарнабаза и собирает войско. Завоевания Спарты в той же мере остаются под угрозой. И потому разумно было бы избавиться от Алкивиада любым способом. Фарнабаз прислушается к твоему требованию, Лисандр. Медлить нельзя: к Алкивиаду сбегутся все наши враги. И потому прошу тебя: действуй».

Прочитав письмо трижды и убедившись в том, что он запомнил его слово в слово, Сократ снял со скиталы папирус и выбросил её за окно, рассудив, что она ему больше не понадобится, а способ, каким прочитано письмо, он продемонстрирует Лисандру на указательном пальце.

Лисандр вернулся в плаще и шлеме. Уставился на Сократа тяжёлым взглядом и спросил:

   – Прочёл?

   – Да, – ответил Сократ, наматывая папирусную лепту на указательный палец. – Боги помогли мне, Лисандр. Мой палец оказался не толще и не тоньше твоей скиталы. Смотри. – Он подошёл к Лисандру и показал ему, как сложились в слова буквы на папирусной ленте, намотанной на палец. Там были только начальные слова строк, так как вся лента на пальце не умещалась. Первое слово – имя Крития – читалось полностью.

   – «Критий – Лисандру, – произнёс Сократ по памяти. – Власть Тридцати не может быть упрочена, пока жив Алкивиад...»

   – Не может быть! – поразился Лисандр. – Ведь это же чудо, Сократ!

   – Может быть, – сказал Сократ, возвращая Лисандру письмо Крития. – Но чуда нет. Есть игра случая. Ведь мы же не удивляемся, когда выигрываем в кости. Так и здесь. И если ты удовлетворён беседой со мной, позволь мне уйти. – Сократ сделал шаг вперёд, но Лисандр загородил ему дорогу.

   – Уйти?! – сказал он. – И унести в своей голове такую тайну?

   – Но я не могу уйти без головы, Лисандр, – ответил с улыбкой Сократ. – Во всяком случае, прежде это никому не удавалось. К тому же ты сам хотел убедить меня в том, что в гибели пчелы виновата дождевая капля.

   – Конечно. И капля, и дождь вообще, и то, что яблоко было зрелым и едва удерживалось на ветке, и то, что пчела оказалась под яблоней. Время, Сократ, время! Было время дождей, время созревания яблок, время сонливости пчёл. А временем распоряжаются только боги. Разве не так, Сократ?

   – Ты прав, Лисандр, – согласился Сократ. – Временем распоряжаются боги. И потому, очевидно, всё, что ни делается, происходит по воле богов.

Лисандр прошёлся по комнате, вернулся к Сократу и сказал, глядя ему в лицо:

   – Убирайся. Видно, тебе суждено жить долго. А я умру не по твоей воле, что бы ты обо мне ни думал. Кстати, я тоже – только капля, как и Критий. И Фарнабаз – капля. Алкивиада убили Багой, брат Фарнабаза, и Сузамитр, его дядя. Они метали в него копья и стрелы. Прощай, Сократ.

   – Прощай, Лисандр, – Сократ коснулся рукою его груди и добавил: – Люди свободны в выборе своих поступков. И все награды, как и наказания, получают только от людей.

   – А что же боги? – спросил Лисандр.

   – Не верь поэтам, – ответил Сократ. – Поэты придумали богов, а философы обнаружили душу. Она равна богам. Только её мы и слышим.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю