Текст книги "Грозовой август"
Автор книги: Алексей Котенев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)
II
Китаец Ван Гу-ан сначала шагал за танками вместе с десантниками, затем начал все чаще отрываться от них – забирал все влево, а потом и вовсе куда-то исчез, как провалился.
Вечером мукденский рикша снова появился в бригаде. И не один – притащил откуда-то пленного – невысокого вертлявого субъекта в войлочной шляпе, одетого в травяной плащ, какие носят баргутские пастухи. С пленником он не церемонился – подталкивал его прикладом, вел к палатке комбрига.
В палатке сидели Волобой и Викентий Иванович – обсуждали планы на завтра. Над столом горела прикрученная к столбику электрическая лампочка, в нее упрямо тыкалась головастая ночная совка. Ван Гу-ан со своим пленником вначале удивил комбрига – зачем китаец задержал этого оборванного пастуха? Но в дальнейшем выяснилось, что этот «пастух» – верный помощник Хромого Дракона японский майор Мамура. Он пробирался из блокированного нашими войсками Халун-Аршана в соседний опорный пункт Учагоу. Ван Гу-ан поймал его у овечьей отары, где он только что убил пастуха и, надев его одежду, жег на костре свой офицерский мундир.
Волобой внимательно оглядел пленного, спросил, с какой целью он шел в Учагоу. Мамура сверлил злыми глазами командира бригады, надменно задирал вверх голову и молчал.
Вот таких же самоуверенных пленных Волобой встречал на Западе в первый год войны. Спросит, бывало, у него номер части, кто командир, а он кричит как угорелый: «Хайль Гитлер!» Не битый как следует самурай, видно, изображал из себя частицу «великой расы ямато». Смотрите, дескать, как я силен! Завоевал пол-Азии! Заставил попятиться союзников.
Комбриг, кивнув на пленного, сказал Викентию Ивановичу:
– Видите, сколько спеси у этого гада?
Мамура густо покраснел и вдруг заговорил довольно чисто по-русски:
– Прошу вас, господин полковник, не оскорблять моей чести. Я офицер японской императорской армии. – И многозначительно добавил: – Я потомок Оямы[9] 9
Маршала Ояму японская военщина прославляла как победителя при Мукдене и Ляояне в русско-японскую войну 1904—1905 гг.
[Закрыть]. Вы знаете такого маршала?
– Куда же вы дели свой мундир, потомок маршала? – спросил с иронией Волобой. – Кстати, вы на самом деле потомок Оямы или просто хотите напомнить мне некоторые страницы истории?
– Вы догадливы, господин полковник, – осклабился Мамура. – Я хотел вам напомнить страницы истории...
– Ясно. А вы не родственник, случайно, генерала Камацубары?[10] 10
Камацубара командовал японскими войсками в боях у реки Халхин-Гол.
[Закрыть]
– Нет, не родственник, – торопливо ответил пленный.
Волобою было неприятно говорить со спесивым майором. Но перед ним, судя но всему, сидел штабной офицер. Он должен был знать, что намеревается предпринять командующий японским 3-м фронтом генерал Усироку Дзюн, и это заставляло комбрига продолжать допрос.
– Не будем углубляться в дебри истории, – посоветовал Волобой. – Давайте поговорим о настоящем. Как вы расценили появление наших танков у вас в тылу?
– Мы думали, что ваши танки пойдут по Чохарской равнине на Жэхэ. Но вы пошли через Большой Хинган. Вы сошли с ума.
– Значит, вы считаете нас сумасшедшими?
– Это от потери крови. У вас кружится голова. Вам бы лежать в постели, а вы лезете на Хинган!
– Вы считаете его непроходимым?
– О, я понимаю: вы намерены быстро-быстро пройти с танками в центр Маньчжоу-ди-Го, хотите сделать блицкриг. Но вы можете попасть в смешное положение.
Мамура стал говорить о непроходимости Большого Хингана для танковых частей, о крутых подъемах и спусках, о горных узких тропинках, по которым могут пройти лишь мелкие подразделения пехоты. По его словам, комендант Халун-Аршанского укрепрайона долго смеялся, узнав, что русские танки пошли через Хинганский хребет.
– Смеялся, говорите? Не рано ли? Ведь смеется хорошо тот, кто смеется последним.
– Вы хотите хорошо смеяться? Но у вас впереди Хинган, а сзади Халун-Аршан. Там у нас много солдат. Вы не боитесь иметь такую силу у себя за спиной?
– Не пугайте. Были у нас немцы в тылу и под Корсунью, и под Яссами. И ничего получалось.
Волобой не без любопытства разглядывал представителя Гумбацу[11] 11
Японская военщина (япон.).
[Закрыть], и он показался ему чем-то похожим на эту ночную совку, что упрямо билась о лампочку, стараясь ее погасить. Удар слева, удар снизу – а лампочка все горит.
– Я знаю военную историю: Суворов! Альпы!
– Да, Суворов не устарел.
– Но ваш Суворов говорил про солдат, а не про танки.
– Он просто не успел сказать: не дожил до них.
– Вы оптимист! Но не ваш ли дедушка собирался закидать нас шапками сорок лет назад? – снова осклабился Мамура.
– Знаю. Старик просчитался. Шапками вас не закидаешь. А снарядами и бомбами закидать можно. И мы это сделаем! – Комбриг изучающе поглядел на японца, чиркнул зажигалкой.
– Нет! – вскинул голову Мамура. – Перед вами лучшая в Японии Квантунская армия. Полки генерала Усироку Дзюна. Им гордится микадо!
– Скажите откровенно, у вас хватит сил задержать нас на хинганских перевалах? – спросил Волобой.
– Для этого не надо иметь много сил. В горах одна батарея остановит ваши железные машины.
Волобой понимал, что Мамура во многом прав: в горах танк задержать не трудно. Но все-таки сказал, что одна батарея его не задержит. Тогда Мамура поднял вверх палец и назидательно, почти торжественно проговорил:
– Не забывайте, господин полковник: для современной армии сотня километров – не расстояние.
– И вы, господин майор, не забывайте, наша авиация не позволит вам подбросить на перевалы артиллерию.
– Она ждет вас. Идите в горы, идите! Мы отрежем вам пути назад, закроем выходы из гор на той стороне. Вы будете зимовать в горах. Хинган будет вашей могилой, танки будут вашими гробами! Да, да! Вы вспомните меня...
Волобой с усмешкой посмотрел на Мамуру. Ему стало ясно: японцы не предполагали, что наши танки пойдут через Хинган. Гораздо логичнее было считать, что они двинутся по равнине. Но на том, видимо, и строился замысел всей операции – поступить «нелогично», свалиться на врага оттуда, откуда он не ждет.
– Вы не ответили прямо ни на один вопрос, – сказал он. – Но я узнал все, что мне нужно. Вы не хотите, чтобы наши танки шли в горы. Значит, вы не ждали их там и вам нечем их держать. Так ведь?
Ван Гу-ан почувствовал, что разговор подходит к концу, сжал винтовку, шагнул к Мамуре. Тот шарахнулся в сторону.
– Бакаяро![12] 12
Болван (япон.).
[Закрыть]
– Вам мерещатся расстрелянные китайцы? – спросил Викентий Иванович. – Бойтесь живых!
Прежде чем выпроводить очумелого майора, Волобой сказал:
– Натворили вы здесь – хуже некуда. Убирайтесь домой. Что вы хорохоритесь? Во всем мире наступило замирение. Одни вы мечами размахиваете. Пора прийти в себя.
С Большого Хингана спускалась на землю темная ночь. Где-то выли шакалы. Прохладнее стал воздух, сильнее запахло болотной гнилью. Из потонувшей во мгле баргутской деревушки доносился запах горелого кизяка. Все тише становилось в стане. Поужинав, бойцы ложились на разостланные шинели, одни тут же засыпали, другие тихонько переговаривались. Илько глядел на деревушку, шептал стихи:
– И деревня сонная, шо лежить у гор, валом обнесенная, як тюремный двор...
В стороне темнел горный отрог, у его подножия – неподвижная фигура часового. Там в заросшей травой яме сидел майор Мамура. Волобой решил переправить его завтра утром в штаб армии, где он может пригодиться при прорыве Халун-Аршана. Ван Гу-ан сидел у потухшего костра и смотрел на часового. Мукденскому рикше хотелось поскорее рассчитаться со своим заклятым врагом, но автоматчики сдерживали его.
– Не горячись, Иван Гуанович, – остепенял китайца силач Забалуев. – Мамура не уйдет, получит все, что заслужил.
Из палатки комбрига вышел Викентий Иванович, позвал Ван Гу-ана сходить с ним в баргутскую деревушку. Ван Гу-ан не возражал: ему самому хотелось навестить семью Чан Су-лина, которого японцы расстреляли в Халун-Аршане.
Вместе с замполитом в деревню отправились Иволгин, Аня и отделение автоматчиков. Всем хотелось увидеть первый населенный пункт, освобожденный их бригадой.
В притихшем селении – ни огней, ни людского говора, ни собачьего лая. Десантники наскочили в темноте на земляной вал, которым была обнесена деревушка. За валом показались глинобитные фанзы. Долго плутали по темным закоулкам, натыкались на глиняные стены, на плетни. Ван Гу-ан заходил во дворы, чтобы узнать, где живет семья Чан Су-лина. Наконец они перешли овраг и увидели низенькую одинокую фанзу, похожую на стожок почерневшего сена.
Вход был завешен соломенной циновкой. Ван Гу-ан отвел ее в сторону и что-то сказал по-китайски. Никто ему не ответил. Из фанзы пахнуло дымом, прелью, тяжелым запахом распаренной травы. На полу меж камней горел маленький костер. Присмотревшись, Иволгин увидел около него дряхлую старуху с глиняным горшком в руках и полуголых китайчат. Старуха испугалась нежданных гостей, подняла руки, точно защищаясь от удара. Китайчата мгновенно разбежались по темным углам, видимо ожидая беды. Ван Гу-ан ласково сказал им несколько слов, и все успокоились.
Старуха опять принялась за свое дело – палочкой стала помешивать разопревшую в горшке траву. По ее строго-безразличному, испещренному морщинами лицу трудно было определить ее душевное состояние.
В потолке зияла дыра, но дым не шел туда, разъедал глаза, щекотал в носу. Огонек лизал днище горшка и бросал тусклые отсветы на стены фанзы и лица китайчат, на разостланные соломенные циновки.
– Ох, как здесь страшно, – прошептала Аня, прикрыв ладонью глаза.
– Як первобытные люди в каменном веке, – тихо произнес Илько, пораженный бедностью обитателей фанзы.
Китайчата диковато, но с любопытством посматривали на гостей. Все были худыми – кожа да кости, с большими животами.
Ван Гу-ан заговорил со старухой. Викентий Иванович прислушивался к их разговору.
– Старуха не жинка ли того расстрелянного китайца? – спросил Посохин.
– Это его мать, – ответил Русанов. – Жена умерла недавно.
– Что же они трубу не сделают? Глины, что ли, в Китае недостаток? – спросил Поликарп, вытирая прокуренным пальцем навернувшиеся от дыма слезы.
– За трубу надо платить налог. А чем платить? Ребятишками? – ответил Русанов.
– И дверей, мабуть, по той же причине не имеють, – догадался Илько.
Викентий Иванович с удивлением отметил, что в фанзе нет ни одного железного или стеклянного предмета – все сделано из глины или камня. Единственное оконце затянуто бычьим пузырем. «Каменный век...» – вздохнул он и, обернувшись, увидел в темном углу еще одного китайчонка, неподвижно лежавшего на циновке под овечьей шкурой.
– Пацан-то, однако, хворый? – высказал догадку Посохин.
Старуха достала из горшка травяную лепешку, с трудом поднялась и заковыляла в угол, где лежал китайчонок. Ноги у нее были маленькие, детские. Она шла, как на култышках.
– Калека, – шепнул Забалуев.
– Это у них обычай такой. – Викентий Иванович рассказал, что в Китае девочкам в детстве бинтуют ноги, чтобы остановить их рост. Девочка вырастает, а ноги остаются детскими.
– Какая дикость! – Аня прижала ладони к покрасневшим от волнения щекам.
Запасливый Посохин, у которого всегда были «лезервы» про черный день, достал кусок хлеба, разрезал ножичком на несколько частей и положил на каждую по ломтику сала.
– А ну, пацаны, налетай! Ково тут, паря, стесняться!
Китайчата набросились на еду. Автоматчики угостили их сахаром. Ребятишки брали кусочки сахара с недоверием, приняв их, видимо, просто за камешки. Но вот самый маленький попробовал камешек и удовлетворенно захрумкал. За ним – остальные.
– Ага, раскутали, бесенята! – засмеялся Юртайкин. Но китайчата не улыбались, и всем стало жутко.
Аня склонилась над лежавшим ребенком. Это была девочка лет пяти – маленький скелет, обтянутый желтой кожей. Открытые глаза ее были неподвижны, будто остекленели.
– Да она же мертвая! – вскрикнула Аня, прикоснувшись рукой к остывшему тельцу.
– Не говорите старухе про сына. И без того ей не сладко, – сказал Иволгин замполиту.
– Она уже знает, – ответил Русанов.
– Знает? – Иволгин был поражен тем, что старуха, узнав о смерти сына, не выказала никаких признаков волнения: не заголосила, как голосят по мертвому русские женщины, и даже вроде повеселела. – И не жалко ей сына?
– Чан Су-лин, по ее понятиям, встретится теперь на том свете с женой и дочкой, – пояснил Викентий Иванович.
– Матэ ридна, матэ ридна... Та де ж той бог, шо принис стилькэ горя? – не поднимая глаз, произнес Илько.
– Да-а, не везет им на правителей, – повторил свою мысль Посохин, – до каких же пор будут блукать в потемках?
Ван Гу-ан смотрел на мигающее пламя в очаге. Его небритое худое лицо совсем помрачнело. Он глубоко вздохнул, порывисто поднялся и направился к выходу.
Автоматчики возвращались на стоянку подавленные. У Иволгина разболелась голова, пересохло во рту. Его начало знобить. Много повидал он человеческих мук, много встречал голодных и обездоленных людей, но все те люди как-то тянулись к жизни, дрались за нее. А тут – полная покорность судьбе, отрешенность от всего. «Так вот какая она – азиатская «зона процветания», в которую самураи хотят включить наш Дальний Восток!» – негодовал он, потрясенный всем, что увидел в дымной фанзе. И ему совестно было вспомнить о своих ребяческих планах поймать атамана Семенова, забраться на Голгофу и снять с креста посрамленную Россию. Все это детская игра. Другие планы, другие желания рождались в его голове.
Рядом напористо шагал Ван Гу-ан. Он тихо всхлипывал, потом стал шумно дышать. Казалось, ему не хватало воздуха.
О чем думал сейчас мукденский рикша? Может быть, вспомнил, как они с Чан Су-лином упали после залпа в одну могилу? Как валились им на головы комья земли?
На полпути китаец, бормоча проклятия, стремительно рванулся к биваку. Нелегко угнаться за рикшей, который пробежал за свою жизнь не одну тысячу ли[13] 13
Мера длины, примерно равная полукилометру.
[Закрыть].
Блеснуло в стороне озеро, показался темный ряд танков. А вот и яма. Ван Гу-ан обрадовался, увидев, что около нее нет часового. Он с разбегу прыгнул на лежавшего под темным халатом человека, хотел задушить сейчас же ненавистного Мамуру, но, откинув халат, вдруг с криком отпрянул назад. Перед ним лежал белоголовый русский солдат в нательной рубашке, мокрой от крови.
Подняли тревогу. Убитого часового вытащили из пещеры. Это был автоматчик из взвода Драгунского – тихий, исполнительный солдат Семушкин. В одной руке он зажал фляжку, другая повисла плетью вдоль туловища. Из пробитой ножом груди сочилась кровь.
По отстегнутой от ремня фляжке и другим деталям (разводящий слышал, как японец просил пить) установили, как все могло произойти. Добрая русская душа Семушкин решил, видимо, напоить пленного. И когда подал ему фляжку, тот схватил его за руку, дернул вниз и ударил ножом в сердце. Снятое с солдата обмундирование помогло Мамуре беспрепятственно выйти из расположения части.
– Недаром говорят китайцы: неубитая змея и в бамбуковой палке будет извиваться, – проговорил Викентий Иванович, горестно глядя на мертвого Семушкина.
Ван Гу-ан глухо простонал, вскинул на плечо трофейную винтовку и, не сказав никому ни слова, пошел крупными шагами в ночь – искать Мамуру.
III
Халун-Аршан остался позади. С рассветом бригада покинула ночную стоянку и двинулась дальше на восток. Машины обходили крутые высоты и вязкие трясины, порой исчезали в низинах, заросших ивняком, и вновь взбирались на косогоры. На легкопроходимых местах шли двумя-тремя колоннами, растекаясь вширь, а в тесных горловинах снова сжимались. Над колонной недвижно висела пыль, смешанная с дымом сгоревшей солярки.
Волобой высунулся по грудь из башни танка и, впившись в бинокль, смотрел на приближавшиеся горы. Лицо у него сумрачное, озабоченное. Комбригу сейчас впору бы и вздохнуть с облегчением: Халун-Аршан пройден! Остались позади противотанковые рвы и надолбы, мощные артиллерийские доты с двухметровым железобетонным покрытием. Проскользнуть мимо такой опасности, не потеряв ни одного танка, – это такое счастье, которое на войне приходит далеко не каждый день! Но Волобой думал не о том, что за спиной, а о том, что впереди. А впереди Большой Хинган, его не обойдешь: полторы тысячи километров в длину, двести-триста в ширину. В заоблачные выси уходят лесистые горы и скалы.
Когда стояли в выжидательном районе, Волобой с пристрастием выспрашивал у корпусного инженера, проходим ли Большой Хинган. Инженер сказал, что проходимыми считают лишь горные отроги. Зимой к подножью хребта за соболем, белкой или чернобурой лисицей забредают иногда охотники, а осенью, когда выгорают стенные травы, в горных долинах появляются со своими стадами баргутские пастухи. В самые выси редко поднимается человек. Непроходимы таежные буреломы. Тишину дубняков, зарослей лиственницы нарушает лишь рев зверя да клекот горных орлов.
Есть два прохода через Хинган, созданные самой природой. Но они накрепко закрыты железобетонными засовами – Хайларским и Халун-Аршанским укрепрайонами.
Выходит, горный хребет даже сам по себе – серьезное препятствие. А если к тому же он оседлан неприятелем? Не зря, видно, грозился майор похоронить здесь русских танкистов.
Волобой иногда вылезал из своего танка, садился в виллис и ехал вдоль колонны, торопил командиров рот, распекал саперов, не успевших замостить трясину или взорвать нависший над тропой шаткий камень.
– Ахмет, в голову колонны! Ахмет, в обоз! – то и дело приказывал он шоферу. Потом комбриг снова садился в танк, налетал на радиосвязь.
У комбрига была, пожалуй, самая громкая в бригаде фамилия. И она соответствовала его кипучей, неуемной натуре. Получив какое-либо задание, Волобой не знал ни покоя, ни отдыха, никому не давал спуску, настраивал бригаду на боевой лад. Иногда бывал резок, несдержан. Но гвардейцы прощали ему эти недостатки и любили его прежде всего за то, что он был справедлив даже в гневе, отходчив и незлопамятен. Вчера «снял стружку» с одного механика-водителя за оплошность, а сегодня расцеловал его перед всем экипажем за проявленную находчивость. Но больше всего любила бригада своего командира за то, что был он бескорыстен, дорожил пуще жизни боевой славой бригады и никогда не щадил себя в бою. Если надо, бросался в самое пекло. А вот имя – Евтихий – ему совсем не подходило. И комбриг все собирался в шутку променять его какому-нибудь полусонному обознику.
– Ну и подшутил надо мной проклятый поп. Не предвидел, кудлатый, что буду танкистом.
Сегодня у Волобоя забот больше, чем вчера: ему передали из штаба корпуса предостережение, которое сильно обеспокоило его. Под утро 124-я дивизия, находившаяся в резерве командующего армией, ударила по Халун-Аршанскому укрепрайону. Чтобы избежать полного окружения, посаженные на автомашины японские полки пехоты и артиллерийские батареи хлынут в сторону хинганских перевалов, наперерез нашим передовым подвижным отрядам. Они могут и во фланг ударить, и обогнать – первыми выйти к перевалам. Гляди в оба!
Командирский виллис взбежал на взлобок, остановился. Комбриг поглядел в бинокль в южную сторону – там пока все спокойно. Глянул в небо – увидел самолеты. Наши эскадрильи летели на юго-восток – бомбить, видимо, железнодорожные узлы Мукдена, Сыпингая, Чанчуня, чтобы помешать японцам перебрасывать войска из глубины Маньчжурии к хинганским перевалам.
На Западе Волобой говорил: «Все решает генерал Скорость!» Здесь, на Востоке, значение скорости возросло еще больше, а возможности увеличить ее снизились до минимума. Причина – горы, леса, болота. На такой местности очень трудно выдержать направление. Тут по азимуту не пойдешь – поворачивай, куда ведет тропка. Вот и приходится петлять, кружить, а иногда и пятиться назад. Саперы и разведчики на мотоциклах выбирают дорогу, но они не могут предугадать, что впереди. Дальнюю разведку для бригады ведут самолеты По-2 – на Западе их называли «кукурузниками», а здесь – «поводырями».
С утра бригада направилась было вдоль притока Гуйлюрхэ, прошли километров двадцать, как вдруг над головами застрекотал «поводырь», сбросил вымпел:
«Впереди тупик. Поворачивайте назад. Берите направление на лысую вершину».
– Где ты раньше был, летун! – кричит Волобой. Но кричи не кричи, а надо возвращаться назад и разыскивать ориентир – лысую вершину.
Путь становился все труднее. После крутого подъема шел не менее крутой спуск. Вереница танков, автомашин и повозок спустилась наконец в долину – к берегу реки Гуйлин-Гол, заросшему лозняком. Река пересохла, лишь на дне поблескивала влажная сизая грязь. Четыре танка прошли благополучно, а пятый застрял: колея превратилась в месиво. Второй четверке пришлось идти другим путем, третьей – брать еще правее. Танковая колонна растянулась по фронту.
За пересохшей речкой – заболоченная пойма, справа – высокая отвесная скала. До подхода бригады саперы замостили лишь треть пути. Пришлось послать всех десантников и танкистов таскать камни, рубить хворост, гатить прижавшуюся к скалам узкую полоску зыбкой земли.
Впереди шел танковый взвод Хлобыстова. Сидевшие на броне «Бесстрашного» солдаты напряглись до предела: в таких местах гляди да гляди – или вниз загремишь, или японский смертник тебя подстрелит. А смертников на пути становится все больше – то сверху свалится, то из-под обрыва вынырнет и норовит кинуться под машину с миной за спиной. Саперы и разведчики, конечно, прочесывают местность, да разве в таких лабиринтах все осмотришь? Ночью японцы взорвали цистерну с горючим и едва не подожгли посланный в разведку танк.
Баторов сидит наготове, как на медвежьей охоте. Рядом Посохин, насупился – мрачнее тучи. Не по нутру Поликарпу в опасных местах сидеть на танке – весь на виду, как на ладошке. В трудную минуту он предпочитает быть на земле: здесь сподручнее – каждый бугорок тебя может прикрыть, любой ровик сгодится. А тут висишь на железе как неприкаянный.
Вдали открылась новая горная гряда. Низ ее окаймлен елями и лиственницами, к вершинам лес редел, будто боялся взобраться на большую высоту. На темени гор виднелись голые камни – то бурые, то светлые, как льдины. Где-то среди этих вершин лежит и горный перевал Хорул-Даба.
Колонна прошла мимо круглой лесистой высоты и начала втягиваться в тесный проем между сблизившимися хребтами. Над тропой справа возвышалась отвесная скала с каменными выступами, а слева зияла пропасть, заросшая по краям мелким кустарником. Горная тропа то спускалась вниз, то снова тянулась кверху, прижимаясь к отвесной скале.
Впереди показалась двугорбая гора. Над нею кружили встревоженные танковым ревом орлы. Гора была похожа на верблюжьи горбы.
– Ну и законопатили нас! Подобрали маршрутик... – сказал Хлобыстов. Лицо у него озабоченно, в глазах тревога.
В каких только переплетах не приходилось ему бывать на Западе, но такого Хлобыстов еще не видывал. Если ударят японские пушки, куда деваться в такой щели?
Утром горы бомбила наша авиация. Но вряд ли она сумела в таком хаосе обнаружить и поразить японские батареи. Правда, по тропе недавно прошла головная походная застава. И хотя саперы и разведчики осмотрели местность, беда может нагрянуть оттуда, сверху.
«Вот тут-то, видно, собирался Мамура похоронить нас в стальных гробах», – подумал Хлобыстов, поглядывая с опаской то на отвесные скалы, впритирку к которым шел танк, то на двугорбую высоту.
Двугорбая сразу насторожила Хлобыстова. Ее правый горб был пониже левого. На склоне, поросшем бурой травой, кое-где росли деревья. А господствующий горб был облезлый, точно изъеденный лишаями. Между горбами пролегала зеленая седловина. Туда и вела горная тропа.
Колонна медленно подползала к высоте. В низине душно, как в бане. Сюда не залетал ветер, горячий воздух стоял неподвижно, и сизый дым висел над машинами. Замшелые скалы все выше поднимались над головой, закрывая солнце. На их острых зубцах лежало узкое небо, там плыли редкие облака, как прозрачные льдинки. Вдруг сверху раздалась длинная пулеметная очередь. Гулкое эхо выстрелов покатилось к дальнему хребту. Десантники мигом спрыгнули с брони, распластались на земле, увидели, как над рыжей травой, над папоротником поплыли светло-сизые клубочки дыма.
– Начинается, – с досадой процедил Хлобыстов, смахнув сбегавшие со щек капельки пота.
Головная походная застава остановилась. К машине Хлобыстова, за которой шел Будыкин, подбежал разведчик, доложил:
– Косит, проклятый, под корень. Двоих саперов наповал...
По высоте ударили танковые пушки. На склоне горы взметнулись султаны пыли и дыма, полетели в стороны камни, запахло сгоревшим порохом.
Пулемет умолк, но это никого не обрадовало. Не ясно было, что там, на Верблюжьей высоте. Опорный пункт или случайная позиция бежавшего из Халун-Аршана пулеметчика? И почему замолчал пулемет? Накрыли снарядом? А может быть, самурай ждет подходящего момента? Подойдет пехота, он и резанет в упор. Пулемет танку не помеха, а если там и пушки? Пока обнаружишь амбразуру, развернешься, прицелишься – самурай успеет не один раз выстрелить.
Командирский танк медленно двинулся вперед. За ним пошли и другие машины. Хлобыстов воспаленными глазами смотрел на высоту, поглядывал и по сторонам, стараясь предугадать, откуда японцы могут открыть огонь. «Бесстрашный» вышел на место, где были обстреляны разведчики и саперы. На краю обрыва вверх лицом лежали два бойца, сраженные внезапной очередью. «Вот и первые наши жертвы на этой восточной войне, – с горечью подумал Андрей. – А если грохнет пушка – и нам несдобровать».
Но вместо пушки по танку градом ударила пулеметная очередь. Пули отскакивали от брони, никому не причиняя вреда: десантники хоронились за машиной.
– Строчи, строчи, все равно не пробьешь! – сказал Хлобыстов, рассматривая через зеленоватое стекло триплекса заросший подлеском склон высоты. «Ага, вот он!» – Андрей увидел на срезе ближней скалы узкую щель – бойницу. Ее края были, видимо, замазаны серым цементом, зацвели зеленоватым мхом и совершенно сливались с таким же серо-зеленым фоном.
Увидел бойницу и командир башни. Ствол пушки пополз вверх: сержант нажал электроспуск, грянул выстрел. Парившие в небе орлы пошли по крутой спирали ввысь. Снаряд ударил в скалу над верхним краем бойницы. Посыпались вниз камни, гулко грохаясь на кремневую тропу.
– Мазила! – с раздражением сказал Хлобыстов, щелкнув переговорным ключом.
Командир башни вновь прильнул к прицелу, сделал поправку в наводке, выстрелил. Снаряд угодил в самую бойницу. Из щели брызнула щебенка, вылетело облако черного дыма, как из трубы.
– Дай им чертей! – крикнул лежавший за танком Баторов.
И танкист «давал». Со звоном падали на стальное дно танка опорожненные «стаканы», из них струился дымок. Пулеметная амбразура с каждым взрывом становилась шире. Наконец огонь прекратился. Направляющая тридцатьчетверка головной походной заставы пошла вперед, как бы испытывая, что будет дальше, есть ли у противника орудия? За ней двинулись еще два танка. Андрей до боли в глазах смотрел на ближний склон высоты.
Едва машины миновали кустарник, как с горы ударил пушечный выстрел. Да, у японцев были противотанковые средства. Дело принимало серьезный оборот. Хлобыстов ответил огнем трех танковых пушек, и машины головной походной заставы укрылись в подлеске.
Над горами спускалась душная летняя ночь. Иволгин лежал у гусеницы «Бесстрашного», поджидая разведчиков; и глядел на вершину Верблюжьей. Комары лезли в глаза, кусали руки, шею – от них невозможно было отбиться. Не помогал и табачный дым.
Вскоре пришли разведчики. Они и огорчили и обрадовали взводного. Оказалось, на пути к перевалу есть глубокая промоина, превращенная в противотанковый ров. Вдоль нее – доты. Но, к счастью, они имеют амбразуры лишь в западном направлении, их легко можно блокировать.
Собрали командиров взводов. Создали шесть штурмовых групп для блокировки. Автоматчики получили противотанковые гранаты, полный комплект патронов и, разделившись на две группы, начали обтекать Верблюжью гору, чтобы атаковать ее с тыла. С левого фланга пошел взвод Иволгина, с правого – взвод Драгунского. Час спустя группа Иволгина уже выходила к западному склону. Внизу ударили наши танковые пушки, дробью застучали автоматы – имитировалась ночная атака. Метрах в ста от Иволгина заклокотал ответным огнем дот, и штурмовая группа кинулась к нему. Взрыв противотанковой гранаты – и дот замер. Для верности в амбразуру полетело еще несколько гранат.
При свете луны Иволгин увидел обвалившуюся траншею, что вела к доту. Дымился заваленный блиндаж, рядом валялись разбитые ящики с патронами. Около них лежал, широко разбросав руки, убитый японец в кителе, на погонах его чуть поблескивала одна звездочка – офицер. Подле опрокинутых плетеных корзин из-под снарядов лежали трупы четырех солдат в окровавленных рубахах, в обмотках и легких тапочках.
Выше и ниже по склону прогремели гранатные взрывы. Иволгин понял – надо скорее связаться с другими штурмовыми группами, но он не предусмотрел этого заранее. Теперь оставалось одно – немедленно скатиться вниз. Он дал команду, пересчитали людей, двинулись, но тут же они напоролись на завесу заградительного огня. Пулемет бил с той стороны, куда ушел взвод Драгунского. Более часа автоматчики лежали, прижавшись к скале. Лежали, пока не пришел на выручку Драгунский.
Иволгин ощущал досаду и недовольство собой, хотя его группе удалось блокировать два дота и дзот. Но ведь он второпях не предусмотрел взаимодействия с соседями. Хорошо еще, что Драгунский блокировал огневую точку, которая преграждала отход.
В ночном бою Валерий был ранен и вернулся с перевязанной рукой.
– Имей в виду, из-за тебя, чертушка, ранение принял, – слабо улыбнулся он Иволгину, поправляя загрязнившийся бинт.
– Давай, давай громи, – угрюмо ответил тот.
