Текст книги "Грозовой август"
Автор книги: Алексей Котенев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)
– Господа, – произнес вошедший вслед за Иволгиным Притула. – От имени советского командования предлагаю сдать оружие и предъявить документы.
Русанов перевел слова генерала.
Старик в полувоенном френче, которого Державин почему-то принял вначале за маньчжурского императора, положил на стол браунинг. Достал свой револьвер и низенький гражданский чиновник, а за ним – остальные.
Старшина Цыбуля деловито собрал со стола оружие, сложил в вещевой мешок и уставился на субъекта в роговых очках, сидевшего на диване. Тот торопливо похлопал себя по карманам, пожал плечами.
– Ваше оружие? – повернулся к нему Державин.
Старик в полувоенном френче – это был генерал Иосиока, советник императора, простер в сторону человека в очках руку и произнес:
– Император Маньчжоу-ди-Го Генрих Пу И.
Сказал он это по-русски, нажимая на слово «Маньчжоу-ди-Го», означавшее «великое маньчжурское государство».
Десантники впервые увидели живого императора и, не скрывая любопытства, рассматривали его. Перед ними был потомок некогда могущественной маньчжурской династии Цин, безвластный правитель «Маньчжурского царства», громко именовавший себя по традиции «сыном неба» и «хозяином тысячелетий»[26] 26
Маньчжурская династия Цин царствовала в Китае около трехсот лет, рухнула под напором революционных сил в 1911 году. Последнего отпрыска этой династии Пу И японцы посадили на престол Маньчжурии в 1932 году, используя его как марионетку в своих захватнических целях. – Прим. авт.
[Закрыть].
Советник императора генерал Иосиока пояснил, что Пу И на днях был отправлен в Корею, откуда должен был отплыть в Токио. Но порты Северной Кореи были уже заняты русскими. Императору пришлось вернуться в Мукден, чтобы отсюда улететь в Японию. Но и тут появились русские.
Пу И беспрестанно курил, нервно бросал недокуренные сигареты в пепельницу и тут же зажигал новые. Руки его заметно подрагивали, волосы прилипали к мокрому лбу.
– А куды ж вы задивалы свою матчасть, ваше величество? – как можно вежливее обратился Цыбуля к императорской особе.
Посохин принялся поправлять и перекладывать диванные подушки и обнаружил под одной из них маленький браунинг.
– Вот он, паря, куда завалился, ваш пистолетишко! – обрадовался Поликарп, вынул из браунинга обойму и протянул его императору. – Отдайте нашему старшине – от греха подальше. А то он у нас строгий насчет этого дела...
Пу И смущенно взял браунинг и положил на стол. Старшина сунул пистолет в свою полевую сумку, удовлетворенно шлепнул по ней. Теперь, мол, полный порядок!
Державин задал Пу И несколько вопросов. Но за него отвечал советник Иосиока. Он сказал о плохом самочувствии императора и просил отпустить его в Японию.
– К сожалению, мы не можем выполнить вашу просьбу, – ответил Державин. – Теперь за безопасность императора отвечает советское командование. Время военное, его самолет могут по ошибке сбить американские или наши истребители. Разумнее всего его величеству отправиться на советском самолете под надежным прикрытием истребителей в штаб нашего фронта.
Викентий Иванович перевел. Державин, не дожидаясь согласия императора, пригласил Пу И следовать вместе со свитой к самолету.
– Прошу. Не будем задерживаться.
До транспортного самолета Державин сам сопровождал «правителя» Маньчжурии, Викентий Иванович переводил их разговор. Пу И говорил Державину, что он прежде всего ученый-ботаник и не имел прямого отношения к управлению страной. Управлял Маньчжоу-ди-Го генерал Отодзо Ямада. Он, Генрих Пу И, готов хоть сейчас письменно подтвердить это.
След в след за «сыном неба» ступал ефрейтор Туз, позади всех ковылял Поликарп Посохин. Он подвернул где-то ногу и теперь заметно прихрамывал.
Молча шагали запыленные, вспотевшие японские генералы и офицеры. Придерживая длинные мечи с лакированными рукоятками, они, нахохлившись, смотрели куда-то в сторону.
У взлетно-посадочной полосы к Иволгину подскочил Драгунский.
– Неужели это действительно император Маньчжурии? – спросил он.
– Точно. Он самый.
– Ты взял?
– Посохин обнаружил...
– Фу ты, черт! Схватить такую птицу! И кому повезло?
Валерий посмотрел на конвоиров, с сожалением покачал головой. Он был явно недоволен тем, что все происходит слишком буднично, без должной торжественности. Разве так надо брать в плен подобную персону? Ведут, будто какого-нибудь загулявшего начпрода в комендатуру. Рядом Викеша в своей мешковатой выгоревшей гимнастерке, сзади шкандыбает Поликарп Посохин. Провести бы этого императора под обнаженными шашками перед фоторепортерами всего мира. Гляди, планета, каких субъектов пленил гвардейский батальон автоматчиков четырежды орденоносной танковой бригады!
Валерий недовольно крякнул, махнул рукой, с недоверием переспросил, глянув на хмурого Поликарпа:
– Неужели его в самом деле задержал Посохин?
– А ты как думал? – засмеялся Иволгин. – Он у меня запросто императоров берет. У него же колоссальный опыт – Николая Второго свергал!
Когда Драгунский протиснулся к самолету, «хозяин тысячелетий» уже скрылся в дверном проеме. Валерий едва успел увидеть его черный затылок. Дверь захлопнулась, взревел мотор, и самолет, сопровождаемый истребителями, взял курс на северо-запад.
Час спустя Державин и Притула, сопровождаемые автоматчиками, подъезжали к зданию штаба 3-го фронта Квантунской армии. Часовой у подъезда взял «на караул». Из дверей выкатился, непрерывно улыбаясь, низенький проворный полковник с поблескивающей саблей. Он козырнул и повел гостей по коридору в кабинет командующего фронтом.
«В городе пятьдесят тысяч японских солдат и офицеров. Согласится ли Усироку Дзюн сложить оружие перед батальоном десантников?» – размышлял Державин, стараясь предугадать ход событий.
Вошли в просторный кабинет, застланный ворсистым ковром. У массивного дубового стола, над которым висел конный портрет маршала Оямы, стоял низкорослый плешивый старик в очках. Это и был Усироку Дзюн, командующий 3-м фронтом Квантунской армии. Русанов вначале удивился, увидев командующего не в мундире, а в белой рубашке-апаш. Но потом вспомнил: истинные самураи не стремятся к чисто внешнему воинственному виду, они гордятся силой внутреннего духа.
Командующий фронтом склонил голову, приложил руку к сердцу и пригласил гостей к столу. Русанов изложил требование Советского командования – приказать мукденскому гарнизону и войскам фронта сдаться в плен.
– О да, да! – сказал Дзюн по-русски, согласно закивал головой и вызвал худощавого скуластого генерала Хонго, командующего армией, которая стояла в Мукдене.
Усироку Дзюн показался вначале человеком сговорчивым: он ни в чем не прекословил, тут же распорядился заготовить приказ о сдаче гарнизона. Но когда Державин разложил на столе план Мукдена и попросил показать, где размещены в городе воинские части, командующий фронтом ответил, что этого не знает, откинулся на спинку кресла и вроде бы задремал. Тогда Державин обратился к командующему армией Хонго. Но едва Хонго успел поставить крестики на квадрате мукденской цитадели и на промышленном квартале Тецуниси, как «дремавший» Усироку Дзюн так зыркнул на него полуоткрытым глазом, что оробевший генерал мгновенно потерял и память, и дар речи.
Командующий фронтом хитрил, медлил, на что-то надеялся. Он явно преуменьшал число войск и количество оружия, подлежащего сдаче, вынужден был признаться, что противозаконно распустил отряды охраны, всех бывших служащих железной дороги и телеграфной компании, а также выходцев из Кореи. Что касается солдат Маньчжоу-Го и Внутренней Монголии, то они, по его словам, сами разбежались без всякого приказа. Таким образом, число войск в городе, подлежащих сдаче в плен, уменьшилось почти вдвое.
Прежде чем подписать приказ о сдаче гарнизона, Дзюн неловко потер ладонью лысину, покрывшуюся капельками пота. Лицо у японского генерала было помятым, белки глаз отливали желтизной. Видимо, у него разыгралась печень.
Поставив свою подпись, Усироку Дзюн бросил на стол ручку. Русанов увидел на ней надпись: «До Урала».
– Ручка-то с претензией, – сказал Викентий Иванович.
– Это шутка нашей промышленности. – Усироку Дзюн изобразил на лице что-то похожее на улыбку и опустил глаза.
Притула расспросил у офицеров штаба, где расположены воинские части, связался по телефону с аэродромом, и десантники поехали на автомашинах в указанные места.
Бухарбаю достался центр. Там находились дворец бывшего императора, центральный банк и телеграф. Вторую роту автоматчиков направили в Новый город – занять железнодорожный вокзал, радиостанцию, банки и конторы иностранных фирм. Еще одна группа автоматчиков выехала в арсенал – крупнейший комбинат военной индустрии, охраняемый японским полком. Русанов со взводом Иволгина пошел разоружать дивизию, которая несла охрану штаба фронта.
Державин и Усироку Дзюн остались в кабинете вдвоем.
– Мы, кажется, поменярись с вами местами, господин генерар, – сказал Усироку Дзюн. – Когда-то этот маршар, – он кивнул на портрет восседавшего на коне Оямы, – обращарся с таким вот требованием к господину Куропаткин. Не так ри?
– Нет, не так, – медленно ответил Державин. – Вы поймите, сюда пришла совсем другая – новая Россия, которая не наследует ни царских долгов, ни царских обид. И гонит она вас отсюда не для того, чтобы занять ваше место. У нас иные цели.
– Вы хотите уйти отсюда? – удивился Усироку Дзюн.
Державин подтвердил сказанное и, раскурив трубку, продолжал:
– Мы знаем: у вас в Японии очень гордятся победой в девятьсот пятом году. Только напрасно гордятся. Не Россию вы тогда победили, а продажного Стесселя да бездарного Куропаткина – словом, всю прогнившую царскую камарилью. Таких побить не велика честь. Мы их в гражданскую пачками били. Вы знаете, кстати, что сказал Куропаткин, когда царь Николай направлял его в Маньчжурию? Он прямо признался царской особе в своей неполноценности. «Ваше величество! Я понимаю: только крайняя бедность в людях заставила вас остановить свой выбор на мне...» Так что гордиться вам нечем.
В кабинете было жарко. В раскрытые окна залетал ветерок, но дул он со стороны Гоби и не приносил прохлады. Державин выпил стакан прохладительного напитка, поглядел на японского генерала и, почувствовав, что тот его не понимает, перевел разговор на другое.
– Скажите откровенно, генерал, каковы были ваши планы в этой войне? Теперь это уже не секрет.
– По прану сорок пятый год предпорагар дать вам бой Чанчунь, Сыпингай, Мукден. Потом мы хотели пресредовать вас вдорь зерезной дороги до станции Карым-ская.
– Почему так близко? Ручка-то у вас называется «До Урала»?
Усироку Дзюн не ответил. Державин задал другой вопрос:
– А скажите откровенно, как вы расценили выход наших танков на Большой Хинган?
– Мы очень быри доворьны.
– Почему? – удивился Державин.
– Мы быри уверены, что Большой Хинган для танков непроходим.
– И посчитали нас глупцами?
– Нет, хитрецами, – улыбнулся Усироку Дзюн. – У Хингана можно стоять осень, зиму. Янки не доржны обижаться на вас – горы, трудно. Можно извинить.
– Вот как! Еще вопрос: вы ждали нашего выступления?
– Мы не думари, что вы пойдете в августе – в августе здесь всегда дожди. У вас быр невероятный темп наступрения. Я в первый день потеряр управрение войсками.
– Мы на это и рассчитывали.
– А скажите – теперь это тоже не секрет, – скорько у вас в Маньчжоу-ди-Го войск? Много? – Японский генерал хитро прищурил глаза.
– Мне трудно на это ответить: я не главнокомандующий. Но, думаю, миллиона полтора есть. А у вас? По нашим сведениям, миллион двести тысяч.
– Возможно... Да.
– Превосходство, как видите, небольшое, примерно в один и две десятых раза.
– Да, один и две десятых... – неопределенно проговорил Дзюн и задумался.
– Между прочим, точно такое же превосходство имел наш Куропаткин против вашего маршала Оямы – триста тридцать тысяч против двухсот семидесяти. Так ведь, кажется?
– О да... Но теперь вы имеете много орузия.
– Что верно, то верно! Тогда не у каждого русского солдата было ружьишко. Теперь у нас есть все. И дело не только в этом. Другое время. К тому же мы научились воевать, – сказал Державин, приподнимая рассеченную бровь.
– И в этом виноват наш партнер.
– Да, немцы нас учили воевать, а мы их отучали. Мы и вас хотим отучить вам же на пользу. Говорят, шведы до сих пор благодарят Петра Первого за то, что он под Полтавой отучил их воевать. У них теперь самый высокий жизненный уровень из всех стран Европы!
Они подошли к окну. Полуденное солнце калило землю. На твердом, каменистом плацу, растянувшись вдоль кирпичных казарм, разоружалась японская дивизия. Солдаты понуро проходили мимо разостланных циновок и складывали винтовки. Движения у них были вялые, на кителях пыль. Кое у кого белели повязки, видимо, получили ранения во время бомбежек.
Над военным городком нависла гнетущая тишина.
Около циновок сновали наши десантники. У штабеля сложенных винтовок прохаживался Иволгин. Подальше стоял, встопорщив усы, старшина Цыбуля. Вид у него строгий, вот-вот недовольно пробасит: «Говорышь, говорышь, а вин обратно не спольняе...»
К циновкам подходили японские офицеры, отстегивали на ходу пистолеты, складывали в общую кучу.
Из строя начали выносить знамена с огненным диском солнца и расходящимися лучами.
Разоруженные выходили через запасные ворота в глухой пыльный переулок. По приказу Притулы плененная дивизия выводилась за город – подальше от складов с оружием.
Поглядев за окна вслед солдатам, Усироку Дзюн опустил голову, тяжело подошел к портрету маршала Оямы и со вздохом перевернул его лицом к стене.
– Вас смущает победитель при Мукдене и Ляояне? – спросил Державин. – Поверьте, он сделал бы на вашем месте то же самое.
– Да, нам придется оставить эту землю.
– Придется, – подтвердил Державин. – Довольно вам размахивать мечами, пора остепениться. Во всем мире замирение наступает, уходите домой – в свою прекрасную страну сокуры. Мы с вами соседи, и должны жить в мире. Не воевать нам надо, а торговать – так я понимаю.
Разоружение японского гарнизона проходило без инцидентов, несмотря на малочисленность советского десанта. Покорность Усироку Дзюна объяснялась легко. К Мукдену с северо-запада подходила гвардейская танковая армия Кравченко, за нею шли четыре общевойсковые армии Забайкальского фронта с монгольской конницей на правом фланге. С востока надвигались приморские дивизии, плотно замыкая кольцо окружения.
VIII
Ночь прошла в тревогах. У Викентия Ивановича подкашивались от усталости ноги, шумело в ушах. До самого вечера разоружали японские полки и бригады, разыскивали горючее для самолетов, вывозили на аэродром трофейные орудия и минометы, чтобы усилить там круговую оборону. Русанов никогда не думал, что здесь, в глубоком тылу, окажется столько японских войск. Перед вылетом Державин говорил ему, что в Мукдене находится лишь штаб 3-го фронта, который надо захватить, а тут оказалась целая армия. Никто не мог понять, почему она оказалась в тылу, почему ее не бросили против наших частей.
Сам генерал Хонго объяснял это просто. Вначале Ямада не знал, куда целесообразнее направить его армию – на восток, к Посьету, или на запад, к Большому Хингану. А когда обстановка прояснилась, не было уже никакого смысла куда-либо ее бросать. На третий день войны Усироку Дзюн намеревался выдвинуть армию на линию Мукден – Сыпингай, чтобы дать русским бой на Маньчжурской равнине. Но было уже поздно.
Русанов, как и другие десантники, понимал, что Квантунская армия перестала существовать, и все же на душе было неспокойно. Всю армаду японских войск за день не разоружишь. Надвигается ночь. В торгово-промышленном Мукдене сосредоточены миллионные ценности – богатейшие склады, банки, которые японцы не успели эвакуировать. А рядом, рукой подать, – южные порты Маньчжурии. Там стоят наготове японские корабли. Сумеют ли десантники удержать железнодорожную станцию, если самураи вдруг пойдут на авантюру?
Перед ужином Русанов сказал о своих опасениях Державину.
– Толкуешь правильно, Викентий, – согласился тот. – Самого невеселые думки одолевают. Я уж тут прикидывал – не изолировать ли нам самую верхушку на ночь глядя?
– Арестовать? Не сделать бы хуже... Разозлим.
– Зачем же арестовывать? Это не годится. А давайте-ка мы, друзья мои, закатим банкет. Да пошикарнее. Вот и пусть повеселятся под нашим присмотром.
– Прием устроить неплохо. Но по какому поводу?
Державин пососал трубку, хитровато прищурил глаза:
– По поводу вступления в город нашей гвардейской танковой армии.
– Но армии еще нет.
– Нет, так будет когда-нибудь. А нам не мешает погромче пошуметь про нее сегодня – для острастки. Понимаешь? Самурай силу уважает – сразу мягчеет, становится покладистей.
Все хлопоты по организации банкета Державин возложил на Викентия Ивановича. Не прошло и часа, как в зале гостиницы «Ямато» были накрыты столы. На банкет прибыл весь генералитет 3-го фронта Квантунской армии во главе с Усироку Дзюном. Гости в зависимости от рангов заняли свои места. Стулья напротив были свободные: они предназначались для командования гвардейской танковой армии.
В десять часов вечера Державин открыл прием и предложил тост за благополучное окончание войны, за здоровье гвардейцев-танкистов, которые подходят к Мукдену. Тут же он сослался на размытые дороги, взорванные мосты и минные заторы, которые не позволили гвардейцам вовремя прибыть в город.
Все шло по намеченному плану. Гости много ели и пили, много говорили. Не обошлось и без скандала. Командующий войсками армии Пу И длинноволосый ушастый генерал Чжан, поняв, что с японцами уже все покончено, провозгласил заплетающимся языком тост за здоровье генералиссимуса Чан Кай-ши – нового правителя маньчжурского царства. Усироку Дзюн не смог снести причиненной обиды – весь ощетинился, швырнул со злостью на стол бокал, наполненный сакэ, и встал со стула, заявив, что не хочет сидеть за одним столом с предателем. Русанову пришлось проявить немалые дипломатические способности, чтобы угомонить рассвирепевшего генерала.
На рассвете Державин и Притула проводили захмелевших японцев в лучшие номера гостиницы «Ямато», а сами отправились на аэродром вздремнуть под шинелями хотя бы два-три часа. Викентий Иванович остался в городе проверить караулы. От усталости и пережитого напряжения шумело в голове, стучало в висках. Чтобы взбодрить себя, разогнать сон, он умылся холодной водой и пошел на посты. У ворот глянул на восток – скоро ли наступит утро, чтобы хоть чуточку вздремнуть.
Но вздремнуть ему не удалось...
Обогнув здание штаба, Русанов завернул в узкий переулок, где были расставлены секреты, потом вышел на небольшую тускло освещенную улочку и вдруг услышал глухой топот и невнятный крик. «Что там случилось?» – подумал он, ускорив шаг. У высокого забора под фонарем он увидел своих десантников. Ефрейтор Туз держал сзади за руки японского солдата. Иволгин вырывал у задержанного окровавленный нож, снимал с его пояса гранату, со злостью ругался:
– Дурак набитый. Харакири вздумал! Врача бы...
К ним подскочил выбежавший из калитки пожилой японец – без шляпы, в расстегнутой полосатой куртке – разорвал на груди у солдата рубашку, начал торопливо бинтовать рану. Это был, как узнал потом Русанов, известный в городе врач Окидзима. Проворно работая руками, Окидзима раздраженно шептал какие-то проклятия, заклинания. Произносил он их все громче, громче и наконец зашипел негодующе во весь голос.
– Что он бурчит? – спросил у замполита Иволгин.
– Проклинает самураев за то, что задурили солдатам головы.
Окидзима перевязал раненого, повернулся к Русанову, дважды повторил сквозь слезы одно-единственное слово:
– Аригато, аригато.
Задержанного повели в санчасть. Иволгин взял его под руку, сказал бодрым голосом:
– Чего умирать-то вздумал, балда осиновая? Война же кончилась. Вот поправишься – и целуй на здоровье своих японских девчонок под ветками сокуры! Понял? – И ободряюще улыбнулся.
– Ероси... – невнятно пролепетал пленник, покоренный открытой улыбкой.
– То-то же! Погоди малость – мы с тобой еще друзьями будем. А как же иначе? Чай соседи.
Сзади из темноты донесся слабый голос:
– Аригато, аригато...
Русанову подумалось: старый японский врач благодарил их не только за эту молодую жизнь, вырванную сегодня у смерти, но и за тысячи других таких жизней, за то, что русские принесли в его дом мир, избавили страну восходящего солнца от ужасных атомных бомб, длинных самурайских мечей – от самоубийства.
В санчасти раненого японца уложили на кровать. Викентий Иванович присел рядом, стал выспрашивать у солдата, кто он такой, куда и зачем шел? Оказалось, что родом он из Хиросимы, от сдачи в плен уклонился – спрятался на чердаке казармы. А ночью решил пробраться в японский концлагерь, перебить пленных американцев за то, что они сбросили на его родной город страшную бомбу.
– Что за лагерь? Где он находится? – удивился Русанов, ошарашенный столь неожиданной новостью.
Из дальнейших расспросов удалось узнать, что в этом лагере японцы содержат пленных американцев и англичан, захваченных в плен в боях на Тихом океане. Концлагерь находится где-то под Мукденом, но где именно, раненый не знал.
Викентий Иванович пулей выскочил из санчасти. Надо было немедленно отыскать и освободить военнопленных союзников, пока не случилось непоправимое. Усироку Дзюн почему-то ничего не сказал о лагере. Возможно, он хочет сравнять его с землей и свалить все на русских. Не для этой ли цели на мукденском аэродроме стояли бомбардировщики с подвешенными бомбами?
Русанов позвонил на аэродром. Рано утром скомплектовали оперативную группу во главе с Притулой. Провожатым взяли русского шофера из эмигрантов, назвавшего себя Федькой. Две машины – легковая и грузовая – с автоматчиками поехали в сторону Хунбяо, к загородной дубовой роще, где находилась японская запретная зона.
За городской чертой потянулись ярко-зеленые плантации сахарного тростника, запахло мятой. У дубовой рощи десантников обстреляли. Грузовик остановился, автоматчики залегли в кювет и открыли дружный ответный огонь. А легковая машина проскочила через рощу к гаоляновому полю и поехала дальше, туда, где виднелись невысокие серые строения.
После короткой перестрелки автоматчики вскочили на грузовик и понеслись за пылившей впереди легковушкой. Показалась высокая деревянная изгородь, обнесенная двумя рядами колючей проволоки, – концлагерь для военнопленных.
Офицеры разоружили у проходной будки охрану. Заскрипели железные засовы, заскрежетали петли, подоспевшие автоматчики хлынули в распахнутые ворота.
– Ура-а-а! – покатилось по широкому двору и эхом отозвалось в дальнем углу за приземистыми бараками.
– Эй вы, хлопцы-рыболовцы! – закричал Юртайкин.
А у бараков, у двухэтажного каменного здания администрации лагеря уже гомонила, свистела, кричала пестрая ликующая толпа.
– Рус, рус, о’кэй!
– Ол райт! Ура-а-а!
Толпа росла, разливаясь по всему двору. Мелькали побуревшие военные рубашки и полосатые куртки, островерхие пилотки и круглые, точно блины, береты, над головами трепетали аплодирующие руки.
Трехтысячный лагерь гудел, как встревоженный пчелиный рой. Американские и английские солдаты хватали русских за плечи, тискали в объятиях, что-то кричали, свистели, смеялись и плакали от радости. Один из пленных, без рубашки, в парусиновых шортах, забрался на крышу барака и начал речь. И не надо было переводить слова приветствия и благодарности. Все ясно. Другой, здоровенный, заросший щетиной, вскочил на обрубок дерева, раскинул руки, свалился на десантников, желая, видимо, обнять всех разом.
Генерал Притула, став на принесенный кем-то стул, громко объявил:
– Дорогие друзья! Советские войска заняли город Мукден. С этого часа вы свободны!
Притулу окружили пленные – американские и английские генералы, хлопали его по плечу, жали руки, называли свои имена. Это были командиры американских дивизий Тивенс Лоф Бийби, Орэйк, Втофер, Пиэрс.
Потом подбежал и пленный голландский журналист Жоэл, командиры корпусов Джонс и Шарп Ченович, еще какой-то подслеповатый генерал, а с ним английский вице-маршал авиации Малтби.
На стул, с которого только что спрыгнул Притула, вскочил бледный, длинноволосый пленный и, замахав руками, что-то неистово заговорил:
– For three and a half years we have been kept prisoners and died here from hunger and tortures. Only four soldiers managed to escape, but they were caught by the Japanese and tortured to death. You are our rescuers. Long live Russia![27] 27
– Мы три с половиной года томились и умирали здесь от голода и пыток. Лишь четырем солдатам удалось бежать, но и они были схвачены японцами и замучены до смерти. Вы нас спасли. Да здравствует Россия! (англ.)
[Закрыть]
– Свобода! Свобода! Свобода! – кричали вокруг.
Автоматчики братались с американскими и английскими солдатами.
– My name is Harry, Detroit[28] 28
– Меня зовут Гарри, из Детройта (англ.).
[Закрыть], – тормошил Юртайкина какой-то стриженный под машинку тощий пленный.
Другой, чернявый, без передних зубов, пристал к Посохину:
– I’m from Iowa[29] 29
– Я из штата Айова (англ.).
[Закрыть].
– Понимаю: из Айовы, значит... Это хорошо. А я из Чегырки. Не слыхал? – прогудел в ответ Поликарп. – А он вятский. Вятский, говорю. Такой уж родом.
– А мы полтавськи галушныкы, – расплылся в улыбке Цыбуля, указывая на своего брата Илько.
Толпа, заполнившая весь двор, начала постепенно растекаться. Вокруг каждого десантника – круг пленных. Разговор – жестами, с помощью трех-четырех слов.
– Джек Смит, Чикаго.
– А я с Волги. Волга... Слышали? – басил Забалуев.
– О’кэй, ол райт! Сталинград!
Американцы окружили Забалуева, бурно восторгались его богатырским ростом: трогали его плечи, мускулы.
– Русь Иван, Гитлер капут!
– Русь Иван, Ямада капут!
Забалуев стоял среди толпы сконфуженный, не зная, что ему делать. Он был на целую голову выше окруживших его людей. Чтобы как-то преодолеть неловкость, он вдруг выхватил из толпы Юртайкина и, посадив его себе на плечо, крикнул:
– А у нас есть и такие!
Раздался дружный хохот, кто-то пронзительно свистнул, одобрив шутку.
Старшина Цыбуля отер рукавом гимнастерки вспотевшее лицо и попытался выбраться из толпы туда, где было просторнее. Вид у старшины, кажется впервые в жизни, был совсем не уставной: воротник расстегнут, погон на одном плече топорщился, пилотка сбилась на затылок.
– Ну и денек сегодня, доложу я вам! – сказал он, когда передвигающаяся толпа вынесла прямо на него Иволгина.
К Иволгину подскочил долговязый, рыжий, горбоносый пленный в берете, спросил по-русски:
– Почему вы, русские?
– Как почему? – опешил Иволгин. – Родились в России...
– Шо вин там лопоче, як с дуба упав? – поинтересовался Цыбуля.
– Да нет, не об этом я, – бубнил долговязый. – Я спрашиваю, почему сюда пришли именно вы? Где же американцы, англичане?
– Так вы шо? Недовольны нашиму приходу? – обиделся старшина. – Мы вас освобождаем непосредственно от фашизма, а вам подавай англичан да американцев!
– Что вы? Зачем так шутить? Я сам русский человек, – сказал горбоносый и протянул руку, представился: – Граф Кутайсов. Не удивляйтесь... Я эмигрант, вырос среди англичан. Они меня назвали мистером Скоттом.
– Но как же вы попали в этот лагерь? – спросил Иволгин.
– Я приехал сюда из Шанхая, собирался купить в Харбине торговую фирму Чурина. А тут началась война, японцы напали на Пирл-Харбор. Меня схватили – приняли за английского шпиона.
Старшина Цыбуля, Иволгин, Посохин и граф Кутайсов выбрались из поредевшей толпы. У входа в барак чуть не натолкнулись на генерала Державина. Он разговаривал с худощавым стариком. На старике вылинявшая защитная рубашка и светлая пилотка, на вороте две серебристые звездочки. Выражение лица у него страдальческое, взгляд сухой, бородка клинышком.
– О, это знаменитый генерал Паркер! – воскликнул мистер Скотт, кивнув на седобородого старика.
Рядом с Паркером стоял другой генерал, в шортах, невысокого роста, с черной повязкой на глазу.
– И этот знаменитый? – спросил Посохин, взглянув на голые волосатые ноги старика. – Пошто он в трусах?
– Он взят в плен на южном острове, там жарко, и все ходят в шортах, – пояснил мистер Скотт – граф Кутайсов.
– Да, мабудь, жарко було вашему генералу на тих островах! – вздохнул Цыбуля.
– Это у них форма такая, – пояснил Иволгин.
– Погана хворма... Ни обмундирования, ни снаряжения – шо це за генерал? – удивился Цыбуля. – Хочь хрыстысь та тикай.
– В этом лагере тридцать пять генералов! – продолжал мистер Скотт. – Здесь вы можете увидеть даже ближайшего помощника Макартура генерала Уэйнрайта – героя Коррегидона!
Старичок с завязанным глазом порывисто обнял Державина и взволнованно заговорил, сопровождая слова энергичными жестами.
– Что он говорит? – спросил Иволгин.
– Он говорит, что после Хиросимы и Нагасаки у него не было надежды остаться в живых, – перевел мистер Скотт. – Сегодняшний день он будет считать своим вторым днем рождения.
Подошел Русанов и попросил мистера Скотта объявить, что генерал Паркер назначается начальником освобожденного лагеря, а генерал Смит его помощником. Мистер Скотт вскочил на ящик и сообщил о решении советского командования. Новость привела в восторг узников лагеря. Опять поднялись невероятный шум и свист.
Старшина Цыбуля отнесся к назначению Смита весьма скептически.
– Шо це за помощник в трусах? – передернул он плечами. – Хто его будэ слухаты в такой хворме? Прийдеться мини, грешному, цего помощника поставить на вещевое довольствие.
Генерал Паркер сформировал команду для охраны лагеря. Каждому охраннику Русанов вручил японскую винтовку.
В воздухе вдруг послышался шум мотора. Все насторожились: не японский ли это бомбардировщик? Нет, это был американский самолет Б-29 – «летающая крепость». Сделав круг, самолет начал снижаться. Над людским муравейником взлетели фуражки, пилотки, береты.
– Дайте им сигнал, пусть приземляются на аэродроме, – распорядился Державин.
Сигнал дали, но самолет продолжал кружить над лагерем. Видимо, американцы не могли поверить, что лагерь освобожден русскими. Вокруг не было видно ни танков, ни орудий, ни обычного в таких случаях скопления пехоты. Сбросили вымпел с запиской, просили у японцев разрешения снабдить лагерь продовольствием и медикаментами. Вслед за этим сверху полетели на парашютах ящики и узлы.
– Они снабжают вас как пленников, – сказал Державин. – Но почему не идут на посадку?
Ему что-то ответил английский вице-маршал Малтби, и все американские и английские генералы дружно засмеялись.
– Радуются, своих увидели! – заметил Иволгин.
– Нет, они смеются над шуткой Малтби, – пояснил мистер Скотт. – Англичанин пошутил: «Господа, я снова вижу Америку. Она нисколько не изменилась!»
– Это как понимать?
– Вице-маршал уверен, что операция с подарками снимается на кинопленку, – пояснил мистер Скотт. – Пусть смотрит вся Америка, как генерал Макартур спасает своих солдат от голодной смерти!
Пленные потрошили сброшенные тюки и ящики и под восторженные крики делили консервные банки со свиной тушенкой, колбасу, шоколад, пузатые сосуды со спиртом и бутылки виски. В тюках были различные лекарства, даже пенициллин.
– Макартур все предвидит! – заметил мистер Скотт. – Теперь солдаты пойдут в публичные дома Мукдена. Им понадобится пенициллин.
