Текст книги "Грозовой август"
Автор книги: Алексей Котенев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
– Не знаю, что мне с тобой, несуразным, делать? – сказал Русанов и покачал головой. – Наказать надо бы за самовольство.
– Наказать? – обрадовался почему-то Посохин. – Что же, паря, пужать-то меня, пуженого? Тем более гауптвахты походной у нас, кажись, нет. На кухню, однако, пошлете без очереди? О чем тужить-то? Я и без того день авансом отработал. Теперь сызнова пойду. Мне ночь не поспать – ничего не стоит. Я тягушшой... Разрешите?
И Поликарп побрел к батальонной кухне. Глядя ему вслед, Викентий Иванович тихо сказал взводному:
– Вот и пойми без соли нашего Поликарпа. Некоторые думали, в Чегырку он побежит, а он – в свой батальон.
Иволгин понял, в чей огород брошен камешек. Да, не раскусил он сразу этого нескладного Посохина, обмишулился. Подошел момент, и неожиданно обернулся Посохин совсем иной стороной. Подумать только, несуразный Поликарп, которого и представить трудно было без железного ведра, сам притопал на передовую! И даже не видит в этом ничего особенного. Наоборот, виноватым себя чувствует. Посопел трубкой и поплелся на кухню чистить картошку – искупать вину!
XVII
На пятые сутки, в знойный полдень, батальон капитана Ветрова подходил к месту назначения. Впереди показался степной городок с круглыми приземистыми юртами. Около него голубела река Керулен – будто оброненный пояс степного богатыря.
– Вода-а! – покатилось по колонне.
Солдаты прибавили шагу. Вот и пологий берег реки. Вдоль берега выбеленные солнцем палатки, автомашины. В стороне паслись бурые от пыли бараны, а над ними возвышался задумчиво жевавший жвачку верблюд. Дальше протянулся длинный ряд самоходок, виднелась такая же плотная линия тридцатьчетверок. Это и была гвардейская танковая бригада полковника Волобоя, в которую должен был влиться бутугурский батальон.
Дошли, теперь можно и отдохнуть. Сеня Юртайкин окинул любопытствующим взглядом одиноко стоявшую у берега тридцатьчетверку, около которой возились танкисты в замасленных комбинезонах, кивнул дружкам, направился к машине.
– Привет нашим единокровным братьям-танкистам! – выкрикнул он.
– Привет, коли не шутишь, – сдержанно ответил один из танкистов. Он вытер ветошью руки, спросил с упреком: – Что же вы без нас с японцами не управились? Пришлось ехать на выручку – за тыщу верст киселя хлебать.
– Вот те раз! – удивился Юртайкин. – А нас прислали вам на выручку. Идите, мол, хлопцы, выручайте танкистов, без пехоты они ни туды и ни сюды.
– Бойка на язык пехота, – сказал танкист. – У вас все такие резвые?
– Нет, через одного, – ответил Юртайкин и еще раз оглядел танк. Машина показалась ему громадной. На башне полустертая надпись: «Бесстрашный», а на стволе орудия десятка два красных звездочек. – И сколько ваш гнедой берет на свою спину личного состава? – деловито справился Сеня.
– Таких, как ты, две дюжины, – сострил танкист.
– А таких, как я? – пробасил, подходя, Забалуев.
– О! Таких, пожалуй, столько не осилит.
– То-то, едрена мышь! – ухмыльнулся Юртайкин. – У нас, брат, есть любого калибра. Одно слово – царица полей!
– А ну, царица, полей-ка мне на руки водички, – танкист протянул Сене котелок. – А то и поздороваться с таким веселым неловко.
– Пожалуйста, мы не гордые. – Сеня взялся выдавать свой репертуар. – Чего для вас? Фунт лаптей, аршин сахару?
– Дает дрозда пехота!
– А как же? Чай не лыком шитые, не левшой сморкаемся.
– Вятский он у нас, чо с него взять? – пояснил Посохин. – Они большими не растут.
– Он вятский? – обрадованно воскликнул вынырнувший из-под танка чумазый крепыш. – Братцы, так мы же земляки! Я сам из Саратова.
И, раскинув ухватистые руки, кинулся обнимать «земляка».
– Расписал ты его, Гиренок, не потеряется! – потешались танкисты, глядя на измазанного Сеню.
Но Юртайкин не обиделся.
– Славяне, я почти гвардеец! – заявил он, приняв горделивую позу. Потом достал из вещмешка балалайку, ударил по струнам.
– Этот нам подойдет, ей-ей! – заключил Гиренок, исчез в танке и тут же появился с аккордеоном.
К танкистам подошли Ветров и Русанов. У танка появился рослый, крутоплечий старший лейтенант с широко расставленными глазами – командир танкового взвода Хлобыстов.
– Комбрига сейчас нет, уехал с начальником штаба к монгольским властям, – доложил он и повел офицеров к штабному автобусу.
Свой мотострелковый батальон, рассказал Хлобыстов, бригада оставила под Братиславой – охранять послевоенную Европу. Выяснилось далее, что бригада эта знаменитая, а ее командир – гвардии полковник Волобой – спас когда-то Знамя части. За рейд под Яссами бригада получила четвертый орден, а комбриг Золотую Звезду.
Андрей Хлобыстов, как узнали потом бутугурцы, воевал на собственном танке. Старший брат Хлобыстова Степан командовал в начале войны этой бригадой и геройски погиб под Брестом. Андрей в то время учился в танковом училище. Их отец купил на свои сбережения танк, попросил вручить его младшему сыну и направить в часть, где воевал Степан.
Ветрову хотелось поскорее увидеть героя Ясско-Кишиневской операции и торжественно представиться. «Бери, герой, под свое начало батальон – не ошибешься!» Но представиться так не удалось. Произошло все буднично и просто. Неожиданно подкатил виллис, из него вышел ладно сложенный полковник и, закинув за спину руки, направился к штабному автобусу. Это и был командир бригады. Плечи у него широкие, грудь плотная, золотая звездочка не качалась, будто врезалась в гимнастерку. Увидев приготовившегося к докладу Ветрова, он бросил стоявшему у виллиса низкорослому полковнику в золоченых очках:
– Начальник штаба, принимай пополнение! – Комбриг пожал им руки, испытывающе прищурился. – Очень хорошо! Вовремя прибыли! – и пригласил всех в свою палатку.
Здесь стояли складной накрытый газетой стол, алюминиевая походная кровать. На тумбочке лежал объемистый русско-монгольский словарь. Пока Ветров докладывал Волобою о состоянии батальона да высказывал соображения о том, как поскорее научить автоматчиков взаимодействовать с танками, Викентий Иванович пытался определить, что представляет собой их новый начальник, сколько ему лет. Судя по закинутым назад седоватым волосам, ему можно было дать сорок, даже с хвостиком. Но живые черные глаза с насмешливым прищуром молодили полковника по меньшей мере лет на десять.
Волобой с удовлетворением отметил, что бригада теперь в полном составе. Нет одного Туманяна, начальника политотдела: остался в читинском госпитале долечивать фронтовую рану. Ветров ждал, что комбриг скажет: «Теперь можно и наступать». А он озабоченно посетовал:
– Прямо запарились мы тут без вас. И профилактика, и землянки надо строить. А рабочих рук – раз-два и обчелся.
– Землянки строить? – с удивлением спросил Ветров.
– А как же? Или вы собирались с ходу на Порт-Артур махнуть? – усмехнулся Волобой. – Боевое пополнение мы с тобой получили, товарищ начштаба, боевое!
– Им бой в новинку, – сказал сухо полковник.
– Тут между нами серьезные разногласия, – пояснил комбриг. – Вот начальник штаба полковник Сизов выступает за строительство землянок. Воевать нам с японцами, по его мнению, придется не раньше как через год. А мой шофер Ахмет предлагает немедленно идти на Порт-Артур.
– А вы чью сторону поддерживаете, товарищ гвардии полковник? – поинтересовался Викентий Иванович.
– Я-то? – переспросил Волобой. – Начальника штаба, признаться, целиком поддержать не могу. Да и союзники возмутятся. Мы, мол, для русских открыли второй фронт в Европе всего через каких-то три года. А такие-сякие русские третий месяц копаются – не открывают!
– С них станется, – поправляя очки, сказал начальник штаба.
– Но и Ахмета в полной мере я не поддерживаю. – Волобой выдержал небольшую паузу, хитровато улыбнулся: – И пришлось мне выбрать среднюю, так сказать центристскую, позицию. Я предлагаю войну начать хоть сегодня, но воевать без особого усердия – продвигаться по два ярда в сутки. Невестке в отместку! – Он поднялся, взял папиросу и, чиркнув зажигалкой, спросил: – А что думают на этот счет забайкальцы?
– Мы горой за линию Ахмета, – ответил Ветров. – Уж если идти, так не ярдами!
Зазвонил телефон. Волобой взял трубку.
– Да, да. Есть! – отрывисто сказал он и поднялся. – Срочно вызывает командарм. – Он повернулся к Сизову: – Проведите смотр батальону. – И, выйдя из палатки, крикнул: – Ахмет, машину!
Оставшись одни, Викентий Иванович и Ветров переглянулись. Вот тебе раз! Спешили на войну, а попали строить землянки.
Волобой вернулся лишь вечером. Над степью висела мгла, потускнело небо, будто заволоклось мелкой пылью. Потемнел Керулен, покрылся свинцовым налетом. На берегу гомонили солдаты. В русскую речь вплетались монгольские слова:
– Нухур![6] 6
Друг (монг.).
[Закрыть]
– Баярлала![7] 7
Спасибо (монг.).
[Закрыть]
В гости к нашим гвардейцам пришли монгольские цирики.
Комбриг зажег лампочку от аккумулятора, приказал вызвать полковника Сизова и капитана Ветрова с замполитом. Когда те пришли, сказал, положив на стол большие руки: – Давайте, продолжим начатый днем разговор, – сказал он и задумался, словно припоминая, на чем была прервана дневная беседа.
Сизов нетерпеливо спросил:
– Ну, не томи. Говори, зачем тебя вызывали?
– Зачем вызывали? Предложили нам с тобой переходить на сторону Ахмета, – ответил Волобой. – Вот так поворачивается дело. Приказано выдвигаться к маньчжурской границе – в выжидательный район. К озеру Хайсандой-Нур.
– Вот это новость! – воскликнул Сизов.
– И еще приказано, товарищ начальник штаба, иметь такое количество горючего, чтобы продвигаться не ярдами, а сотнями километров, – добавил Волобой.
Новость взбудоражила всех. Ветров и Русанов откровенно обрадовались. Но Сизов мрачно протянул:
– Выходит, из огня да в полымя. Союзники на Западе все под вершинку взять норовили, а нам подсовывали комелек. И здесь получается то же самое.
Волобой внимательно рассматривал раскаленные волоски лампочки.
– Это верно – из-за них затянулась на Западе война. Если бы они не тянули, а воевали честно, как подобает союзникам, войну давно бы закончили.
В суждениях танкистов был, конечно, свой резон: на Западе мы потеряли миллионы людей, а союзники ровно столько, сколько теряют они ежегодно в автомобильных катастрофах. Казалось, на Востоке следовало бы поменяться ролями: нам стоять у Хингана, вдоль Амура и поддерживать союзников посулами да обещаниями, а им воевать. А мы, не колеблясь, берем на себя сильнейшую армию японцев – Квантунскую! Ветров готов был уже согласиться с логическими доводами своих новых начальников, но тут в разговор вступил молчавший до сих пор Викентий Иванович.
– Прошу извинить меня. Но я с вами совершенно не согласен, – возразил он.
– Это почему же? – удивился Волобой.
– Прежде всего непонятно, почему вы считаете, что наша цель на Востоке – только помочь союзникам?
– А разве не так? – спросил начальник штаба.
– Союзнический долг, разумеется, обязывает. С этим не считаться нельзя, – продолжал Русанов. – Но разве вы думали только об этом долге, когда освобождали, скажем, Болгарию, Варшаву, Прагу?
– Это уже другая область, – перебил его Сизов. – Не стратегия, а политика.
– Правильно. А разве стратегию можно отделять от политики? – спросил Русанов. – Я не знаю, как сформулирует нашу задачу правительство, когда наступит час, но я пойду за Хинган освобождать Азию. Ох, и натерпелась она, бедная!
Волобой внимательно слушал замполита, про себя подивился, сколько внутреннего накала у этого степенного на вид человека. Дослушав его, он хитровато спросил:
– А не кажется ли вам, товарищ майор, что союзники и без нас справятся с японцами?
– Совершенно верно, справятся, – спокойно согласился Русанов.
– Так в чем дело? – добродушно улыбнулся комбриг. – Пускай воюют на здоровье! Надо им хоть под конец войны подставить свои плечи под комелек.
– Но в таком случае вторая мировая война затянется еще на долгие годы. А она и без того осточертела людям. Почитай, шесть лет гремят пушки. Азии, как и Европе, тоже нужен мир. Да и нам он здесь необходим не меньше других. Без него мы не можем с легкой душой отпустить солдата домой. Так ведь?
– Безусловно, – согласился комбриг.
– Причем, мир людям нужен не всякий, а счастливый. А я, признаться, что-то не верю, чтобы союзники, изгнав отсюда японцев, преподнесли Азии на блюдечке национальную свободу. Не завелись бы на здешних землях вместо японских леопардов английские львы, а в заливах – американские акулы?
– Да, тут есть над чем поразмышлять, – произнес Волобой, чиркнул серебряной зажигалкой и, повернувшись к начальнику штаба, спросил: – Как думаешь, серьезную базу подвела пехота?
– Пехота бьет на эмоции, а воевать следует не сердцем, а разумом, – не сдавался Сизов. – Броситься очертя голову в самое пекло – мудрости большой не надо. Победить с минимальными потерями – большое искусство.
– Что-то мне не совсем нравится твое мудрое искусство, – с усмешкой ответил ему Волобой. – Это как же получается? Нависнем мы на границе, оттянем на себя Квантунскую армию и будем беречь силы да поглядывать, как Макартур прибирает к рукам Азию...
Сизов посмотрел на командира бригады, потом перевел взгляд на Викентия Ивановича, сказал с болью:
– Если бы вы видели, сколько могил мы оставили в Европе, не рассуждали бы так.
Русанов опустил голову, вздохнул, помолчал.
– Да, потери наши велики – миллионов двадцать, наверное, – медленно произнес он. – И, конечно же, после такой кровопролитной войны ни одна страна не пошла бы на новые жертвы. Ни одна! Уж это точно. А мы обязаны пойти. Мы будем драться за освобождение Азии, за мир. И вообще эту войну на Востоке я бы назвал войной за мир. Именно мы здесь должны оборвать вторую мировую войну и принести народам мир. Это будет великим подвигом с нашей стороны. Да, подвигом!
Волобой чувствовал правоту Русанова. Там на Западе, в Европе, ему некогда было и подумать о проблемах Азии. Они вроде бы его не касались, стояли где-то в стороне. А вот теперь вдруг выросли прямо перед глазами, встали во весь рост. Как человек военный, он отчетливо представлял, насколько трудно будет их решать: на пути противотанковые рвы, узкие горные щели, нехоженые буреломы и заоблачные перевалы.
Их надо преодолеть.
...Когда комбат с замполитом возвращались из штаба бригады, над Керуленом заливался трофейный немецкий аккордеон и отчаянно дребезжала рассохшаяся на жаре Сенькина балалайка. Юртайкин волчком кружился по кругу. Монгольские цирики что-то выкрикивали, одобрительно хлопали в ладоши.
В стороне, у танка, стояли офицеры будыкинской роты, среди них два монгола. Один был постарше, выше ростом, шире в плечах, другой небольшой, кругленький, с пухлыми щеками. Улыбался он по-мальчишески – весело, беззаботно, то и дело трогал руками свой ремень и портупею – видно, недавно надел военную форму.
– Сайн байну! – поздоровался по-монгольски Ветров.
– Привет, – ответил старший и солидно представился, пожимая руку:
– Командир эскадрона капитан Жамбалын.
С капитаном был его коновод Батын Галсан. Он держал поводья и молча улыбался. Назвав себя, со смехом добавил:
– Если не выговорите, зовите просто нухуром. «Нухур» по-нашему значит «друг».
На груди у Жамбалына поблескивал красно-голубой халхингольский значок – на нем чистое голубое небо и взметнувшееся ввысь знамя. Увидев его, Ветров весь просиял.
– Значит, вы тоже там были?
– Да, был, – ответил Жамбалын и, заметив такой же значок на гимнастерке Ветрова, широко улыбнулся. – Выходит, вместе были...
– Могли встретиться где-нибудь у Буир-Нура или на Хамардабе.
– Могли.
– Я часто вспоминаю те горячие денечки у Халхин-Гола – сыпучие пески, Ремизовскую высоту. Там мы и породнились с вами.
В разговоре выяснилось, что монгольские товарищи родом из приграничного Баян-Улэгэйского аймака, куда выходит наш Чуйский тракт. Узнав, что Будыкин жил в Бийске, Жамбалын не удержался от восклицания:
– Это совсем рядом! Шестьсот километров – не расстояние. Приезжайте после войны к нам в Улэгэй пить чай!
Минут через десять монголы стали прощаться.
– Сегодня ночью мы уходим на восток, – сказал Жамбалын, глянув на часы. – Опять в те места...
– И мы туда держим путь – к озеру Хайсандой-Нур – кивнул головой Ветров.
– Значит, опять вместе?
– Как на Халхин-Голе.
Они пожали друг другу руки и разошлись по своим подразделениям.
XVIII
Где же озеро Хайсандой-Нур?..
Танки с грохотом катились по опаленной зноем равнине. Курилась пылью, дрожала пропахшая соляркой монгольская степь. Остался позади Керулен, в стороне проплыла и лысая туповерхая гора Дацан-Ихэ. Появились и исчезли в пыли развалины кумирни, приземистые юрты Улан-Цэрэга.
Около трехсот километров прошла бригада, а впереди – все та же степь, и нет ей ни конца и ни края. Вот на колонну налетел горячий вихрь, подхватил высохшие былинки, поднял ввысь и бросил в траву.
Только в степи можно почувствовать, как велик земной шар. Иволгин с любопытством всматривался в даль. Рядом маячила голова высунувшегося из башни Хлобыстова.
– У нас на Алтае тоже степи, – сказал он Иволгину. – Только там, куда ни глянь, хлеба. А здесь трава, трава... – Он помолчал, потом заговорил снова: – Мы на комбайне работали: батька – у штурвала, я – трактористом, братишка – на соломокопнителе, маманя – поваром. А потом батька захотел создать из сыновей и внуков танковый экипаж Хлобыстовых, как у Михеевых. Помнишь? Потому и пошел я в танковое училище.
Глянул Сергей на Хлобыстова, а его и не узнать – чумазый, как трубочист, одни зубы блестят; комбинезон земляного цвета, и весь танк будто из земли вылеплен. Десантники побурели, слились с танком, тяжело им. Конечно, ехать не идти, но все равно достается. На термометре сорок два градуса! Сверху палит солнце, снизу жжет броня, сидишь как на горячей сковородке. Соленый пот разъедает кожу, а от едкого дыма першит в горле. В ушах гудит, не переставая, перегретый мотор. Хлебнуть бы холодной водицы, да опустели солдатские фляжки. А озера все нет.
Старшина Цыбуля возмущался:
– Ныхто нэ хочэ исты – усим давай пыть. А чим же я буду поить личный состав, як у мэнэ самого горло пэрэсохло?..
На маршруте Чойбалсан – Улан-Цэрэг с водой было получше. Саперы вырыли здесь колодцы и припасли на пути войск наполненные водой резиновые резервуары. Но чем ближе к Тамцак-Булаку, тем суше становилась земля, скуднее колодцы. Воды в них хватало лишь на один батальон. А как напоить всю бригаду?
На привале Иволгин встретил Драгунского. Вид у Валерия был усталый. От жары потекла из носа кровь; он пытался остановить ее скомканным клочком марли.
– Я уверен – озеро давно высохло, а мы его ищем, как идиоты, – недовольно сказал он, часто моргая запыленными ресницами.
Пошли вдвоем в санчасть за медицинской помощью, а там и без них хлопот полон рот: в бригаде одиннадцать тепловых ударов. Вероника не выпускает из рук нашатырный спирт, Аня чем-то натирает больным виски, дает по глотку воды – больше нет. Увидев Валерия, подала ему ватный тампон, сказала с укоризной:
– Товарищ лейтенант, вы хотя бы тельняшку сняли в такую жару.
– Да, придется, видно, снять эту красоту...
Больше Драгунский ничего не успел сказать – раздалась команда: «По коням!» – и снова в путь.
После полудня впереди блеснул наконец островок озерной глади.
– Вода-а-а-а! – прокатилось по колонне.
По обочине промчался вперед комбриговский виллис. Горячий ветер развевал седые волосы Волобоя. Сзади сидел Русанов, исполнявший теперь обязанности начальника политотдела бригады.
Забелели впереди палатки, всплыли темные ряды автомашин и повозок. Над ними струился дым походных кухонь.
На пригорке Волобой увидел закамуфлированный штабной автобус с трепещущим флагом наверху. Ахмет направил машину туда. Под брезентовым навесом сидели за столом несколько офицеров. Среди них генерал Державин.
– А-а! Вот и гвардия наконец, – сказал генерал, оторвавшись от разостланной на столе карты.
Волобой доложил о прибытии бригады, поздоровался с офицерами. Нашелся среди них и его старый приятель Жилин – однокашник, из соседней 6-й танковой армии. Оказывается, Жилин будет его соседом справа.
– В обнимку будем идти, Евтихий Кондратьевич, – пошутил Жилин и потянул друга к карте.
Волобой посмотрел на свой маршрут и огорчился: у горы Хуанган-шань стояла пометка – 2034 метра. Заберись-ка на такой бугорок! Там и олень запросто сорвется в пропасть, не то что танк. Перевалы – один другого круче: Торчи, Нулутын-Даба, Цаган-Даба, Джадын-Даба. Как их брать? Не маршрут – сплошное мучение.
– Да, выбрали нам дорожку для наступления, – вздохнул Волобой. – А почему бы не направить танки вот по этой равнине? – Он указал пальцем на пролегавшую южнее хребта Чохарскую равнину. – Простор – гуляй себе на приволье!
Державин понимающе кивнул. Мысль эта не новая. При разработке операции была и такая идея – сосредоточить на Калганобэйпинском операционном направлении крупные силы подвижных войск, двинуть их на Пекин и к побережью Ляодунского залива. Так кратчайшим путем Квантунская армия отрезалась от японских войск, дислоцировавшихся в Центральном Китае. Заманчивая идея! Но от нее пришлось отказаться: Чохарская пустыня на сотни километров удалена от железнодорожной линии. Как питать войска горючим, боеприпасами и водой в сыпучих безжизненных песках?
Было решено главные силы двинуть через Большой Хинган. Ворота к перевалам здесь накрепко прикрыты Хайларским и Халун-Аршанским укрепрайонами японцев – там и доты, и противотанковые рвы, и надолбы. На Западе подобные укрепления старались обходить стороной. Но обойти Халун-Аршан сложнее: по обеим сторонам укрепрайона возвышаются горы. Хоть вправо, хоть влево – все равно упрешься в каменный барьер. С учетом этого и строили японцы систему своего огня.
– Товарищ генерал, скажите, пехота уже вышла на свои позиции? – спросил Волобой, кивнув в сторону границы. Державин вроде бы не расслышал этого вопроса – смотрел в степь. По дорогам и прямо по равнине, вздымая пыль, мчались колонны студебеккеров с боеприпасами и продовольствием. Вокруг Хайсандой-Нура расположились стрелковые части, артиллерийские дивизионы. Справа от дороги виднелись шеренги самоходок, около них – обтянутые брезентом автомашины и конные повозки.
Волобой хотел повторить вопрос, но тут генерал обернулся и сказал:
– А пехоты впереди вас не будет. Таранить Большой Хинган придется вам. Так решил командующий фронтом. Ваши бригады пойдут в первом эшелоне.
Волобоя и Жилина удивило столь необычное оперативное построение армии. Танки всегда вводились в действие лишь после прорыва укрепрайона, как эшелон для развития успеха. И вдруг первое слово предоставляют танкистам!
– Это что-то новое, – тихо сказал Волобой. – На Западе поступали по-другому.
– Хе-е, батенька мой, – пробасил Державин. – Использовать фронтовой опыт – это не означает смотреть назад. Именно фронтовой опыт и заставляет нас принять такое решение.
И он начал объяснять, почему командование фронта решило дать первое слово не артиллерии, не пехоте, а именно танкам. По имеющимся данным, главные силы Квантунской армии находятся в центре Маньчжурии – в Чанчуне, Мукдене, Жэхэ – это за четыреста-пятьсот километров от перевалов Большого Хингана. Примерно на таком же расстоянии от перевалов находятся и наши силы. Значит, с первой минуты войны начнется борьба за то, кто первым выйдет к перевалам и завладеет горными проходами. Опередить японцев, располагающих сетью внутренних дорог, могут лишь наши подвижные войска. Танки не будут использоваться для прорыва Халун-Аршанского укрепленного района, на который японское командование возлагает большие надежды. Укрепрайон надо обойти и сразу двинуться к перевалам.
Пока толковали о предстоящей операции, авангард бригады Волобоя подошел к Хайсандой-Нуру. Комбриг простился с Жилиным и пошел к своим танкистам. Викентия Ивановича Державин попросил остаться. Оглядев его красными от пыли и бессонных ночей глазами, спросил:
– Ну, выкладывай, Викентий, что нового? Как настроение? Одним словом – рассказывай все по порядку.
– Настроение, как говорят наши бутугурцы, – выше хинганских гор.
– Понятно. Что из дому пишут?
Русанов рассказал коротко о хабаровских новостях: о преобразованиях в Дальневосточном научно-исследовательском институте лесного хозяйства, о намерении старшей дочери перейти на работу в Амурское отделение Тихоокеанского института рыбного хозяйства и океанографии, потом достал из кармана гимнастерки письмо от брата.
– Об отце твоем брат любопытные вещи сообщает. Старик начинает влюбляться в приамурскую тайгу. «Экое, говорит, раздолье! И рыбы, и дичи, и ягод вдоволь». К пасеке пристрастился. Короче говоря, остается наш дед Ферапонт на сверхсрочную. Нас зовет на медовуху. Как думаешь?
– Ой, Викентий, нам сейчас не до медовухи... – Ты поверишь – никогда не уставал так, как теперь. Дело предстоит нелегкое. Я же их знаю по Халхин-Голу.
Державин рассказал, что его так сильно заботит в эти дни и ночи. Замысел – двинуть танки первым эшелоном в обход Халун-Аршана – это его идея. Внезапный сокрушительный рывок через горный хребет, выход на Центральную Маньчжурскую равнину, по его расчетам, сразу должен поставить Квантунскую армию в безвыходное положение. Смелую мысль поддержал Малиновский, одобрил главнокомандующий войсками на Дальнем Востоке, и она легла в основу операции. Державин, конечно, гордится тем, что его соображения приняты в расчет. Но думы о том, как осуществить намеченное, не давали ему покоя. Справится ли транспорт с подвозом горючего для танков? Как с запасами воды? Не наскочить бы на укрепленный район. Вчера и сегодня он уточнял протяженность и глубину Халун-Аршанского укрепрайона. Приказал даже привести бутугурского перебежчика Ван Гу-ана, который строил в горах подземные сооружения.
Слушая Державина, Викентий Иванович думал и о своих делах. Ведь он теперь за начальника политотдела бригады. Отдадут приказ, и его орденоносная бригада двинется в бой. Велика сила приказа. Она приведет в движение все дивизии, корпуса и армии. Но еще больше возрастет эта сила приказа, когда боец пойдет в наступление не только потому, что так приказано, но и потому, что сам почувствует, сердцем, что так надо.
– Да, наступают денечки, – сказал Русанов, поднимаясь со стула. – У всех нас теперь свои заботы. Там бригада подошла. Разреши, я пойду...
Когда Русанов подошел к Хайсандой-Нуру, в озере уже плескались танкисты и десантники головной походной заставы. Над водой двигались, поблескивая, белые плечи, смуглые шеи и лица. Тянуло прохладой, еле уловимым запахом озерной тины и прелого камыша.
Русанов вышел к песчаному откосу и увидел чем-то изумленного Волобоя.
– Батюшка ты мой! Сережка! Да ты ли это? – спрашивал комбриг стоявшего перед ним Иволгина. – Откуда тебя вынесло?
Иволгин смахнул стекающие с мокрого лица струйки воды, уставился на Волобоя.
– Постойте, постойте...
В комбриге он с трудом узнал того самого капитана-танкиста, с которым выбирался когда-то из Брянских лесов. Те же черные цыганские глаза, тот же веселый прищур. Только шире, вроде, стал танкист в плечах, а вместо черного буйного чуба на голове серебрились поредевшие волосы. Иволгин вспомнил, как вытаскивали они из танка полуживого чубатого капитана и как перенесли его на плащ-палатке в санитарную повозку почти в безнадежном состоянии.
– Товарищ полковник, да как же вам удалось выжить?
– Удалось, дружище, удалось! Не будем вспоминать – будь оно проклято. – Волобой обнял Сережку сильными ручищами.
К ним подошел Русанов.
– Вы, никак, знакомы? – спросил он.
– Знакомы – не то слово! Воевали вместе в Брянских лесах. И был он при мне не кем-нибудь – адъютантом для особых поручений. – Волобой влажными глазами смотрел на Сережку. – Теперь его сразу и не признаешь. Вон какой вымахал! Усы пробиваются. Офицером стал!
– Чайке спасибо. Он определил меня в училище... А сам куда-то пропал. Не знаю, жив ли?
– Чайка? Он жив! Служит на Тихом океане. Оттуда пособлять нам будет, – радостно сказал Волобой. – Только постой, постой, – комбриг вновь оглядел бывшего адъютанта. – Почему же ты, бисов сын, не пошел в танкисты? Я что наказывал?
– Так получилось. Угодил в пехоту.
– Недоглядел, видно, Чайка. Придется с него после войны стружку снять...
– Не стоит, товарищ полковник. Все равно мы теперь вместе воевать будем.
– Что верно, то верно.
– А мы-то считали, что вас разбомбило. Ведь повозка тогда не вернулась.
– Значит, повозку разбомбило на обратном пути.
Иволгина окликнул Хлобыстов. Услышав его голос, Волобой спросил:
– С Хлобыстовым спаялся? Хороший он парень. А его брат Степан командовал нашим полком. Остатки полка мне пришлось выводить. Хлебнули мы горюшка. Кроме нас еще две роты вышли из окружения. И снова полк сформировали, знамя-то мы сберегли.
Танки Андрея Хлобыстова подошли к берегу озера. Из лозняка вынырнула головная машина. У башни сидел капитан Ветров и рукой указывал вдаль, должно быть говорил бойцам о халхингольских боях.
– В том танке – знамя нашей бригады, – сказал Волобой. – Там и шашка твоего отца. Мы его не забываем. Партизаны спасли наш отряд и Знамя...
– Спасибо за память, – тихо сказал Иволгин.
– Вырос ты, Сережка, с тех пор. Впрочем, все мы выросли. И сил у нас с тобой теперь – не то что в Брянском лесу. Здесь война, дружище, начнется не так, как на Западе. Хватит. – Волобой подумал о предстоящем рывке к Хинганским перевалам.
– У нас в училище дирижером был Илья Алексеевич Шатров, тот, который вальс написал про маньчжурские сопки. Так он называл победу на Востоке венцом Отечественной войны.
– Венец? Хорошо сказал! – заметил Волобой.
Они переглянулись, помолчали. Издали донесся глухой гул моторов. К озеру подходили новые танковые батальоны, самоходные артиллерийские дивизионы.
В узком Тамцак-Булакском выступе и на прилегавших к нему монгольских землях сосредоточивались главные силы Забайкальского фронта: танковая армия, три общевойсковые армии, а за ними стояли на аэродромах готовые к вылету самолеты-бомбардировщики воздушной армии.
Здесь – направление главного удара.
