Текст книги "Иван-чай: Роман-дилогия. Ухтинская прорва"

Автор книги: Анатолий Знаменский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)

Annotation

Романы краснодарского писателя Анатолия Знаменского «Ухтинская прорва» и «Иван-чай» представляют собой дилогию посвященную истории освоения нефтяных богатств нашего Севера.

Анатолий Знаменский

Об авторе и его книге

УХТИНСКАЯ ПРОРВА

1. Покровительство

2. Губернские звезды

3. За тех

4. Голубая

5. Славны бубны

6. Трюм

7. Третьей гильдии

8. День,

9. Томление

10. У каждого

11. Роч-кос

12. Золотое

13. Закон – тайга

14. Когда не спят

15. Свои

16. Земский

17. Куда теперь?

18. Цена

19. Коловерть

20 Общее благо

Эпилог

ИВАН-ЧАЙ

1. Трое на Ярославском

2. Нам по пути

3. Ночные встречи

4. Это и есть разведрайон…

5. Бурелом

6. Дальние подступы

7. Старые знакомые

8. Жди, любовь!

9. Север – твоя судьба

10. Медвежатина

11. Вести из прошлого

12. Минута откровения

13. Два письма

14. Высота и трясина

15. Дело политическое…

16. Своя боль

17. Поверить человеку…

18. Белые ночи

19. Нападение

20. Государственный экзамен

notes

1

2

3

4

5

Анатолий Знаменский

УХТИНСКАЯ ПРОРВА

ИВАН-ЧАЙ

Об авторе и его книге

В 1964 году впервые вышла в свет дилогия «Ухтинская прорва» и «Иван-чай» в то время еще малоизвестного прозаика Анатолия Знаменского, которая сразу же заинтересовала и критику, и читателей, поставила автора в разряд уверенных мастеров литературы. Писатели Лев Никулин и Борис Бедный, рецензируя романы, отмечали, что «книга захватывает не только историческим материалом, новым для нашей литературы, но и тем, что большинство глав романа написаны языком точным и выразительным, а порой даже ярким и «вкусным». «Масштабны и человечны характеры героев, – говорил тогда В. Астафьев. – Это не те примелькавшиеся мужички или мальчики, которым только стоит бросить пить водку или снять узенькие брючки – и они вполне уже сойдут за «образцового советского человека»… Все у них происходит не «понарошку». И вот как будто сугубо «производственный» роман потрясает, берет за горло, душит слезами».

В романе «Ухтинская прорва», по жанру – историческом, А. Знаменский рассказывает об освоении нефтяных богатств Северного края в дореволюционное время. Русские добытчики появились на Ухте во времена царя Петра I, когда там был пущен нефтеперегонный завод купца Пряду-нова. Потом на добрую сотню лет эти места стали по неизвестным причинам недоступными для разработок. Российские купцы тщетно пытались добиться разрешения на разведку природных богатств Коми.

Автору пришлось собрать, систематизировать и изучить большой материал (в том числе и архивный), чтобы доискаться до сути такого странного положения, когда правительственные круги во вред своему народу и государству держат втуне природные богатства, тормозят развитие производительных сил целого края. Причина же была одна – конкурентная борьба иностранного капитала в лице всесильного Нобеля со всевозможными противниками, а по сути дела – сознательный подрыв национальной экономики царской России в угоду международным компаниям и финансовым концернам.

Сюжетно события романа развертываются в начале нашего века. Автор рисует безотрадную картину на промыслах Ухты в те годы, когда промышленная жизнь России знаменовалась глубоким кризисом, а иностранный капитал уже прибирал к рукам ее богатства. Продажность и тупость государственных чиновников, чудовищное лихоимство власть имущих, зверская эксплуатация русских пролетариев и местных жителе"1 коми… На этом фоне развертывается основной сюжет произведения, формируются и выявляются характеры действующих лиц. Перед читателем проходит целая галерея дельцов, испытывающих «сильное желание» заработать капиталец в Северном краю, развернуть «дело». Их много. Это и некоронованный царь здешних мест Никит-Паш (купец Павел Никитич Козлов), вологодский губернатор Хвостов, разорившийся купец Прокушев, авантюристы Воронов, Сорокин, Запорожцев, Гарин и другие. Все они на первый взгляд преследуют одну цель – разбить вековую ухтинскую глухомань, добраться до ее богатств. Но это только на первый взгляд. На самом деле у каждого из них своя цель – набить мошну, оказаться «верхним» в той чудовищной «мала-куче», которая обычно растет вокруг богатого месторождения, будь то нефть или золото.

Но в романе с его стремительным движением сюжета есть герои совсем иного склада – представители простого народа, предшественники нефтедобытчиков советского периода. Это охотник коми Яков Опарин, русский рабочий-сезонник Пантя, ссыльный революционер-марксист Андрей Новиков и другие. Они ведут борьбу с миром стяжателей. Интересен в этом отношении образ Якова Опарина. Писатель ставит своего героя в трудные условия, порожденные временем, показывает глубинные изменения, которые происходят в сознании и психологии тихого, скромного парня из тайги.

Зерна ленинской правды, посеянные в его душе большевиком Новиковым, проросли в свое время. В эпилоге романа мы узнаем, что Яков Опарин вырос до активного борца за Советскую власть – стал красным партизаном. В бою с интервентами под Изваилем Яков сражался за новую жизнь до последнего патрона и погиб. Таков финал романа «Ухтинская прорва». А. Знаменский показал, какие нравственные залоги подготовили гражданский подвиг Якова, во имя какой высшей цели он жертвовал своей жизнью.

Второй роман дилогии – «Иван-чай» – воссоздает широкую картину освоения северной нефти в советское время, в тот особо трудный период, когда на нашей земле бушевала война.

В сложнейших условиях далекой холодной Пожмы, в трудно рождавшемся коллективе строителей, живет и работает молодой коммунист Николай Горбачев – главный герой романа. Этот образ вобрал в себя лучшие качества советского человека, руководителя, коммуниста.

Новое и важное в Горбачеве, в его характере руководителя, состоит в том, что он в отношениях со строителями исходит не из отвлеченных логических посылок, а старается увидеть в них живых, думающих и страдающих людей, понять, почему так трудно и неудачно сложились судьбы некоторых из них. Вернуть им доверие, если это возможно, – такова одна из важнейших задач Горбачева.

Писатель вместе со своим героем Горбачевым – не созерцателем, а бойцом – видит на Пожме немало того, что мешает общему делу. Но писатель умеет показать жизнь широко, активно помогает развернуться лучшим возможностям человека, крепкого верой в силу нашего общества.

Таким образом как бы уточняется общий эпический запев романа. Борьба за жизнь выступает здесь не в форме абстрактного гуманизма, а как борьба за достойную жизнь людей именно нашего советского общества, как борьба за переплавку характера человека, меченного психологией старого стяжательского мира.

Подчеркивая в дилогии преемственность революционных традиций, писатель в романе «Иван-чай» выводит в числе основных героев сына Якова – Илью Опарина. Если Яков ощупью, робко, не всегда верно торил свой первопуток к новой жизни, то Илья вырос уже в советское время, в дни войны стал десятником на важном участке дорожного строительства, председателем рабочего комитета.

В романе уточняется и сюжетная задача, сравнительно с произведением «Ухтинская прорва» во многом решенная «от противного». Если там, в условиях капитализма, действие развивалось центробежно, в том смысле, что силы конкурентной борьбы отбрасывали героев от заветной ухтинской нефти, то роман «Иван-чай» строится центростремительно. Великая идея труда для фронта, для Родины сплачивает людей, придает им силы и энергию, необходимые, чтобы найти и добыть из-под земли горючее для боевых машин.

В целом дилогия была для автора большим, бесспорным успехом. И это не случайно: писатель хорошо знает жизнь простых людей и, изображая ее, стремится быть достоверным и точным. Он широко использовал в своих романах «Неиссякаемый пласт», «Иван-чай», «Как все» и других произведениях личный опыт участника нефтедобычи и лесозаготовок на Крайнем Севере в годы Великой Отечественной войны. Некоторые персонажи этих романов, по его признанию, имеют реальные прототипы, многие трудовые события и бытовые эпизоды в основе своей почерпнуты из истории освоения нефтяных богатств Ухты и Верхней Ижмы.

Замечательной традиции – быть тесно связанным с жизнью – Анатолий Знаменский продолжает следовать и сейчас. Окончив в 1960 году Высшие литературные курсы при Союзе писателей СССР, он переехал на Кубань. В результате активного, творческого отношения к жизненному материалу, который был еще свежим и в каждой своей детали значительным для писателя, прежде незнакомого с жизнью Кубани, читатель получил прекрасные повести «Семь концов», «Обратный адрес», «Осина при дороге», «Безымянные высоты». В них он, показывая людей хутора и станицы, стремясь к точности деталей, тщательно подбирая штрихи, создает местный, кубанский, колорит, который не спутаешь с уральским, среднерусским и т. д.

Диапазон творчества А. Знаменского широк и интересен. Он пишет о далеком прошлом нашей Родины, но лучше других ему удаются произведения о рабочем классе, нравственном мире современного рабочего человека. Его герои – нефтяники, строители, шоферы, крестьяне. Действительность в творчестве писателя предстает без румян и белил, в то же время в ней нет болезненной приверженности к темным ее закоулкам и тупикам. Житейские проблемы автор высвечивает с единственной целью – привлечь к ним общественное внимание, вмешаться в будничное течение жизни, где, как считает писатель, не должно оставаться места пошлости, бесчеловечности, ядовитому чертополоху клеветы.

В 1983 году Анатолию Дмитриевичу Знаменскому исполняется 60 лет. Это возраст зрелости, мастерства, новых замыслов и новых книг.

Николай Михайлов,

кандидат филологических наук.

УХТИНСКАЯ ПРОРВА

В великих делах достаточно одного великого желания…

Из надписей на бревенчатой стене Сидоровской избы на Ухте.

1. Покровительство

высочайшей особы

После теплого юга Москва дохнула на него сыростью и холодом неустойчивой ранней весны. Был уже конец апреля, но мокрый булыжник мостовой и каменные плиты тротуаров сохраняли до поры лубяной озноб запоздалых мартовских утренников. Над колокольнями старых церквей и часовен с галочьим криком, над ржавеющими куполами хмурилось неуютное небо.

Трейлинг выпил в привокзальном буфете пива, сверился с записной книжкой и, подхватив нетяжелый, изрядно потертый за долгие годы саквояж, вышел на площадь.

Город жил предпраздничной суетой страстной недели. Гомонящая, озабоченная вечным азартом преуспеяния толпа расползалась по площади, сливалась в мутные уличные потоки. По осклизлым голышам мостовой тарахтели колеса пролеток, мягко катили резиновые шины экипажей. И все это растревоженное муравьище спешило опередить само себя.

Обдало ветерком – рядом, словно из-под земли, появился лихач.

– Биржевой проезд, тринадцать, – коротко бросил Трейлинг и, накренив пролетку, тяжело опустился на мягкое, ковровое сиденье. Под ним упруго сели высокие рессоры.

Громада вокзала и зеленый открытый павильон качнулись и исчезли за поворотом. Седок накинул на ноги коврик, поправил на голове мягкую летнюю шляпу и со скучающим видом, устало смежил веки. Шумный, запаленный в бесконечном и нездоровом беге, город не возбуждал в нем большого любопытства, был даже неприятен своей откровенной жестокой суетой.

– По-о… берегись!

Привычно шальной окрик извозчика заставил его подавить невольную флегматичную усмешку, вызванную неким мимолетным воспоминанием. В этом городе не любили шуток. Напряженное поскрипывание стальных рессор и ожесточенный цокот копыт становились началом какого-то нового предприятия – оно уже захватило его властью обстоятельств и обязанностей, не спрашивая согласия. И это было неприятно: Трейлинг никогда не чувствовал себя слепой игрушкой запутанной и сложной игры, что в его кругах именовалась делом.

Он встряхнулся, переменил позу и, когда лихач осадил коня, легко шагнул на мокрый тротуар.

Доставая деньги, Трейлинг извлек из бумажника железнодорожный билет. Когда извозчик отъехал, он с тайным сожалением задержал взгляд на трафарете «Баку– Москва», потом разорвал билет и бросил под ноги. Этот адрес отныне был лишним. Дальнейший маршрут, по-видимому, должен был начинаться Москвой, без всякой связи с тем южным городом…

Неказистый подъезд и темная, грязная лестница каменного здания покоробили Трейлинга. Покинув уютный домик с мансардой у теплого моря, здесь он мог рассчитывать на нечто большее. Московские апартаменты, в которых его ожидало новое поручение*своей нарочитой неприглядностью возбуждали подозрения. Приемная мало чем отличалась от лестницы и подъезда.

«Однако… – удивленно пожал плечами Трейлинг, сбрасывая свое летнее пальто на руки сумрачного, угловатого в движениях секретаря, исполнявшего здесь, по всей видимости, и обязанности лакея. – Плоховато, кажется, начинается новое дело!»

Но уже в следующую минуту, пройдя в кабинет управляющего, он почувствовал себя в привычной деловой обстановке. За письменным столом сидел сухощавый, рано облысевший человек средних лет в недорогом, старательно выутюженном пиджаке и перебирал пачку бумаг.

Не то чтобы у него был очень внушительный вид. Управляющий более всего напоминал опального дипломата или дошлого ростовщика прикарманившего важный вексель. Его тонкие губы хранили подобие усмешки, а глаза продолжали сосредоточенно изучать собеседника, без всякой связи с умешкой; взгляд их был назойлив.

Трейлинг встречал когда-то этого человека там, на юге, и знал, что облинялому полудипломату-полуростовщику поручались наиболее важные дела компании, даже в том случае, если надо было выехать за океан и нанять в качестве посредника специалиста по пенсильванской нефти. Непритязательная обстановка, окружавшая его ныне, тотчас приобрела для Трейлинга значимость.

Управляющий пошел навстречу гостю. Привычная ухмылка на его лице сменилась неподдельным удовольствием.

– Садитесь, пожалуйста, Георгий Карлович… Мы ведь знакомы? От вас пахнет югом, – заговорил хозяин. У него был приятный, хотя и глуховатый, голос. При этом он уморительно грассировал, то вовсе пропуская рокочущую букву «р»: – «Гео-гий Ка-лович, до-о-гой…» – то вдруг по традиции заменял ее другой буквой и фонетическим знаком, и тогда вместо возвышенного восклицания: «Ах, какая радость, что вы наконец прибыли!..» у него выходило: «Ах, какая г’адость!..»

Гость, конечно, не придавал этому никакого значения. Он, хотя и носил немецкую фамилию с приставкой «фон», не мог сказать точно, в какое время и по какому поводу учинена была перемена фамилии и в каком колене генеалогии появилась родовитая приставка; все его предки имели бессарабское происхождение, а бабками были, по-видимому, цыганки и купчихи из одесских предместий.

Трейлинг с признательностью склонил свою большую, чисто выбритую голову.

– Как доехали? Что нового?

Управляющего интересовало положение дел на юге, но не столько с деловой, коммерческой стороны (это он знал), сколько с житейской, интимной и попросту обывательской. Его интересовало также, какими последствиями закончились рабочие беспорядки двухлетней давности. По всему видно, человек давно уже не имел возможности бывать в резиденции их общего хозяина, и, значит, имелись довольно веские причины для этого.

– Что слышно о Манташеве? Говорят, этому армянскому миллионеру очень везет? Своя, так сказать, национальная буржуазия – еще бы! Это льстит рабочей братии…

– Покуда в эту платоническую любовь не вмешаются господа социал-демократы, – промелькнула на губах Трейлинга снисходительная улыбка. – Они весьма доходчиво втолковывают иные симпатии… Во всяком случае, сейчас кавказцу приходится труднее, чем нам.

– После разорения пятого года? Естественно, – согласился управляющий. – Мы – монополия, а монополии такие вещи не страшны. Что же касается князя, то он еще не дорос до возможности делать погоду…

Управляющий вдруг беспокойно шевельнулся в кресле, подался вперед, к собеседнику.

– Извините, Георгий Карлович, – сказал он. – Хотя у нас не принято с первой же минуты утомлять человека деловой беседой, но сегодня придется изменить такому правилу. Вечером отдохнете у меня. Дело в том, что сейчас сюда подойдут люди и вас надо подготовить к предстоящему разговору…

Хозяин позвонил и велел подать крепкого чаю.

– Совершенно замерзаю в этом склепе. Отвратительно! – Он зябко поежился, потер сухие, костистые ладони. – Как было бы приятно сейчас пройтись по приморскому бульвару, посидеть у Ниязова в кабачке с его кавказской кухней! Но вот, – он повел вокруг себя узкой ладошкой, – вот эта обитель ни на минуту не отпускает меня туда, поближе к хозяину. А ведь я когда-то пользовался его расположением!

– Вероятно, вы пользуетесь им и до сих пор? – заметил Трейлинг.

– Может быть… Это в той же мере относится и к вам, дорогой мой. Именно поэтому с сегодняшнего дня мы с вами стали служащими нефтяной компании великой княгини Марии Павловны…

Трейлинг сделал едва уловимое движение, но хозяин предупредительно протянул руку и положил на его кисть:

– Это очень авторитетная фирма, уверяю вас!

– Весьма польщен покровительством… высочайшей особы, – сказал Трейлинг. Догадки, одна вероятнее, но и сложнее другой, будоражили его воображение.

– Именно так и надо рассматривать наше участие в компании, – утвердительно кивнул головой хозяин, – Однако дело столь же трудно, сколь и заманчиво. Предполагается очень дальняя поездка, связанная с неудобствами… И мы остановили свой выбор на вас, Георгий Карлович. Нужен опытный человек…

Что ж, оставалось узнать адрес будущей резиденции.

Управляющий пожевал губами, полистал лежащие против него бумаги.

– Ухта, – коротко и значительно сказал он.

Воцарилось молчание. Словцо производило впечатление даже на бывалого человека. Трейлинг слышал кое-что о непроходимых лесных дебрях и загубленных судьбах промышленников, имена которых непроизвольно связывались в его воображении с кратким названием этой северной речки. Но на ней, помнится, в деловых кругах давно уже поставили крест?

– Она снова интересует… нас? – с удивлением спросил он.

– Окаянная речушка, как птица Феникс, возрождается из пепла и заставляет обращать на нее взоры. Она должна быть наша. Таково мнение там, на юге.

– Путешествие не из приятных. Однако…

– Недавно одна газетка в связи с открытием заявок на ухтинские берега назвала речку золотым дном. Это должно нас окрылить. Не так ли?

Принесли чай. Управляющий придвинул к себе стакан и выжидал, пока за прислугой закроется дверь.

– Разумеется. И я догадываюсь, что кроме высочайшей особы у нее останется и прежний покровитель? – осторожно осведомился Трейлинг.

– Вы имеете в виду Нобеля? Да.

Трейлинг усмехнулся:

– А я в простоте душевной полагал, что русские порядки уже навсегда убили всякую мысль о возможности тех разработок…

– Вы прекрасно осведомлены в деле, дорогой мой! Мы и теперь делаем немалую ставку на русские порядки… Вам придется самым подробнейшим образом ознакомиться с этой давней историей и всегда иметь ее в виду. Пригодится… А началась она очень давно, говорят – со времен Петра Великого.

В свое время Петр Первый, русский царь и «первый на Руси работник», с присущей ему справедливостью и на этот раз вполне оправданной жестокостью расстрелял у здания Сената в Санкт-Петербурге губернатора князя Волконского за чинение им, князем Волконским, препятствий купцам Пшеничниковым в «деле промысла, торговли и честного радения на пользу русского отечества». Так гласит предание. Крутой поворот Петра в сторону поощрения «полезных людей» являл собой завещание его наследникам и потомкам.

Но не прошло и двух десятков лет после смерти Петра, как промышленная жизнь России ознаменовалась малозаметным, но весьма примечательным фактом. Энергичный и смелый купец Прядунов, тот самый, что на свой страх и риск сумел построить где-то на забытой богом Ухте нефтеперегонный завод, при немце Бироне был посажен в, тюрьму за неуплату десятинных денег с добытой нефти (тридцати пяти рублей с четвертаком) и умер за решеткой, пока разбиралось это «важнейшее государственное дело», которое, кстати, сразу же было прекращено за смертью ответчика.

Ни очевидные трудности разработки далекого месторождения «горного масла», ни крайняя необходимость поддержки прядуновского почина не укладывались в канцелярскую строку; законной во всех отношениях была лишь смерть…

Далее пошли вершиться дела еще более странные.

В 1844 году архангельские, вятские и вологодские купцы подали прошение архангельскому губернатору маркизу де Траверсе учредить торговый дом на Северном море и порт на реке Печенге. Губернатор наложил на прошении резолюцию, поразительную по цинизму и тупости: «Какой еще дом? В этих местах могут жить только два петуха и три курицы! Отказать».

Сибирские наместники старались не отставать от архангельских. И здесь полезная деятельность, по российским обычаям, не приносила лавров. Когда енисейский купец Михаил Сидоров внес на открытие Томского университета двадцать пять тысяч рублей, постоянно докучая разными проектами о расширении изыскательского дела, генерал-губернатор Восточной Сибири граф Муравьев немедля заинтересовался личностью Сидорова: «А не скопец ли он?»– и поспешил выслать предприимчивого купца административным порядком в Архангельск, как крайне беспокойного и вредного человека.

Сосланный на Крайний Север, Сидоров запросил разрешения производить разведку на золото по Северному Уралу и речке Шугор, в чем получил незамедлительный отказ.

Тогда он обратился с новой просьбой – разрешить разведку геологических богатств на Новой Земле. Пришел ответ: «Так как Новая Земля не причислена к казенным дачам и вообще не упоминается в Горном уставе, отвод разрешен быть не может…»

А наряду с тем министерство государственных имуществ уже с 1844 года, в течение двадцати лет, безуспешно отыскивало смельчаков, желающих разрабатывать горные богатства Севера.

В 1864 году, узнав от лесничего 2-го мезенского лесничества Гладышева о выходах нефти на Ухте, Сидоров обратился в министерство с просьбой об отводе ему трех квадратных верст для изыскательских работ, ссылаясь на 2286-ю статью Горного устава. В прошении он указывал: «Промысел на Ухте принесет кроме доходов казне заработки бедным крестьянам, проживающим на реках Ижме и Печоре, могущие улучшить их незавидный быт…»

Через два года Санкт-Петербургская палата благочиния сообщила свое мнение: «Так как сам Сидоров означенного месторождения не открывал, а в 1843 году Ухту уже описал проезжий путешественник граф Кейзерлинг, то до утверждения нового Горного устава разработка дозволена быть не может».

О том, что задолго до графа Кейзерлинга, еще в 1745 году, на Ухте существовал промысел Прядунова, в ответе не упоминалось.

Михаил Сидоров оказался на редкость настойчивым. Человек широкой натуры, большой эрудиции в вопросах промыслового дела, автор ста восьми трудов и статей по исследованию Севера и Сибири, он преследовал, конечно, не только коммерческие цели. Интересы его были более широкими, а богатые прогнозы освоения Севера захватили его.

Чтобы как-то воздействовать на общественное мнение, он основал в столице показательный чум – подобие этнографического и геологического музея. У входа в чум была помещена статуя: бедный ижемский охотник держал в одной руке блюдо с хлебом, а другой протягивал каждому входящему пергамент с надписью: «Я не прошу казенного хлеба, а прошу внимания к моему забытому краю и – работы!»

Подобные демонстрации не могли тронуть высшую бюрократию, но верный себе Сидоров продолжал настаивать в официальном порядке и в марте 1867 года получил наконец от министерства государственных имуществ письмо следующего содержания: «Что как отдача приисков на всем пространстве залегания ископаемых в аренду одному лицу представляется неудобною, ибо через это установилась бы монополия, разрешено отдать прииски на двенадцать лет Сидорову и Амосову в одну квадратную версту каждому, с платой оброка в размере существующей в Архангельской губернии подесятинной платы – 30 копеек за десятину в год…»

Окрыленный успехом, Сидоров немедля заключил контракт со шведскими специалистами и послал их на Ухту, а сам уехал в Париж. Там его настигла петербургская депеша, в которой сообщалось, что разведка нефти на Ухте вновь запрещается ввиду проекта архангельского губернатора Гагарина производить исследования и добычу нефти на средства государства, для чего министерство государственных имуществ выделяло средства – одну тысячу рублей…

Сидоров вынужден был прекратить работы, оплатил неустойку шведам и вновь обратился к министру, резонно указывая, что на деньги, отпускаемые министерством, невозможно не только произвести какие-либо серьезные работы, но даже снарядить топографическую партию.

Министр подтвердил разрешение, данное Сидорову в марте месяце. Тогда обиженный губернатор написал новое отношение об отказе Сидорову «за его неблагонадежностью». Ход был настолько проверенный, что министр сразу же подтвердил отказ, хотя Архангельский статистический комитет к этому времени избрал Сидорова своим почетным членом за заслуги в изучении Севера.

Проявляя нечеловеческую настойчивость, Михаил Сидоров лично добился приема у министра, доказал свою правоту и привез в Архангельск форменный документ на право разработки месторождений нефти с отводом участка в сорока верстах от деревни Усть-Ухта.

Он и не подозревал, что таил в себе этот гербовый документ, составленный столичными крючкотворами. Гагарин не замедлил с отводом участка… не в районе выходов нефти, но точно «в сорока верстах от Усть-Ухты» на восток, посреди огромного болота. И только в мае 1868 года после четырехлетних мытарств Сидоров наконец получил возможность самолично установить заявочный столб на избранном участке.

Однако это вовсе не означало, что Фортуна наконец снизошла к промышленнику Сидорову.

Архангельское управление государственных имуществ определило арендную плату с десятины – три рубля в год вместо предполагаемых тридцати копеек, а когда Сидоров согласился и на это, приступив к постройке кузницы, казарм и амбаров, – запретило ему производить порубку леса без предварительной оплаты полной стоимости лесных делянок и получения лесного билета.

В 1869 году доверенный Сидорова прибыл за пятьсот верст к усть-цилемскому лесничему для оформления этих дел. По странной случайности, лесничий именно в то же время выехал по делам службы за пятьсот верст в противоположном направлении…

Наконец – лодками, пешком, верхом по диким лесным тропам настойчивый подрядчик преодолел и эти полтысячи верст, получил билет. Но время было потеряно, реки замерзли, сплав сорван. Дело задержалось еще на год.

В 1873 году, с утверждением нового Горного устава и распространением упорных слухов о нефтеносности Ухты, в министерство сразу поступило более двухсот пятидесяти заявок на отвод участков. Министерство не располагало средствами для командировки на Север такой большой группы землемеров. Взбешенный министр князь Дивен немедленно вызвал Сидорова.

– Это вы заварили безобразную северную кашу? – грозно вопросил он. – Завтра же высылаю двести землемеров за ваш счет отводить участки по всем заявкам!

Уповая на будущий расцвет промыслов и выказывая полнейшее пренебрежение к экономической стороне дела, Сидоров поблагодарил князя за его чуткость и согласился принять на себя все расходы.

Но князь Дивен плохо знал возможности своего ведомства. На всем Севере – от Вологды до Архангельска – нашлось лишь три землемера, коих и направили на Ухту. Да и они не смогли осенью пробраться от Мезени до Печоры из-за крайнего бездорожья.

Последовал приказ князя: «Делать отводы зимой!»

Одна из компаньонок Сидорова, Рубцова, женщина энергичная, обратилась к министру с просьбой научить ее, как принимать отводы при сорокаградусных морозах и девятиаршинных снегах, при невозможности делать лежневые просеки и насыпать земляные курганы, как того требовал Горный устав.

Князь Дивен отложил производство отводов до лета…

История эта могла бы длиться бесконечно, если бы в человеческих силах было соперничать в выносливости и долголетии с тупостью, бюрократизмом правящих кругов. Она также могла бы принести Сидорову успех, но только в том случае, если бы он учел некоторые деликатные условности своего времени…

Верховных жрецов власти уже сморила барская лень; губернатор Гагарин сгорал от желания снискать славу первооткрывателя новой обетованной земли; палата государственных имуществ могла пойти на уступки после весомого жертвоприношения кредитными билетами… Однако Сидоров, занятый живым и нелегким делом, ничего этого не видел и не хотел видеть. За то и покарал его господь: почетный член девятнадцати ученых и благотворительных обществ, кавалер ордена Владимира и четырех медалей, вложивший более шестисот тысяч рублей в дело развития богатейшего края России, умер, окончательно разорившись и не добурив единственной скважины…

Но этой скважиной были вскрыты нефтяные пласты, полностью подтвердившие реальность ухтинского месторождения.

В 1899 году министр финансов Витте отдал Ухту на пять лет в монопольное владение графу Канкрину. Бывший екатеринославский предводитель дворянства, а затем камергер двора граф Канкрин в течение всего времени исправно выплачивал государственную пошлину за огромную территорию, но не производил здесь никаких работ, надежно похоронив богатства Ухты на несколько лет.

Никто не вдавался в причины странного поведения графа Канкрина. Но причины, по всей вероятности, были…

Их и имел в виду управляющий компанией великой княгини Марии Павловны, упомянув об этой загадочной и скандальной истории.

Эти два человека, русские больше по виду, чем по убеждениям и службе, давно уже определявшие со своим тайным картелем политику на нефтяной бирже России, почему-то бесцеремонно поносили либо высмеивали «местные порядки»… Тут была некая условность, некая «азбука для посвященных», звучащая с внешней стороны вполне прилично и невинно, а по сути передающая очень серьезные мысли.

Многолетняя и даже многовековая практика подчинения целых стран их собственным интересам, воле всемогущего картеля, умение действовать не только долларом, франком, немецкой маркой и русским рублем, но и – через сановных воротил мира сего – почти заведомая беспроигрышность их дела давала, по-видимому, им право чувствовать себя хозяевами в чужом доме.

Трейлинг отодвинул недопитый стакан чаю, отвалился в кресле. Беседа подходила к концу. Оставалось узнать об условиях, но этому можно было посвятить иной час в иной, более интимной, обстановке.

– Как мне представляется, вам придется ехать в Усть-Сысольск. Из уездного города легче следить за провинцией, – заметил управляющий и позвонил. – Не исключена возможность, что посмотрите Ухту и собственными глазами…