Текст книги "Грозовой август"
Автор книги: Алексей Котенев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
Неизвестность мучила Волобоя. Скулы у него еще более заострились, прищур глаз стал жестким. Сегодня несколько раз к нему подходил ординарец Ахмет, предлагал поесть, а он рассеянно пожевал кусочек хлеба и запил теплым чаем из трофейного термоса. Ахмет лишь сокрушенно качал головой.
Опустив бинокль, Волобой обернулся. Далеко внизу по тропе шла его танковая бригада. В прозрачной пелене синего дыма позади танков, грузовиков и автобусов он вдруг увидел санитарную машину, которую утром послали в медсанбат и ждали ее возвращения.
– Ага, санитарка вернулась! – обрадовался он.
От колонны отделился бронетранспортер, вскоре он подкатил к комбриговскому виллису. Из бронетранспортера выпрыгнул Туманян.
– Наконец-то тебя дождались! – воскликнул Волобой и обнял Туманяна. – Тут воюешь без передыху, а он по госпиталям слоняется, здоровье, понимаешь, поправляет.
– Зачем стоим? Почему стоим? – спросил Туманян.
– Вот тебе и контроль нагрянул. Что да отчего? Нагулялся и спрашивает. Только, я смотрю, не нагулял ты здоровья – такой же худющий. Наверное, удрал из госпиталя? – спросил Волобой. – Ну, ладно, знакомься с майором, который нес твой тяжкий жребий.
Туманян пожал Русанову руку и сказал Волобою:
– С несчастьем повстречались в дороге. Японцы напали на медсанбат, зарезали семерых раненых.
– Раненых? – Лицо Волобоя помрачнело, ноздри вздрогнули, на челюстях заходили желваки, в полуприщуренных глазах сверкнули злые искорки. Туманян рассказал о судьбе бензовозов, о том, как сам едва не погиб. Хорошо, что лейтенант вытянул его из кабины. Потом заговорил о встрече с маршалом Малиновским.
– Видел его? – спросил Волобой.
– Видел... Недоволен командующий нашей бригадой. Куда, говорит, девался боевой пыл Волобоя. И передайте, говорит, ему, что хочу его видеть таким, каким знал под Яссами и Фокшанами, – закончил Туманян.
– Да разве под Фокшанами местность такая? – раздраженно сказал Волобой. – А смертники?
– Жилина маршал ставил в пример...
– Жилина... Ему все горючее переправили самолетами и теперь вот – Жилин! Жилин!
Евтихий Волобой был прямым человеком, никогда не оправдывал свои промахи. Раз не взял населенный пункт – говорил прямо: «Не взял, не сумел». Теперь же ему впервые приходилось ссылаться на смертников, на крутые скалы, на недостаток горючего. И это было ему неприятно.
– А вам записка от генерала Державина. – Туманян протянул Русанову сложенный листок.
– Что пишет? – спросил Волобой. – Тоже недоволен нашими скоростями?
– Привет передает. Ну и о скоростях, конечно... Послушайте: «Сейчас, дружище, нужен сильнейший рывок вперед. Как у Хвалынки, под Спасском, в двадцать втором. Помнишь?»
– Штурмовые ночи Спасска вспомнил старик... – усмехнувшись, сказал Волобой.
К бронетранспортеру на мотоцикле подкатил Иволгин.
– Какая-нибудь новость из головной походной заставы, – предположил Викентий Иванович.
Иволгин соскочил с сиденья и вместе с Драгунским направился на взлобок.
– Товарищ гвардии полковник! Японцы у Ворот Дракона выбросили белый флаг, – отрапортовал он. – Их офицер передал, что готовы сдаться, если им гарантируют жизнь и оставят холодное оружие.
– Прекрасно! – обрадовался Волобой.
– Они просят направить для переговоров офицера чином не ниже полковника.
– Это что еще за условия! – Комбриг презрительно прищурился.
– Узнаю самураев, – заметил Русанов. – Если сдаваться – так по всей форме. Гонористые! – И попросил послать его на переговоры.
– Некогда нам разглагольствовать, – возразил Волобой. – Они наших раненых режут, а мы будем с ними антимонии разводить. Дайте пару пушечных залпов. И врывайтесь в расположение.
– В проломе противотанковый ров с водой: пройти можно только пешему у края скалы, – пояснил Иволгин.
– Выслать саперов! Мы не можем терять ни минуты.
– Но возможно, на переговоры времени уйдет меньше, чем на штурм, – рассудил Сизов.
– Японский офицер сказал, что, если мы сохраним им жизнь и холодное оружие, они отдадут нам склад с горючим, – добавил Иволгин.
– Горючее? – Волобой насторожился. Это добавление заставило его по-иному взглянуть на создавшееся положение. До равнины еще далеко, а баки танков почти пусты. С бою склад не возьмешь: вспыхнет, как спичка, от своего же снаряда. – А что? Может, пошлем парламентеров? Может, есть смысл? Тогда давай, комиссар, комплектуй дипломатическую миссию, – сказал комбриг и, подумав, горько усмехнулся: – Два бензовоза я уже получил. Теперь приобрету склад с горючим – и можно не тужить до самого Порт-Артура!
Драгунский был уверен, что Русанов возьмет с собой Иволгина, и тоже попросился участовать в переговорах.
Получив «добро» от замполита, он остановил Цыбулю, который «лично сам» вез на мотоцикле обед в головную походную заставу, и примостился в коляске рядом с термосом. Иволгин завел свой мотоцикл. Русанов сел на заднее сидение.
– Только не разводите там гнилую дипломатию, – напутствовал его Волобой. – Нам некогда устраивать приемы.
Пока Викентий Иванович находился в головной походной заставе и комплектовал там «дипломатическую миссию», Туманян рассказал командиру бригады о том, что происходит на других участках огромного Забайкальского фронта: о кровопролитных боях в Хайларе, о труднейшем походе полков Плиева через безводную пустыню Гоби, где все тяготы и лишения наши солдаты делят с монгольскими цириками.
– У них там пожарче, чем здесь, – подытожил он свой рассказ. Потом вынул из полевой сумки пачку листовок, попросил водителя отвезти их в политотдел. Одну листовку подал Волобою.
Вот о чем рассказывала листовка.
VIII
Это было в раскаленных песках Гоби.
Монгольский эскадрон капитана Жамбалына, вырвавшись из окружения, по сыпучим барханам пробивался на Калган. Зноем дышала безжизненная пустыня. С полинялого неба пекло желтое, будто расплавленное, солнце. Кипел под ногами коней накаленный песок.
За головной походной заставой шел конный отряд. С левой стороны – тоже конная застава. А еще левее – дозорный Батын Галсан на своем мохноногом Донжуре. Конь и седло для Батына привычны: он научился ездить верхом раньше, чем ходить по земле. Но пробираться по зыбкой тропе под палящими лучами куда труднее, чем мчаться с ветерком по зеленой монгольской степи. Тяжко здесь и всаднику, и коню. Донжур то и дело опускает голову, шевелит губами, хочет чем-нибудь поживиться. Но что тут найдешь? Под ногами горячий песок, жесткий караган да сухой саксаул.
Конь в пустыне не имеет цены. Цирик на коне – что ветер в степи. Ему не страшны расстояния. Пал конь – пропал всадник. Гоби не пощадит пешего. В трудном походе цирик сильнее привязался к своему коню: ухаживал за ним, как за ребенком, не жалел последнего глотка воды из своей фляжки, чтобы смочить ему пересохшие губы. Он даже научил Донжура укрываться от вражеской пули. Крикнет ему: «Хэвт!» – значит: «Ложись!» – и тот на всем скаку падает в песок.
Донжур не раз выносил хозяина невредимым из боевых схваток. Догонял врага на первой версте. Только не бей его плетью, не коли шпорами. Потрепли ласково по гриве – все отдаст.
День только наступал, а дышать уже нечем. От жары кружилась голова, сохло в горле. На ремне болталась пустая фляжка. «Где же твой конец, Гоби?» – прошептал Батын, вглядываясь из-под ладони в сизую даль, где в степном мареве дрожали синие призрачные озера – миражи. Время от времени он приподнимался на стременах, поглядывал на север. Там шел советский передовой кавалерийский отряд. Правее отряда – боковая застава и конный дозорный, его веселый, добрый нухур. Они иногда съезжались вместе, перекидывались двумя-тремя словами. У обоих одна беда, одна забота: в пустыне мало воды, да и та отравлена.
Вчера Батын снова увидел русского дозорного.
– Сайн байну![14] 14
Здравствуйте! (монг.).
[Закрыть], – весело крикнул тот, выехав из-за песчаного бугра.
– Дырасте! – ответил ему Батын.
Они пожали друг другу руки и поехали рядом – стремя в стремя. Улыбка у русского нухура светлая, как вода в Керулене, а глаза голубые, как монгольское небо.
– Найти бы нам хоть один чистый колодец! – воскликнул он.
Проехав так не более километра, они вдруг увидели степной колодец и галопом помчались к нему. Как хотелось коснуться губами прохладной влаги, промочить пересохшее горло! Но увы... у колодца следы – значит, здесь побывал враг. Напрасно спешили – в воде стрихнин.
На сучке саксаула Батын увидел приколотый клочок рисовой бумаги – записка на монгольском языке:
«Вы не пройдете! Боги низвергнут вас в ущелья Большого Хингана. Вы прошли через мертвую пустыню Шамо только потому, что обманным путем захватили ночью наши колодцы. Но через гневные потоки рек вас не перенесет никакая сила. Мосты исчезнут. Пусть погибнут русские, но монгольские цирики должны вернуться назад, чтобы жить. Их славные предки видели светлоликого всепобеждающего Тимучина. Пусть это великое имя хранит их от бед и несчастий. Это говорю вам я, потомок Дудэ, который был стремянным Джучи, сына Тимучина, я – Тимур-Дудэ».
– Кто такой Тимур-Дудэ? – спросил русский нухур. – Он хочет нас поссорить.
– Ха! Пустой башка...
Батын не договорил: под горой показался всадник. Дозорные сорвались с места, помчались в карьер.
Батын первым настиг незнакомца. Это был тощий, заросший беззубый монгол из Мынцзяна[15] 15
Марионеточное монгольское «государство» во главе с японским агентом князем Дэваном. – Прим. авт.
[Закрыть]. На костлявом плече у него висела сумка. В ней – стрихнин. Перепуганный пленник рассказал, кто такой Тимур-Дудэ. Оказывается, это русский белогвардеец. Отец у него был ротмистром, служил в личной охране царя, а сын превратился в «потомка Чингисхана» – стремянного Джучи и прислуживает князю Дэвану.
Дозорные отвели пленного в походную заставу и опять вместе – стремя в стремя – тронулись в путь. Они свои люди, делают одно дело. Русский нухур спросил:
– У тебя на губах кровь: ты отдал воду своему коню?
– Отдал... – признался Батын.
– Ну, тогда давай пить мою. – Он взял фляжку, поболтал у самого уха. – Есть немножко.
– Сам давай пей...
Порешили пить вдвоем. Пили не спеша из одной фляжки – то один приложится, то другой. Только Батын замечал: голубоглазый нухур пил мало, лишь для вида мочил губы – хотел, видно, больше оставить ему, Батыну. Потом Батын достал кисет, закурили.
– Кури, – улыбнулся он и прихвастнул: дескать, табаку у них в отряде, как песку в пустыне.
Наконец пришла ночь. Барханы скрылись во тьме. Потом румяная огромная, в полнеба, заря съела темноту. Батын снова в седле и снова ищет глазами русского нухура. В полдень, когда солнце снова поднялось на верхушку поблекшего неба, Батын глянул на север и вдруг увидел на песчаном пригорке коня без всадника. Где же голубоглазый нухур? Цирик подождал немного. Всадник не появился. Почувствовав недоброе, Батын поскакал на север.
Русский дозорный лежал с закрытыми глазами у ног своего коня. Лицо у него было пунцовое, с синеватым отливом, на лбу – испарина. У куста карагача валялась пилотка.
Огненное солнце плыло так низко, что казалось, опалит голову.
– О Гоби, что же ты делаешь с северным человеком?! – простонал Батын, взвалил дозорного на коня и повез к советской заставе.
Больной побледнел, его губы запеклись, покрылись сукровицей. «Прости меня, нухур, – прошептал цирик. – Ты сам хотел пить. Зачем обманул?»
Вот и застава. К Батыну бросились солдаты, подбежала девушка-медичка.
– Это я виноват. Я выпил воду, – сказал Батын. Девушка плеснула на лицо водой, дала что-то понюхать больному, сказала:
– Тепловой удар.
На обратном пути Батын Галсан думал о голубоглазом нухуре. Не брат ли он того русского батора[16] 16
Богатырь (монг.).
[Закрыть], который закрыл своей грудью амбразуру фашистского дота и спас боевых друзей? А не он ли вырвал из окружения их эскадрон?
С востока пришла еще одна ночь, накрыла мягким пологом желтые барханы, но, завидев в небе яркую зарю, покорно поплелась на запад. Утром передовые отряды подошли к серым отрогам хребта Дациншань.
Идти в горах было куда опаснее. На равнине неприятеля увидишь за пять – десять километров, а здесь он может внезапно появиться в трех шагах от караванного пути. Передовые отряды сблизились, а боковые заставы слились в одну. Батын выехал вперед и вдруг увидел голубоглазого нухура.
– Дырасте! Дырасте! – крикнул цирик.
Раздались выстрелы, свистнули пули, И снова обманчивая тишина. Дозорные мигом укрылись в ложбине, подняли бинокли. У подножия дальнего кряжа промелькнул всадник, потом показалась и сразу исчезла цепочка пеших солдат. Сомнений не было – в горах противник. Только непонятны его намерения: пойдет ли он без задержки дальше или даст бой?
– Это хвост князя Дэвана – надо рубить сабля, – Галсан нетерпеливо глянул туда, откуда должна показаться застава.
– На конях трудно атаковать: порежут пулеметами. Броневичок бы сюда... – Русский дозорный пополз в ложбину разыскивать взводного.
Подошла монгольская походная застава. Батын доложил обо всем своему капитану Жамбалыну и добавил, что надо сейчас же ударить по княжескому хвосту, пока тот не успел спрятать его в землю. Капитан подал команду спешиться и повел заставу вперед. А Батына оставил караулить лошадей.
Галсан в бинокль посмотрел на уходившую заставу. Сумеют ли ребята как следует ударить по хвосту Дэвана? Извилистая цепочка цириков мелкими перебежками удалялась в глубь гор. Вот она перекатилась через песчаный бугор и стала опять подниматься по косогору.
Едва застава поравнялась с горным выступом, горячий воздух разорвала раскатистая пулеметная очередь. Запрыгали желтые фонтанчики пыли на гребнях барханов. Донжур навострил уши. Должно быть, в склоне горного кряжа был впаян броневой колпак.
– Проклятый гадина! – выругался Галсан.
Пулемет вскоре умолк, но стоило только цирику поднять голову – он снова стрелял.
– Что же нам делать, Донжур? – растерянно сказал Батын и прижался плечом к гриве коня. Что же делать? Большой генерал Исса Плиев приказал брать Калган, выходить к морю, а застава уткнулась в хвост Дэвана – и ни с места.
Палило белое солнце, нагревало сухой недвижимый воздух и мелкий пыльный песок. В небе ни единой тучки. Но бывают ли когда тучи над Гоби? О Гоби, Гоби!..
Цирик обернулся, болезненно сощурился. Где-то там шел передовой отряд. Когда он подойдет? Дождутся ли его прижатые к накаленному песку бойцы? Он посмотрел на север и вдруг увидел там коричневый клубок поднятой пыли, а в нем – темную точку. Что это? Точка быстро росла, увеличивалась и вот превратилась в броневик! Машина катилась к горному кряжу. Рядом скакал всадник, будто показывал ей дорогу. «Да это же голубоглазый нухур! – догадался Батын. – Он ведет броневик на помощь нашей заставе!»
Машина поравнялась с укрытыми в барханах конями, пахнула облаком густой пыли и рванулась дальше. А голубоглазый дозорный спешился, погрозил сжатым кулаком:
– Сейчас он даст им прикурить!
Вначале Батын не понял: зачем это надо прикурить? Почему такая честь подлому Дэвану? Но когда броневик дал с ходу выстрел за выстрелом, смекнул, каким огоньком угощают дэвановцев. Над кряжем поднялся столб темно-рыжего дыма, взлетели белые обломки бронеколпака.
Броневик для верности выстрелил еще раз, круто развернулся и запылил по распадку дальше. Цирики бросились за ним.
Батын Галсан запрыгал от нахлынувшей на него радости, хотел броситься к своему другу, обнять его за то, что привел подмогу, но не успел этого сделать. Броневик вскочил на косогор, сильно накренился в сторону и вдруг свалился на бок. Закрутились вхолостую колеса, брызнули в стороны песчаные струйки. Цирики кинулись к машине, но слева ударил пулемет и снова прижал их к земле.
– Аз нь хая[17] 17
Нас оставила судьба (монг.).
[Закрыть], – зло сплюнул Батын и схватился за саблю.
Русский нухур поскакал разыскивать своего командира, чтобы доложить о случившемся, а Батын впился в бинокль и смотрел на песчаный взлобок, где, будто подстреленный конь, лежал зеленый броневик. Цирики то и дело пытались прорваться к опрокинутой машине, но плотный заградительный огонь всякий раз преграждал им путь.
«Скоро ли подоспеет помощь?» – подумал Батын и вдруг оторопел от неожиданности. Неподалеку от броневика над барханом показались широкополые шляпы дэвановцев, вынырнули и тут же исчезли в зыбком песчаном месиве. Сомнений не было: дэвановцы подбирались к броневику. Еще две-три минуты, и они подожгут броневик, кинутся с ножами на русских парней – тех самых парней, которые спасли от гибели их эскадрон и снова пришли на помощь цирикам! Что же делать? Надо рвануть гранатой железобетонный колпак, в котором укрывается пулеметчик!
– Донжур! – крикнул Батын, вскочил в седло и потрепал коня по жесткой гриве.
И помчался Донжур туда, где стучал вражеский пулемет. В глазах Батына зарябили, замелькали желтые барханы. Знойный ветер обжигал лицо, звенел в ушах, из-под копыт Донжура летел горячий песок. Батын прильнул к шее коня, впился глазами в горный срез, неистово закричал и не слышал своего голоса:
– Донжур, скачи! Донжур, лети!
Конь перемахнул через песчаный занос, цокнул копытами по каменистому склону, взлетел на пригорок. Пулеметчик хотел, видно, как можно скорее покончить с опасным для него броневиком, и забыл о флангах. Батын воспользовался его оплошностью, подскочил на гранатный бросок к бронеколпаку и, не осаживая коня, сунул руку за лимонкой. Но где лимонка? Должно быть, выронил. Он пришпорил коня, отчаянно крикнул:
– Донжур, вперед! – и снова тронул ладонью конскую гриву.
Донжур сделал стремительный бросок. Вот и бронеколпак.
– Хэвт! – скомандовал Батын, и конь на всем скаку упал перед амбразурой. Пулемет прошил коня, срезал всадника и умолк.
Батын лежал, прижавшись щекой к растрепанной гриве. Он уже не видел, как поднялись во весь рост избавленные от кинжального огня цирики, как подбежали к броневику, порубили клинками окруживших его дэвановцев.
Не дошел Батын до Калгана, не дожил по победы, навсегда остался в желтых отрогах Дациншаня. Но слава о нем не умрет на узком караванном пути – разнесется по всей неоглядной Гоби, прошумит над Большим Хинганом, покатится по монгольским степям к берегам Керулена. Степные араты передадут детям и внукам имя отважного цирика. Он – герой: повторил подвиг русского батора!
IX
«Дипломатическую миссию» Русанов скомплектовал быстро. И вот три офицера в сопровождении автоматчиков направились к Воротам Дракона.
Пролом, образованный, видимо, кипучими горными потоками, был похож на открытые ворота. А замком к этим воротам стал противотанковый ров, заполненный водой. Судя по свежей мокрой глине, вырыли его недавно. Вывороченных камней и глины было порядочно – ров, видать, глубокий.
– Поликарпа-то зря взяли, – тихо сказал Сеня. – Посмотрят самураи на такого голубя сизокрылого и подумают, что у нас прошла тотальная мобилизация – все остатки подмели. Кому сдаваться-то? Что за войско? Один песок...
– Вот тебя действительно по ошибке взяли, – отпарировал Посохин, пожевав губами. – Все дело, паря, можешь попортить. Посмотрят японцы на тебя и сдаваться раздумают. Ростом – аршин с шапкой, весом – пуд в мокрых валенках. Кому сдаваться?
Иволгин строго посмотрел на автоматчиков, и те притихли.
Как только парламентеры приблизились к пролому, японский полковник в высоких сапогах и зеленоватом френче, с длинным, не по росту, офицерским мечом на боку пошел им навстречу по мостику из двух бревен, проложенному над водой.
– Комендант хинганский крепость полковник Кабаяси, – представился он, приложив два пальца к козырьку, и, как бы спохватившись, спросил: – А где порковник?
Викентий Иванович протянул японцу руку, тот холодно пожал ее, потом заискивающе заулыбался. Приторная улыбка полковника как-то не вязалась с мрачным видом сопровождавших его солдат. Те смотрели на русских отчужденно и как будто были чем-то напуганы.
– А они такие же... Как тогда... – тихо произнес Посохин, не видевший японцев с гражданской войны.
Иволгин глянул на Поликарпа и только сейчас заметил за его спиной вещмешок.
– Ох и вид у вас – горно-вьючный! – Тронув вещмешок, Иволгин нащупал две противотанковые гранаты. – А это зачем?
– Карманная артиллерия завсегда при мне. Такой мой обычай. На всякий случай ношу, как говорил тот монах... – степенно ответил Поликарп.
Японский полковник пригласил парламентеров в крепость, где, по его мнению, удобнее всего вести переговоры.
Парламентеры завернули за скалистый выступ и очутились в котловине, заросшей лопухами и крапивой. Сюда не залетал ветер – парило, как перед дождем. Поникли разогретые жарким августовским солнцем травы. Пахло полынью.
– Где же ваша крепость? – спросил Викентий Иванович полковника.
– Все, что изворим видеть, есть крепость, – улыбнулся японец, показав крупные зубы. Он обвел глазами крутую, почти отвесную, стену горного кряжа с острыми зубцами у пролома. – Это застава от китайский хунхуза – крюч от перевала Хорур-Даба, – пояснил комендант.
Да, это была крепость, созданная самой природой. Каменистый горный кряж – покрепче любой стены, а заполненный водой ров – тоже серьезное препятствие.
– Просу мой резиденций, – с той же улыбкой сказал Кабаяси и показал на приземистое строение, сложенное из огромных камней.
Резиденцию коменданта нельзя было назвать ни домиком, ни землянкой: стены высотой метра в полтора, окна маленькие, похожие на амбразуры дота, крыша толстая, видимо из цельных железобетонных плит. В подвальной части постройки темнели узкие бойницы.
В глубине виднелись еще два строения с такими же оконцами. На лужайке паслось не меньше сотни лошадей. «Остатки баргутского отряда», – отметил Русанов, шагая рядом с полковником.
Оглядев все, Русанов пришел к выводу, что взять эту естественную крепость было бы не легко. Каменный гребень хорошо прикрывал японцев от фронтальных ударов. Перемахнуть через гребень невозможно: он абсолютно голый – ни кустика, ни травинки. Бить по воротам из пушек бесполезно: огневые точки японцев расположены в стороне от входа, чтобы стрелять по ним прямой наводкой, надо сперва пройти через Ворота Дракона. А там – ров, доты...
Полковник Кабаяси по каменным ступенькам спустился вниз, открыл бронированную дверь и провел парламентеров через полутемный коридор в свой кабинет.
– Позарста, позарста, – приглашал он.
У окна стоял низенький стол с приземистыми стульями. Слева у двери висела старая шашка с лакированной рукояткой. Над столом – медно-красный диск с изображением восходящего солнца. Викентий Иванович увидел на диске выгравированную священную гору Такатихо, куда, по преданию, с неба спускался внук богини Солнца, чтобы управлять землей. У этой горы, как гласит легенда, родился первый император Японии Дзимму, от которого будто бы и унаследовали божественное происхождение все японские императоры.
Прежде чем усадить гостей, полковник Кабаяси церемонно обратился к Русанову:
– Сожарею, что вы не порковник. Но хоросо, хоросо! Торько я бы хотер говорить русский офицер без низкий цин.
– Это невозможно, – твердо возразил Русанов. – Они все – члены делегации. Если вы хотите что-либо сказать только офицерам, скажите по-японски. Я вас пойму.
По лицу коменданта скользнула тень недовольства.
– Ну, хоросо – йороси, йороси[18] 18
Хорошо (япон.).
[Закрыть], – согласился он. – Это есть демоскратос: солдат, офицер – один котерок каса. – Он хлопнул в ладоши, и в кабинет неслышно вошел солдат с подносом, на столе появились бутылки сакэ, тарелки с фасолью и фруктами.
Полковнику Кабаяси было за пятьдесят. У рта пролегли глубокие морщины, над узкими черными глазами щеткой торчали остистые брови, что придавало его лицу сердитое выражение.
Выпив чашку холодной воды, Русанов предложил незамедлительно приступить к переговорам.
– О, вы хотите торопиться? – деланно изумился комендант. – Тихо едес – дарсе будес – так говорят росскэ.
– От того места, куда едешь, – добавил Русанов.
– Просу, кусай сакэ, – заискивающе улыбнулся хозяин, наливая в рюмки вино.
Русанов настойчиво повторил – надо немедленно приступить к переговорам.
– Хоросо – йороси. Брицпереговор! – весело произнес Кабаяси и сообщил, что комендантом крепости он стал лишь вчера вечером, а до этого был начальником унтер-офицерской школы в Халзи-Оршане. Школу он пытался вывезти по железной дороге в глубь Маньчжурии, но на станции Ханахай эшелон попал под бомбежку. Пришлось вместе с баргутскими кавалеристами уходить в горы.
– Когда мы приступим к переговорам? – перебил Русанов.
Кабаяси встопорщил остистые брови, согнал с лица улыбку, спросил, на каких условиях русские хотят принять капитуляцию?
– Условия обыкновенные: сложить оружие, сдаться в плен, – ответил Русанов. – Мы гарантируем вам жизнь, офицерам оставим холодное оружие.
Кабаяси удовлетворенно кивнул:
– Аригато[19] 19
Спасибо (япон.).
[Закрыть]. Усровия йороси, но есть, как говорица, один загвоздка.
Кабаяси, с трудом подбирая русские слова, начал объяснять. Командующий 3-м фронтом генерал Усироку Дзюн разрешил ему сдать Ворота Дракона, но одновременно приказал взорвать склад с четырьмя тоннами горючего. Не будут ли русские возражать против выполнения приказа?
– Горючее вы обязаны сдать полностью, – категорически потребовал Русанов. – Иначе мы не можем гарантировать вам безопасность.
– Но я имею приказ.
– Если вы взорвете склад, мы прекратим переговоры и начнем бой. Зачем бесцельно проливать кровь? Вы и без того потеряли много людей в Хиросиме и Нагасаки.
– Хиросима? Нагасаки? – вскинул голову Кабаяси. – Япония не потеряла там ни одного сордата. Ни одного!
Волобой дал на переговоры десять минут. Они уже прошли, а ничего, по существу, не было сделано. Дипломатический такт не позволял Русанову часто прерывать собеседника, Кабаяси пользовался этим, пространно говорил и говорил.
– Прошу извинить, господин полковник. Мы спешим, – прервал его Русанов. – Или вы немедленно сдаете все оружие и горючее, или мы прерываем переговоры.
– Я буду спросить штаб. – Кабаяси кинулся к полевому телефону. Он долго добивался, чтобы его соединили с каким-то генералом, кому-то угрожал. Русанов ждал. Ему хотелось уйти, но тогда – бой, тогда бригада потеряет горючее: японцы успеют его сжечь. Что же делать? Видимо, самураи хотят выиграть время, чтобы подтянуть к перевалу войска.
– Если вы не согласитесь сдать оружие и горючее, мы не будем ждать ни одной минуты, – резко сказал Русанов.
Поликарп Посохин в это время снял свой вещмешок, дернул завязку.
– Видно, не зря прихватил я карманную артиллерию, – тронул он локтем Иволгина.
Кабаяси опять потянулся к телефону:
– Исо несколько минута... – Он приподнялся, глянул на боковую дверь и, помрачнев, снова опустился на стул.
– Итак, полковник, мы уходим! – Русанов направился к выходу. Но дверь оказалась запертой.
– Что это значит? Вы...
Боковая дверь вдруг распахнулась, и в кабинет буквально ввалились японские солдаты с вытянутыми вперед штыками.
– Руки вверх! – крикнул вбежавший вместе с ними майор Мамура с пистолетом в руке. Он был чисто выбрит, в новеньком френче.
В то же мгновение Иволгин выхватил из вещмешка Посохина две противотанковые гранаты, тряхнул ими над головой и ринулся на Мамуру.
– Бей гадов!
– Круши! – гаркнул Забалуев.
Японцы от неожиданности шарахнулись назад – захлопнули за собой железную дверь. Иволгин тут же задвинул дверной засов.
Неожиданный поворот дела ошеломил всех. Автоматчики с затаенной тревогой и открытой злостью смотрели на тяжелую дверь, за которой скрылись японцы.
– А гранатка сгодилась вроде, – пошутил Поликарп Посохин.
Его спокойствие как бы расковало оцепеневших на миг автоматчиков.
– Гранатки твои нам еще пригодятся, – с расстановкой сказал Русанов и распорядился: – Вали стол, воздвигай баррикаду! Драться будем до конца!
К дверям полетели выломанные доски, толстые соломенные маты, стулья.
Викентий Иванович поставил около дверей трех автоматчиков и бросился к окну – самому уязвимому месту в их обороне. Первая же граната, влетевшая сюда, может решить их участь.
– Забить окно, – приказал он.
Забалуев, натужась, поднял железный сейф и, как пробкой, заткнул им оконце. Между косяком и сейфом образовалась щель, похожая на бойницу. Забалуев подпер сейф могучим плечом, а Посохин прикладом разбил письменный стол и проворно начал забивать клинья между сейфом и косяком. Юртайкин подносил доски.
– Вот и вышло по-моему, как я говорил, – назидательно бурчал Поликарп, загоняя прикладом последний клин. – Поглядели они на тебя, недоростка, и пошли в наступление.
– Хватит тебе...
Стало темно. Автоматчики натыкались друг на друга, спотыкались о разбросанные на полу циновки, обломки стульев, на разбитую раму от ширмы.
Иволгин ощупью разыскал в стене нишу с постелью, выломал доски и взялся выворачивать стойку, чтобы для прочности подпереть ею сейф. И вдруг натолкнулся на Драгунского. Тот, запрокинув голову, пил из бутылки сакэ.
– С ума спятил! – прошипел Сергей и вышиб у него бутылку.
– А, помирать, так с музыкой! – махнул рукой Валерий.
Зазвонил телефон. Викентий Иванович взял трубку. Полковник Кабаяси приносил глубокие извинения, ругал Мамуру. Это он своим неожиданным вмешательством сорвал переговоры, а сам убежал с баргутскими кавалеристами. Кабаяси готов немедленно открыть Ворота Дракона, сложить оружие и передать русским все дизельное топливо.
«Нет, больше ты не надуешь меня», – подумал Русанов и крикнул в трубку:
– Как вы посмели задержать парламентеров!
– Это Мамура. Я готов срожить оружие.
– Вам никто не мешает это сделать. Постройте солдат и ведите их к пролому. Там командир примет вашу капитуляцию.
Последовало молчание, потом сдержанный полушепот:
– Йороси, хоросо...
Русанов положил трубку. Ни одному слову Кабаяси он не верил. Вся затея с капитуляцией придумана лишь для того, чтобы выиграть время, задержать, насколько возможно, бригаду. Но почему японцы не предпринимают попыток ворваться в убежище? На этот вопрос Русанов тут же нашел ответ: зачем же им ершиться, если у них цель – затянуть время? Они создают впечатление, будто переговоры продолжаются. Тишина им на руку, они не сделали ни одного выстрела. Не без ума работают! А нам надо шуметь, чтобы наши поняли: мы попали в западню и ведем бой. Подумав так, Русанов бросился к смотровой щели. У подножия скалы шныряли японские солдаты и суетились два офицера.
– Вы что на них любуетесь? Огонь! – приказал Русанов.
Зазвенели стекла, ефрейтор Туз дал очередь поверх сейфа, а Илько просунул автомат в амбразуру, прицелился и послал свои пули в офицеров.
Сразу же зазвонил телефон.
– Приказываю прекратить огонь! – кричал по-русски майор Мамура.
– Ах, вы еще здесь? Вам не нравятся наши выстрелы? – спросил Русанов.
– Вы обречены. Здесь тысяча наших солдат. Стены заминированы. Сдавайтесь!
– За Воротами Дракона сотни наших танков. У вас нет другого выхода, кроме плена.
– Ваши танки стоят без горючего. Дорога закрыта: Хорул-Даба занят нашими горноартиллерийскими батареями.
