Текст книги "Грозовой август"
Автор книги: Алексей Котенев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
Аня проводила Ю-ю до липовой аллеи, стала в тень под ветвистым тутовником. В домике, где жил Иволгин, горел неяркий свет. «Наверное, переживает, – подумала Аня. – Надо сходить к нему. Только чтобы никто-никто не знал...»
Вдоль улицы тянулась цепочка огней. Над пагодой торчали сучья засохшего клена. По низкому небу, усыпанному звездами, знакомо пролегал Млечный путь – с севера на юг, будто показывал, куда бригаде предстоит идти.
На крыльце разговаривали Цыбуля и Серебренников.
– Как жизнь, Федосий Нестерович?
– Живу, як картошка у погреби. Гадаю, чи зъидять, чи посадють. Из-за цого мистера мини тоже в город запрыщено. Буду караулыть в саду японские вышни.
– Рвут?
– Пальцем не трогають. Воспитав. Учора Юртайкину для пробы собственноручно положив у рот одну ягодку. И шо ты думаешь? Выплюнув категорически!
– Все шутишь...
У КПП послышался голос Федьки-эмигранта:
– Я убегу с вами в Россию. Возьмите меня с собой.
К воротам, как поняла Аня, подошли американские и английские солдаты. Они просили дежурного позвать Иволгина, чтобы пойти с ним в ресторан – «обмыть свободу».
– Ivolgin is a good boy![35] 35
– Иволгин хороший парень! (англ.)
[Закрыть] – гомонили в толпе.
Аня подождала, когда все затихло, и пошла, озираясь, к Иволгину.
– Сережа, я на одну минуточку. Можно?
Иволгин, меривший шагами комнату, остановился, с невеселой улыбкой посмотрел на Аню:
– Пришла меня прорабатывать по поручению комсомольского бюро?
– Тебя, говорят, и так ругали.
Сергей подал Ане бамбуковый стул и, продолжая ходить из угла в угол, стал нехотя рассказывать, как все произошло.
– И знаешь, что обиднее всего в этой глупой истории? Вовсе не то, что мне попало от генерала. Китайчонок меня не понял, вот обида! Я к нему всей душой, а он заладил свое: «Капитанэ пухао!»
– Он прибегал сюда. Я ему все объяснила. Только не знаю, понял он или нет.
Аня рассказала о разговоре с Ю-ю, о его беде.
– Угробили старика? И Ван Гу-ана угнали? Вот гады!
Потом Аня рассказала о поездке на кладбище, о сестре милосердия. Они стояли у открытого окна в темной комнате. Ане хотелось сказать хоть намеком о своей любви, но вдруг она заметила, что Сергей не слушает ее, уставился в окно и что-то рассматривает там.
От перекрестка донеслась песня, звон бубенцов, потом гиканье, хохот. На мостовую из темноты выехала чэ, запряженная тремя рикшами. В ней сидел господин в сдвинутом на затылок цилиндре.
– Это все тот же мистер-граф, – вспыхнул Иволгин. – Будь он трижды проклят. Вот подлюка! Травить меня вздумал!
– Тот самый? – спросила Аня.
– Посмотри на него! Назло мне разъезжает на тройке. Ну погоди! Я тебя прокачу! Я тебе устрою веселую жизнь.
Тройка графа Кутайсова промчалась мимо. За нею прокатилась еще одна чэ, потом еще две подряд.
– Пропади они пропадом! – сердито сказала Аня и отвернулась от окна.
Иволгин вытер рукавом лоб.
– Ну, ничего. Недолго ему осталось кататься. Уж это точно. Откатался, ваше превосходительство!
Они помолчали. Ане захотелось сказать Сергею что-то теплое, хорошее, но не хватало смелости.
– Ну, я пойду... – шепнула она и, постояв в нерешительности, быстро поцеловала его в щеку. Он хотел обнять Аню, но та выскользнула из его рук и выбежала из домика.
Он долго стоял не двигаясь в каком-то странном, сладостном оцепенении, которое испытывал впервые в своей жизни. Потом вдруг услышал тихий шепот:
– Капитанэ, капитанэ...
Глянув на темное окно, Сергей увидел: по железной оконной решетке, цепляясь за переплет, карабкался к форточке мальчишка в соломенной шляпе. Вот он обхватил рукой железный прут, прильнул головой к раме и начал что-то совать в форточку, нашептывая:
– Капитанэ... Капитанэ...
«Это он!» – догадался Иволгин.
За окном хрустнул сучок, и китайчонок упал вниз.
В лунном свете показался с автоматом Илько Цыбуля.
– Цэ ваш китайчонок шныряе, – пояснил он. – Вот бисенок!
Иволгин подскочил к окну. На подоконнике лежали румяные яблоки – подарок, купленный, видно, за последний юань.
«Значит, дошло», – подумал Иволгин и спросил с укором автоматчика:
– Почему не поймали нарушителя?
– Та хиба ж его пиймаешь, колы вин крутытся як юла. Я так и зрозумив, шо вин до вас хлопоче.
Было уже за полночь. Иволгин снял ремень и гимнастерку, лег на разостланную на кровати циновку. Но спать не хотелось. Поворочавшись, Сергей подошел к окну. Огней в городе становилось все меньше. За перекрестком темнела пагода с изогнутой крышей. Над крышей чернел старый клен. Под окном домика прохаживался с автоматом Илько, мечтал в стихах улететь на север, где все не так, все по-иному – не такое небо, не такой ветер, где шумит зеленая тайга, синеют ясные озера:
И Амур с берегами покатыми,
И весенний туман над рекой...
Иволгину вспомнилась родная сторонка, зеленые клены над селом. Клены на Брянщине не то что здесь – густые, высокие. Они первыми встречают утренние зорьки и последними провожают тихие вечерние закаты. А подует ветерок – зашумят, залопочут, будто зашепчутся... Особенно хороши они осенью – красные, золотые, бледно-желтые. Засыплют, бывало, крышу отцовской кузницы разноцветной листвой, и стоит она, как сказочный терем.
Подумал об этом Сергей, и на душе у него стало совсем легко – как будто напился ключевой воды! Скорей бы домой...
XIII
Рано утром Державин получил шифровку из штаба фронта, в которой сообщалось о том, что в полдень в Мукден прибудут эшелоны с бригадой Волобоя и что ему, Державину, вместе с десантниками надо присоединиться к бригаде и следовать дальше – в Порт-Артур. Приказная часть шифровки не обрадовала генерала. Скандал у публичного дома, затеянный Иволгиным, сильно осложнил отношения нашей комендатуры с мэром города, а также с союзниками, и ему как начальнику гарнизона хотелось самому все урегулировать, поставить на свое место, а не взваливать свои грехи на чужие плечи. Но приказ есть приказ, и его надо выполнять.
Перед отъездом решено было устроить прощальный обед – разослали приглашения, накрыли столы. В ожидании гостей Державин сидел со своим преемником Жилиным, давал ему последние советы и поручения, предостерегал от возможных ошибок и промахов.
– Да, брат, ошибаться нам нельзя, – повторил он и снова заговорил о том, как умело используют недруги каждую нашу оплошность. Взять хотя бы происшествие у публичного дома. Ведь он, Державин, в тот же день нанес визит мэру города и разъяснил ему, что поступок младшего лейтенанта не имеет ничего общего с линией советского командования. Но тем не менее мэр до сих пор негодует и отказался даже от приглашения на званый обед, сославшись на головную боль. Конфликт раздувается. На заборах появились фальшивые приказы советского коменданта, запрещающие ездить на рикшах. Безработные рикши толпятся у комендатуры – просят чумизы.
– Мне непонятно, почему наши союзники вступились за пьяного графа? – спросил Жилин.
– А кто их знает? Приехал ко мне – причем приехал демонстративно на рикше – этот сухопарый английский вице-маршал Малтби и начал упрекать меня за то, что мы-де не по-джентльменски обошлись со своим соотечественником – человеком голубой графской крови. Причем разговаривал таким тоном, как будто не мы его освободили из плена, а он нас осчастливил.
– Ему-то какое дело до графа?
– Ну, породнились, дескать, за колючей проволокой. Только мне кажется породнились они раньше. По-моему, этот граф не кто иной, как английский шпион, только работает под русского графа. Не зря же японцы препроводили его в ихний лагерь.
Державин коснулся отношений с союзной администрацией лагеря, пожалел, что сместили генерала Паркера, с которым они хорошо подружились. Паркер дорожил этой дружбой и, может быть, за это не понравился своему начальству. Сразу же после освобождения концлагеря он представил всех, десантников к наградам, к тому же заготовил пространное благодарственное письмо нашему Верховному Главнокомандованию. Для согласования послал его по инстанции Макартуру. А тот ему вежливо ответил: «Ты хороший боевой генерал, но плохой политик». И прислал в Мукден нового начальника лагеря – полковника Питчера. С Питчером ладить труднее, потому что он находится под сильным влиянием английского вице-маршала.
– И все-таки жить с ними надо в согласии, – посоветовал Державин. – Недруги с нетерпением ждут ссоры между нами.
Во время разговора в кабинет вошел Русанов и торопливо направился к Державину. В руках у него был квадратный листок рисовой бумаги, испещренный иероглифами.
– Могу поздравить вас еще с одной новостью, – сказал он на ходу. – На заборах появилась еще одна фальшивка – приказ советского коменданта о закрытии в Мукдене всех публичных домов. Полюбуйтесь!
Державин брезгливо осмотрел сорванный с забора листок, покачал головой.
– Вот тебе и «вансуй». Выходит, не все здесь желают нам десять тысяч лет жизни. Некоторые не чают, как нас отсюда выкурить. К власти, что ли, рвутся?
– По-моему, это у них от темноты происходит, – заметил Жилин. – Не все, видно, понимают нас как следует. Тут я повстречал на днях одного ихнего переводчика. Поговорили с ним о том, о сем, потом спрашиваю его запросто, будет ли сегодня дождь? Смотрю, он покраснел весь, съежился – обиделся, значит. За что? Оказывается, по здешним понятиям, знать, будет ли дождь, может только черепаха. Получается – я назвал его черепахой!
– Страна отсталая, униженная, разобщенная междоусобицами, – пояснил Русанов.
Разговор прервал появившийся на пороге Волобой – веселый, радостный, с красными от бессонных ночей глазами. Он хотел доложить по всей форме о прибытии бригады, но Державин с распростертыми руками по-медвежьи пошел ему навстречу, начал крепко тискать его в своих объятиях.
– Вижу, вижу, что прибыл. Догнал-таки Жилина.
– Да разве за ним угонишься, – в шутку сердился Волобой.
– Будет, будет плакаться на судьбу! – крикнул Жилин. – Сам-то вон куда нацелился – на Порт-Артур!
Усталого до крайности Волобоя усадили в кресло, дали стакан холодной воды. Утолив жажду, комбриг начал возбужденно рассказывать о том, как добирался до Мукдена – сколько километров прошел по шпалам, где добывал платформы, какие преодолел заторы. Двигались они только днем, ночью отбивались от смертников. Половину бригады пришлось бросить на ремонт железнодорожного полотна. В столице Маньчжурии Чанчуне сделали короткую остановку. Волобой успел заскочить на полчаса в штаб фронта, который перебрался туда из Ванемяо и разместился в здании штаба Квантунской армии – в том самом здании, где еще недавно разрабатывались планы похода на Урал!
– Повидал там плененного командующего Квантунской армией Отодзо Ямаду, – улыбнулся комбриг.
– Ну и как он, Ямада? Грозен? – спросил Державин.
– Так себе, не очень, – неопределенно ответил Волобой. – Усы реденькие, небритый, как с гауптвахты.
К подъезду подкатила машина с представителями союзного командования.
– А вот и гости, – встрепенулся Державин и, повернувшись к Волобою, сказал: – Выходит, ты, дружище, прибыл в самый раз. Как говорят: с корабля на бал. Сейчас будем прощаться с союзниками.
Они вышли в приемную. У входа показались гости. Впереди шел Питчер, высокий, красивый, чисто выбритый полковник, с быстрым, настороженным взглядом. У него румяное, пышущее здоровьем лицо, четко очерченные губы. Из-под открытого ворота новенькой рубашки чернела, кучерявясь густым волосом, сильная грудь. Рядом с ним важно вышагивал долговязый английский вице-маршал авиации Малтби, взятый японцами в плен на одном из тихоокеанских островов. За ним едва поспевали сутулый, короткошеий генерал Смит с повязкой на глазу – заместитель начальника лагеря и еще несколько генералов.
Державин представил гостям своих офицеров. То же на ломаном русском языке сделал и Питчер. Гости были любезны, хозяева – радушны. Поговорили о погоде, о последних новостях. Питчер сообщил, что в штабе Макартура комплектуется отряд кораблей, который пойдет в Японию для подписания акта о безоговорочной капитуляции. Смит к этому добавил: в ближайшие дни все освобожденные военнопленные будут доставлены на родину. Все сели за стол. Державин провозгласил первый тост:
– Господа! За нашу победу над Японией, за долгожданный мир!
Потом выпили за глав правительств, за главнокомандующих, за доблестных солдат союзных армий. Худощавый заспанный генерал, покосившись на Питчера, провозгласил здравицу в честь советских десантников, которые спасли три тысячи союзных военнопленных.
Затем слово взял опять Державин и объявил, по какому поводу он устроил сегодня званый обед:
– Дорогие друзья! Сегодня десантники, которые принесли вам свободу, уходят дальше, на юг. Хочу поблагодарить вас за приятное знакомство и пожелать вам скорейшего возвращения домой, счастливой встречи с родными.
Это сообщение ошарашило Малтби, крайне удивило Питчера. Он отодвинулся от стола и нервно задымил сигарой.
– Как? Ваши танки пойдут на юг? Зачем? – в упор спросил он.
– Милостивый государь! Вы меня удивляете, – улыбнулся Державин. – Мы продолжаем разоружать Квантунскую армию – выполняем общую с вами задачу. Разве вы против?
Английский вице-маршал сжал губы, положил вилку на тарелку с закуской и выразил сожаление, что русское командование не согласовывает своих действий с союзным командованием.
– Есть приказ генерала Макартура прекратить всякие наступательные операции, – заявил он.
– Позвольте, позвольте! – поднял руку Державин. – Разве на Западе мы руководствовались приказами Эйзенхауэра или Монтгомери? Разве приказы нашего Верховного Главнокомандующего распространялись на ваши войска?
– Без координации наших действий в Азии наступит хаос, – убежденно сказал Питчер и продолжил свою мысль: – Победа еще не всегда рождает успех. На войне все делается по плану. А вы не учитываете планы союзного командования. Это не есть хорошо.
– Но разве разоружение японских частей не входит в планы союзного командования? Неужели генерал Макартур против разоружения Квантунской армии?
Питчер не стал отвечать на этот вопрос, начал рассуждать о том, как бывает опасно в дороге потерять рулевое управление, как страшен хаос, который может наступить в этих полудиких странах, если не нажать вовремя на тормоза. Напомнил полные тревоги слова генерала Макартура о тайфуне: «На Юго-Восточную Азию надвигается ужасный тайфун, а наши спасительные корабли находятся за семь тысяч миль от ее берегов».
– Я понимаю, почему вы спешите на юг, – высказал свою догадку Питчер. – Вы хотите показать огромные масштабы вашей операции и доказать нам, что ваши танки за пять дней войны решили судьбу восточной кампании? Но это смешно. Мы здесь воевали почти четыре года. Да и не в этом дело. Все решила наша бомба. Да, да, она!
Лицо у Державина стало строгим, взгляд колючим. Он хотел сказать что-то резкое, но смолчал, сдержался. Смит заговорил о чем-то с переводчиком. Переводчик глянул на Державина и, виновато улыбнувшись, перевел слова Смита. Тот хотел, чтобы русские не считали разговор официальным. Это просто беседа пьяных друзей, и только.
– В Америке такие беседы проходят с черной кошкой на столе. Значит, ни-ни, никому... И все начистоту! – сказал переводчик и поставил на стол маленькую плюшевую черную кошку.
– Господа! – обратился Державин. – Мне не хотелось сегодня затрагивать этот вопрос. Но вы задеваете наше солдатское самолюбие, и я вынужден защищаться. И раз уж начистоту, так давайте начистоту. Только по-честному. Я высоко ценю ваш вклад в нашу победу и не хочу умалять значение десантных операций американского флота и вашей морской пехоты. Но и вы цените наш воинский подвиг. Во-первых, воюем мы не пять дней, а уже полмесяца, и неизвестно, когда закончим. Мы разбили двадцать две дивизии. Заметьте, столько же, сколько в свое время окружили под Сталинградом! А сколько дивизий разбили вы, господин Питчер, и вы, господин вице-маршал Великобритании? В России предпочитают работать не поденно, а сдельно. Вы хорошо знаете – японцы капитулировали не после вашей сверхбомбы, а в тот момент, когда мы прорвали семнадцать укрепрайонов и перешли Большой Хинган. Ведь ваши главные сухопутные силы только еще плывут в Азию. Так ведь?
Наступило неловкое молчание. Генерал Смит, склонившись над столом, тихо покачивался из стороны в сторону, Малтби нервно перекатывал дымившую сигару из одного угла рта в другой.
– Кроме юго, вы забываете, господа, – вставил Русанов, – что мы четыре года сковывали у своих границ миллионную Квантунскую армию. И японцы не могли бросить ее против вас.
Волобой вначале не принимал участия в затеянном споре, но потом не выдержал, спросил Питчера:
– Неужели вам серьезно кажется, что Япония была разбита на Тихом океане?
– О! – Питчер поднял кверху руки. – Вы хотите сказать, что она была разбита на Большом Хингане?
– И не на Большом Хингане: там мы ее добивали. Под Москвой, под Сталинградом, на Курской дуге – вот где решалась ее судьба!
Малтби и Питчер недоуменно пожали плечами. О чем толкует этот человек?
– А ведь танкист прав, – поддержал комбрига Державин. – Фашистская ось тянулась из Европы в Азию. Там мы ее крушили и здесь не прятались за ваши спины, честно выполнили свои обязательства. Выступили точно в срок – через три месяца после победы на Западе, как вы того хотели.
– Как мы того хотели! – засмеялся Питчер и серьезно продолжил: – Да, но мы этого хотели в Тегеране, немножко в Ялте. Но мы, насколько мне известно, уже не желали этого в Потсдаме. Трумэн сказал Сталину, что у нас теперь есть грандиозный бомба и ваша помощь на Востоке уже не нужна. Именно так...
– И что же ему ответил Сталин? – спросил Державин.
– Он, как говорят в России, пропустил это мимо уха.
– Нам, солдатам, это не известно, – ответил Державин. – Мы руководствовались союзническим долгом.
Английский вице-маршал кисло улыбнулся, стряхнул с сигары пепел, глянул в упор на Державина.
– Насколько мы понимал, вы пришли Маньчжурия не по нашей просьбе. Вас привлекает богатый Азия. О, Азия – не Европа! Европа – это контора, где выписывают чеки. Все плантации здесь, в Азии. Здесь больше половины человечества. Вас интересует Китай. А Маньчжурия – арсенал Китая. Вы хотите иметь Китай своим красным партнером? Но это слишком много. Вы нарушите равновесие сил. Ведь каждый четвертый человек на земле – китаец. Мы не можем вам уступить такой огромный акция!
– Не надо об этом, – нахмурился Державин. – Пускай китайцы сами решают свою судьбу. А что касается богатств Азии – они нам не нужны. У нас своих предостаточно.
– Тогда зачем же вы спешите на юг? Разоружать японские части? Но для их разоружения генерал Макартур готов на своих кораблях перевезти сюда несколько тысяч войск Чан Кай-ши... вместе с нашей морской пехотой. Вы пропустите их через Дайрен? Этот порт, как мне известно, будет объявлен свободным международным портом.
– К сожалению, мы не можем пропустить ваши войска. Дайрен будет объявлен международным торговым портом. А вы хотите его использовать, насколько я понимаю, для расширения гражданской войны в Китае.
– Вы не можете пропустить? – удивился Малтби. – Но генерал Макартур может обидеться на вас, а это опасно: у него в руках страшная сверхбомба!
– Ах, вы хотите подпугнуть нас! А я-то думал: зачем они бомбят Хиросиму? К чему убивают тысячи женщин, детей, стариков? Теперь все ясно. Бей чужих, чтоб свои боялись! Так, что ли?
– Зачем пугать. Вы догадливый люди. – Малтби затянулся сигарным дымом, испытывающе посмотрел на Державина.
Наступило неловкое молчание. Его нарушил Волобой:
– Что-то я не могу понять. Военная наука учит нас, как обхитрить противника. Но зачем же союзника объегоривать? Вы посмотрите, что получается. Мы будем бить японские дивизии, а вы их будете разоружать, трофеи собирать. Не обидно ли нам будет? Если говорить откровенно, у нас и на западе не все ладно было. Сотни дней и ночей мы стояли один на один против фашистской силы. Я в двадцать пять лет поседел, дважды горел в танке, замерзал раненый под Ельней. Да что я? А вы в это время с господином Черчиллем пуговицы к мундирам пришивали. Так ведь?
Державин почувствовал, что спор заходит слишком далеко, и решил погасить его для пользы дела.
– Евтихий Кондратьевич, ты не по адресу обращаешься. По части второго фронта претензии надо предъявлять к господину Черчиллю или, скажем, американскому сенату. А ты предъявляешь их освобожденному из плена вице-маршалу. Зачем? И вообще, господа, не о том мы говорим. Я предлагаю убрать со стола это черное животное, пока оно не поссорило нас.
– Правильно, убрать! О’кэй! – раздались одобряющие голоса, а Державин продолжал:
– Даже у лучших друзей могут быть разногласия. Есть они и у нас. Но что же о них твердить день и ночь, и даже на прощальных банкетах? Ни к чему это. Ведь у нас есть много такого, что нас объединяет. Мы с вами общими силами совершили великое дело – сокрушили захватчиков на Западе и на Востоке. Наш боевой союз родился в трудные годы второй мировой войны. Давайте выпьем за то, чтобы он продолжал существовать и в послевоенные годы!
Примирительный тост понравился всем, даже Питчеру. Все подняли бокалы. И только один Малтби сидел насупившись, не выпуская изо рта сигары, точно его все это вовсе не касалось.
Сильным порывом ветра вырвало форточку, и она ударилась о косяк. Зазвеневшее стекло вывело английского вице-маршала из задумчивости, и он закричал, выпучив серые жесткие глаза:
– Тайфун! Тайфун!
– Это не тайфун – всеочищающая гроза, – весело поправил его Державин и, кивнув Волобою, осушил бокал.
Когда гости ушли, Волобой заметил, поглядев на дверь:
– Ну и перчик, должно быть, этот английский вице-маршал.
– Вот такие прыщи и мешают людям жить в мире и согласии, – проворчал Державин, вытирая со лба выступивший пот. – Видел, чего они боятся? Тайфуна боятся. Там, поди уж, не один караван судов с морской пехотой плывет «спасать Азию от тайфуна».
– Так чего же мы здесь сидим, банкеты устраиваем! – вскочил Волобой.
– Да, сидеть некогда, надо спешить. Часть бригады у тебя идет вдоль линии своим ходом? Правильно. С остальными двинемся железнодорожным путем. Только мне доложили – линия неисправна.
– Разрешите проконтролировать ремонтные работы? – вытянулся перед генералом Волобой, уже готовый мчаться на вокзал.
Державин глянул на часы, коротко распорядился:
– Через час мы должны выехать. Надо, выходить к океану. Вы слышите меня, гвардии полковник? – твердо спросил он. – Надо скорее разоружать японцев и накрепко закрыть южные порты! Задача ясна?
