Текст книги "Грозовой август"
Автор книги: Алексей Котенев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
II
Четвертые сутки лили дожди.
Вздулись реки и речушки, затопило обочины дорог, земля растекалась, будто кисель. А дождь все шел и шел – непрестанно, с ожесточением, будто разверзлись хляби небесные и на землю хлынуло все, что скопилось там за многие годы.
Волобой, когда был в горах, рвался на Маньчжурскую равнину, а вышел – сразу сник: чего здесь больше – ровной земли или воды? Не видно ни неба, ни горизонта. Размыло дороги, снесло мосты и переезды. В водоворотах кружили сорванные ветром птичьи гнезда, белели животы мертвых ящериц.
Танки еле ползли по размытым дорогам. За ними тащились забрызганные грязью бронетранспортеры, повозки и походные кухни. Сзади и по сторонам брели пехотинцы с намокшими скатками за плечами. И казалось, все это – и люди, и танки, и грузовики – двигалось не своим ходом, а плыло, подхваченное сбегавшим с гор водяным потоком.
В первый день преследования недобитого японского стрелкового полка Волобой без устали метался на своем виллисе вдоль танковой колонны – осматривал бригаду, готовился к приему пленных. Но командир полка Токугава не спешил сдаваться – минировал дорогу, задерживал головную походную заставу сильными артиллерийскими засадами, а сам уходил все дальше на юго-восток.
Евтихий Волобой не знал и не мог знать, что происходит в стане противника, не ведал, о чем озабоченно толкуют в наших высших армейских штабах, но по поведению Токугавы чувствовал: происходит что-то неладное.
– Что за чертовщина? Почему он так долго не получает приказа о капитуляции? – размышлял комбриг и, не найдя ответа, невесело пошутил: – Дывлюсь я на небо тай думку гадаю...
Иногда у комбрига появлялось желание налететь на упрямого Токугаву, уничтожить остатки его полка – проучить спесивого самурая. Но от такого намерения он себя удерживал. Прежде всего он не располагал горючим и боеприпасами для серьезного боя: горючее съели горы, а снаряды поизрасходовали в боях за Холунь. Да и не было необходимости затевать бой, если уже объявлено о капитуляции. Зачем губить людей?
Виллис Волобоя медленно тащился по размытой дороге. Дождь стекал по ветровому стеклу, «дворники» не успевали смахивать воду.
У затопленного переезда в кювет опрокинулся на бок штабной автобус. Волобой выскочил из машины узнать, что с Туманяном. Все обошлось благополучно. Автоматчики поставили автобус на колеса, прицепили его к тягачу. Выбираясь из вязкой котловины, командир бригады увидел чумазого, обляпанного грязью Иволгина.
– Вот так-то, дружище, добывается венец победы, – сказал Волобой. – Сколько труда требует... Идем, идем – и конца нет. Слышал, тряхнуло тебя под Холунью? – Комбриг хитровато прищурился.
– Было дело, да прошло.
– Ну, твое счастье. А еще слышал я, что ты не можешь найти своего командирского места в бою. Прикрывать взвод вздумал?
Иволгин молчал, сосредоточенно глядел себе под ноги. Комбриг тоже помолчал, потом заговорил снова:
– А не находишь ты командирского места оттого, что трудное это место. Я так думаю: наша профессия – самая тяжелая на земле. И признаться, тревожусь: для тебя ли она? Не уйдешь ли?
– Куда мне идти?
– Может, в артисты махнешь после войны. Голос у тебя звонкий! Будешь на сцене тянуть арию про сердце красавицы. Ты хоть старых знакомых не забывай – контрамарками обеспечивай.
– Понимаю: сплавить хотите как негодный элемент.
– Зачем тебя сплавлять? Сам сбежать можешь после войны.
– Рано об этом, – ответил Иволгин и побежал за танком.
Комбриг шагнул к своему виллису. Там сидел Сизов и бранил синоптиков, которые, по его мнению, не дали точного прогноза погоды, а заодно и авиаторов, не сумевших вовремя забросить в бригаду горючее.
Евтихий Волобой знал: ни авиаторы, ни синоптики здесь ни при чем. Всех известили, что в августе в Маньчжурии идут обильные дожди. Поэтому наводнения тут бывают не весной, а осенью. Почему же тогда операцию начали именно в августе? Не просчет ли?..
Нет! Если командующий Квантунской армией генерал Ямада не предполагал, что русские танки решатся пойти через Хинган, то тем более он не мог допустить, что это произойдет в августе. Мы достигли как бы двойной внезапности удара.
Пока командир бригады и начальник штаба обсуждали, почему же не сдается Токугава, на обочине появился Викентий Иванович со сводкой Совинформбюро, которую Туманян принял по радио. После ушиба при переходе через Хорул-Даба начальник политотдела не мог ходить,, но все-таки нашел для себя дело: принимал по радио последние известия, а Русанов распространял их по всей бригаде.
– Вести с фронтов получаете хорошие, а Токугава все-таки не сдается, – заметил комбриг.
– Возможно, мы тут сами виноваты, – посетовал Сизов. – Так наседаем, что ему и с начальством связаться некогда. Да и есть ли у него какое начальство, есть ли связь? Пленный поручик говорил, что они в первый же день войны потеряли штаб своей дивизии. Надо бы... Пуля щелкнула по ветровому стеклу, брызнула стеклянная крошка.
– Вот паршивец! – сплюнул в сторону Волобой, сбрасывая с колен осколки.
– Это Ямада капитулирует, – съязвил Ахмет.
Автоматчики, ехавшие позади на бронетранспортере, спешились и цепью пошли прочесывать кусты возле дороги.
Вскоре комбригу доложили, что передовую походную заставу обстрелял отряд японской пехоты. А под вечер, когда вязкую, хлюпающую степь окутала темнота, из головной походной заставы сообщили: японская батарея преградила путь танкам.
– Час от часу не легче, – вздохнул комбриг.
Танковая колонна подтянулась к лысому взлобку, расположенному между рекой и болотами, и остановилась на ночной привал.
Волобой вместе с начальником штаба и Русановым направился к штабному автобусу. В автобусе полумрак. На раскладушке лежал, накрывшись шинелью, Туманян и, покусывая от боли губы, вращал ручку настройки приемника. В приемнике что-то потрескивало, шипело и булькало. В горах, да еще в такую погоду, походные радиостанции работали плохо. Нелегко было связаться не только со штабом армии или с корпусом, но и с артиллерийским полком, идущим вслед за бригадой. Этот старенький приемник стал теперь у них, пожалуй, единственным средством связи с окружающим миром.
Они поужинали, обсудили неотложные дела. Лампочки приемника освещали изнутри зеленоватую шкалу с делениями, сквозь невнятные шорохи и треск по временам слышалась и тут же затихала, удаляясь, непонятная чужая речь, музыка.
– Что-то не по-нашему, может, разберете? – обратился он к Русанову.
Викентий Иванович приник к приемнику. На его щеке застыло тусклое свечение невидимых ламп. Голос диктора то доносился, то пропадал. Сквозь треск грозовых разрядов, писк и хлюпанье едва слышался мужской голос. Уловив с трудом смысл слов, заглушаемых звуками, похожими на кваканье лягушек, Русанов на минуту замер, еще плотнее прижался ухом к приемнику.
– Любопытное сообщение, – сказал он, когда затихла речь и послышались звуки скрипки.
– Что там? Капитуляция или война? – нетерпеливо спросил Волобой.
– Какая-то радиостанция передает, что во дворце японского императора вспыхнул мятеж военных. Мятежники убили командира дивизии, которая охраняла императорский дворец. Хотели уничтожить пластинку с речью Хирохито о капитуляции.
– И чем дело кончилось? – насторожился Волобой.
– Плохо слышно. Вроде все успокоилось.
– Выходит, там борьба мнений?
Викентий Иванович снова стал слушать и перевел другое сообщение – о сборище у дворца микадо тридцати тысяч носителей «самурайского духа». Они, стоя на коленях, жаждали лицезреть божественного микадо. Но император так и не появился на балконе. «Носители духа» услышали лишь пластинку с записью его речи, в которой он скорбел по поводу военных неудач Японии, призывал самураев к бессмертию.
– И что же? – спросил Туманян. – Харакири они себе сделали?
– Да, некоторые покончили с собой: военный министр Анами, принц Коноэ, какой-то член высшего военного совета Иосиова Синодзука и еще кто-то, не разобрал. Но, как сообщает комментатор, охотников войти в бессмертие оказалось немного. Основная верхушка «самурайского духа» предпочла... жить на земле.
– Не нравятся мне эти фигли-мигли, – нахмурился Волобой и отправился с Сизовым взглянуть, как расположилась бригада.
Вернувшись, снова прилипли к приемнику. Не подаст ли голос Москва? Только она может все прояснить. Но где она? Наконец сквозь треск и шипение донесся знакомый голос московского диктора. Но говорил он о спортивном празднике, об уборке урожая и силосовании кормов – совсем не о том, о чем хотелось бы услышать.
– Не теряйте волну, сейчас должны передавать последние известия, – посмотрел на часы Волобой.
Все притихли, жадно вслушиваясь в приглушенные расстоянием и непогодой шорохи. Снова прорвался искаженный помехами голос диктора. Москва сообщала о японских контратаках. Вот это новость! Выходит, полковник Токугава – не исключение. Японцы контратакуют всюду, не только на этом направлении.
– То же, что было у Ворот Дракона, только во всеяпонском масштабе, – заметил Русанов.
Комбриг сказал:
– Одним словом, не бей меня по носу, дай мне изловчаться тебя ударить.
Начальник штаба утверждал, что японские фанатики хотят дать нам бой на счастливой для них Мукденской равнине, где когда-то разбили Куропаткина.
Туманян не соглашался: как можно рассчитывать на призрачное счастье, когда против них четыре великие державы? Неумно, нелогично.
– Ты хочешь найти логику у них? – спросил Волобой. – Они же самолюбивые до чертиков – фасон держат!
Викентий Иванович хотел было высказать свою точку зрения, но в это время донесся глухой гул, похожий на приглушенный расстоянием артиллерийский залп.
– Что такое? – встрепенулся Волобой.
– Пушка.
Молчала ночь. Все так же барабанил по крыше автобуса надоедливый дождь.
И вдруг – тревожные крики часовых:
– Потоп! Потоп!
Все, кроме Туманяна, выскочили из автобуса и услышали надвигающийся в темноте шум воды.
– Запруду взорвали, – предположил Сизов.
Хлынувшая на берег вода зажурчала в траве, хлестнула по гусеницам танков.
Голос Цыбули:
– Чия матчасть? Хватай, бо уплывэ!
– Скатки смыло!
– Всем на бугор! – приказал Русанов.
Загудели моторы, задвигались машины. Вспыхнувшие на мгновение фары вырвали из мрака матовую поверхность воды, суетившихся бойцов.
У крайнего танка появился Волобой.
– Отставить на бугор! – распорядился он, подняв руку. – Всех десантников на броню!
Вода поднималась все выше, била по колесам бронетранспортеров, крутнула командирский виллис, понесла его вниз по течению. Ерофей Забалуев бросился за машиной, поймал за борт, но удержать не смог. Быстрое течение сшибло Ерофея, потащило на быстрину. Забалуев, не выпуская из левой руки края борта, кинулся к затопленному дубу, обхватил его правой рукой и одолел поток, выстоял. Подошел тягач, вытащил Ерофея и машину.
Иволгин не понял, почему командир бригады запретил выводить танки на бугор, и спросил об этом Будыкина.
– Командира бригады не проведешь, – ответил тот. – А может, бугор пристрелян, и японцы нас туда водой загоняют. Смекаешь?
Они услышали отдаленный пушечный выстрел, и на бугре разорвался снаряд. Потом весь бугор ощетинился багровыми пиками взрывов – начался артиллерийский налет. Длился он минут пять и серьезного вреда не причинил. Тридцатьчетверки, стоявшие под бугром, быстро спустились в воду. Лишь у двух машин разорвало гусеницы. «Видно, у них тоже не густо со снарядами, – подумал Иволгин. – А может, поняли, что стреляют по пустому месту?»
После минутной паузы в болотных камышах застучал крупнокалиберный пулемет. Автоматчики из-за танков ответили огнем, но били наугад: в кромешной тьме трудно было разобрать, где противник и какие у него силы.
К Будыкину подскочил Драгунский:
– Какого дьявола мы здесь стоим? Пассивная оборона – верная гибель. Об этом еще Клаузевиц говорил. Чего стоять-то?
– Посмотрел бы я на твоего Клаузевица в этих болотах, – проворчал командир роты.
– Я предлагаю ударить по болоту с левого фланга. Поручите это дело мне, – нетерпеливо, с придыханием проговорил Валерий, точно боясь, что его инициативу перехватят.
Будыкин, поразмыслив, согласился с Драгунским: ударом с фланга можно ввести противника в замешательство, выиграть время и даже разведать расположение его огневых средств.
– Поднимайте взвод, – распорядился Будыкин. – Только не отрывайтесь далеко: неизвестно, как развернется бой.
Драгунский мгновенно скрылся в темноте.
Камыш на болоте тянулся черной стеной. В небе ни звезд, ни луны, даже туч не видно, кругом непроницаемая мгла. От болота доносились глухие выстрелы. Изредка постукивал пулемет. Вспышек не видно, и трудно было определить расположение огневых точек противника.
Автоматчики жались к тридцатьчетверкам – за их панцирем пуля не страшна. Будыкин то и дело взглядывал на фосфорические стрелки часов, ждал, когда же Драгунский со своим взводом выйдет во фланг и ударит по японским позициям. Драгунский молчал, – значит, до места еще не дошел.
Позади послышался приглушенный стук. Это минометчики начали снимать свои «самовары» с бронетранспортеров, чтобы прочесать минами болота. «А как же Драгунский? – встрепенулся Будыкин. – Надо предупредить, чтобы с минометным огнем повременили».
Ротный пришел от комбата расстроенный и с еще большим нетерпением стал ждать, когда же вернется Драгунский, который мешал минометчикам обстреливать болото. Но тот не подавал никаких вестей. «Ну и угораздило же меня согласиться на эту вылазку», – подосадовал Будыкин, все больше осознавая, что выйти во фланг по такой трясине вряд ли удастся. Минометы могли сделать куда больше, чем взвод автоматчиков.
Вскоре от Драгунского пришел связной, весь мокрый, в болотной тине, без каски – потерял ее в камышах при переправе через ручей.
– Командир взвода приказал передать, что он решил ударить по противнику не с фланга, а с тыла, – доложил связной и добавил, тяжело дыша: – С фланга ничего не получается: грязюка до ушей.
Своевольничанье взводного еще больше расстроило Будыкина. Минометчикам надо открывать огонь, а Драгунский бродит где-то в районе обстрела. Что, если японцы пойдут в атаку? Тогда свои же автоматчики станут помехой в бою. Нельзя же стрелять из минометов и пушек по противнику, если за его спиной наши люди.
– Передайте лейтенанту, чтобы немедленно возвращался назад, – отчеканил Будыкин, еле сдерживая негодование.
Связной ушел. Вслед за ним ротный послал для подстраховки отделение Баторова: ведь связного могут перехватить японцы. А так будет надежнее.
Вскоре на южной кайме болот началась стрельба: это возвращался Драгунский. Пришел он злой и усталый, едва волочил ноги, чертыхался. Сегодня ему очень хотелось с блеском осуществить задуманный план, показать, что и он не лыком шит, но опять ничего не получилось. То мешали проклятые горы, теперь мешают залитые водой болота. Негде, ну негде развернуться!..
Из темноты выплыли два силуэта – к танку по воде прибрели Волобой и Сизов.
– Доложите о результатах разведки, – приказал комбриг Драгунскому.
Валерий обстоятельно рассказал, что удалось ему разведать. И выразил недовольство, что ему помешали выполнить задуманный план. Он тут же стал горячо просить Волобоя позволить ему сделать вылазку в тыл к японцам – устроить им сабантуй.
– А что это даст? – спросил комбриг, пожав плечами. – Не вижу смысла.
– Мы их смешаем с грязью... – начал было Драгунский, но комбриг остановил его.
– Внезапного удара теперь у вас не получится, тем более в такой трясине. Только руки нам свяжете.
«Странное дело... – подумал Валерий. – Герой Фокшан и Будапешта, а смелость не поощряет».
Под утро японцы подожгли гаолян и под прикрытием дымовой завесы бросились в атаку. Но она была легко отбита.
К рассвету вода в реке спала, стих пожар на сыром гаоляновом поле, прекратились выстрелы. Мокрые, испачканные глиной, Волобой и Сизов направились к штабному автобусу. Он был весь изрешечен пулями, сорванная дверь висела на одной петле, как надломленное крыло птицы.
Туманян лежал на раскладушке, прижавшись ухом к радиоприемнику. Увидев входивших, махнул им рукой:
– Скорее, скорее!
По радио читали радиограмму Главнокомандующего советскими войсками на Дальнем Востоке маршала Василевского штабу Квантунской армии. Волобой и Сизов тоже прижались к радиоприемнику. Сквозь шипение различались слова:
«...ни слова не сказано о капитуляции японских вооруженных сил в Маньчжурии. В то же время японские войска перешли в контрнаступление на ряде участков фронта».
– Значит, не только у нас, – прокомментировал Туманян.
– Тихо, – остановил его Волобой.
Дальше в радиограмме говорилось:
«Предлагаю командующему войсками Квантунской армии с двенадцати часов 20 августа прекратить всякие боевые действия против советских войск на всем фронте, сложить оружие и сдаться в плен. Указанный выше срок дается для того, чтобы штаб Квантунской армии мог довести приказ о прекращении сопротивления и сдаче в плен до всех своих войск. Как только японские войска начнут сдавать оружие, советские войска прекратят боевые действия».
Короткое молчание прервал Волобой:
– Теперь мне понятно, почему огрызается Токугава: они хотят капитулировать без сдачи в плен. Вот потеха!.. Видали вы таких умников?
III
Ночной налет не причинил бригаде Волобоя большого вреда. Токугава, как понял комбриг, не стремился навязать большого боя, а преследовал лишь одну цель: заставить противника израсходовать запасы боеприпасов и горючего. И уже потом дать решающий бой.
Утром танкисты стали вытягивать подбитые тридцатьчетверки, ремонтировать порванные гусеницы. Водители бронетранспортеров и грузовиков перегоняли машины из заросшей камышом поймы реки на лысый бугор. Дождь заливал и машины, и людей – все было в дыму, который не успел еще рассеяться после ночного боя.
Евтихий Волобой стоял у сорванной двери штабного автобуса, обдумывал переданное по радио сообщение. Значит, война продолжается. Но где взять ему силы для завершающего удара? Бригада попала в нелепое положение: прорваться сквозь укрепрайон на границе, взять перевал Хорул-Даба, вырваться наконец на равнину и – остановиться! В баках – последние граммы горючего. Ждать обозы? Они отстали на десятки километров. Положиться на транспортную авиацию? Кто же летает в такую непогодь?
Два автоматчика подвели к автобусу раненого лейтенанта Пеночкина из армейского батальона ГСМ. Лейтенант едва переступал ногами.
– Врача! – распорядился Туманян. – Он узнал лейтенанта, который сопровождал его бензовозы. – Проходите сюда.
Пеночкин опустился на скамью, с трудом проговорил:
– Генерал Державин приказал... – и потерял сознание.
– Что приказал? – наклонился над ним Волобой.
Прибежала Аня Беленькая, потом Вероника Бережная. Пока лейтенанту оказывали помощь, автоматчики рассказали, что лейтенант ехал сюда с промежуточной радиостанции. По пути на их бронетранспортер напали японцы и, кажется, ему единственному удалось уйти, переплыть реку и добраться до бригады.
Пеночкин очнулся, облизал пересохшие губы, сказал:
– Генерал Державин приказал: вырваться за реку батальоном или ротой, захватить аэродром... – И он снова потерял сознание.
Приказ Державина встревожил начальника штаба бригады. Как можно дробить танковую бригаду, когда японцы на всех участках фронта переходят в контратаки?
– Не понимаю, – пожал плечами Сизов. – Бригада сильна слитностью боевых рядов. Когда враг хочет обессилить и уничтожить группировку, он стремится рассечь ее на части. А нас рассекает свое же командование!
– Не сгущай краски, – отвернулся от него Волобой.
– Я не сгущаю. Ты подумай, что нам предлагают? Сначала мы оставим один батальон, потом другой, потом еще две роты. А потом придется тебе слить горючее в командирский танк, мчаться одному в Мукден и докладывать Державину: «Пришел, увидел, победил!»
Когда бригада попадала в затруднительное положение, между комбригом и начальником штаба нередко возникали разногласия. Волобой знал свои права единоначальника, но не прочь был иногда поспорить с начальником штаба. Делал он это для того, чтобы найти в споре истину, убедиться в правильности своего решения.
Слушая сейчас Сизова, Волобой понимал – опасения начальника штаба не беспочвенны. Он прав: бригада сильна единством. Идти на выполнение самого трудного задания, разумеется, лучше всего всей бригадой, чтобы бить слитным бронированным кулаком. А тут заставляют рассыпаться. Но еще лучше понимал он другое: приказ есть приказ, его надо выполнять.
– Не будем терять попусту время. Державин головы с нас поснимает за промедление, – отрезал Волобой и распорядился оставить у гнилых болот третий батальон, а его горючее перелить в машины первого и второго батальонов.
Начальник политотдела подозвал к себе Викентия Ивановича, попросил созвать парторгов и замполитов подразделений.
Когда политработники собрались в штабном автобусе, Туманян приподнял, сморщившись от боли, голову, уперся затылком в проломленную стенку автобуса, изложил поставленные перед бригадой задачи.
– Обстановка тяжелая, – заключил он. – В такое трудное положение бригада попала, пожалуй, впервые за всю войну. Об этом и надо рассказать бойцам, ничего не приукрашивая. Боец все поймет. Поймет и преодолеет.
От начальника политотдела Викентий Иванович направился в будыкинскую роту. Там шло открытое комсомольское собрание. Горячую речь произнес Драгунский – призвал всех комсомольцев идти вперед, без устали бить самураев и если станут без горючего танки – катить их на своих плечах до самого Порт-Артура. Но весь эффект от его речи смазал Поликарп Посохин.
– Это как же, паря, на плечах до Порт-Артура? Далеко больно, – пробурчал он, будто спросонья. А когда на него зашикал Юртайкин и попросил высказать свою точку зрения, он ответил ему: – Про точку я врать не буду, но по части самурая я тебе еще в Холуни калякал: «Чего ты горланишь как недорезанный: «Уря, уря!» Было это дело, Семен? То-то и оно, паря. Самурая на «уря» не возьмешь. Он тебе за здорово живешь руки вверх не подымет. Его ломать надо. Мы с ним, дьяволом, еще с гражданской знакомые. – Поликарп потупился, чуть заметно улыбнулся: – А теперича у меня второй вопрос. Тут лейтенант говорил: «Комсомольцы, вперед!» А куда же мне подаваться – как несоюзной молодежи? Назад бежать, что ли, али как?..
«И откуда его вынесло?» – досадовал Валерий.
Бригада тронулась в путь и к исходу дня подошла к маленькой деревушке. Измученные маршем, бойцы едва держались на ногах. Танки головной походной заставы поднялись на невысокий взлобок, откуда открывался вид на бескрайнюю равнину, залитую водой.
– Равнина, а похуже гор, – угрюмо сказал Забалуев. – Как же форсировать без понтонов такие моря?
– А что тут хитрого? – спросил Юртайкин. – Вы знаете, как наши вятские мужики в старину реку форсировали без понтонов?
– Ну давай, сбреши, – покровительственно похлопал Сеню по спине Забалуев. – Сбреши – все полегчает...
– Это не брехня. – Сеня шмыгнул носом, прикурил сэкономленный окурок. – Дело-то как было? Собрались наши вятские мужики с топорами в город на заработки. Попрощались на берегу с бабами, сели на бревно. А чтобы не оскользнуть, связали ноги внизу лыком. И подались таким манером на тот берег. А на середине реки бревно возьми да и перевернись. Все мужики – вниз головами и вверх лаптями! Бабы с берега диву дивятся: «Да что это такое деется: не успели от берега отчалить, уже лапти сушать!»
Сенина шутка рассмешила лишь самого Сеню: уж больно все устали, да и есть хотелось до смерти, а пакеты НЗ давно уничтожены. Старшина Цыбуля сегодня весь день костерил интендантов за то, что не подвезли продовольствия для личного состава. Теперь хотел переключиться на Юртайкина – отчитать за неуместные шуточки, но его окликнул сзади минометчик Серебренников.
– Как жизнь, Федосий Нестерович? – спросил он на ходу, поспешая в свою роту.
– Живу, як собака на мельнице.
– В каком смысле?
– Морда в муке, а сам голодный, – ответил полтавец и со злостью сплюнул.
Танки спустились в густой, залитый водой кустарник. Пошли вдоль пригнутого ливнями прошлогоднего камыша. Из приречных зарослей ивняка высыпала навстречу толпа китайцев. Они что-то кричали, махали руками. У некоторых за спинами японские винтовки.
Увидев впереди высокого тощего китайца в длинном балахоне, Иволгин подумал: «Не он ли это на границе выходил на Атаманскую сопку?» Рядом шагал широкоплечий китаец в большой соломенной шляпе-доули. Иволгин без труда узнал в нем мукденского рикшу Ван Гу-ана. Видно, вместе с войсками Ван Гу-ан торопился в родной Мукден. Лицо у рикши встревожено. Подбежав к танку, он поднял вверх обе руки:
– Тин![21] 21
Стой! (кит.)
[Закрыть]
По отдельным словам и жестам можно было понять – поблизости японцы. Но где они и сколько их, выяснить было невозможно. Иволгин хотел было направить Ван Гу-ана в штаб бригады, но тут подкатил виллис, на котором комбриг и Русанов догоняли ушедший вперед батальон. Викентий Иванович, выслушав Ван Гу-ана, нахмурился.
– Японцы вырезали китайскую деревню, – перевел он. – Не исключено, что это постарался Мамура.
Из дальнейших расспросов выяснилось: впереди дамба – единственный путь к мосту через разлившуюся реку и далее – к аэродрому. У дамбы – японская засада. Самураи вырезали деревню для того, чтобы сохранить в тайне засаду. Ван Гу-ан добавил, что у японцев есть пушки.
– Да, – протянул комбриг. – Невеселое дельце.
Встретившаяся в пути опасность встревожила его: танки, выйдя на дамбу, окажутся под фланговым огнем противника. Подобьют японцы переднюю и заднюю машины и легко переколотят остальные. Когда закончатся эти ребусы? В горах дрались за высоты и перевалы. А здесь встали на пути непролазные болота, водные преграды, которые похуже хинганских круч и гобийских барханов. Приходится биться за каждый мост, за каждую дамбу. Сегодня ночью надо захватить аэродром. Без него не получишь горючего. Но на пути дамба, засада. Как прорваться вперед?
Подошел сердитый, насупленный Хлобыстов:
– Товарищ гвардии полковник, разрешите атаковать с ходу. В крайнем случае разведаем, сколько их там собралось...
Гиренок уже включил мотор. Но Ван Гу-ан сорвался с места и лег перед танком.
– Видал? – кивнул на него Волобой. – Стало быть, понимает: дамбу кавалерийским налетом брать нельзя. Покумекать надо. Что же придумать? Главное – не всполошить японцев.
Иволгин с недоумением посмотрел на командира бригады. В горах Волобой не раз удивлял его смелостью решений. И вдруг такая сдержанность. «Почему он не ответил Андрею: «Давай!»?» – подумал Сергей и спросил Волобоя:
– Что нам здесь топтаться? Неужто у нас не хватит снарядов, чтобы разделаться с засадой?
– Да не в засаде дело! По-моему, тут потуже затягивается узелок, – сказал комбриг и пояснил, что его больше всего беспокоит.
В нескольких километрах от дамбы – река Гольюр-хэ и единственный мост. Засада у дамбы и мост – одна цепочка. Мост, скорее всего, заминирован, и стоит тронуть засаду, как он взлетит на воздух. А как тогда перебираться через реку к аэродрому? Понтоны ползут где-нибудь у Ворот Дракона – не ближе. Выход один: надо брать мост. Взять его можно лишь внезапным налетом. Но как подобраться, если дамба под прицельным огнем, а обходных путей нет – вокруг вода?
Колонна остановилась на ночлег. Волобой вошел в свою палатку, выпил стакан крепкого чая, склонился над картой.
Много вариантов перебрал он, обдумывая эту сложную задачу. Медленно тянулась августовская ночь. По крыше палатки глухо барабанил дождь.
От дамбы ни единого звука – затаились, ждут... Где-то за рекой выли шакалы.
Крепким сном спали танкисты и десантники. Возле санитарной машины дежурила Аня Беленькая. Из-за колеса студебеккера еле доносился монотонный голос ротного поэта:
Маньчжурия, Маньчжурия – китайская страна.
Плывэ над нами хмурая осенняя луна...
Комбриг не отрывался от карты. Все его мысли были направлены к одной цели: захватить мост, без которого бригаде долго придется сидеть в этой непролазной грязи.
В два часа ночи Волобой все-таки нашел решение, которое сулило успех. И сразу оживился.
– Что, нашли? Эврика? – спросил Русанов.
– Как будто она! Мы должны перехитрить Токугаву. У него был расчет простой: раз мы спешим – прямо с ходу ринемся на дамбу.
Волобой, разминаясь, прошелся по палатке.
– Будем действовать по плану, разработанному Токугавой.
– Это как же? – насторожился Сизов.
– Снарядите два бронетранспортера с автоматчиками, – приказал Волобой. – Пошлем их вроде бы в разведку через дамбу под прикрытием танка. Они и возьмут мост.
Викентий Иванович удивленно поглядел на комбрига.
– А засада? – спросил он.
– Какая же засада будет трогать разведчиков, мил человек! – засмеялся Волобой. – Японцы без выстрела пропустят их через дамбу. Им нельзя обнаруживать себя. Хотят ведь поймать в ловушку не один танк, а весь батальон. Вот и пусть ждут, когда остальные двинутся... Смекаешь? – спросил он и озорно подморгнул черным глазом.
План Волобоя был смелым, дерзким, и в то же время Русанов не увидел в нем безрассудного лихачества, все основывалось на точном расчете.
...Два часа ночи. Тишина. Но вот застрекотал мотоцикл и покатился желтым пятном к дамбе. За ним двинулись два бронетранспортера. Выждав небольшую паузу, пошла тридцатьчетверка Хлобыстова. В темноте еле виднелся темный силуэт башни. Около него теснились прильнувшие к броне автоматчики. Сзади можно было различить круглую шляпу Ван Гу-ана. Прикрытые сверху фары бросали слабый свет на поднимавшиеся по обе стороны насыпи заросли кукурузы с желтыми початками. Зашуршал, раздвинулся кукурузный коридор. Будыкин, сидя в кабинете бронетранспортера, с тревогой поглядывал на эти зеленые заросли. В кукурузнике можно укрыть не одну батарею противотанковых орудий. Японцы, конечно, не должны бы тронуть разведку. Но события не всегда развиваются так, как предполагаешь.
– Жми на всю железку, – сказал он водителю.
За минувшую неделю ротный не раз сталкивался с японцами, но ни разу не испытывал еще такого острого ощущения опасности, как сейчас. Темнота ли была тому причиной, сложность ли задачи, но чертовски неприятно было сидеть на прицеле у врага и гадать: нажмет он на спусковой крючок или не нажмет...
Бронетранспортер прибавил скорость и чуть не натолкнулся на танк. Мягко шелестели по стальным ребрам машины кукурузные листья. Между стеблями внизу тускло поблескивала вода. Где-то там хоронились японцы.
Наконец танк прошел по дамбе сквозь узкий зеленый коридор. Будыкин облегченно вздохнул. Пронесло! Значит, самураи ждут основные силы. Расчет комбрига оправдался!
Свет полуприкрытых фар осветил возившихся у телефонной линии связистов. Танк сшиб столб с белыми чашечками изоляторов, связисты резали провода. Все это заняло минуту, потом связистов посадили на бронетранспортер, и он покатил за тридцатьчетверкой.
