Текст книги "Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва"

Автор книги: Анатолий Знаменский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 41 страниц)

Действительно, гость, кажется, чрезвычайно принципиальный человек.

– Что же… Я могу только дать ход, э-э… делу, которое нас так волнует. Расходы, э-э… действительно предстоят немалые… Возможен вызов свидетелей, которые не в силах были бы оплатить прогонных… Суд должен будет учесть ваше, э-э… бескорыстие. Что же касается вознаграждения, о котором вы упомянули, то я далек…

– Нет, нет! Поймите, что мне было бы очень приятно! Будем деловыми людьми в эту минуту…

Хозяин сунул дымящуюся папиросу в пепельницу, встал из кресла.

– А ведь время обедать! Прошу к столу. У меня сохранилась бутылка прекрасного выдержанного коньяка…

Фон Трейдингу удивительно везло в эти дни. В этом он убедился еще раз, заглянув на обратном пути к начальнику яренской почтовой конторы.

Почтовый чиновник с лысинкой и плебейским, грубым лицом, замершим в угодливой улыбке, принадлежал, видимо, к категории выслужившихся конторщиков, которые воспитаны в страхе божьем и до мозга костей преданы табели о рангах.

– К вашим услугам;—сказал сквозь улыбку кругленький человек.

Трейлинг щелкнул замочком серебряного портсигара и предложил ему толстую папироску с золотым обрезом.

– Благодарю покорно, не курим-с, – с сожалением отказался чиновник.

Трейлинг спокойно выпустил колечко дыма и, прижмурив глаз, уставился на почтаря.

– Давно ли была у вас служебная ревизия, милейший? – холодно спросил он.

Чиновник без причины переставил с места на место облезлое пресс-папье и скомкал пальцами обрывок промокательной бумажки.

– Никак нет-с, вот только зимой… Прошу покорно: с кем имею честь беседовать?

Трейлинг ответил косвенно:

– Компания великой княгини Марии Павловны обеспокоена постоянной задержкой корреспонденции, следующей на Ухту.

Имя высочайшей особы, кажется, произвело нужное впечатление. Улыбка на лице чиновника сменилась выражением почтительности.

– Кроме того, – продолжал Трейлинг, – одно из писем, посланное на имя инженера Гансберга, вообще не поступило по назначению. Как вы можете это объяснить? И что в таких случаях следует предпринимать отправителю?

Чиновник торопливо достал с пыльной полки устав почт и телеграфа и зашелестел страницами. Из-за воротника форменной тужурки, от шеи к скулам, поднималась багровая волна страха. Краска залила уши, лоб, достигла лысинки. Трейлинг выразительно кашлянул.

– Если письмо было заказным, можно проверить по регистрации… – промямлил почтарь.

– Нет, оно было простым, но доставка его, по-видимому, являлась обязательной. Фирма потеряла большие деньги, уважаемый. Вы, конечно, имеете представление о биржевой игре? Так вот… – Он выдержал длительную паузу. – Если мы не найдем следов у вас, то придется обратиться к губернатору. Покровительство великой княгини, в свою очередь, накладывает на нас право…

Чиновник за всю свою долгую жизнь не испытывал столь сокрушительной атаки. Трудно было понять, за какие прегрешения его постигла беда, но пол ощутимо колыхнулся под ногами.

Утеря простой корреспонденции, собственно, ничем не угрожала почтовому ведомству. Но вокруг этого случая столпились такие влиятельные имена и звания, что приходилось считаться. Пальцы, листавшие устав, мелко задрожали.

– Мы объявим розыск, – куда-то в пустоту сказал почтарь, – Думаю, что недоразумение выяснится. Можно послать поверяющего. Будем надеяться…

Трейлинг резко отбросил окурок в угол, облокотился на стол. Он чувствовал, что момент созрел.

– Видите ли, теперь поиск этого письма уже не имеет большого смысла, – твердо заявил он. – Даже если мы его обнаружим, мы не вернем убытков, понесенных фирмой в результате этой потери. Они измеряются тысячами рублей… Вы понимаете? Единственное средство поправить дела фирмы _ проникнуть в переписку конкурентов.

У почтовика отвисла нижняя губа, глаза ошеломленно забегали по комнате.

– Вы предлагаете…

– Мы хотим получать в течение года вашу информацию о переписке конкурентов на Ухте. Тайна обеспечена. У нас большие связи, – забубнил Трейлинг в самое ухо побагровевшего чиновника.

– Но ведь это… беззаконие-с? – прошептал он.

– Тайна обеспечена, – настаивал Трейлинг. – Нужно будет проверять письма двух-трех адресатов. Заметьте, я не прошу: если мы не договоримся с вами, через неделю здесь будет сидеть другой человек. Тысячные дела решаются довольно быстро. А если мы договоримся, я обещаю вам… ну, скажем, четвертную за каждое письмо. Решайте же!

– Это выйдет… одно-два письма в месяц? – испуганно спросил почтарь, втягивая голову в плечи.

– Сущие пустяки, – спокойно согласился Георгий Карлович. – Для начала покажите мне всю ухтинскую корреспонденцию, готовую к отправке. Авось там мы найдем и потерянное письмо…

– У меня семья… – попробовал было возразить круглый человек.

– Мы желаем вашей семье добра. Чтобы заполучить эти несчастные депеши в руки, честное слово, мне было бы легче убрать вас с дороги. Тем более что у нас есть достаточный предлог с этим окаянным письмом.

Почтовик решился.

Минут через пять Трейлинг держал в руках конверты, адресованные в Усть-Вымь, Весляну, Усть-Ухту и Переволок. Он отобрал два из них и приказал распечатать, но ничего интересного не обнаружил.

– Видите, даже не требуется снимать копий, – усмехнулся Георгий Карлович. – А вы уже имеете полсотни рублей… Этак я могу еще и передумать.

Чиновник грустно покачал головой. Все произошло как-то неожиданно, и вот он уже полностью оказывался во власти этого породистого господина, который бросался деньгами и, вероятно, мог в любом случае съесть живьем всякого маленького человека.

Трейлинг между тем выложил две синие бумажки на стол и вдруг заметил стопку телеграфных бланков.

– Не было ли интересных телеграмм? – спросил он.

«Пропади все пропадом!» – вздохнул хозяин и достал из стола две телеграммы.

Георгий Карлович отложил одну из них и, прочитав адрес второй, стиснул зубы, чтобы сдержать бурный приступ торжества.

Телеграмма была адресована в Усть-Ухту промышленнику Гарину. В ней сообщалось о смерти тетушки, не оставившей завещания.

«Не помогли ли старухе отправиться на тот свет?» – усмехнулся Георгий Карлович.

– Благодарю… Кажется, ничего интересного нет… Значит, сделку будем считать вступившей в силу. Вот мой адрес…

Начальник почты сидел недвижимо, сжав голову кулаками, и потерянно рассматривал чернильную кляксу на вылинявшем сукне своего служебного стола.

В этот же день фон Трейлинг отправил в Москву телеграмму следующего содержания:

«…Москва, Биржевой проезд, 13. Управляющему конторой нефтяных промыслов Великой княгини Марии Павловны.

Выражаем соболезнование поводу кончины известной вам родственницы Екатеринбурге. Просим принять участие в похоронах и устройстве наследства.

Трейлинг».

Дела были закончены как нельзя успешно. Георгий Карлович поспешил на пристань.

До Вычегды пришлось ехать в деревенской телеге. Когда Трейлинг садился на пароход, к берегу причалила небольшая лодчонка с полотняным тентом. Из лодки вышел незнакомый человек с черной бородкой, в высоких охотничьих сапогах и остановил мужика, что подвозил Трейлинга к пристани. Они стали ладиться. Потом мужик развернул подводу и вынес из лодки небольшой чемодан приезжего.

Человек с бородкой нервно курил трубку, грустно посматривал на пароход, готовый к отплытию.

«Тоже какой-нибудь ухтинец!» – с пренебрежением подумал Трейлинг и пошел в каюту.

Человек, стоявший на берегу, был Гансберг.

Конечно, было бы во всех отношениях приличнее и удобнее взять от Усть-Выми каюту первого класса и приехать в уездный город сообразно своему званию горного инженера, но обстоятельства вынуждали к более скромному образу жизни. Ответ из Петербурга задерживался, компаньоны молчали, денег не было. И тем не менее пришлось согласиться на эту неблизкую дорогу до Яренска в поисках затерявшегося груза.

Гансберг не верил, что трубы и штанги могли действительно затонуть на безымянном вычегодском перекате. За этими сведениями скрывалась какая-то грязная сделка, и важно было ее пресечь. Как это удастся сделать – Гансберг еще себе не представлял, однако думал обойтись без денег.

Многодневный путь в самое прекрасное время года, с рыбалками и тихими ночевками у костра, успокаивал нервы. Александр Георгиевич уже настолько привык к лесам, к диким скалам этого чудесного края, что приближался к цивилизации с чувством непонятного предубеждения.

Последние сообщения газет говорили о некотором успокоении политических страстей, и это было приятно Гансбергу: в русскую революцию он не верил. Но сведения оказались ложными. На сереговских солеварнях снова произошел бунт, и по этой причине Гансберг не счел возможным там останавливаться. На берегу видел десяток полицейских и жандармского офицера, прибывших для пресечения беспорядков. В деревушке Ляли слышал о подробностях дела.

Оказывается, солеварам снова урезали расценки, и они ответили на это забастовкой. Не обошлось, очевидно, и без подстрекательства. После длительного перерыва на заводах снова появились революционные листки, подписанные «РСДРП». Прокламации эти, по словам очевидцев, были изготовлены весьма примитивно и конечно же выпускались где-нибудь поблизости. Полиция безуспешно «рыла землю», однако злостных разносчиков крамолы найти не удалось…

В Усть-Выми Гансбергу без особого труда удалось обнаружить пропавший груз.

Они прибыли в село рано утром. Черные дворики на высоком берегу и каменные церкви с зарешеченными оконцами – все плавало в густом белом тумане. От реки несло холодом. Над сонными берегами стояла глубокая тишина, в селе – ни голоса, ни огонька, ни собачьего лая.

Лодка мягко толкнулась в илистую кромку берега. Александр Георгиевич шагнул на теплый травянистый скат и заметил неподалеку мокро поблескивающую груду железа. Беглый осмотр не оставил никаких сомнений: клеймо заводчика Дорогомилова, строго рассчитанный подбор труб и долот согласно договору определенно доказывали, что это был груз, адресованный на Ухту.

Сдерживая ярость, Гайсберг обстоятельно пересчитал железные цилиндры обсадки, бурильные свечи и пучки каната и, достав из внутреннего кармана записную книжку, принялся делать необходимые пометки.

В это время от козловского дощатого лабаза отделилась сгорбленная фигура в тулупе с поднятым воротом. Человек неторопливо ступал по влажной траве огромными, разношенными валенками, подшитыми кожей. Руки он держал рукав в рукав, а под мышкой торчала увесистая березовая чекуша.

– Тебе чего, мил человек? – хрипло донеслось из воротника.

– Разве это – ваше? – поинтересовался Гансберг.

– Мало ли что, – непримиримо сказал тот. – Может, мне и за этим поручили надглядывать.

Гансберг присел на железный штабелек, набил и закурил трубку. Ярость улеглась. Оставалось прояснить обстоятельства мистического затопления труб.

– Кто же поручал-то? – спросил он.

Сторож откинул на плечи воротник и оказался нестарым безбородым мужичком со смышлеными глазами.

– Я у вас табачком, случаем, не разживусь?..

Александр Георгиевич высыпал содержимое портсигара в грязную, скрюченную ладонь.

– Кто же все-таки поручал, а?

– Знамо, ваш брат – барин.

– А ты его знаешь?

– Куда-а нам! Не особ важный, а все же трояк обещал к осени… А насчет прозвища, так я не догадался спросить, потому – время придет и сам около эфтого груза окажется.

– Напрасно, брат, – разочарованно заметил Гансберг. – От меня мог бы и червонец получить, коли б знал прозвище…

Сторож даже крякнул с досады. Как же, в самом деле, он так опростоволосился, не узнал фамилии хозяина?

Александр Георгиевич с неудовольствием посмотрел на сторожа, потом задержал взгляд на своей лодке у берега. Здесь больше делать было нечего. Проводник, сгорбившись на корме, поджидал хозяина.

– Значит, сторожишь?

– Приглядываю исправно…

– Ну-ну, сторожи…

Гансберг вздохнул и резкой, широкой походкой направился вниз, к лодке.

Вся эта история с трубами оборачивалась тысячными убытками. Она не только задержала бурение и отняла у него возможность добраться этой осенью к нефтяному пласту, но и лишила буровиков работы, привела к иску артели. Какой бес придумал подобную махинацию?

В Яренске тоже было неспокойно: полиция шныряла на берегу, ощупывая глазами всякого подозрительного путника. На борту отчалившего парохода Гансберг заметил породистого субъекта с бычьим загривком, по всей вероятности – агента охранки.

Помощник уездного следователя принял Гансберга вежливо, но, выслушав короткое объяснение по существу дела, лишь развел руками:

– Ваша версия о перекупке труб представляется мне правдоподобной. Но… где же доказательства?

Александр Георгиевич и сам понимал, что прямых доказательств у него не было. Но он приехал добиваться правды и готов был наступать без оружия.

– У меня есть договор с заводом и сообщение об отгрузке труб. Груз на Ухту не поступил, – твердо сказал он. – Почему так случилось, должны расследовать вы. Если вас не удовлетворяет моя логика, я вынужден буду просить защиты у губернатора, графа Хвостова. Во время своего пребывания на моем промысле его сиятельство обещали мне покровительство. Вот мой иск…

Следователь принял бумагу и положил в папку.

– Мы дадим этому делу надлежащий ход, – поразмыслив, сказал он.

15. Свои

и чужие

Эта далекая речка Ухта и впрямь была поразительно красива своей первобытной, суровой и девственной красотой. Уже вторые сутки плыл Григорий Запорожцев вниз от Переволока и не мог наглядеться на высокие скалистые берега, хвойные северные джунгли над водой.

Местами леса расступались, чтобы дать простор зеленой луговине, отороченной курчавыми зарослями черемухи и осинника. Сочная трава поднималась в пояс человеку, небесная просинь синеглазки сплеталась с розовой кипенью волхунка, лютик моросил желтым дождем над прибрежными лопушками и скакал к лесу по гривам осоки. Все это пестрое море колыхалось под ветром, и никто ни разу не прошелся по нему с косой, не примял каблуком. Но вот берег снова поднимался, словно взбитая моховая подушка, и на слоистом торфянике вскипали заросли голубичника, вырастала стена тощего подлеска.

Вековые ели, подмытые в половодье, нависали корневищами над темными омутами, где в дрожащих тенях недвижимо стояли в засаде прямые черноспинные щуки. Заиграется на перекате серебряный хариус, разбежится за водяным жуком молодой окунишка – не пройти им далее омута.

Вода в реке прозрачна и холодна не по-летнему. Дно реки мертво, ни привычной ряски, ни кувшинок в заводях – только каменные осыпи, окатанные за тысячелетие валуны, песчаные косы и отмели, а на поворотах горы древесного лома и коряг, оставленные бурным половодьем.

Вечером прошли устье Яренги. За кромкой лесных вершин неожиданно появилась и так же неожиданно исчезла головка буровой вышки Гансберга. Она мелькнула словно островок настоящей жизни, и Григорий лишь в эту минуту смог по-настоящему оценить всю смелость предпринимателя, решившегося на единоборство с лесной стихией. После вымских порогов и бурных перекатов Ухты все труднее верилось в благополучный исход затеянного дела.

Поздно ночью, когда солнце на час оставило бледный небосвод, а берега затянуло холодной пряжей тумана, лодка бесшумно ткнулась в песчаную осыпь, намытую в этом месте какой-то безымянной речушкой, впадавшей с левого берега в Ухту.

– Чибью! – сказал проводник и осушил весло. – Дальше никто из инженеров не спускался… Тут – конец.

Проводники называли Григория «инженером» – так им было проще определять человека. Они вытащили нос лодки на берег, разожгли костер и укрепили на палке котелок. Григорий жадно потянулся к огню. Было сыро и холодно.

«Конечный пункт… – тоскливо подумал Григорий. – А куда приехал – и сам не знаю…»

– Однако медвежьи у вас места! – сказал он старшему проводнику.

– Ништо! – возразил тот. – Места в самый раз, знакомые…

Слева, над сумрачной, илистой речушкой Чибью, топорщился черный еловый подлесок. Моховая низина, окутанная туманом, уходила версты на две к дальнему западному взгорью, заросшему спелым чернолесьем. На другом берегу громадилась гора Ветлосян, словно огромный бурый медведь, улегшийся на водопое. Полуголые лиственницы на вершине горы, косо освещенные закатившимся солнцем, тянулись вверх непомерно кривыми и суковатыми ветками, а правее весь лес в вершинах пылал холодным багряным огнем.

– Вон там и всамделе гиблое место, – кивнул проводник на гору Ветлосян. – Медвежья гора. В Семенов день на ней медвежьи свадьбы… Нет проходу!

Туманная и сумрачная котловина между Ветлосяном и другой безымянной горой дохнула на Григория жутковатой таинственностью.

– Какие свадьбы? – не понял он.

– Как же! В Семенов день бог три дня не охраняет человека от медведя. Не моги попадать – заиграют до смерти. А тут их тьма-тьмущая. На той стороне уйма малинников, вот и облюбовали…

– Тут и малина растет?

– А то нет? Мно-ого растет…

Григорий озабоченно вздохнул. Надо было думать о долговременной стоянке, чтобы разузнать подробно о нефтеносных участках, о конкурентах, справиться о Федоре Сорокине, с которым так странно развело их общее дело.

– Деревня тут есть где-нибудь поблизости? – спросил он.

Старший проводник оживился:

– А как же? В десяти верстах ниже есть. Только неподходящая: штрафованная, слышь.

– Как штрафованная?

Проводник не спеша разлил из котелочка чай в кружки, подал одну Григорию. Прихлебывая дымящийся кипяток, заговорил:

– Вишь ты… Волостной писарь Тулка два-три года тому назад зачал читать мужикам тут крамолу. От ссыльных, надо полагать, навострился. А иерей Серебрянников воспретил ему, изгнал из деревни. Ну, мужики – темный народ,' ополчились на батюшку с кольями и направили, значит, его следом за Тулкой. Прогнали, одним словом… Вот за то волостной старшина и оштрафовал деревуш-ку-то.

– Из-за этого и неподходящая? – засмеялся Григорий.

– А как же? Надо от этих дел подальше, слышь…

– Ну, брат, зря мы тут и остановились. От крамолы, кажется, нигде не убережешься. Малость отдохнем и —. в путь! К утру как раз будем в деревне.

Проводники принялись было увязываться, но Григорий смело переменил решение. Место показалось ему настолько безлюдным, что грешно было бы не отметить его заявочным столбом. Он приказал проводникам вытесать два бревна, а сам вооружился лопатой и пошел берегом вниз по течению.

«Сколько же отмерить?» – мелькнула мысль, и Григорий вдруг с удивлением почувствовал в себе незнакомое и страшное любопытство к этой даровой земле. В нем поднималось чувство, которое нельзя было бы назвать иначе, чем жадность или тупой, темный азарт.

«Полно, да есть ли еще здесь нефть?» – пытался он сдержать внутреннее волнение.

«Сколько же… сколько же отмерить?» – опять запалился огонек азарта, а ноги тем временем уже спешили куда-то, несли вперед, чтобы отхватить как можно большую полосу земли. Он не хотел верить себе, а подошвы велико-устюгских сапог дробили и мяли гальку, чавкали в иле, печатали отчетливый след на влажном песке.

Берег круто пошел вверх. Тогда Григорий спустился под обрыв и двинулся над самой водой. Если бы не бурный ручей, падавший с обрыва в реку, он бы, кажется, вовсе не остановился.

«Здесь…»

Оглянулся назад. Вдали мерцал огонек костра.

«Здесь будет столб. Второй пусть останется там, у Чибью».

Принялся копать яму. Через полчаса проводники принесли отесанное бревно, и в устье безымянного ручья возник еще один заявочный столб – символ недвижимой собственности на Ухте. Оставалось установить такой же на стоянке.

Когда плыли вниз, к деревне, Григорий пристально смотрел на белые, маячившие в полуночных сумерках столбы до тех пор, пока они не пропали из виду.

Проводники молча налегали на весла: впереди ждал отдых и уют сельской избы.

Перевалило за полночь. Померкла луна. Где-то в низовьях Ухты всходило холодное, росяное солнце…

Гарин не терял времени даром. За две недели он добросовестно обследовал двадцативерстную полосу Ухты, не постеснялся переговорить с одичавшим Альбертини и замкнутым, настороженным штабс-капитаном Вороновым о возможности перекупки давно заявленных, но не используемых земель. И все же его труды пропали даром. Столбы непоколебимо и мертво торчали по берегам, охраняя чужие капиталы, а присутствующие при сем промышленники ни за какие деньги не желали расставаться с участками.

Гарин спустился вниз по реке, нашел свежие выходы нефти в устье Чибью и ручья Шор, но в тот же день обнаружил, что все это огромное пространство недавно застолбил какой-то инженер, приехавший в Усть-Ухту.

Пришлось снова возвратиться к Сидоровской избе. Там можно было взять проводника.

У козловского кабачка по-прежнему было людно. Пьяные рубщики остервенело ругали подрядчика Прокушева за какие-то обсчеты и тухлое мясо. Было видно, что просека продвигалась не шибко. Зато приказчик в лавочке уже сменил застиранную ситцевую рубаху на новехонький сюртучок и прицепил под толстым подбородком черный бантик.

Зная о поразительной способности лакеев копировать не только внешние привычки хозяев, но и самое их существо, Гарин без труда определил нынешнее материальное положение Прокушева. Впрочем, обилие недовольных и без того свидетельствовало о купеческом благополучии.

У прилавка на перевернутом ящике сидел Сорокин. Он недавно выпил стакан водки и теперь сосредоточенно выковыривал из консервной жестянки остатки еды. Осунувшееся лицо и скучные глаза были сразу же замечены Гариным, но он сначала бросил на прилавок полтинник серебра, выпил положенную треть стакана сивухи и только тогда, разжевывая черствый ломоть хлеба, обратился к Федору:

– Какие новости, знакомый?

– Новостей… нет. И, кажется, не будет, – хмуро сказал он.

– Гм… Категорично и невесело, – усмехнулся Гарин. – Почему же не будет? Уверяю вас, что рано или поздно будут большие новости! Если под ними, разумеется, иметь в виду живое, настоящее дело.

– Не верю… Все как во сне, как наваждение. Полусумасшедшие пьяницы, бездельники сидят у бездействующих вышек и спокойно наблюдают за своим полетом в трубу. А другие – целая орава столбопромышленников – терпеливо ждут горячего часа: вот-вот у бездельников хлынет нефть… Не правда ли, идиллия? – И добавил после грустного раздумья: – Положим, у Гансберга иное дело. Но ему кто-то мешает, и будущее Гансберга столь же неясно…

Гарин резко отодвинул в сторону жестяную банку, переменил тон.

– О, у вас совершенно здравые понятия! Это мне нравится. Вы что же… решаете самостоятельно включиться в эту возню или прибыли в сей благословенный край, надеясь на серьезного компаньона?

Сорокин прицелился взглядом в сухое энергичное лицо соседа, взвесил обстоятельства и, припомнив все свои сомнения, решил: пора начинать новую игру. К чему было оставаться служащим компании, которая не собиралась работать? Спекуляция на заявках пока ничего не дала ей, да, пожалуй, и не даст. Фон Трейлинг сидит себе в Усть-Сысольске и думать забыл о нефти, о деле, которое ему поручено хозяевами. Между тем Ухту может окупить только смелый и упорный труд: это, кажется, хорошо понимает умный человек Гансберг…

И дернуло же его послушаться на пароходе Гришку Запорожцева! Следовало тогда же, не теряя времени, прямиком двигать на Ухту – было бы больше пользы. Случай с мужиком, продававшим бочонок с нефтью, уже тогда определенно говорил, что Трейлинг несерьезный человек!

– Ищу компаньона, – сказал он. – Даже не компаньона, а хозяина, так как вложить в дело ничего не могу, кроме своих рук и головы.

– Для начала маловато, – опять усмехнулся Гарин, – Но все же это лучше, чем промысел Альбертини с месячным доходом в четыре рубля. Нам стоит поговорить серьезно… – Гарин с неудовольствием оглядел тесный кабачок, – Здесь – неподходящее место. Не хотите ли на берег? Разведем костер и поговорим кстати.

Ухта безучастно катила свои волны к устью, две-три лодки потерянно колыхались у обрывистого берега, не ведая о своих будущих путях. Свежий ветер прогнал комаров с открытого места в гущу ельника, набросился на берестяное пламя, разорвал его на длинные красные языки.

Гарин сидел над самым обрывом, обхватив руками колени, и мелкими затяжками изводил табак. Говорил не спеша, следя за далеким грузным облаком, постоянно менявшим свои очертания:

– У меня тоже не очень серьезный капитал… Но для первой скважины, думаю, хватит. Все дело в том, чтобы не ошибиться в ней, в этой скважине. Вы имеете какое-нибудь понятие о промышленной стороне дела? Нет? О, это хуже. Я, в сравнении с вами, почти профессор, да и то сбиваюсь. По многим частностям… Вот начистоту все. Если желаете, ударим по рукам! Разумеется, вы будете не только служащим. В любом деле надо иметь близкого помощника. Согласны?

Контракт был заключен, хотя Сорокин не решился еще открыть Гарину адресов десяти перекупленных заявок. Сейчас они не решали дела, а в будущем еще могли пригодиться.

– Что есть Ухта? – рассуждал часом позже Гарин. – Ухта есть речка. Геологически находящаяся в сфере Урала. Стало быть, нефть можно искать не только в устье Яренги, а на гораздо большем пространстве и, главное, в юго-восточном направлении… Нам предстоит много путешествовать. Помимо всего прочего, важно начать дело подальше от завистливых глаз. Я слышал, что у Гансберга даже грузы начали перехватывать. Гадко! Мы должны показать готовенькую нефть из глубокой скважины, тогда все враги мгновенно обратятся в союзников.

Сорокин утвердительно кивал головой.

– Туземцы говорят, что где-то в верховьях Пожмы есть целое нефтяное озеро… Слышали? Нет? Никто не слышал. А мы проверим… Во всех слухах есть доля правды!

Вечерело. Все звуки замерли, лишь речные волны чуть слышно ворковали на окатанных донных камнях да мирно потрескивал костер. Федор облегченно вздыхал, почувствовав наконец под ногами твердую почву живого дела, и даже не пытался критически оценивать слова компаньона: Гарин в его глазах не возбуждал подозрений.

– На Щугоре – это не так далеко отсюда – Сидоров, как известно, нашел золото, – говорил меж тем Гарин. – Почему бы и нам попутно не сделать промывок в песчаных водомоинах?..

«Вот оно! – мелькнуло в голове Федора. – Трагик говорил то же самое. Этот человек далеко смотрит. Кажется, мой выбор сегодня сделан правильно…»

– Итак, лодка, провизия, хороший проводник! – решил Гарин. – Жаль, упустил я одного толкового туземца: был бы в самый раз. Что ж, при нужде можно обойтись и своими силами. Вы умеете править лодкой? Кстати, чем вы занимались до Ухты?

Федор чистосердечно рассказал о крушении театра и прежних надежд. Гарин сначала захохотал откровенно издевательски, потом задумался и, мрачно уставясь на реку, сказал:

– Жалеете? Не стоит… Вся жизнь устроена невероятно глупо. Какая разница, кем мы были? Важно: кем мы будем в случае удачи. Не правда ли?

– Вы верите в удачу? – с тайной болью спросил Сорокин.

– Иначе невозможно жить. Надо верить!

Гарин улыбнулся.

А Федор понял: этот человек не раз играл ва-банк, и он добьется своего.

Под крутым нажимом ломаются даже очень гибкие березки. Самодурство и жестокость ломают спину самого долгого и выносливого человеческого терпения.

Прокушев знал, какова солонина в том последнем бочонке, который он только что свалил у палатки, и поэтому поспешил с выдачей очередной платы: авось пообмякнут людишки, получив деньгу.

Хитрость удалась. Человек подходил к палатке, называл имя, количество отработанных дней после прежней получки, терпеливо ждал.

– Двенадцать дён? – сноровисто и бесстрастно подсчитывал вслух Ефим Парамонович. – Стало быть, твоих пятнадцать шестьдесят. Да за харч мне – шесть целковых. Получай девять с полтиной! Отходи…

Человек зажимал бумажки, мелочь в кулак и, почесывая в затылке, отходил. На гривенник, однако, надул подрядчик…

– Следующий! – все так же бесстрастно выкрикивал Прокушев.

Когда последним подошел Фомка, подрядчик деловито захлопнул окованный жестяными поясками сундучок и задом вылез из палатки.

Фомка покусывал свои синие губы, стоял, подрагивая ногой в рваной штанине.

– Опять по мне отрезало? – спросил он, кося глазами.

– Сказано – разом получишь. Нету у меня теперь… По мередиаду, слышь!.. – начал Прокушев старый разговор, тревожно поглядывая на бочонок, к которому уже прилаживался с топором Яшка с Вычегды.

– Да пойми ты, кобылья голова, что мне после твоего мередиада еще две тыщи верст пешком топать! Нужны гроши или нет?

– Потерпи. Кормишься даром, – с непонятной сдержанностью сказал подрядчик.

– Ладно баюкаешь, Прокушев, да сон не берет…

Разговор неожиданно был прерван.

Огромный детина с перекошенным от одуряющей вони лицом вдруг зачерпнул из бочонка какую-то черную, омерзительную кашу и сунул под нос Прокушеву:

– Это что же такое, а?

Плеснулись выкрики. Со всех сторон сходился народ.

– Сам-то жрать будешь?!

– Срамота, гнилье!

– Холера пойдет, братцы!

– Пускай сам спробует за пять гривен!

Запылало, как летний сухостой в бурю: не зальешь.

От бочонка разило тухлятиной за десять сажен. Прокушев недвижимо стоял у палатки. В мозгу колотилось тревожное, запоздалое сожаление: перебрал, перебрал, Юшка! Знал ведь, что негодная солонина, хотя и за бесценок… Чудов, дьявол, подвел под монастырь!

– Дорога летняя, – невнятно заговорил он. – Кто виноват? Чудов опять же заверял…

И вдруг нашелся, окреп:

– Негодящее – бесплатно берите. На себя приму!

Взвихрилось еще злее:

– А-а-а, на себя, проклятая харя!

– Накормить его силой этой солониной, ирода!

Перед ним колыхались перекошенные гневом, заросшие диким волосом лица. Оборванные кафтаны, залатанные штаны, каменно-тяжелые ручищи напирали, охватывали кольцом. Ох, несдобровать, Ефим!

Ижемские охотники подлили керосину:

– Ружья пошто не вернул? Сами б пропитание нашли!

– Ружья давай!..

Прокушев возражал сколь можно тише: не дай бог, какой-нибудь Фомка Рысь схватит кол или топор, убьют в ярости, черти!

– Ружья у Чудова в кладовой – подводу никак не выкрою туда…

– Авось выкроишь! Ружья нам позарез теперь! Вертай от греха!..

Орали долго. До кольев не дошло, Прокушев все-таки нашел выход. Здравая мысль явилась сама по себе:

– Чем орать, шли бы по домам. Я никого не держу! Слышите, горлохваты? Аль мне охота гниль эту возить? А коли не припасли иного жранья, терпеть нужно…

Бородатый ижемец подошел к Прокушеву вплотную и долго вглядывался в его озлобленное лицо. Казалось, он впервые увидел подрядчика и желал на всю жизнь запомнить его благообразный лик.

– Да ты человек ли, Ефим? Или, может, лешак? – с безнадежным укором спросил он. – Может, заместа души у тебя донный голыш из глубокого места?

– Брысь! Ишь куда хватил!

– Грех на душу берешь, Ефим. Кругом тебя люди.

– Знаю! И ты Адам, и я Адам, все мы Адамы… всяк ада боится, а дорожка торится. За мясо я не ответчик. Понятно тебе?