Текст книги "О кошках и мышках или Моё пушистое Величество 3 (СИ)"
Автор книги: Алиса Чернышова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
Родц оскалился:
– Всё ещё не бытовой, Брэндт. Ты ведь в курсе, что наша работа – не задавать вопросы командирам, особенно если мы не хотим знать ответы? Или если мы их уже знаем, эти ответы.
– Родц! – Фаннда наконец-то прорвало. – Думай, что…
– Простите, куратор, – прервала его Ван-Ван, – я поняла.
– Вот и отлично. Видишь, она поняла? Что, думаешь, я свои кадры не знаю?.. Дальше, Брэндт, твои родственники выглядят нормальными. Понимаю, что после твоего опыта это может не вызывать оптимизма, но в данном случае их проверяли не соседские кумушки, а толковые менталисты. И да, формально после первого совершеннолетия ты не обязана к ним ехать и играть в большую дружную семью. Но тебе действительно будет безопасней с ними… И подальше от Адана Найделла. Поверь, где угодно безопасней, чем рядом с ним. Если ты добровольно пойдёшьс нами сейчас…
Улыбка моей подопечной стала холодной и острой.
– Спасибо, но я так не думаю. Я в безопасности там, где Снежечка и Адан. Только там, где они.
– Ты не знаешь, что он такое…
– Я знаю.
Брови господина Фаннда приподнялись. Родц прищурился.
– Знаешь?.. Знаешь, что он демон, занявший человеческое тело?
– Знаю, что это не был его выбор. Как и всё, что он потом сделал.
– И ты уверена в этом? – подал голос Фаннд.
– Да.
Родц вздохнул и потёр лоб.
– Пути назад может и не быть, Брэндт. Особенно если ты решишь рядом с ним задержаться. Как бы это ни закончилось для него, сколько всего он действительно сделал по своей воле, итог один: никто не позволит ему разгуливать на свободе.
– Меня это устраивает. Что бы ни случилось, случится с нами двумя. Только так.
За столом стало тихо. Родц побарабанил пальцами по столу.
– Если это что-то девчачье, о любви…
– Нет. Это…
Ван-Ван запнулась. Застыла. Потом с её губ сорвался лёгкий смешок с оттенком иронии и странного облегчения.
– Это выбор, – сказала она.
Не будь я в кошачьем облике, натурально прослезился бы от умиления.
– Это выбор, – повторила она твёрже, увереннее. – Я выбираю его и буду выбирать, сколько бы вы ни спрашивали. Потому что он прав, а вы – нет; потому что никто не виноват в том, что с ним сделали, и он – не исключение; потому что он первый научил меня, что я – не то, что обо мне говорят. Я для него – это я, и в обратную сторону это тоже работает. Понятно?
Фаннд отвёл глаза.
– Понятно, – усмехнулся Родц. – Подпиши, что добровольно остаёшься в Академии – и вали на все четыре… Если уверена.
Ван-Ван тут же подхватила документ и оставила оттиск своей ауры.
– На этом всё?
– Всё. Свободна.
Ван-Ван повернулась, чтобы уйти. Я бросил взгляд на “наш” столик и отметил, что Адан смотрит на неё огромными, полными совершенно непередаваемых эмоций глазами.
– А да, Брэндт, одна мелочь, – догнал нас голос Родца.
Ван-Ван застыла, явно ожидая удара, вербального или не очень.
– ..Я ошибался тогда, в самом начале. Ты отлично подходишь для моего факультета.
52
Добравшись до нашего этажа, мы с Ван-Ван переглянулись и синхронно облегчённо вздохнули: вечерок выдался тот ещё. Чего только стоила очередная отработка в библиотеке и Белинда, на полном серьёзе заявившая с гордым видом: “Я рассказала всем, что ты не плохая. Ты рада?”
Счастье буквально сочилось из Ван-Ван во все стороны: по пути в библиотеку её успели несколько раз спросить, сколько трупов она лично видела и ещё что-то столь же “остроумное”. Некоторые изо всех сил пытались громко посочувствовать и назвать Ван-Ван “бедняжкой”… Но эти, кажется, радовали её даже меньше, чем предыдущие.
Думаю, если бы не Адан, всё ещё не вполне отошедший от шокированной задумчивости, но уже включивший свои защитные рефлексы, моя подопечная уже отсиживалась бы в очередном туалете. Но, к счастью, Адан и ребята с боевого были с ней, и это придавало ей уверенности… Более или менее.
Но тем, что Ван-Ван повторно не прокляла Белинду, лично я горжусь.
Потому что сам бы не удержался на её месте.
Честно говоря, единственное, что меня удержало – тот факт, что дева совершенно искренне пыталась помочь Ван-Ван. Так, как сама себе это представляла. Тут ничего не поделаешь: есть на свете категория людей, с которыми что дружить, что враждовать нежелательно. Белинда из таких… по крайней мере, на данном этапе своей жизни.
Только и оставалось, что сквозь зубы благодарить её за неоценимую помощь, дабы не начинать очередной бессмысленный скандал.
Когда наконец-то пришло время расходиться, мои ученички растерялись и переглядывались.
– Может, мы могли бы переночевать вместе? – спросила Ван-Ван. – В смысле, у меня есть запасной матрас на пол. Так мы будем чувствовать себя безопаснее!
Я слегка опешил, не зная, нравится мне это или нет.
С одной стороны, никаких тебе соблюдений приличий, и крохотная квартирка, которой владеет Ван-Ван, мала даже для нас двоих. Я построил себе, конечно же, некоторое подобие ширмы, и в целом старался уважать пространство моей подопечной так, как это только возможно. Добавить туда ещё и Адана? Верх неприличия. Даже с учётом моего присутствия, допустимо только в походе.
С другой стороны, в этом мире правила насчёт разделения мира на мужские и женские половины куда менее категоричные, чем у нас. Недостаточно строгие на мой вкус, но да возможно я просто слишком стар для некоторых вещей. И по-хорошему очень даже может быть, что Адану действительно стоит переночевать где-нибудь подальше от своих родителей эту, последнюю ночь. Завтра их уже заберёт Фаннд, и будет мне счастье, но до того…
В общем, я сам не знал, как к этому относиться, но Адан решил за меня.
– Спасибо, но я не могу, – ответил он. – Завтра мне надо будет отдать родителей Фаннду, и… В общем, есть пара вещей, которые я хотел бы у них спросить.
Мне это, понятное дело, не очень понравилось.
– Что они могут сказать тебе, чего ты уже не знаешь? – спросил я осторожно. – Ты уверен, что ты вообще хочешь слышать их ответы?
– Да, я думаю, они должны мне по крайней мере ответы. Только так я смогу их отпустить.
Я вздохнул. Сколько народа уже танцевало на этих граблях?
И снова всё то же самое: что лучше, знать или не знать? И не стоит ли оставить некоторые ответы лежать там, где им и положено – в могиле?
– Слушай, Адан, – сказал я устало, – я не могу тебе это запретить по определению, потому что да, это твоё дело. Но я считаю, что прямо сейчас ты совершаешь ошибку, и немалую. Серьёзно, парень… Твои так называемые “любимые родители” для тебя теперь – всё равно что мертвецы, вне зависимости от реального положения вещей. И искать ответов, смыслов и оправданий у мертвецов – паршивая затея, никогда на моей памяти не кончалось хорошо. У них нет и не может быть ответов, которые бы тебе помогли, понимаешь? Они никогда не скажут тебе то, что ты хочешь от них услышать. Они просто не могут.
– Дело не в помощи! И ничего от них я не хочу слышать!
Ну-ну…
– ..Просто есть вещи, которые я хочу окончательно понять. Вот и всё!
Я с трудом удержался от того, чтобы потереть морду лапой.
“Ты не поймёшь, – очень хотелось мне сказать, – потому что некоторые вещи невозможно понять, как ты о них ни бейся. И я очень сильно подозреваю, что тут как раз тот случай.
Мне жаль, мальчик, но ты не найдёшь ответ на бессмысленный в данном случае вопрос “Почему?”, потому что нет такого ответа, который оправдает и объяснит тот кошмар, что тебе пришлось пережить, нет слов, которые способны придать этому смысл.
Сейчас кажется, что, возможно, если ты поймёшь, то станет легче.
Правда в том, что некоторые вещи лучше не понимать.”
Как бы я ни хотел сказать это ему, понятно, что никакого смысла в этом нет: хоть сто раз будут тебе мудрые советники донести эту мысль, ты не поймёшь, пока не проживёшь.
И главное, чтоб в итоге цена всех этих “вечных поисков бессмысленных ответов” не оказалась слишком высока.
– Мы с Ван–Ван можем переночевать в твоих покоях, – сказал я вслух, скрепя сердце. – Заодно присмотрим, чтобы ничего эдакого не вышло.
– ..Нет. Я хочу это сделать сам.
Ну вот твою же, простите боги, кошачью морду! Что ж ты такой упрямый?
– Мне не нравится, что ты собираешься вернуть им контроль.
– Только над речью! И ничего я им не планирую возвращать. Их время прошло, теперь я – тот, у кого весь контроль. И они это знают!
“Они тоже так думали”, – отметил я мысленно, но вслух сдался.
– Не делай глупостей, – только и сказал я, – будь осторожен с ними. И не задирай планку ожиданий слишком высоко: хочешь ты в это верить или нет, но они правда не скажут тебе того, что ты отчаянно желаешь услышать.
– Я разберусь.
Оставалось только надеяться, что он знает, что делает… Но на этот счёт я не был слишком оптимистичен.
Понятное дело, он не знает.
Кто вообще знал бы на его месте.
…
– ..Как ты думаешь, что Адан хочет спросить у них? – уточнила Ван-Ван, когда мы уже шли по коридору общежития.
Я невесело рассмеялся:
– Разве это не очевидно, дружочек? Вопрос, как правило, один и тот же, в вариациях: “Почему?”. В данном случае, я думаю, он сформулирует это тысячей слов, криков, стонов, но в итоге это будет всё то же самое, банальное: “Почему вы любили меня недостаточно?”
– Это звучит грустно, – пробормотала Ван-Ван.
– Это звучит глупо, – отрезал я. – Каждый любит, как может, и не любит, как может, вот и весь ответ. Нет там какой-то таинственной истины, которая может придать этой ерунде глубинный смысл. И мне приходилось видеть множество людей, которые всю свою жизнь положили, ища не имеющие ни малейшего значения ответы, отказываясь от реальных вещей в погоне за полной глупостью. Остаётся только надеяться, что он достаточно быстро сам поймёт, что нечего там искать, и успокоится.
– Это, – сказала Ван-Ван, – глупо и грустно.
– Хороший эпиграф к подавляющему большинству трагедий человеческих.
На том разговор увял, и мы дошли до нашей комнаты в молчании. После такого сказочного дня хотелось то ли поспать, то ли помедитировать – но, конечно же, глупо было бы ждать, что мир позволит нам так просто уйти на боковую, не сказав своё ласковое “Спокойной ночи” напоследок. И не подкрепив его основательным пинком.
Так и тут: у двери в комнату обнаружилась неожиданная проблема, от вида которой Ван-Ван тут же напряглась и замкнулась в себе, а я принялся готовиться морально к ночи длинной. И не исключено что истерически-слезливой.
– Привет, – сказала, чуть неловко улыбаясь, Элина Миллз. – Не откажешься уделить мне немного времени?
– Что… Как ты тут оказалась? Общежития закрыты! – разумеется, параноидальная реакция для моей подопечной всегда будет первой, это вряд ли изменится в ближайшие несколько десятилетий.
– Закрыты, – пожала плечами Элиза с чуть неловкой улыбкой, – но я умею выглядеть очень жалобно и платить очень хорошо. Иногда два в одном.
Я с трудом сдержал фырканье; начинаю подозревать, что очень во многом Ван-Ван пошла в отцовский род.
– Я не обязана разговаривать с тобой! Я ничего тебе не должна и не поеду к вам на каникулы!
– Да, мне сообщили, – ответила Элиза на удивление спокойно, – и я не буду тебя заставлять, конечно. Я не хочу причинять тебе больше вреда. Я просто… Это очень важно для меня, и я надеялась, что ты поговоришь со мной. Пожалуйста.
Ван-Ван явно готова была быстро отказаться, но я осторожно боднул её головой, заглядывая в глаза.
– Я думаю, тебе стоит принять предложение, – промурлыкал я. – Этот разговор из тех, которые, возможно, имеют смысл.
Моя подопечная моргнула, Элиза тихо ахнула.
– Твой котик говорит!
Я развернулся и раскланялся, нарисовав хвостом в воздухе элегантную фигуру (что, зря что ли перед зеркалом так долго репетировал это движение?):
– Меня зовут Снежок, фамилиар Ванины. К вашим услугам.
– О… очень приятно познакомиться, – женщина слегка заикнулась и в целом явно понятия не имела, как принято себя вести в подобных социальных ситуациях (не каждый день с тобой заговорит кот, как ни крути). Но надо отдать ей должное: держалась она молодцом, даже постаралась отвесить мне нечто вроде поклона в ответ. – Спасибо большое, что стали фамилиаром Ванины и работаете с ней! Я слышала, вы могущественный дух и защищаете её. Вам стоит знать, что наша семья очень вам благодарна!
Оу.
Не то чтобы я без этого прям не прожил, но – приятное!
Причём, судя по лицу Ван-Ван, в её личном рейтинге свежеобретённая бабушка тоже поднялась на пару пунктов.
– Всегда пожалуйста. Стать фамилиаром вашей внучки было одной из моих самых больших удач.
Я сказал это и с удивлением понял, что не лгу, ни чуточки. Что забавно понимать, вспоминая, как ещё недавно я мысленно звал её “ведьминской личинкой” – и вот мы здесь.
Воистину неисповедимы пути личностного роста.
– Я поговорю с тобой, если ты пообещаешь не тащить меня никуда силой. И уйти, если я тебя попрошу.
– Согласна! – тут же приободрилась Элиза. Так что Ван-Ван пришлось смириться с неизбежным и впустить её в комнату.
Элиза внимательно осмотрелась по сторонам, оценив плюшевых монстров и прочие прелести.
– У тебя тут очень мило, – сказала она. – И плюшевые игрушки…
Она запнулась и покачала головой.
– Что не так с плюшевыми игрушками?
– ..Ничего, они прекрасны. Просто Якоб… Твой отец, мой сын… Он любил их коллекционировать. Стеснялся этого хобби ужасно, когда повзрослел, но отказаться от коллекции до последнего своего дня не смог. Всё отговаривался, что покупает подарки для меня. Мол “Мам, вот я купил для тебя, я их положу там же, где обычно!” И мы оба знали, конечно, что я к плюшевым игрушкам весьма равнодушна, но это был наш секрет…
Её дыхание прервалось. По щекам потекли слёзы. Она зажала рукой рот и задрожала.
Я отвернулся, чтобы дать ей пару мгновений на то, чтобы овладеть собой.
Ван-Ван застыла посреди комнаты, растерянная и явно не знающая, куда себя деть.
– Мне очень жаль, – сказала она в итоге, – но я, правда, не он. Я не…
Элиза решительно вдохнула и прокашлялась.
– Прости меня, дуру старую, я всё это делаю неправильно. Хотя мне и говорили… Конечно, ты не он. Нет! Ты – это ты! Только тебе решать, кто ты! Я знаю только, что ты – неповторимая и потрясающая девочка. Просто… Это так бывает с детьми: ты смотришь на них и видишь в них что-то от каждого родителя, как прекрасный отголосок прошлого. Твой отец, он… Единственной девушкой, которой он дарил мягкие игрушки, была твоя мать. Ещё тогда мне стоило понять…
Её голос снова сорвался. Она несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула.
– Прости, я…
– Я думаю, я помню, – вдруг сказала Ван-Ван. – Не уверена, но… Возможно.
Под нашими шокированными взглядами она неуверенно переступила с ноги на ногу и объяснила:
– Мне часто снится сон, с самого детства, в котором я вижу плюшевого кота, большого и красивого, слышу голос, который поёт, но не слышу песни. Именно из-за этого сна я в итоге решила научиться делать мягкие игрушки.
“И оживлять их, превращая в собственных охранников и слуг”, – добавил я мысленно, оценив иронию ситуации.
– Да… – в глазах Элизы стояли слёзы. – Белый такой? С бантом?
– С двойным бантиком, да. Зелёно-серебристым. Но не белый – он светло-серый, с красным пятнышком на морде и спине. Но это просто сон, может, я помню неправильно.
Элиза сглотнула и с трудом выдавила кривую улыбку.
– Конечно, да. Многие детали просто успели раствориться. Но я уверена, что это точно тот кот. Твой отец купил его для твоей матери.
“Снежечка, хочешь бантик?”
Я встряхнулся, прогоняя воспоминание, и снова прислушался к разговору.
53
– ..Прости меня за мою неловкость и косноязычность, – говорила Элиза, – прости, что так много извиняюсь не за то, за что должна бы. Просто так много всего случилось в последние несколько дней, и я стараюсь быть сильной и разумной, следовать советам менталистов, но я просто продолжаю делать и делать глупые ошибки. Как это называется вообще?
– Это называется – быть человеком, – сказал я, – с большинством из нас на каком-то этапе случается.
Элиза не улыбнулась полноценно, но губы её слегка дрогнули, и это я уже засчитал за победу. Потом она сделала глубокий вдох и уставилась на Ван-Ван.
– Я начала не с того и не так. Что я хотела сказать в первую очередь, с чего собиралась начать… Прости меня. Пожалуйста, прости, потому что всё это – моя вина.
О, и в этой рубрике мы сегодня заходим на второй круг.
Самое забавное, я почти уверен: парочка моральных уродов, заваривших эту кашу, до последнего считали себя жертвами, а не виноватыми.
Но так оно, к сожалению, и бывает.
– Я не уверена, что понимаю, – ответила Ван-Ван неуверенно, – в чём именно ты виновата и почему? Или это та самая штука с пустым самообвинением, о которой говорил Снежечка?
Элиза грустно улыбнулась.
– Нет, правда в том, что, сделай я всё иначе, мой сын был бы жив, и твоя мать, и с тобой… Всё сложилось бы иначе, не будь я дурой.
– Но я думала, вы не знали обо мне?
– Нет, не знали. Но моя вина, что Якоб мне не доверился. Видишь ли, та девочка… То есть, твоя мать… Она мне не нравилась тогда. Я не одобряла её, и Яби знал, потому что я много и громко говорила об этом. О том, как она повлияет на него, о том, какая она якобы проблемная, и вечно втягивает его в неприятности, и что ему не стоит с ней водиться…
– О. Ма… В смысле… Она была немного как я, да? – спросила Ван-Ван, и очень много сложных эмоций звучало в её голосе.
Губы Элизы дрогнули.
– Она была немного как ты – свободолюбивой, смелой и решительной. Да, та девочка, она была очень яркой. Разноцветные волосы, изменённые одноразовым заклинанием, громкая музыка, танцы, острый язык – вот что первое приходит в голову, когда вспоминаешь о ней.
– Нет, совсем не как я.
– Ну, мы уже договорились, что ты свой собственный человек, так? Но правда в том, что разные люди по-разному проявляют смелость. Дани… Она задерживалась на улицах допоздна, как будто вовсе не спешила домой, время от времени попадала в неприятности – её ловили на мелком воровстве и нарушении порядка. На самом деле ерунда, вроде фруктов из чьего-то сада или концерте в чьём-то пустующем сарае. Глупость, я думаю об этом сейчас и становится смешно. Но то был маленький городок, понимаешь? Много фермеров, заведения и угодья, которые переходят из поколения в поколение столетиями, разговоры и слухи… В этом мире кому-то вроде той девочки должно было быть тесно. И видят боги, зная всё, я не удивляюсь вовсе, что она не спешила домой; я больше не удивляюсь, что ей было тесно. Но тогда… Тогда я могла только злиться. На то, что она втягивает Яби в неприятности и глупости, на то, что он отгораживается от меня и подолгу не возвращается домой, на то, что общается с ней вопреки моим советам… Теперь я понимаю, что она не втягивала его ни во что, во что он сам не хотел втянуться. Теперь я знаю, что, не заставь я его выбирать, он бы открылся мне, и тогда всё случилось бы иначе…
– Вы не можете этого знать, – встрял я мягко. – Никто никогда не может знать.
– ..Но я знаю. Всё изменилось бы, не веди я себя, как образцовая старая матрона, защищающая своё повзрослевшее дитятко с неуместным рвением. Он вырос, но я не заметила, и мне всё казалось, что он тот же самый маленький мальчик, которого учат плохому. Но для меня, с самого первого дня знакомства она казалась всем, что я не одобряю, воплощала всё, что мне не нравилось. Куда бы она ни шла, за ней следовали слухи, она громко и во всеуцслышанье заявляла, что ненавидит свой городок и сбежит при первой же возможности, она не хотела продолжать дело своих родителей… Она была буквально всем, чем я никогда не была. Или так мне тогда казалось.
Элиза помолчала, а потом качнула головой с тихим смешком.
– Но я никогда не была типичным подростком, если подумать. У меня не нашлось бы времени на это. Из-за неправильно использованных магических удобрений у мамы случилось искажение энергий, она ушла в считанные дни – неконтролируемый выплеск магии, пожирающий тело. Никто ничего не успел сделать. Отец… не перенёс это хорошо. Я фактически унаследовала ферму, когда мне было пятнадцать, и ухаживала за больным отцом, и принимала почти все решения, и в восемнадцать вышла за соседского парня, к которому мама перед своей смертью подсказала присмотреться. “Их семья беднее, но не беда; он маг, и нужной нам направленности. Но, что ещё важнее – он добрый, Лиз. У него добрые глаза, он никогда не жесток к зверям и уважителен к женщинам, внимателен к деревьям. Я наблюдала за ним, и знаешь, я не хочу навязывать своё мнение, но – взгляни на него и ты? Я таки кое-что повидала в своей жизни. Любовь придёт и уйдёт, милая, деньги сегодня есть, а завтра вдруг нет. Но доброта, она остаётся. И, ища мужа, стоит смотреть только на неё.”
Всегда ли остаётся? Я бы не сказал.
С другой стороны, я бы сказал, релевантный совет; возможно, один из лучших, что может дать мать дочери.
– ..И я присмотрелась к Лэну, как мама и советовала. Сначала мы подружились, потом я начала с ним флиртовать, он ответил… Мы выросли вместе, понемногу становясь друг другу опорой. Мы поженились сразу, не сомневаясь. Мы всегда знали, что у нас нет времени на веселье и на “не серьёзно”. Не те времена, не те обстоятельства у нас обоих. Для меня, во многом, это был вопрос маминой последней воли – но и мой выбор тоже. Знаешь, спустя много лет я всё ещё верю, что она была права. Он всегда был добр ко мне, мы всегда шли рука к руке, и это больше, чем я могу сказать о многих своих знакомых, что вышли замуж по большой и ошеломляющей страсти…
Она отвернулась, покачала головой с тихим смешком.
– Но ты никогда не знаешь на самом деле, да? Складывается по-разному, потому что, любовь или нет, ты всё равно выходишь за незнакомца. С какой стороны он откроется через пять, семь, пятьдесят лет – ты не знаешь. Равно как и не знаешь, с какой стороны откроешься ты сама… Мама права, да. Но и нам с Лэном повезло, не каждому в этой жизни даровано такое везение. Но это я понимаю сейчас. Тогда я просто смотрела на ту девочку и видела в ней всё, что не я. Всё, чем я не смогла или не посмела побывать. И по мере того, как годы шли и они росли, я всё больше убеждалась в своей так называемой правоте. “Кто угодно, но не она”, – говорила я Яби. Какой дурой я была…
Ван-Ван неловко передёрнула плечами.
Она явно больше не боялась Элизы (за что я готов засчитать бабуле очко), но при этом не знала, что ответить и как вообще на это реагировать. Сомневаюсь, что в жизни у моей подопечной случилось так уж много подобных разговоров.
Самыми вменяемыми ролевыми моделями в её жизни были Король Полей и, возможно, немного я (что уже о многом говорит – я последний, кому стоит быть образцом для детишек). Я не слышал ни об одной женщине, которая была бы близка Ван-Ван и могла бы претендовать на роль материнской фигуры… Ну, кроме той суки, что столько лет называла себя её матерью.
Но она, конечно же, не считается.
– Ну, ты по-своему была права, разве нет? – выдала Ван-Ван в итоге. – В смысле, если бы он не связался с ней, то был бы жив.
Элиза пожала плечами и горько улыбнулась.
– Они были очень молоды, вчерашние дети, оба. И они были влюблены. В чём я действительно могла кого-то из них винить? Я, с другой стороны… У меня нет этих оправданий, и что же? Он стоял прямо передо мной. Этот…
Она запнулась, и на лице её заиграли желваки.
– ..Этот монстр, этот урод трижды стоял прямо передо мной. Я называла его вежливо, господином. Он казался… таким жалким, банальным. Он улыбался виновато, просил прощения за то, что воспитал такую дочь, жаловался на нынешнюю молодёжь и дурную кровь, и я… Последний раз, когда мы с ним говорили об этом, они были уже мертвы. Они лежали в том подвале, ты была где-то в этом доме, без имени, никто не знал о тебе, но ты была там, и я… Я разговаривала с ним. Я слушала его – вместо того, чтобы сделать его удобрением для нового сорта пшеницы… Или едой для свиней, потому что он недостоин просто спать под пшеницей! Но я слушала его. Я…
Её голос снова сорвался.
– ..Я разговаривала с ним, и спрашивала, куда его непутёвая дочь могла уехать, и он обещал помочь в поисках, и я…
Она закрыла лицо руками.
– Все знаки были там. Они все были там, но я не видела. Почему я не видела?
“Потому что ты – не тот человек, первой мыслью которого будет проверить подвал соседа на наличие трупов. Потому что все мы оцениваем других по себе, хотим мы того или нет, и приходим к выводам, которые в большей степени вяжутся с нашим мировоззрением. И ты не могла себе представить то, что для тебя не имеет ни малейшего смысла.”
– Он это умел, – вдруг сказала Ван-Ван высоким, тонким голосом, и я подумал, что она озвучивает это впервые в жизни. – Они умели. Этот фасад, это вечное “Мы – хорошие люди!”. Всеми способами, всеми словами и выражениями. Никто, кто смотрел со стороны, не мог понять, не мог увидеть. Ничего, что можно доказать, что можно использовать – никаких синяков, никаких следов… Все, к кому я могла бы обратиться, уже знали из их рассказов, что я лгу. “Не лги, твои родители – хорошие люди!”. В это верили все, и… Не твоя вина, что ты верила ему, вот. Он умел это делать. Все верили.
Элиза судорожно вздохнула.
– Милая, если бы я только знала… Мне жаль. Мне правда очень, очень жаль.
– Не надо, – пожала плечами Ван-Ван, – в смысле, они не делали со мной ничего по-настоящему плохого? Никаких топоров. Могли оставить без еды на день или где-то закрыть, связать… Но ничего такого, что случилось с ними. Ну, с моими настоящими родителями.
“Без серьёзных физических наказаний, – подумал я мрачно, – не то, что возможно заметить. Но это не значит, что не существует других способов. И ты вовремя сбежала, молодец.”
Элиза, видимо, думала примерно о том же.
– Можно тебя обнять? – спросила она тихо.
– Зачем? – к Ван-Ван тут же вернулась лёгкая подозрительность.
– Ты не обязана, но я очень хотела бы. Мне так было бы спокойнее.
Моя подопечная неуверенно прищурилась, но потом вздохнула, шагнула вперёд, позволяя себя обнять.
Я выдохнул, решив, что на этом сюрпризы этого вечера можно считать оконченными. Теперь, когда дамы закончат обниматься, мы можем тихо и мирно…
…Схватиться за уши, оглушённые дикими воплями на ментальной частоте. Что за?..
– Что происходит?! – Элиза, не наделённая талантами менталиста, пострадала от удара меньше, чем мы с Ван-Ван, но всё равно держалась за висок. – Что случилось?
Я вслушался в вопли, на этот раз вполне реальные, раздающиеся там и тут. Перенастроив зрение, я перевёл взгляд на окно и увидел, как за пределом установленной мной защиты в воздухе мечутся голодные, причём в каких-то совершенно неприличных количествах. Во дворе, прямо под нашими окнами, огромная гротескная моль, как будто состоящая из частей человеческих тел, пожирадла коменданта общежития.
– ..Ну твою же мать, Адан, – сказал я.
Будто услышав меня, тварь небрежно встряхнула крыльями и посмотрела в мою сторону.
У неё были зашиты глаза, новые, больше подходящие насекомому, торчали на лбу в три ряда. Но лицо всё равно было узнаваемо.
“Ну привет, Лора, – подумал я. – Приятно, наверное, в кои-то веки выглядеть снаружи так же, как и внутри?”
54
В ретроспективе, мне с самого начала стоило заподозрить нечто подобное.
Как минимум я должен был задуматься после того, как мне рассказали о истории с проклятием, искалечившим некогда душу Адана Найделла. Проклятие, наложенное мотыльком из Бездны Безумия, да? Мне стоило сложить два и два, а также доверять интуиции госпожи Дэлль больше.
Потому что, в конечном итоге, она, отличный демонолог как она есть, оказалась права: Найделлы одержимы.
По крайней мере, в определённом смысле.
Тут вопрос-то вот в чём: когда речь зашла о мотыльке из Бездны Безумия, я предположил тварь из внешнего круга. Создавать гнёзда, убивать живых существ и весело их жрать, воспроизводя потом себе подобных – типичная тактика для этих милашек, ничего нового. Они могут поверхностно имитировать людей, но это так же, как некоторые паразитические грибы могут заменять мозг зверей-хостов и копировать основные функции. Некоторые из тварей, правда, всё же развивают интеллект по мере поглощения чужих разумов, но он довольно ограничен и служит только одной цели – охоте.
По сути, твари из внешнего круга, какими бы уродливыми и гротескно-пугающими они ни были, остаются просто хищниками, желающими жить, и, соответственно, есть. Проблема с ними заключается только в том, что с людьми они спокойно сосуществовать не способны по определению: слишком вкусны для них разумные. Будучи порождением безумия, они летят на запах разума; не-разумными они в принципе насыщаться не способны. И тут ничего не поделаешь: либо изолировать, либо уничтожать; любовь к природе всё же не может затмевать здравого смысла.
Однако, Бездна Безумия многослойна.
Будучи пространством вне пространства, она в целом плевать хотела на законы природы так, как их понимаем мы. Это измерение живёт по законам, которые ближе всего к логике сна. По рассказам тётушки, оно похожа на лоскутное одеяло, сшитое из множества пространственных карманов, ошмётков чужих миров и даже сознаний.
Ещё, конечно, Бездна Безумия очень похожа на лабиринт.
Даже, возможно, с большой буквы – Лабиринт.
Но если обычно в центре обитает чудовище, то здесь дело обстоит практически обратным образом: чем ближе к сердцевине мира, тем разумнее его обитатели. Это не сделает их обязательными победителями конкурса на звание самого доброго добряка, конечно. Но практика показывает, что, чем умнее существо, тем менее оно склонно к бессмысленной, мелочной жестокости. Соответственно, чем ближе к центру Бездны Безумия, тем безопаснее там находиться случайному путешественнику – эдакое око шторма, если можно так сказать.
По легенде, в самой центральной точке Бездны Безумия, где сходятся воедино все дороги, линии и нити, царит полный и абсолютный покой. Там якобы сидит на камне Тот, Кому Мы Все Снимся… Но никто не смог добраться до той точки, чтобы подтвердить или опровергнуть. И это к лучшему, потому что, по той же легенде, когда Он проснётся, со многими мирами случится то же самое, что происходит со всеми снами в подобных обстоятельствах…
И я, пожалуй, не хочу знать, имеет ли эта легенда под собой основания.
Мне ещё дорог мой здравый смысл, в конце концов.
Однако, помимо той самой недосягаемой точки, в сердцевине Бездны Безумия есть несколько пространств, которые можно считать своего рода оком шторма – места, где энергия безумия концентрируется в так называемую “безумную прозорливость”, которая в просторечии также именуется гениальностью.
Бытует мнение, что, проведя там несколько дней, существо может, к добру или к худу, развить свой потенциал в том, к чему у него есть наибольшие склонности.
Также в “оке шторма” обитают существа, которых принято считать знатью Бездны Безумия. Те же улыбающиеся коты – типичный пример.
